Kitobni o'qish: «Ветлуга поёт о вечном», sahifa 3

Гуслей звук разносился, свирелей, рожков:

То весёлые звуки, то грустные вдруг…

Плотно заперты створы высоких ворот

Монастырской обители. Стражи стоят

Над воротами, слушают песни вдали:

«Ой ты, лён голубой, где ты вырос, мой лён?..» –

Женский хор запевал, ему вторит мужской:

«Вырос во поле я, над Ветлугой-рекой,

На просторе широком, на русской земле…»

Ну а в трапезной, чинно вечерю творя,

Собрались все монахи. Пафнутий сидит

Во главе за огромным дубовым столом.

На столе одинаковый ужин для всех:

Перед каждым овсяная каша стоит,

К ней на блюдах больших из Ветлуги-реки

Щуки свежие в кольцах из лука лежат,

С чесноком да морковью, с орехом лесным;

Да варёные яйца, да сыра чуть-чуть;

Да грибов разносол из Ветлужских лесов;

Да у каждого – хлеба ржаного кусок.

Ели чинно и молча. И в окна едва

Песни грустной мотив доносился с реки.

Среди прочих гостей были тут три купца,

Что пришли издалёка с товаром своим:

Попросились в обители ночь провести.

Да ещё Вещий Дед, он игуменом был

Приглашён на вечерю как гость дорогой.

Вот покончив с едой, и устало вздохнув,

Оглядел всех игумен, и только теперь

Он заметил, что Тихона в трапезной нет.

– Где же Тихон? – Пафнутий негромко спросил.

– Он икону рисует, постился весь день, –

Отвечает Макарий.

– Он в келье своей

Затворился. С утра и не ест, и не пьёт.

Как вы благословили его написать

Облик старца, так он и закрылся один.

Всё рисует, – Варнава добавил в ответ.

Тут игумен свёл брови густые свои,

Призадумался. Иноки тихо сидят.

– Что же, Бог ему в помощь, – сказал, наконец. –

Он искусный художник. У храма врата

Славно он расписал и украсил резьбой.

– Да-а, врата – изумление! – тут подтвердил

Тихий инок Арсений, почтенный старик,

Он в обители Троицкой, что под Москвой,

Много лет прослужил. Но лет десять назад

Волей Бога пошёл он паломником в край,

Где служенье трудней, где язычников тьма.

И тогда это имя избрал для себя,

Чтобы чести не знать, не гордиться ничем,

Чтоб ему не напомнили бывших заслуг.

И пока были силы – он веру в Христа

Утверждал по дремучим лесам Костромским.

А потом через Унжу к Ветлуге-реке

Вышел старец Арсений. Здесь немощь ему

Повелела остаться и век свой дожить.

Старца все уважали, и слово его

Почитали всегда. Лишь он слово сказал,

Все к нему обратились, чтоб слушать его:

– Лет двенадцать назад в церкви Троицы я…

Что над гробом-то Радонежского стоит,

Преподобного Сергия… храм-то его

Вместо дерева в камень одели тогда…

Епифаний Премудрый тогда приезжал

Из Москвы. Он когда-то у Сергия был

В ученичестве. Позже, когда тот усоп,

Он писал житиё преподобного… да-а… –

Старец тихо вздохнул, вспомнив дальнюю быль,

И продолжил рассказ свой. – Так вот, и тогда

Видел я, как расписана церковь была.

Вот, скажу вам, где есть чудеса на земле!

Как живые с икон смотрят лики святых!

Смотришь и благодать входит в сердце… Вот так…

Даниил по прозванию Чёрный писал

Храм-то новый; и с ним живописец ещё…

По прозванью Рублёв, а по имени… ах,

Имя я уж забыл. Алексей ли, Андрей…

Уж не помню… года… Но творили они

Так чудесно… сам Бог их рукою водил.

Даниил там и кончил свой путь-то земной.

Но какой он был мастер!.. Так вот я о чём.

Наш-то Тихон чудесней врата расписал.

Не уступит московским-то он мастерам.

– Это так! Не уступит. – Макарий сказал. –

Живописец отменный! И дерево он

Словно видит насквозь, что там спрятал Господь.

Тут, бывало, посмотришь: полено и всё!

Он же нежно возьмёт, да погладит его;

Приглядится, да ножиком где ковырнёт;

Всё, что лишнее, снимет. И видишь потом,

Что в полене-то скрыты то плошка, то ковш.

И такой их резьбой разукрасит вокруг,

Что и в руки-то брать, да и есть-то из них

Уж не хочешь, а только любуешься всё…

– Да, Господь награждает умением тех,

Кого он полюбил… и кто любит его.

– А в Великом у нас был искусник один, –

Начал тут свой рассказ и Окимий монах. –

Куклы делал такие, что дивно смотреть.

Как живые. И вот, как-то сделал одну,

Что и ходит сама, и пищит, словно мышь.

Голосок-то тонюсенький, слов не понять,

Но как будто бы речь от неё-то идёт,

Вроде, как и ребёнок лопочет чего,

Вроде, как и мышонок чего-то пищит.

Федька Кукольник звали умельца того.

Ну и сдуру давай он людей-то пугать:

Я, мол, душу живую могу в неё вдуть.

Людям куклу покажет, нагнётся над ней

Да и дунет слегка; сам же – за рычажок

Незаметно и включит. И та вдруг пойдёт,

Да ещё запищит непонятно чего.

Много шуму наделала кукла тогда.

Уж молва полетела: нечистая, мол,

В этой кукле сидит, тянет дух из людей.

Ну, понятно, что Федьку и куклу его

Потащили к боярину. Федька и тут

Поначалу хотел свою шутку сыграть.

Ну, собрался народ, любопытно же всем.

Кукла – будто бы девочка, лет так пяти,

И глаза, как живые, и губки, и нос;

В длинном платье до пола, коса у неё

Настоящая. Косу-то Кукольник взял

У старухи одной за овёс и пшено.

Так он сам объяснял. Куклу выставил он.

И боярыня к ней подошла ближе всех,

Да всё хвалит её, но с опаской глядит,

Так как слышала слухов уж разных о ней.

Федька Кукольник куклу-то за рычажок

И включил незаметно. И та вдруг пошла

Да к боярыне прямо, да как запищит.

Ну, боярыня – в обморок! Няньки её

Разбежались в испуге. Боярин и сам

Оробел поначалу… Тут Федьку – в острог

Вместе с куклой. Да впредь чтоб народ не пугал,

Да не делал чтоб впредь непонятно чего,

Пальцы с правой руки повелели срубить.

Как уж Федька ни каялся, что пошутил,

Что души, мол, у куклы и нет, что она

На колёсиках лишь, на пружинках всего…

Всё же пальцы срубили… – Окимий вздохнул.

– Значит, не было Бога в искусстве его! –

Тихо старец Арсений сказал. – Для себя

Он старался, и всё – на потеху себе,

Да людей попугать. Вот за это и был

Он наказан. И, право, скажу – поделом!

– Кто же спорит… Уменье умению – рознь. –

Согласился Окимий. – Кому оно впрок,

А кому и без прока, и даже во вред…

– С Богом всё идёт в пользу, – Арсений сказал.

– Это так, – согласился Окимий опять. –

Вон, Савватий-то, гибель чинил для других,

Да чуть сам не погиб… Помнишь, светлый-то день? –

Повернувшись, спросил у Савватия он.

– Не забуду вовек! – отвечал тот ему. –

Вечно буду молить за спасенье души,

И за души других, чтоб и их отвратить

От большого греха. От такой-то беды…

А уж мне-то свой грех, хоть бы часть отмолить…

– Бог-то милостив…

– Сам я простить не могу…

– Расскажи, в назидание нашим гостям.

Пусть послушают; сами расскажут кому;

Может, чьё-нибудь сердце рассказом твоим

От греха отвратится, и это тебе

Уж зачтётся хоть сколь-нибудь, – старец сказал.

– Это было… теперь и не помню, когда…

– Так Варнаву-то с Устюга князь Кельдибек

Вместе с пленными в тот год привёл на Якшан… –

Подсказал тут Окимий. – Я помню, тогда

Чуть живой ты в обитель-то нашу прибёг.

На Борецкую волость напали тогда

Новгородцы из беглых, вятчане, ещё

Устюжане лихие. Отчаянный люд.

Исаак-то Андреич Борецкий тогда

Хоть с трудом, да отбил их…

– Не он ли потом

Сел посадником в Новгород? – басом спросил

Темноглазый купец из гостей.

– То потом.

А Савватий тогда и прибёг на Якшан,

Как Борецкий погнал их, да многих побил.

Что молчишь-то, Савватий. Скажи, что не вру.

– Да, что было, то – было. На мне все грехи…

Не сказать, чтобы больно уж бедно я жил,

А вот надо ж, хотелось, чтоб сразу и всё!

По крупицам-то труд собирать да копить

Не хотел. Молод был. Да любил погулять.

И, нечистый попутал: связался тогда

Я с лихими людишками. Много всего

Мы творили. В ушкуйниках даже ходил.

Но, чего добывали разбоем своим,

С кутежом всё сквозь пальцы спускали опять.

А когда на Борок-то пограбить пошли

Устюжане и мы, и вятчане ещё;

Много нас собралось на богатый Борок,

Чтоб купцов обобрать да дома попалить.

Видно, так уж у нас на Руси повелось:

Коль богаче сосед – ненавидеть его,

Да желать разорить, да и смерти желать…

Много кровушки выпили наши клинки.

Много взяли добра, много праведных душ

Отпустили на волю из плена их тел.

Но Борок захватить всё же мы не смогли.

Исаак оказался искуснее нас

В ратном деле. Он смог разделить нашу рать,

Да побить по частям. Да погнал нас в леса.

Видим, смерть-то за нами уже по пятам!

Справа, слева друзья мои падают ниц.

Тут я понял, что всё! За грехи-то мои

Как собаку изрубят сейчас и меня.

Стал молиться я, братья. Бегу и молюсь

Николаю угоднику. Все-то грехи

Перебрал я свои, всё припомнил тогда.

Много падало слева и справа меня

Тех, с кем долго бок о бок я счастья искал,

А меня ни стрела не взяла, ни клинок.

У деревни одной, перед лесом почти…

Той деревни, что раньше мы сами пожгли…

И дома-то какие – дымились ещё…

В уцелевших же – прятались бабы с детьми.

Побойчей – у ворот, кто с косой, кто с серпом:

Насмерть деток готовы теперь защищать.

Видят: мало уж нас, и хотят отомстить

За деревню свою, за дома, что пожгли,

За убитых мужей, за отцов, сыновей…

Видим мы, что деревней-то нам не пройти.

Те, кто меч свой бросали, пощады прося, –

Только смерть находили от стел да мечей.

Кто и к бабам бежал – бабы хуже того

Налетали и косами, словно траву

Ранним утром косили, – рубили в куски.

Я тогда в первый дом, что не весь обгорел,

Заскочил, чтобы, скрывшись, задами уйти:

На задах-то за домом до леса – овёс.

Я – за двор, но и там Исаака войска:

Окружали, чтоб бабам восставшим помочь.

Увидали, и бросились трое ко мне.

Я – избу заскочил, да и дверь – на засов!

Слышу: рубят. Ну, думаю, вот она, – смерть.

Вижу: к окнам бегут. Ставен нет уж почти.

Я взмолился опять: «помоги и спаси!»

Вдруг выходит из кухни седой старичок.

Я-то думал, что дом обгорелый, пустой.

Удивился, что кто-то ещё тут живёт.

Говорю: «Как мне скрыться, отец, помоги!»

«Встань под образом! – тут мне старик приказал.

Да смотри, ни гу-гу! Стой, как будто и нет!

А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»

Только он мне сказал, только в угол я встал

Под икону, да замер, едва и дышу,

Как в тот миг с треском дверь-то снесли уж совсем,

Да и в окна залезли два дюжих бойца.

Я стою перед ними открытый в углу:

Вот, берите живого! Уж сердце зашлось…

Но смотрю, они, словно не видят меня,

По избе-то шныряют туда да сюда,

Удивлённые: где, мол, я спрятаться мог?

«Видно, раньше в окно он, стервец, сиганул!»

Походили, потыкали всюду копьём

И ушли. Поискали вокруг, у избы,

Да совсем удалились, спеша к остальным.

Только тут я опомнился, деда ищу,

А его нет нигде. Я и вспомнил тогда,

Что его и при них-то уж я не видал,

И они-то его, как меня, не нашли.

Только тут и дошло до меня, что ко мне

Сам Никола угодник пришёл, чтоб спасти.

Огляделся, а дом-то уж как головня,

Даже крыша насквозь прогорела, и все

Стены – чёрные головни. Только один

Угол дома не тронут всеядным огнём:

Тот, в котором икона висела, где я,

Замеревший от страха, погибели ждал.

Подошёл я к иконе, взглянул на неё,

И озноб пробежал у меня по спине:

Из оклада иконы глядел на меня

Тот же старец, что только что жизнь мою спас.

Тут колени мои подкосились и я

Пред иконой упал и заплакал, молясь

О спасенье своём и о грешной душе.

Долго… долго молился. И вечер уже

Опускался над лесом, и крики кругом

Страшной бойни мне были уже не слышны.

К ночи выбрался я из горелой избы

И святую икону с собой прихватил.

Да в моей голове всё звучали слова:

«А потом ты отсюда к Ветлуге беги!»

Так попал я сюда и почти двадцать лет

Всё за души молюсь тех, кого загубил.

А икона так в келье моей и висит.

– Ты, Савватий, ещё расскажи и про то,

Как ты крест-то святой от грабителей спас, –

Подсказал инок Флавий, что рядом сидел.

– Нет, об этом уж, братья, не мне говорить. –

И монах замолчал, и глаза опустил.

– Ну, так я расскажу, – инок Флавий сказал,

Обратившись с улыбкой к сидевшим гостям. –

Вы сегодня-то видели сами того,

Из марийских вояк, что поймали в толпе,

У которого памятный крест на щеке…

Он рассказывал сам, как тот шрам получил.

– Да уж видели, – Прохор Щедровский сказал,

Что в Щедровке под Шанзой был знатным купцом.

– То Савватий к нему крест святой приложил!

Так руками его из огня и достал

Полыхающий жаром. И как только смог?

Покажи-ка, Савватий ладони свои.

– Что ладони… – угрюмо Савватий сказал

И гостям протянул, раскрыв, обе руки.

– Во, видали! – сказал инок Флавий. – Нигде

Ни ожога, ни шрама! А крест-то он нёс

До Ветлуги! Пока его в лодке не скрыл.

А марийцу на морде-то – шрам на всю жизнь!

Да и то чуть ни помер, как сам говорил.

Вот вам чудо так чудо!..

– Мне этот рассказ

На Торговом-то озере баба одна

Рассказала вчера. Думал, брешет она, –

Вставил видом дородный купец из гостей,

Что по прозвищу Ручкин. Прозвали его

Потому, что он руки любил потирать. –

На Торговом-то озере весь свой товар

Я почти уж продал! Уж остатки сюда

Перевёз, чтоб назад их с собой не везти. –

Начал хвастаться он, но толкнул его в бок,

Чтоб язык прикусил, третий гость из купцов,

Емельян Тараканыч, хитрющий мужик.

Он товары свои вёз теперь в Ярославль,

Где был друг у него, тоже хитрый купец.

– Что ты здесь о торговле!.. – и Ручкин умолк.

– А марийцу сегодня совсем не везёт:

Мужики-то изрядно помяли его.

Если б не Тихомир, Богу б душу отдал…

– Мы бесчинства зачинщиков выявим всех,

Да примерно накажем, чтоб не было впредь

Им повадно на праздниках драк затевать… –

Мальчик Вася сидел одаль пришлых гостей,

Он Степана Безрукого с ложки кормил,

Да на Вещего Деда весь вечер тайком

Всё посматривал. Странным казался ему,

Этот дед. Кто такой он? И здесь для чего?

У Арсения старца он тихо спросил,

Тот сидел рядом с ним, но с другой стороны:

– Что за дед это, отче? Ты знаешь его?

– Это дед Медвелом.

– Медвелом?

– Вещий Дед.

Первый раз появился он в наших лесах.

Долго он в деревнях никогда не живёт.

Погостит и уходит в чащобах бродить.

Только здесь я не видел его никогда.

Говорят, всю Ветлугу он вдоль исходил.

Но зверья он не бьёт, только ягоду ест

Да грибы, да траву, да орехи в лесу.

– А за что же его Медвеломом зовут?

– Говорят, он медведя в лесу завалил,

Да такого, что мог бы и лошадь сожрать.

Вон, игумен-то знает, он видел его.

– Как же он завалил, коль зверья он не бьёт?

– Так давно это было. Теперь он уж стар:

Не охотится, вроде, жалеет зверьё.

Может, глаз уж не тот. Может, мясо не ест.

Ты спроси у него. Не стесняйся, спроси. –

И Арсений парнишку слегка подтолкнул,

Чтобы тот был смелее. А Вася спросил:

– Почему же он Вещий?

– Он знает судьбу.

Так о нём говорят. Ты спроси у него. –

Мальчик встал. Он поближе к гостям подошёл

И у деда спросил:

– Дед, то правда, что ты

Медвелом? Мне так старец Арсений сказал.

– Иногда так меня называет народ.

– А то правда, что в диком лесу ты живёшь?

– Правда, милый. Но лес – он не дикий совсем.

Лес питает и лечит, он всё мне даёт.

– И волков не боишься?

– Волков-то? Боюсь.

Только знаю, что волки меня не съедят.

– А ты, правда, всё знаешь, что будет потом?..

– Знать – не знаю, но видеть могу иногда.

– Как же видишь ты, дедушка?

– Чаще – во сне.

Но и то, что увижу, рассудком своим

Не всегда так, как нужно, могу толковать.

А уж, сколько за жизнь перевидел я снов,

И сказать не могу. И не вспомнить всего.

А тебя вот не видел: что будет с тобой,

Не скажу. – За ручонку он мальчика взял,

Да на лавку широкую рядом с собой

Пригласил посидеть. – Я сюда ведь пришёл,

Чтоб проститься с друзьями, что жизнь мне спасли.

Да сказать им, какие о них видел сны.

Может, сбудутся… Завтра я снова уйду

И уже никогда на верховье реки

Не вернусь. Так я видел… – Тут Прохор спросил:

– А скажи ты нам, дед, далеко ли во снах

Видишь времени даль? Лет на пять, иль за сто?

– Видел, милый, и дальше. Чудны были сны.

– Что же видел-то? Нам расскажи хоть чуть-чуть.

– Видел новое время, иные века.

Мир изменится сильно. Ни с чем не сравнить.

Будут ездить в повозках, но без лошадей,

Будут мчатся быстрее, чем тройки летят… –

Тут спросил Емельян Тараканыч, вздохнув:

– Верно, люди там будут счастливей, добрей?

Вещий Дед Медвелом покачал головой:

– Ни добрей, ни счастливей. Такие, как мы.

– Ну а дальше? Какие потом времена

Видел ты в своих снах? – снова Прохор спросил.

– Люди будут на птицах железных летать.

Через реки, леса… Выше жаворонков,

И быстрее, чем сокола крылья несут…

– Ох, чудно это всё. Ты не врёшь ли, старик?

– Говорю то, что видел, а вру или нет,

Это время покажет. Мне как доказать? –

Тут опять Емельян Тараканыч вздохнул:

– Неужели по воздуху будут летать?!

Верно, там-то уж будет счастливее жизнь! –

Вещий Дед и на это качнул головой:

– Нет, счастливей не будет. Всё, как и у нас.

– Это скоро ль наступит? Быть может и мы

Полетаем как птицы? – Вновь Прохор спросил:

– Нет, не мы и не дети, не внуки детей

Той поры не достанут. Пятьсот лет пройдёт…

– Неужели ты видишь и так далеко?

– То – для нас далеко. А для Бога – лишь день.

– Расскажи, дед, какие ещё чудеса

Видел ты в своих снах? Чудно слушать тебя. –

Дед подумал немного, вздохнул и сказал:

– Как в окно, будут в ящик волшебный смотреть,

Будут видеть в нём мир, страны все, города,

Что твориться вокруг на огромной земле…

Прямо из дому можно увидеть весь мир… –

Тут опять Емельян Тараканыч сказал:

– Верно, там-то уж каждый узнает судьбу?

Люди точно там будут счастливей, чем мы…

Жить в таких чудесах, да и счастья не знать!? –

Вещий Дед улыбнулся в седые усы,

Покачал головой и ответил опять:

– Не узнают и там ни судьбы, ни себя.

Да и счастья не больше. Всё так, как у нас.

Люди даже к луне потом будут летать,

А вот счастья рецепта не смогут найти… –

– Ну, уж это ты врёшь! Что б к луне… это ложь!

Выше Бога! Кощунство!.. – Арсений сказал.

– Это только лишь сны, – отвечал Вещий Дед. –

Мы над снами своими не вольны никак.

– А скажи, Медвелом, – тут Окимий спросил: –

Вот же Русь наша, матушка, вечно стоит…

Только раньше на ней была вера не та:

Истуканам молились и верили в них.

Как у вас до сих пор – истуканы в богах.

Но уже лет пятьсот в православии Русь,

И крепка наша вера. Нет крепче её.

Так скажи нам: ещё через столько же лет,

Будет вера Христова стоять на Руси?

Видел это во снах ты своих, или нет? –

Вещий Дед, сдвинув брови, подумал чуть-чуть,

Будто сон вспоминая; потом уж сказал:

– Будет вечно стоять православная Русь.

Но и наших богов будет помнить народ. –

Тут игумен Пафнутий свой голос подал:

– Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.

Что там будет вдали, хорошо рассуждать.

Медвелома за то и зовут Вещий Дед,

Что слова его время смогло подтвердить.

Но о дальних столетиях можно пока

Только сказки писать. Нам же, братья, пора. –

Он поднялся, и ужин закончился тем.

Удалились из трапезной все на покой.

9. Едва ли сон, едва ли явь…

День прошёл, вечер тоже к концу подходил,

В тёмный лес солнце с неба скатилось уже,

Леса край запылал благодатным огнём:

Он горит, да не жжёт, он приносит покой,

Он и глазу приятен, и мил для души.

– Завтра – вёдро, – сказал, поглядев на закат,

Стражник Ванька Безухий, и тихо вздохнул.

Не слышны уже песни вдали у реки,

Не видна и Ветлуга: покрылась она

Пеленою тумана, как будто на ночь

Покрывалом укрылась, чтоб слаще спалось.

Спит и Тихон монах в тесной келье своей.

Он устал, но закончить работу успел.

Спит, сложив свои руки крестом на столе,

А на них, как в перину, устав, уронил

Он тяжёлую голову с рыжей копной.

На столе перед ним на подставке стоял

На грунтованной липовой доске, внутри

Углублений иконных, и краской блестел

Образ старца седого меж двух облаков.

А огарок свечи уж почти догорал,

На икону бросая мерцающий свет.

И казалось, лик старца в иконе ожил;

Он на мастера смотрит и, будто, подняв

Руку правую, хочет крестом осенить…

Тихон спит за столом и такой видит сон:

Снова он у реки, и как будто один,

И сияние яркое в небе над ним,

Да такое, что глянешь, и больно глазам.

И оттуда к нему быстрый сокол слетел.

Обернулся он старцем у самой земли.

Его кудри седые доходят до плеч,

Словно снег седина в бороде и усах,

Только брови немного темней, из-под них

Ясный взгляд излучал неземную любовь.

– Не узнал ты меня, – грустно старец сказал. –

И собратья твои не узнали меня.

Я пустынником Кием к Ветлуге пришёл.

Николаем в монашестве звали меня.

Здесь я храм заложил, здесь крестил я народ.

Вам же я показался, чтоб знаменье дать.

Вот завет мой: довольно на месте сидеть,

Собирайтесь вы в путь, да берите с собой

Слово Бога живого и веру в него,

Да идите в народ Божье слово нести! –

Старцу Тихон отвесил поклон до земли.

Распрямился, а старца и след уж простыл,

Только сокол летит в облаках высоко

Над Ветлугой-рекой, устремляясь на юг…

Тут огарок свечи уж совсем догорел,

И с подсвечника жгучий оплавленный воск

Капнул прямо на палец монаха, и тот

Пробудился. Он долго сидел в темноте,

Размышляя о сне. А потом быстро встал,

Взял икону и вышел из кельи своей,

Аккуратно прикрыв крепко сбитую дверь.

10. Таинство ночной встречи

Чёрным бархатом небо укутала ночь,

По нему самоцветы кругом разбросав.

Яркий месяц на землю глядит свысока,

Бледный свет проливая на крыши домов,

На деревья, на крест колокольни, на храм.

В эту ночь не ложился ещё на постель

Настоятель игумен, тревожил его

Мыслей грузный поток о былых временах,

И о будущем, и о служенье своём:

«Чуден промысел Божий. Деянья его

Не постигнуть без веры… и с верой, увы,

Не всегда познаём мы дел истинный смысл.

Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.

Сколько лет я уже во служении здесь!

Сколько слышал чудес! Сколько видел чудес!

Но и ропот сомнений я слышал не раз

И от стойких весьма, и от искренних душ:

Почему, мол, Всевышний кому-то даёт,

А другого, достойного более в том,

Почему он обходит вниманьем своим?

Даже старцы… Я помню, покойный Мирон

Перед смертью мне исповедь, полную слёз,

Говорил. Он в служении с юности был.

Верен делу Христа, верен слову его.

Для аскезы последние несколько лет

Даже спал он всегда в деревянном гробу

В тесной яме под кельей унылой своей,

Как земля отходила от стужи зимы.

Перед смертью спросил он меня: почему,

Хоть провёл он и праведно всю свою жизнь,

Бог предвиденья дар иноверцу вручил?

И ещё: почему же Савватий, что был

И убийцей, и вором, взял огненный крест

И руки не обжёг? И в вопросах его

Не увидел я зависти. Он лишь хотел

Разобраться во всём и понять: почему?

Отошёл он, ему не успел я тогда

Объяснить, что Савватий совсем не причём.

Что любой бы тогда, кто осмелился взять

Этот огненный крест для спасенья его,

Не обжёг бы руки. Но на подвиг такой

Лишь Савватий осмелился с верой своей.

Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.

Вот сегодня видение было троим…

Почему? Для чего? Как постигнуть его?

Вещий Дед мне сегодня сказал, что во сне

Видел этих троих в тесной яме, в лесу.

Как постигнуть видение это?.. в лесу…

Разве что из обители выйдут они?

Но зачем?..»

– Для служения, – голос сказал.

Старец вздрогнул. Покои свои осмотрел:

Никого. Он к иконам скорее приник,

Осеняя себя троекратным крестом,

Да молитву прочёл. Да прислушался вновь.

– Для служения, – голос опять повторил.

Оглянулся на голос игумен, глядит:

На резном сундуке белый старец сидит.

Риза будто из воздуха выткана вся

И при свете свечей серебрится, как снег.

И как снег седина в волосах, в бороде;

Только брови немного темней, из-под них

Ясный взгляд излучал неземную любовь.

– Для служения, – в третий раз старец сказал.

Тут игумен услышал негромкий стук в дверь.

Оглянулся на дверь: на пороге стоит

Инок Тихон. Он, чинно отвесив поклон,

Подошёл к настоятелю и протянул

Ту икону, что краскою пахла ещё.

На грунтованной липовой доске, внутри

Углублений иконных, блестел на свету

Образ старца святого меж двух облаков.

Его кудри седые доходят до плеч,

Словно снег седина в бороде и усах,

Только брови немного темней, из-под них

Ясный взгляд излучал неземную любовь.

Он с иконы смотрел прямо в сердце, подняв

Руку правую, чтобы крестом осенить…

Оглянулся игумен на старый сундук:

Никого. На икону опять посмотрел:

– Как живой… – удивлённо Пафнутий сказал.

– Вот его мы увидели нынче с утра

Над рекой в облаках… Он нам знаменье дал…

Это Кий… Николай… Он сегодня ко мне

Приходил и велел, чтоб Макарий и я,

И Варнава… оставили чтоб монастырь…

Я, окончив работу, слегка задремал…

И увидел его… – лёгким жестом руки

Речь Пафнутий прервал:

– Для служения вас

Он призвал… Знаю, знаю… Я видел его…

– Как?.. И вы?..

– И меня он сейчас навестил…

А икону твою мы в оправу внесём,

Да в киот золотой, да затем освятим…

Ты Варнаву с Макарием видел уже?

– Нет. Я тотчас сюда… чтобы сон рассказать… –

Не успел и сказать это Тихон, как вдруг

В дверь опять постучали негромко, и вот

На пороге покоев Макарий возник.

Удивился, увидев и Тихона тут;

Поклонившись игумену, начал он так:

– О, отец настоятель, видение мне

Приходило…

– Вот он? – и игумен ему

Дал икону, которую Тихон принёс.

На икону взглянув, рот Макарий раскрыл,

Изумлённо смотрел, не сказав ничего.

Улыбнувшись едва, так игумен сказал:

– То святой Николай, что по прозвищу Кий.

Звал в служение вас. Нам известно и то.

– И к тебе, Тихон, брат, приходил Николай? –

Удивлённый Макарий спросил, наконец.

Настоятель ответил за Тихона так:

– И к нему приходил, и меня навестил.

И, я думаю, брата Варнаву сейчас

Вы увидите здесь: вряд ли он миновал

Чести той, что сегодня нам выпала всем… –

И на дверь посмотрели все трое тогда,

Да прислушались: нет ли за дверью шагов.

И действительно, слышат: за дверью шаги,

Да всё ближе, всё ближе. И вот: тихий стук.

Дверь раскрылась, Варнава в покои вошёл;

Удивился, увидев и Тихона тут,

И Макария. Чинно отвесив поклон,

Он раскрыл, было, рот, чтоб про сон рассказать,

Но Макарий икону ему передал:

– Посмотри, брат Варнава, на образ святой.

– Как живой… – удивлённо Варнава сказал. –

Это он утром нам над рекою предстал

В облаках… И сейчас мне явился во сне…

– Он и к ним приходил, и меня навестил. –

Настоятель сказал. – Призывает вас Бог

Послужить вне обители слову его.

Николая святого посланником он

Выбрал, так как в местах этих был Николай

Веры чистой и праведной проводником.

Как поток: он сначала течёт ручейком,

А потом, если силы ему даст Господь,

Уж источник его не иссякнет, рекой

Полноводной течёт он. Был Кий ручейком,

А теперь уж поток, а теперь уж река…

Видеть старцев святых, видеть знаменье их

Честь большая! Не всех отмечает Господь.

Вы же избраны им. Он вам знаменье дал.

Но послушайте, всё же, и слово моё.

Притчу о виноградарях помните вы,

Ту, что в Новом Завете. Недаром она

Повторялась у Марка, Матфея, Луки.

Хоть она и проста, смысл глубокий в ней скрыт.

Виноградари все мы на этой земле.

И когда срок приходит плоды собирать,

Зависть, жадность и гнев посещают того,

У кого виноградник плодов не принёс.

Так радейте, чтоб ваш виноградник всегда

Грузен был от плодов, чтоб хозяин его

Был доволен, и вас отмечал похвалой.

А плоды виноградников нашей души:

Вера, кротость, любовь, милосердия дух!

И плоды эти голод любой утолят.

И плодами такими кормите людей.

Свет несите народам Ветлужской земли.

Разойдётесь когда по служеньям своим –

Ничего, это можно. Не вечно же вам

Друг за друга держаться. Но вечно дружить!

В остальном же, – на всё воля Божья дана…

А теперь вы ступайте, пора отдохнуть.

Но с утра уж готовьтесь в духовный поход.

Жалко с вами прощаться: работники вы

Хоть куда, и искусством прославили нас…

Что ж, идите. – Они поклонились ему,

А игумен крестом всех троих осенил.

Часть вторая

Ловцы человеков

«Огненная река выходила и проходила пред Ним; тысячи тысяч служили Ему

и тьмы тем предстояли пред Ним;

судьи сели, и раскрылись книги».

(Даниил 7:10)

1. Утренние проводы

Поутру стали думать: как тронуться в путь.

Поначалу хотели паломники плыть

По течению вниз по Ветлуге-реке,

Да на лодке хорошей, чтоб только несла.

Но как вспомнили: лодки-то все увели,

Да пока их найдут, да пока их вернут…

Время дорого, ждать уж теперь не с руки.

Если б сами они, да по воле своей

В путь решили идти, так уж можно тогда

Собираться и день, и неделю в свой путь.

Можно лодку успеть смастерить не спеша.

Но призвал их Господь, и посланника дал,

Тут уж медлить и день, и полдня было б грех.

Порешили: не ждать и начать в путь пешком,

А уж там Бог поможет, подскажет, как быть.

Так, нехитрые вещи собрали они,

Запаслись провиантом на несколько дней,

И прощаться уж с братией стали, как вдруг

Тихий старец Арсений сказал:

– Как же так?

Божье дело вершить лишь с крестом, без меча?

К иноверцам невинных овец посылать?

То – на верную смерть, не на Божьи дела!

Ведь в Писании ясно: крестом и мечом!

Кто же будет в дороге-то их защищать?

Им помощника надо, чтоб их от беды,

От разбойников разных чтоб мог уберечь.

Сами ж в руки оружие брать не должны.

– Так ведь с Богом идут! Бог-то их защитит! –

Вставил Фрол, пономарь, что недавно служил.

И монахи заспорили, как поступить:

Взять охранника инокам, или одним

В путь далёкий идти по Ветлужским лесам,

Где во множестве дикого зверя живёт,

Где нередко встречают и лютых людей.

Кто за то выступал, чтоб одним им идти;

Кто за то, чтобы хоть одного или двух

Взять с собой мужиков, чтоб охрану несли.

– Тут на Бога надейся да сам не плошай! –

Заявил громким басом звонарь Парамон.

– Это верно. – Арсений опять подхватил.

Он на Фрола взглянул и сердито сказал:

– Сам-то ты отправляйся-ка в путь просто так,

Без охраны. Купцы вон, и те свой товар

Без охраны не возят. И сами – с мечом.

Здесь же – слово Господне – богатый товар!

Как его не хранить да без стражи нести?

Бог-то, он ведь не сторож тебе, не слуга!

Мы же – слуги его! А слуга о себе

Сам заботиться должен в служенье своём.

Если ты – господин, то какого слугу

Будешь больше любить, примечать и жалеть?

Не того ли, что ловок и верен в делах,

Что и сам о себе позаботится смог,

И тебе, господину, прибыток принёс!

Разве будешь того ты наградой дарить,

Что и сам-то себя не сумел соблюсти?

Разве дело какое доверишь ему?

Нет! Тут надо серьёзней на вещи смотреть!

– Так кого же им дать? Кто же с ними пойдёт? –

Согласившись, спросил его Фрол пономарь.

Снова стали монахи решать да рядить,

Перебрали немало они мужиков.

Но, кого б ни назвали, не нравился им.

Даже страж монастырский Безухий Иван

Не годился для этого дела никак.

Был он смел, да неловко владел он мечом

И ленив был не в меру. На страже стоять

Он, конечно бы, мог. Но идти в дальний путь…

А другие, кто был трусоват, кто женат.

– Пусть идёт Тихомир! – заявил вдруг Федул,

Монастырский кузнец. – Он и смел, и силён.

И ещё не женат, и с оружием он

Обращаться умеет, хотя на войне

Он ещё не бывал, но отец научил,

Старый Фёдор-вояка, умелый кузнец.

Видно знал, что и сыну владенье мечом

Пригодится когда-нибудь. Чем он не страж?

– И тебе хорошо: все заказы – тебе.

– У него и отец держит молот в руках.

Да и брат подрастает. Я только сказал…

Не хотите – не надо. Ищите, кого…

– А чего? Тихомир может и без меча

Разогнать даже полк! Он одним кулаком

Словно палицей лупит! Вчера вот, когда

Мужики-то дрались, он в толпу как вошёл,

Так они, словно брызги, летели вокруг…