Kitobni o'qish: «Эпоха перемен. Записки покойного Г.Г. Майера, хирурга и ясновидящего»

Русь! встречай роковые годины:

Разверзаются снова пучины

Неизжитых тобою страстей…

(М.А. Волошин «Дикое поле»)

Глава 1. Собрание перед выборами

Зима и пятиминутка начались одновременно. Едва лишь главный врач – худой, высокий, самодовольный, в очках, страшно похожий на Кролика из мультфильма про Вини Пуха, – взял слово, повалил снег.

– Вы, несомненно, знаете, что нам предстоят выборы в областной совет. В областной совет! ― повторил он и строго посмотрел на меня. Я потупился. – Нашим кандидатом является достойный человек, я бы сказал, очень достойный человек, заместитель главы администрации области, то есть, заместитель нашего губернатора, наш земляк, уроженец Красноболотнинского района Степан Иванович Безутешнов¹, – наступила тишина, некоторые втянули головы в плечи. – От того, как мы проголосуем, как мы проголосуем, зависит судьба нашего района и, я не побоюсь этого слова, области. Да, области! Я, товарищи, даже представить себе не могу, что будет, если мы не проголосуем за Степана Ивановича. Во-первых, мы не сможем закупить необходимое нам медицинское оборудование, во-вторых, не сможем сделать ремонт, потому что деньги на это может дать только Степан Иванович. И, наконец, в-третьих, в-третьих, нынешний двухтысячно гм-гм… сами знаете какой год, станет самым позорным в истории нашего Макушинского района, если мы, если мы! не выполним свой долг, не оправдаем высокого доверия области. Ведь вы знаете, товарищи, что Степан Иванович выдвигается нашим губернатором на пост Председателя областного Совета, я хотел сказать Думы.

Кролик сделал многозначительную паузу.

Сидевший рядом со мной Марк Владленович Лошадкин заёрзал на стуле:

– Мне надо позавтракать, ― прошептал он.

– Пожалуйста, пожалуйста, ― согласился я также шёпотом.

Марк Владленович осторожно, чтобы не шуметь, приподнял Золотую Звезду Героя Социалистического Труда, прикрывавшую вход в нагрудный карман его белого халата, достал несколько бутербродов с сыром и колбасой, завёрнутых в фантик от конфеты «Мишка косолапый», развернул и стал медленно и тщательно жевать.

– Так вот, ваша задача, ваша задача, ― продолжал Кролик, ― с каждым вашим пациентом, с каждым пациентом, провести беседу и разъяснить ему, что голосовать надо только за Степана Ивановича.

– Мне надо запить, ― опять прошептал Лошадкин.

– Пожалуйста, пожалуйста, запивайте, ― разрешил я снова шёпотом.

Марк Владленович достал из внутреннего кармана крохотный флакончик, отвернул пробку и наполнил её горячим кофе. По ординаторской распространился такой аромат, что врачи стали тихонько поводить носами и сглатывать слюнки.

Кролик – тоже проглотил слюну и продолжил:

– Основная ответственность ложится на вас, участковые! Заведующие ФАПами!² Если в ваших сёлах Степан Иванович не наберёт нужного количества голосов, я найду способ расправиться с вами! Запомните: никто из вас не останется на рабочем месте, если в вашем селе Степан Иванович не победит. Теперь перейдём к практическим вопросам. От нашей Центральной районной больницы в предвыборный штаб Степана Ивановича направляется наш испытанный товарищ, член нашей партии ― гм-гм… сами знаете какой ― Маркс… виноват, Марк Владленович Лошадкин. Он займёт пост заместителя руководителя штаба.

«Опять без ЛОРа останемся», ― подумал я про себя и тяжко вздохнул.

– Чего вы вздыхаете, ― спросил Лошадкин шёпотом.

– Так, ничего.

– Марк Владленович, я думаю, Вы уже имеете опыт работы по предыдущим выборным кампаниям и с честью справитесь с возложенными на Вас задачами, ― сказал Кролик.

– Конечно справлюсь, ― спокойно ответил Лошадкин.

«За сто тысяч отчего бы и не справиться», ― подумал я опять про себя.

– Во всяком случае, все ресурсы нашей больницы в Вашем распоряжении. Так, следующая задача. Фаина Ивановна, как вы себя чувствуете?

– Ничего, ― Фаина Ивановна, оживлённая и бодрая, как двадцать семь лет назад, поднялась со своего места.

– Фаина Ивановна, вам как пенсионерке, оставшейся нашей активисткой, как самой, не побоюсь этого слова, мобильной из нас, мы поручаем обойти всех жителей нашего района, поговорить с каждым, достучаться, так сказать, до каждого из семнадцати тысяч сердец. Справитесь?!

Фаина Ивановна ответила, как поклялась:

– Справлюсь! Всех обойду, до всех достучусь! Товарищи! Нам обязательно надо выбрать Степана Ивановича, потому что он обещал купить новую мебель для храма имени Рождества Пресвятой Богородицы.

– Вот-вот, Фаина Ивановна, на это и напирайте в беседах с людьми: Степан Иванович – глубоко верующий человек.

– Мне опять надо позавтракать, да вот не знаю, будет ли удобно, ― наклонился ко мне Лошадкин.

– Ради Бога, мы прекрасно всё понимаем.

Действительно, все знали, что городские врачи порекомендовали Лошадкину принимать пищу пятьдесят девять раз в сутки – по числу прожитых им лет, но в очень небольших количествах:

– Кушайте, кушайте на здоровье.

Снова откинулась Звезда, и по ординаторской распространился запах настоящих португальских шпрот в прованском масле, а следом запах такого цейлонского чая, какой уже и не растёт на Шри-Ланке.

Тут и Кролик не удержался: дважды проглотил слюну, закашлялся и сбился:

– Ах, да, не забудьте упомянуть, Фаина Ивановна, что в восьмидесятые годы Степан Иванович был послан нашей партией и правительством на Шри-Ланку, и в самые короткие сроки наладил поставки оттуда цейлонского чая. Я хотел сказать, шриланкийского.

– Не забуду, упомяну. Только…. У меня конъюнктивит. Боюсь, микробы выедят мне зрачок.

– Ничего, доктор Габов выпишет вам хороших глазных капель.

– Бесплатных капель нет. Их в списках не значится.

– Стыдитесь, доктор Габов!

– Фаина Ивановна наш старейший сотрудник!

– Неужели она не заслужила, чтобы мы бесплатно вылечили ей глаза?! – это накинулись на Габова все присутствовавшие врачи, среди которых не было ни одного, кто трепетно не любил бы милой Фаины Ивановны.

– Было б сказано, ― вяло согласился Габов.

На этом пятиминутка закончилась. За окнами была сплошная снежная пелена.

«Ах, Фаина Ивановна, Фаина Ивановна! Как-то она пойдёт по такому бурану стучаться в семнадцать тысяч сердец?» ― тревожно подумал я.

Впрочем, постойте, дайте-ка я расскажу вам про Фаину Ивановну.

Но прежде чем рассказать, как я познакомился с Фаиной Ивановной, надо рассказать, как я оказался в Макушино. А прежде чем рассказать, как я оказался в Макушино, надо рассказать … о всей моей жизни до этого.

Глава 2. Нападение орла и его последствия

В начале войны я младенцем был вывезен из Поволжья в Киргизию. Родителей забрали в Трудовую армию, я остался на попечении дедушки и бабушки. Жили мы в землянке под скалой.

Однажды летом, когда бабушка пасла в горах баранов, а дедушка делал тайком ответвление арыка к нашему огороду, меня унёс горный орёл. Я взвыл от страха, дедушка услышал, тоже заорал и побежал за нами, подпрыгивая и отчаянно стараясь дотянуться до орла мотыгой. Я был тяжелёхонек, и орёл никак не мог набрать высоту. Орёл и дедушка выбивались из сил. Скорость бега дедушки снижалась пропорционально скорости полёта орла, поэтому дедушка не отставал. Но, теряя скорость, орёл терял и высоту. Наконец, дедушка дотянулся до него мотыгой, орёл клёкнул от боли, выронил меня и улетел.

Я ударился о землю, и тут со мной что-то случилось. Подбежал дедушка, и я увидел у него под пиджаком дряблое, бешено колотящееся сердце с неплотно закрывающимся митральным клапаном.

– Ты не убился? – закричал дедушка плачущим голосом.

– А ты, а ты… Съел абрикос, а мне не да-ал, ― завыл я, заглядывая в его почти пустой желудок.

Вскоре нам пришлось тайно покинуть Киргизию. Проклятый орёл поселился на скале прямо над нашей землянкой и не отставал от меня. Ещё двенадцать раз я был объектом его покушений, и дедушка с бабушкой, подкупив местного коменданта и выправив какие нужно справки, ночью, когда все орлы спят, скрылись со мной в неизвестном направлении.

Всплыли мы на окраине Душанбе. Отца и мать я больше не увидел. Косточки их остались в фундаменте Норильского металлургического комбината, присвоенного в своё время двумя ловкими юношами, чьи имена слишком известны, чтобы их здесь называть.

Взрастал я, лелеемый дедушкой и бабушкой, и, окончив школу в 16 лет, естественно, стал хирургом, потому что мне не требовались ни рентген, ни УЗИ – мои глаза, благодаря орлу, заменяли мне все эти приспособления.

Пока я учился на хирурга в мединституте, дедушка с бабушкой до 76 лет работали в колхозе и одновременно выращивали в своём личном подсобном саду виноград, персики и чудесную хурму. Продавая их на рынке, они пересылали мне в институт все вырученные деньги. На всю жизнь сохранил я самую нежную любовь и благодарность к этим святым для меня старикам.

Надо ли говорить, что, получив диплом, я первым делом помчался обрадовать их. Со слезами на глазах рассматривали они мою красную корочку. Весь день мы праздновали, и предавались тихой радости. Вспоминали моих покойных родителей и строили планы дальнейшей счастливой жизни. Однако тою же ночью дедушка с бабушкой одновременно тихо скончались во сне, оставив меня одного одинёшенького.

Глава 3. Необычная операция и женитьба

Но в том же 1962 году из ближайшего к Душанбе кишлака привезли к нам в республиканскую клинику молодую женщину-узбечку. Следом за нею в чемодане, в операционную внесли две её ноги, только что отрезанные циркулярной пилой. Ноги были обложены укропом, и лавровым листом со льдом – об этом позаботился отец несчастной – философ и народный целитель, друг поэта Хамзы Ниязи.

Первым на всём белом свете делал я подобную операцию и мог бы прославиться на весь мир, как Кристиан Барнард³, но корреспондент, газеты «Советский Таджикистан», который должен был написать статью об этой операции, заблудился, и вместо больницы оказался в соседнем Афганистане. Там, быв укушен каракуртом, забыл, куда и зачем его посылали, перевалил хребты Гиндукуша, и убежал в Индию, где следы его навсегда затерялись. Два корреспондента из Москвы, командированные следом редакцией «Правды», ― Косячков и Зильберштерн ― тоже заблудились, также очутились в Афганистане и приняли там ислам.

Операция длилась тридцать шесть часов и прошла удачно. Я соединил все сосуды, нервные пучки, и даже сформировал запасные пути иннервации, из нервов коленного сустава старого верблюда. Уже через две недели Зухра – так звали пострадавшую – достаточно быстро двигала ногами, а ещё через месяц, едва прихрамывая, переступила со мной порог ЗАГСА.

О, как счастлив был я с Зухрой в первые годы нашей совместной жизни. Правда иногда от неё уж чересчур сильно пахло лавровым листом и укропом, и тогда я благодарил её мудрого отца, за то, что не обложил её ноги чесноком и луком.

Спустя месяц после свадьбы я заметил в животике Зухры двух головастиков и сообщил ей об этом:

– Дорогая, у нас будет ребёнок. Вернее, два ребёнка – мальчики.

Зухра заплакала от счастья. Могла ли она помыслить в тот страшный миг, когда осталась без обеих ног, что через год при ней будут не только её сильные, добротные ножки, но вдобавок муж и два чудесных мальчугана. Я хотел назвать сыновей одного в честь деда Готлибом, а второго в честь отца Герхардом. Услышав такие имена, Зухра расплакалась. Она с детства мечтала о Фархаде и Меджнуне. Я уступил.

Прошло десять лет. Сыновья мои росли чрезвычайно одарёнными. Съёмочные бригады таджикского телевидения были частыми гостями нашего дома. Отдел пропаганды республиканского ЦК преподносил нас как образец интернациональной семьи, где дети одинаково бойко говорят на немецком, узбекском, таджикском и русском языках. Пацаны мои знали наизусть не только Онегина, но сыпали цитатами из «Проделок Майсары», которые читал им их дед – друг Хамзы Ниязи. Надо ли говорить, что и Рудаки, Саади, Фирдоуси, Омар Хайям не ушли от их внимания.

Однако в это время стали проявляться мои ошибки, сделанные в ходе операции.

Пока мышцы Зухриных ног были слабы, действие верблюжьих нервов было не так заметно. Но по мере их крепчания, походка её становилась похожа на бег дромедара⁴, и, когда мы вместе шли в кино или магазин, мне приходилось бежать вслед за ней как спринтеру, но я всё равно не успевал, так высок и длинен был её шаг, вернее прыжок.

Надо ещё сказать, что у моего тестя было двенадцать дочерей. Зухра была средней. Когда младшие подросли, в ЦК родилась идея создать женскую хлопководческую бригаду из этих двенадцати сестёр. Их одновременно приняли в партию, дали по новенькому комбайну, и под присмотром телевидения, вывезли на хлопковое поле.

Как это водилось на Советском Востоке, из них выбрали героя, и выбор, к несчастью, пал на мою Зухру. Сёстры четверть своего хлопкового сбора записывали Зухре, в первый же год она побила все рекорды и ей присвоили звание Героя Социалистического Труда. Я уже заказал ей костюм для поездки в Москву, как в последний момент в нашем ЦК решили, что Зухра своими верблюжьими прыжками может перепугать членов Политбюро или… Во всяком случае прыгать по Георгиевскому залу как корабль пустыни – неприлично. В Москву поехал первый секретарь и привёз золотую звездочку в Душанбе, где к походке Зухры привыкли.

Я уже собирался сделать новую операцию и иссечь верблюжьи нервы, как вдруг однажды тесть привёз ей особые рабочие ботинки и праздничные туфельки, сделанные его другом ― башмачником из Старого Ташкента ― с применением космических технологий. При каждом шаге в них срабатывали маленькие реактивные двигатели, которые давали импульс, гасивший силу верблюжьего скачка. Чудесная обувь была красивой, модной, только слегка поскрипывала, словно под ней хрустел только что выпавший снег. Походка Зухры опять стала обыкновенной, и она устремилась к новым трудовым подвигам.

Глава 4. Дважды Герой Социалистического труда

Настал трагический для меня 1979 год. Фархад и Меджнун окончили школу и поступили в Первый Московский медицинский институт. Я упрашивал Зухру оставить свой хлопкоуборочный комбайн и остаться дома. В крайнем случае, я пристроил бы её в свою клинику уборщицей. Она просила ещё годик, поставив себе цель побить рекорд Турсуной Ахуновой⁵ и стать дважды Героем Социалистического Труда, чтобы в родном кишлаке установили её бронзовый бюст.

Скрепя сердце, я согласился ещё на один сезон. Радостная, полная надежд, уехала она в свой кишлак. Сёстры старались вовсю и писали на её счёт не четверть, а половину собранного ими хлопка, и Зухра достигла результатов невиданных, неслыханных и невозможных. Но, так как результаты были зафиксированы на бумаге, а хлопок действительно лежал на складах, Зухре Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание дважды Героя Социалистического Труда с установкой бронзового бюста на родине героини.

И вот мы с ней летим в Москву. И вот она обычной человеческой походкой подходит к Леониду Ильичу Брежневу. Он прикалывает ей вторую Звезду Серп и Молот и Орден Ленина и трижды целует в обжаренные среднеазиатским солнцем щёки. И всё это снимает телевидение – программа «Время».

Через день мы вчетвером с Фархадом и Меджнуном, которым ради такого случая предоставили в институте недельный отпуск, возвратились домой. Нас встречал весь Таджикистан. Приём в ЦК, праздничный обед в Совмине. На следующий день мы поехали в родной кишлак Зухры. А там в центре кишлака, на площади перед конторой – вот он ― бронзовый бюст. На постаменте сидит Зухра – красавица, с двумя звёздочками на груди.

Народ гулял три дня. Только на плов ушло 132 курдючных барана. Играли на народных инструментах. Девушки танцевали в национальных костюмах. В последний день вышла в круг и Зухра. Так и поплыла по кругу, как лебёдушка. Потом подпрыгнула, притопнула, прихлопнула ножка о ножку… И вдруг из-под каблуков её чудесных туфелек вырвался столб огня, треск и гул заглушил испуганные возгласы, и в одну секунду Зухра взмыла ввысь и исчезла в синем небе. Никто ничего не мог понять. Вопли, плачь, паника, мечущиеся люди. Я не мог поверить в то, что случилось только что на моих глазах. Никогда не забуду заплаканных глаз моих сыновей, устремлённых в небо, и дикий визг их одиннадцати тёток. Долго мы ждали нашу милую Зухру, но на Землю она больше не вернулась.

Через неделю меня вызвали в КГБ и сообщили, что башмачник из Старого Ташкента оказался агентом ЦРУ и давно охотился за конструкцией нашего новейшего хлопкоуборочного комбайна. Он получил задание переправить Зухру в Пакистан, но не рассчитал и заложил в её реактивные туфельки слишком много топлива, и вместо Пакистана она улетела в космос. Негодяй уже задержан и даёт признательные показания.

Ещё через месяц ко мне пришёл представитель Академии Наук, и официально заявил, что Зухру следует считать погибшей.

Мы совершили обряд похорон, сыновья мои уехали обратно в Москву, я вновь остался один одинёшенек. Единственное, что у меня было – работа.

Я считался лучшим хирургом Таджикской ССР, и жил бы спокойно в Душанбе до самой смерти. Но… Всё бы хорошо, да что-то нехорошо, как сказано у дедушки Гайдара. Что-то тёмное вползало в нашу жизнь и принимало форму видений и слухов.

В начале 1980 года я увидел вещий сон. Мне снилась толпа вопящих людей, бегущих кто в тапочках, кто босиком по глубокому снегу через перевал. «Духи! Духи! Вовчики!⁶» ― проносилось по толпе, и тогда люди метались в панике и бежали ещё быстрее на обмороженных ногах, прижимая к себе плачущих детей.

Я проснулся. Конечно, я ещё не знал, кто такие вовчики, но понял одно: через двенадцать лет в Таджикистане нас, русских, будут убивать. К русским я относил, конечно, и себя – советского немца. Я понял, что надо уезжать в Россию пока не поздно, и стал собираться.

В июле приехали на каникулы Фархад и Меджнун.

– Правильно, отец! Мы ведь из Москвы тоже не вернёмся. – Что-то зловещее послышалось в этих словах, но я отогнал от глаз смертное виденье и немедленно забыл его.

Втроём поехали мы в кишлак попрощаться с роднёй. Отец Зухры ― дедушка моих сыновей – не перенёс гибели дочки и измену друга – башмачника из Старого Ташкента. Он не узнавал нас, постоянно плакал и звал Зухру. Дни его были сочтены. Он угасал на глазах и на руках одиннадцати дочерей.

После обеда, оставив старика под присмотром старшей дочери, всею роднёю пошли мы к бюсту Зухры. К постаменту был привязан грязный ишак. Завидев нас, он стал хрипло орать, выставляя жёлтые зубы, жалуясь на горькую ишачью жизнь. В ту же минуту вывалил он под постамент содержимое своего кишечника. Сёстры закричали, застрекотали, одна схватила ишака за уши, другая пыталась отвязать верёвку. Ишак мотал головой, не понимая, в чём он провинился. Вдруг из конторы вышел его хозяин и, молча, не обращая на нас никакого внимания, отвязал ишака, вскочил ему на спину и ускакал так быстро, как только позволяли тонкие ишачьи ноги.

Одна из сестёр-хлопкоробш пошла в контору ругаться с председателем Хамидом Каримовичем, Фархад и Меджнун побежали домой за метлой и лопатой. Прощания не получилось.

Я пришёл к Зухре вечером один: «Прощай, больше я тебя на этом свете не увижу», ― сказал я, обнял бронзовую голову своей жены и последний раз поцеловал её в губы. Странно, но и от бронзы одуряющее пахло лавровым листом и укропом.

Тихо-тихо вышли из аллеи Фархад и Меджнун и вместе со мной обняли бронзовое тело своей матери. Долго стояли мы вчетвером, слившись воедино – трое мужчин во плоти и бронзовая женщина, нагретая дневным азиатским зноем. В последний раз мы были вместе и были живы. Но чем глубже становилась ночь, тем быстрее остывала бронза, и она стала уходить от нас. Мы оставались тёплыми и живыми, а она стыла, стыла… Но, отчаянно борясь со смертью, она стала высасывать тепло из нас. О, как она не хотела уходить!

– Ну вот и всё, ― сказал я, отрываясь от бюста, и уводя Фархада и Меджнуна. – Вот и всё!

Мы пошли по сонному кишлаку куда глаза глядят.

Я дрожал как в лихорадке и не только от бронзового холода. Какие-то слова рвались наружу. Я должен был что-то сказать своим сыновьям. Это что-то было ужасно важно, но в то же время страшно, может даже губительно для моих сыновей. «Молчи, молчи!» ― приказывал я себе. Но не в моих силах было противиться судьбе. Я не выдержал, и уста мои отверзлись.

– Пройдёт совсем немного времени, ― сказал я, ― и вы услышите много скверного о вашей матери и о вашей Родине. И много горьких минут придётся вам испытать, потому что всё, что вы услышите, слишком уж будет похожим на правду. Только, заклинаю вас, что бы вы ни узнали, не отрекайтесь, любите и будьте верными. Легко любить мать уважаемую, хорошую во мнении людей, но только сильные люди любят мать любую, что бы о ней ни говорили. Вам скажут, что ваша мать обманщица, все свои награды и почёт добыла обманом, и приведут в подтверждение много несомненных фактов. А вы верьте только ей, и знайте, что она настоящая героиня. Глубоко лежит её правда – не всегда можно её предъявить ― но в неё надо верить. И также скажу я вам, что легко любить Родину хорошую, чистую и добродетельную, но только лучшие умеют любить Родину любую, даже когда все называют её плохой и преступной, и быть верными ей и только ей.

– Отец, но разве наша мать обманщица, а наша Родина преступная?

– И ваша мать не обманщица, и наша Родина не преступная. Но как не поверить в ложь, когда все её утверждают! Как оставаться верными, когда все предали? Сможете?

– Сможем! – ответили Фархад и Меджнун.

На следующий день я проводил сыновей в Москву. А ещё через день сам сидел на остановке, ожидая автобус до Ташкента. Подошёл пожилой азербайджанец:

– Разрешите присесть?

– Пожалуйста, пожалуйста.

– Аликпер Алиевич Гумбатов, ― представился он.

– Вы бывший строитель из Баку и едете в Комсомолабад на заработки, ― огорошил я его.

– Откуда вы знаете? – испугался он.

– Я вижу по рукам – в них навек въелся цемент.

– А-а, ― он успокоился и через десять минут настолько проникся ко мне расположением, что стал рассказывать очень доверительно.

– Хотели строить здесь склад, но нас опередили армяне, ― он почему-то оглянулся вокруг, будто проверяя, не подслушивает ли кто. ― Эти армяне – я называю их вторые немцы. Нет, вы не подумайте, я куммунист. У нас в Баку выйдешь во двор – каких только детишек нет – белый, рыжий, чёрный; русские, армяне, азербайджанцы, лезгины, греки – сердце радуется, дружба народов! Сейчас едем в Комсомолабад. Я действительно бывший строитель, но на заработки еду не я, а два старших сына и три племянника. Я буду готовить еду, приглядывать, чтобы не делали разврат, ну и так, организовать что – туда, сюда. Я ведь уважаемый человек. Мне 68 лет, и я ни разу не был свидетелем! – Он сделал паузу, чтобы я по достоинству оценил этот факт. – У меня мама ещё жива. Ей 107 лет.

– А откуда вы знали, что я еду в Комсомолабад? – снова насторожился он.

– У вас в руках билет до Комсомолабада.

– А-а, у вас хорошее зрение! ― а потом ни с того ни с сего, наклонился и сказал, понизив голос:

– Знаете, у нас ведь хотели убить товарища Алиева.

– Да вы что?!

– Да! Это знает вся республика! – он явно остался доволен, что не только мне его, но и ему меня удалось удивить.

– Да как же?

– Председатель Совета Министров, Генеральный Прокурор и Председатель Верховного Совета составили заговор. Они хотели убить товарища Алиева и захватить власть. Дааа! Они пошли к его повару и сказали: «Приготовь сегодня обед, и влей в борщ вот это», ― и дали ему маленький флакончик. А повар был русский, ― сказал Аликпер Алиевич с таким уважением, что сомнений не осталось: русский повар не предаст. И действительно, повар отнёс флакончик самому Алиеву и всё рассказал.

«Ты получил задание от вышестоящих товарищей и должен его выполнить», ― сказал Алиев. «Но как же так?» ― «Делай, что тебе сказано, а остальное предоставь мне».

На другой день товарищ Алиев после заседания ЦК сказал: «Мы с вами, товарищи, хорошо поработали, окажите мне честь, останьтесь со мной обедать».

Накрыли стол, товарищ Алиев сказал тост, выпили коньяку. «А теперь, товарищи, закусывайте, закусывайте, ешьте борщ!» И все стали есть, только трое тех да товарищ Алиев не прикасались к еде. «А что же вы не едите?» ― «Спасибо, спасибо, мы не хотим, мы сыты». – Но ведь всё так вкусно, и товарищи едят». – «Спасибо, Гейдар Алиевич, что-то нет аппетита». – «А может у кошки есть аппетит?» ― сказал Гейдар Алиевич. Открылась дверь, и в столовую вошла кошка.

«Ну-ка, попробуй борща, ― сказал товарищ Алиев кошке и подал ей свою тарелку, ― неужели товарищи правы, и повар приготовил невкусно?» Кошка поела из тарелки Гейдара Алиевича, тут же упала и сдохла. – «Так вот в чём дело! Председатель КГБ! Арестуйте этих негодяев!»

– А как же остальные члены ЦК? Съели отравленный борщ?! – ужаснулся я.

– Да! Но ведь в коньяке, что они выпили перед едой, было противоядие. Это чистая правда. Их потом судили. Всех приговорили к расстрелу. Вся республика знает!

Я не стал расстраивать старика и не сказал ему, что слышал точно такие же истории о первых секретарях узбекской, таджикской, туркменской, киргизской компартий. Разница была только в должностях заговорщиков, да в такой маленькой детали, как противоядие в коньяке.

Подошли сыновья и племянники Алиевича, встали рядом с ним скромно. Смущались то ли его, то ли меня. Алиевич посмотрел на них вопросительно.

– Это город в Киргизии⁷, ― сказал старший по виду.

– Да!? – удивился Алиевич, ― и далеко отсюда?

– Не очень.

– Гм, ― Алиевич задумчиво посмотрел перед собой на приближающийся автобус.

– Это какой автобус? – спросил он. – Наш?

– Нет, ташкентский, ― тихо ответил сын или племянник.

– Это мой автобус. Прощайте, ― сказал я Алиевичу, от сердца пожимая руку симпатичному старику, ― и не переживайте – ваш младший сын вернётся из Джелалабада живым и здоровым! – автобус рванул с места, а старик с сыновьями и племянниками остались стоять с открытыми ртами.