Kitobni o'qish: «Александр. Том 3»

Глава 1

Я стоял возле окна и смотрел на улицу. Солнце отражалось от искрящегося белоснежного снега и слепило глаза. В Петербурге такое яркое солнце редкость, а здесь можно спокойно наслаждаться солнечными днями даже сейчас, в преддверии зимы, когда выпал первый влажный и липкий снег. Он скоро растает, но пока искрится на солнышке вполне задорно.

На тропинке в парке показались женские фигурки. В одной из них я узнал Лизу и улыбнулся. Мудров посоветовал ей чаще гулять, и она весьма скрупулёзно выполняла его рекомендации.

Собственно, одной из рекомендаций лейб-медика императрицы было повременить с отъездом из Москвы. Мудров опасался, что на столь малом сроке да ещё и после выкидыша у императрицы шанс потерять и этого ребёнка увеличивается в разы, если она днями напролёт будет трястись в карете. И мы решили не рисковать.

Возвращение в Петербург запланировали после Нового года. И одной из причин были сани. Поездка зимой в карете по плохо расчищенным дорогам лично для меня попахивала серьёзным извращением. В санях более комфортно, и Лизу не будет так трясти, как в экипаже. Нужно лишь почаще останавливаться, и нормально доедем. Зимин как раз сейчас маршрут составляет и подданных подбирает, кого по дороге мы осчастливим своим присутствием с ночёвкой.

По другой дорожке пробежали Коля с каким-то незнакомым мне мальчиком. Остановившись, Николай принялся лепить снежок. Мальчик затормозил, слегка заколебался, а потом сам зачерпнул горсть снега. Чуть в стороне от них стоял Новиков с Михаилом. Миша хотел бежать к брату, но Николай Иванович его удержал. Всё-таки Миша был ещё слишком мал, чтобы составить компанию старшему брату в его играх.

– Ваше величество, – в кабинет вошёл Скворцов.

Илья уже практически полноценно занял место моего секретаря. Сперанский хоть и продолжал числиться на этой должности, но находился в моей приёмной всё реже и реже. С моего позволения, естественно. До нашего возвращения в Санкт-Петербург он должен был проконтролировать все начатые в Москве нововведения, чтобы они не пошли на растопку, едва мы покинем город.

– Кто этот ребёнок с Колей? – спросил я, поворачиваясь к Илье. Секретарь сразу же подошёл ко мне и выглянул в окно.

– Это Александр Раевский, – ответил он уверенно. – Николай Николаевич неделю назад приказал привезти сюда детей, когда окончательно убедился, что в свою деревню ни он, ни Софья Алексеевна в ближайшее время не вернутся.

– Смирился наконец-то? – я усмехнулся и снова посмотрел на детей.

– Я бы не назвал его состояние смирением, ваше величество, – Илья улыбнулся. – Скорее, он начал получать от своего изменившегося положения определённое удовольствие.

– Это хорошо, – я отвернулся от окна и подошёл к своему столу. – Раевский – принципиальный тип, а его порядочность, по-моему, больше похожа на какую-то душевную болезнь. С другой стороны, должен же в моём ближнем окружении присутствовать человек, способный в какой-то момент пробудить мою совесть. К тому же Коля может со временем стать верным и преданным другом. Мы в этом направлении понемногу движемся. И я сомневаюсь, что сын слишком сильно отличается от отца. Так что Николаю будет полезно, если его другом детства станет Саша Раевский.

– Его высочеству весьма понравился Александр, ваше величество, – Илья отошёл от окна вслед за мной. – Их представили друг другу вчера по распоряжению вашего величества. Новиков Николай Иванович предложил Николаю Николаевичу определить сына ему в обучение вместе с его высочеством. Он считает, что в компании не только игры веселее проходят, но и науки легче запоминаются.

– Я с ним полностью согласен.

Илья положил какое-то письмо на стол, прежде чем подойти ко мне, и я взял его, разглядывая взломанную сургучную печать. Что-то мне в этом письме не нравилось, но я никак не мог понять, что именно.

– А где адрес? – наконец до меня дошло, что именно мне не нравится.

– Его привёз курьер, – Илья бросил на письмо очень странный взгляд. – Прямиком из Лондона. Капитан Гольдберг Иван Савельевич.

– Вот как? – я снова покрутил письмо в руках, а потом посмотрел на Скворцова. – Он здесь?

– Да, ваше величество. Ожидает в приёмной, – спокойно ответил Илья.

– Ты читал, что здесь написано? – я продолжал смотреть на него.

– Да, ваше величество, – повторил секретарь.

– И что думаешь? – мне одновременно хотелось вытащить письмо дрожащими от нетерпения руками и бросить его в печь.

Что-то мне подсказывало, что подобные письма не должны храниться после прочтения. Ни один архив, ни единый томик чьих-нибудь мемуаров не должен содержать даже упоминания о подобных письмах. Разве только Макаров Александр Семёнович на старости лет рехнётся, уедет за границу, обиженный на меня до зубовного скрежета, и примется строчить эти самые мемуары, раскрывая все секреты подряд. Вот только я даже представить себе не мог, что может заставить Александра Семёновича поступить подобным образом.

Молчание между тем затягивалось. Илья задумчиво смотрел на письмо и молчал, а я терпеливо ждал, пока он сообразит, что же мне ответить. Наконец секретарь поднял на меня взгляд.

– Я не знаю, ваше величество, – он снова посмотрел на письмо. – Так и хочется сказать, что пути Господа нашего неисповедимы.

– Любопытно, – я открыл письмо. – Позови Гольдберга и оставь нас, – бросил я Илье и углубился в чтение.

Это было даже не письмо, а донесение, написанное незнакомым мне почерком. Я успел прочитать его до середины, когда дверь открылась, и в кабинет вошёл капитан Гольдберг. Оторвавшись от чтения, я бросил на него внимательный взгляд. Он выглядел сильно уставшим, как и в тот раз, когда привёз мне сообщение Макарова о нелепой гибели лорда Уитворта от рук каких-то разбойников.

– Вы были в Лондоне, когда это случилось? – спросил я, возвращаясь к чтению.

– Да, ваше величество. Я даже сопровождал графа Воронцова к лорду Аддингтону в тот вечер, когда было совершено это гнусное и отвратительное по всем статьям нападение на карету его величества короля Георга, – ответил Гольдберг, а я снова прервал чтение и внимательно посмотрел на него.

– То есть, вы присутствовали у премьер-министра в тот самый момент, когда ему донесли о случившемся? – я прищурился, быстро дочитал письмо до конца и принялся теперь рассматривать капитана. Я смотрел на него так пристально, что Гольдберг невольно начал нервничать.

– Не только. Практически одновременно с гонцом к лорду Аддингтону примчался сам король Георг. Его величество пребывал в жутком волнении. Он кричал, размахивал руками, и из его речи я понял, что он считает виновным в произошедшем своего сына. Мы с Семёном Романовичем не успели уйти, когда его величество отдал приказ арестовать принца Уэльского, обвиняя его в измене, – отрапортовал Гольдберг.

– Осень, что поделать, – я потёр лоб, затем решительно подошёл к печи и бросил в огонь этот документ, хотя он и не содержал на первый взгляд ничего компрометирующего. – Это вы писали? – спросил я капитана, беря в руки кочергу, чтобы поглубже в огонь затолкать плотную бумагу.

– Это мой доклад Александру Семёновичу, – на этот раз Гольдберг контролировал каждое своё слово, отвечая мне очень осторожно. – Я привёз его лично, но Александр Семёнович, ознакомившись с докладом, велел отвезти его вам, ваше величество.

– Французы в курсе того, что произошло? – резко спросил я, глядя, как огонь поглощает бумагу до самого конца, а пепел оседает на горящих углях.

– В том, что произошёл арест его высочества принца Уэльского, разумеется, в курсе, – Гольдберг задумался. – У Талейрана много шпионов при дворе его величества короля Георга.

– Вопрос в том, что в этом случае предпримет Наполеон, – я обвёл задумчивым взглядом комнату.

– Англия и Франция всё равно находятся в состоянии вялотекущей войны, – немного подумав, осторожно сказал Гольдберг. – Что ещё Франция может предпринять?

Мой взгляд остановился на капитане. Что-то в его пояснениях меня настораживало.

– Иван Савельевич, а что вы вообще делали у Аддингтона, когда туда примчался взволнованный король Георг? – наконец я понял, что именно меня напрягало.

– Лорд Аддингтон пригласил графа Воронцова для приватной беседы. Он почему-то уверен, что Семён Романович вскоре снова будет назначен послом в Англию, и что дело осталось за малым, – ответил Гольдберг. – А Семён Романович попросил меня его сопровождать. Он сказал, что ему будет проще снять с себя обвинения в измене, если на подобные встречи его будет сопровождать человек Макарова.

– Граф Воронцов весьма долго жил в Лондоне и слишком прикипел к этим вечным туманам. Он не подходит на роль посла, – машинально заметил я. Посол в Англию – это была моя самая больная тема. Я никак не мог понять, кого лучше всего туда назначить. Не Воронцова это точно. – Так что хотел премьер-министр от графа, коль скоро он видел в нём будущего посла?

– Лорд Аддингтон пытался прощупать почву насчёт укрепления союза с вашим величеством… – Гольдберг на мгновение замолчал, а потом быстро добавил: – Король Георг был слишком взволнован, он практически не контролировал то, что говорит. Лорд Аддингтон попытался нас выставить вон, но его величество схватил меня за рукав. По-моему, он принял меня за кого-то другого и много говорил, обращаясь ко мне. В основном он говорил о вероломстве принца Уэльского, но в его иной раз бессвязной речи промелькнуло пару раз, что Аддингтон ведёт переговоры с Талейраном. Англия хочет заключить с Наполеоном мир и тем самым предать все те союзы, что заключались для борьбы с корсиканцем.

– Это нормально, – я потёр лоб. Никогда ничего не знал об этом периоде в плане политики. Кто с кем дружил и против кого. И посла у меня надёжного на этом проклятом острове нет! – Мы для Англии недалеко ушли от тех же индусов. А предать союз с туземцами – это и не предательство вовсе.

– Я не считаю, что это нормально… – Гольдберг сжал губы. Надо же! Служит у добрейшего Александра Семёновича, уже организовал два покушения в Лондоне, одно со смертельным исходом, а всё ещё в какое-то благородство в политике верит. Но ничего, это лечится. Гольдберг уже почти идеальный безопасник, должны же у него быть маленькие недостатки. – И дело даже не в том, что Аддингтон пытается усидеть на двух, а то и трёх стульях, для политика его уровня это-то как раз прощается. Дело в том, что он допустил, чтобы я услышал, что бормочет его полубезумный король. Он что, считает нас не просто туземцами, а ещё и полными идиотами?

Ан нет! капитан всё-таки практически безупречен. Он и Клим Олегович Щедров, начальник Московского отделения Службы Безопасности – это тот резерв, который Макаров вытащил откуда-то из-за пазухи. Как тот факир, ей богу! А сколько ещё он таких вот самородков от меня прячет? И я ведь так и не узнал, кто из слуг, допущенных ко мне и моей семье, ему на нас стучит.

– Вы не разочаруетесь, капитан, если я скажу, что да? – я вздохнул. – Не все, к сожалению. В противном случае мы бы уже правили миром. Значит, Франция ничего активно не предпринимает. А почему? Если есть какие-то мысли, то говорите, Иван Савельевич, не стесняйтесь. Вы гораздо дольше, чем я, знакомы с этими господами и в силу своей службы успели их немного изучить.

– Талейран опасается, что к власти снова придёт Питт, – подумав, предположил Гольдберг.

– А он может прийти к власти? – я испытывающе смотрел на него.

– Да, может, – Гольдберг нахмурился. – Аддингтон не имеет парламентского большинства. А сейчас, когда все убедятся, что король безумен, поддержка Георга ему ничем не поможет.

– И тогда Георга запрут в каком-нибудь живописном месте, приставят к нему пару сиделок пофигуристее, чтобы его величество вообще ни в чём не нуждался, и здравствуй, Регентство. Это плохой вариант, Иван Савельевич, это очень плохой вариант. О принце Уэльском можно много говорить и не всегда хорошее, но он совершенно точно не дурак, – я саданул кулаком по стене. – Вот же гадство-то какое! И как нам сделать, чтобы его арест стал постоянным, и чтобы Питт не пришёл снова к власти?

– Почему вы не хотите, чтобы Питт снова стал премьер-министром? – Гольдберг пытался понять, что мною движет.

– Потому что я изучил все документы, связанные с нашими союзами и Коалицией. Питт хочет войны. А мы пока не можем себе позволить воевать с Наполеоном. Потому что к веселью сразу же подключатся османы. Воевать на два фронта – то ещё удовольствие, Иван Савельевич, – воскликнул я в сердцах. – Тем более накануне или во время больших реформ в армии и флоте.

– А разве Аддингтон не…

– Аддингтон пытается действовать осторожно. Он как лис пытается обходные пути отыскать. Чем-то он мне в этом Талейрана напоминает. А все эти менуэты да при отсутствии связи в виде посла дают нам самое главное. Время! Время, чтобы как следует подготовиться, – и я снова ударил кулаком по стене. Проклятый Аддингтон! Ну почему ты такая тряпка, не можешь все палаты в кулаке удержать? – Вы правы, Иван Савельевич, нынешний премьер-министр Англии держится на своём посту только из-за дружбы с его величеством. Но его величество болен, и только вопрос времени, когда его самого отстранят от трона, вытащат из Тауэра принца Уэльского, или куда там любящий родитель его засунул, и поставят регентом при отце. Мне, если честно, плевать, кто на этом острове будет носить корону, но мне нужна отсрочка от вступления в войну.

– Значит, нужно придумать, как помочь Аддингтону удержаться на своём посту, его величеству королю Георгу подольше оставаться у власти, и занять чем-то османов, чтобы им стало совершенно не до нас, – спокойно ответил Гольдберг.

Я же повернулся к нему. Долго смотрел, а потом махнул рукой.

– Идите уже отдыхать, Иван Савельевич.

Он вытянулся, поклонился и вышел из кабинета, оставив меня стоять возле печи.

Я смотрел на огонь и думал о несправедливости жизни. И ведь план по устранению слишком шустрого принца Уэльского сработал как надо, только почти ни к чему не привёл. Так, ладно, Саша, надо думать, как использовать сложившееся положение. Потому что я не верю, что Наполеон никак не воспользуется этим срывом короля Георга. Не тот он человек. Ой, не тот! Мне же главное, чтобы вы вцепились друг в друга и предельно ослабили. И дали мне, Кутузову и Багратиону так необходимое нам время. Но я не знаю, что сейчас делать. Не знаю!

– Ваше величество, – дверь открылась, и в кабинет вошёл Скворцов. – Мудров Матвей Яковлевич хочет с вами поговорить. Он не просил заранее об аудиенции, и я не знаю…

– Что-то случилось? – я невольно нахмурился. – Что-то с её величеством?

– Матвей Яковлевич ничего подобного не говорил, – покачал головой Илья. – Ведь случись что с её величеством Елизаветой Алексеевной, он бы сразу так и сказал и ворвался бы к вам вовсе без доклада. Я это так понимаю.

– Ну хорошо, пускай заходит, – срочных дел на сегодня у меня не было, и я решил послушать, о чём мне хочет сказать Мудров. Нужно было отвлечься от мыслей об Англии, Наполеоне и всех союзничках и противниках вместе взятых, и разговор с врачом мог мне в этом помочь.

Матвей Яковлевич вошёл в кабинет и коротко поклонился. Его цепкий изучающий взгляд прошёлся по мне, и он сразу же заговорил, видимо, увидев на моём лице тень беспокойства.

– С её величеством всё в полном порядке, ваше величество. Я пришёл к вам поговорить совсем о другом.

– И о чём же вы хотите со мной поговорить, Матвей Яковлевич?

– Я пришёл просить разрешения вашего величества использовать кое-какие усовершенствования в войсках, – выпалил Мудров. – Всем нам давно известно, что большинство потерь армия несёт из-за болезней и раневой лихорадки, а также после того, как раны начинают гнить после операций.

– И вы нашли способ этого избежать? – спросил я, глядя ему прямо в глаза.

– Этого невозможно избежать полностью, ваше величество, – Мудров покачал головой. – Но вполне можно попробовать уменьшить ущерб.

– И что же вы придумали?

– О, я вовсе не один придумывал, – Мудров замахал руками. – Как я вам уже говорил, я служу в том числе и в госпитале здесь, в Москве. Правда, сейчас, после того как меня назначили лейб-медиком, времени для госпиталя катастрофически не хватает. Но я всё равно каждый день выкраиваю несколько часов, чтобы заниматься ещё и научными изысканиями. Простите, ваше величество, я волнуюсь, поэтому много говорю.

– Я вас не тороплю, Матвей Яковлевич, не надо волноваться, – подбодрил я врача.

– Помните тот случай в Твери, когда вы… хм… разбили случайно губу?

– Да, я прекрасно помню этот случай, – помог я ему.

– Вы тогда попросили у меня винный спирт, чтобы обработать рану. – Он вдохнул в грудь побольше воздуха и быстро проговорил: – Мы решили попробовать этот метод. Вы тогда посоветовали инструменты хирургические обрабатывать. Мы и это проверили, но пошли дальше и начали спиртом смазывать операционного поле.

– Дайте угадаю, раневой лихорадки и послеоперационной гнили стало меньше? – спросил я.

– В разы, ваше величество. И это поразительно! Мы хотим данные методы начать внедрять в армии.

– Внедряйте, – сразу же разрешил я. Внезапно на меня обрушилась усталость. Мне стало плевать, что он обо мне сейчас подумает, и решил подкинуть ему ещё парочку идей. На этот раз напрямую, без всяких намёков. Раз уж они подошли к проблеме дезинфекции, то сами скоро к этому придут. Почему бы просто не ускорить процесс? – Да, Матвей Яковлевич. Мне внезапно пришла в голову странная мысль. А что если после использования инструментов следует их не только чистить, но и замачивать в гашёную известь? Даже не в неё, а в эту светлую жгучую воду, что наверху скапливается. Потом мыть и перед использованием спиртом обрабатывать.

О, я прекрасно знал, о чём говорил. Пришлось на заре карьеры с поставками медицинского оборудования работать, а там в спецификации этим замачиваниям и обработкам целые разделы посвящены. По типу «можно или нет».

– А почему вы думаете… – Мудров хлопнул себя по лбу. – Её же для отбеливания белья начали использовать! Точно! Не так давно, но всё же. И это довольно интересно. Потому можно же не только инструменты замачивать, но и перевязочный материал…

– Вы только к ране потом такую перевязку не приложите. Сожжёте же все результаты трудов хирурга, – хмыкнул я. – Лучше кипятите. А руки хирурги пускай моют и спиртом потом поливают. Вот от этого точно эффект будет. Да, кстати, а что вызывает это гниение ран?

– Этого точно никто не знает, – развёл руками Мудров.

– Ну так узнайте, – ответил я раздражённо. – Неужели это так трудно наковырять в ранах гнили и попытаться под микроскопом рассмотреть? Если уж в капле воды что-то удалось увидеть, то и здесь можно посмотреть. Неужели вам не любопытно? Мне вот очень.

– И что это даст? – Мудров нахмурился. – Даже если я увижу, что там действительно какие-то невидимые простым глазом организмы живут, как уже не раз предполагалось, что это даст? Это же… Он замер, а затем медленно произнёс: – Я понял. Вы правы, ваше величество. Это даст ответ на всё. Особенно если в разных раневых жидкостях организмы будут одинаковы. И что помешает мне плеснуть на них тот же спирт и посмотреть, как они отреагируют?

– Вот и я спрашиваю, что и кто вам помешает это выяснить? Только, Матвей Яковлевич, ради всех святых не проводите свои эксперименты во дворце. Приедем в Петербург, я даже профинансирую открытие специальной лаборатории, чтобы вы с другими учёными и врачами поливали этих созданий без помех и чем хотите. При условии, конечно, что вы их найдёте, – добавил я, чтобы немного остудить его пыл.

– Конечно, ваше величество. Я всё понимаю, – и Мудров поклонился.

– Вот и отлично, что понимаете. Да, вы разработали правила для слуг на кухне? Чтобы руки мыли и вообще всё мыли, разные доски использовали, и ни дай им бог больным к продуктам подойти, что на стол пойдут? – задал я интересующий меня вопрос.

– Да, ваше величество, – ответил Мудров. – И теперь я теряюсь в догадках, как этот опыт с дворцовых кухонь перенести на другие, особенно на те, где многим людям еду готовят?

– Сперанского подключите. Он должен тренироваться внедрять законы и правила в массы так, чтобы они соблюдались, – ответил я ему. – И, Матвей Яковлевич, когда эти правила в виде приказа составите, а я подпишу, то проверять пойдёте в Институт благородных девиц. Там всё равно скоро изменения в программе для воспитанниц начнутся. Так что для них одним изменением больше, одним меньше, уже не принципиально будет.

– Слушаюсь, ваше величество, – и Мудров снова поклонился. – Я могу идти?

– Идите, – я отпустил его и подошёл к окну.

Лиза и дети всё ещё гуляли в парке. Присоединиться к ним, что ли? Всё, решено. На сегодня дела закончены, всё равно ничего больше не соображаю. Пойду в снежки с Колей и его новым приятелем поиграю, детство вспомню, дам порадую да голову переключу. Может, соображать лучше начну. И я решительно вышел из кабинета.