Kitobni o'qish: «Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947»

Введение

Время, проведенное в тюрьме, было дорогой, по которой мне необходимо было пройти, чтобы я мог начать разгадывать загадки жизни. По крайней мере, так мне кажется сейчас, поскольку именно годы заключения дали мне время для размышлений. В тюрьме я вольно или невольно возвращался мыслями в прошлое. Мне хотелось ясно осмыслить минувшие события, чтобы разобраться в настоящем и приобрести уверенность в будущем.

После первого года заключения (я провел его в американском лагере для военнопленных в Мондорфе, неподалеку от Люксембурга, и в следственном изоляторе Нюрнберга, где вся наша связь с внешним миром ограничивалась периодическим нелегальным чтением американской армейской газеты «Звезды и полосы»), с середины 1946 года я получил возможность изучать труды, посвященные военной науке. Кроме того, я мог знакомиться с изданными в разных странах газетами, журналами и книгами, которые помогли мне дать более глубокую оценку происходящим в мире событиям и тенденциям, которые в этих событиях можно было проследить. Благодаря зарубежным публикациям я узнал о тех идеях, которые были тогда популярны в Соединенных Штатах, Британии, Франции, Швейцарии, Италии и – правда, это удалось мне в меньшей степени – в Советском Союзе. В находившейся под жестким контролем германской прессе мало что можно было почерпнуть, и по этой причине я был очень рад обилию зарубежной периодики, благодаря которой, даже будучи отрезанным от внешнего мира, я все же имел доступ к изучению тех вопросов, которые меня интересовали, и имел на этот счет достаточно полную информацию. Тем не менее, многие из этих изданий не представляли большого интереса. Изложение тех или иных событий и посвященные им редакционные комментарии могут быть полезны лишь в том случае, если основной их целью является служение истине. Однако большое число материалов, относившихся к категории «основанных на фактах», имело мало общего с действительностью.

В то время как в других государствах многие из ведущих участников военной драмы нарисовали, основываясь на своих воспоминаниях, максимально подробную картину происшедших событий (разумеется, исходя из собственных оценок), подобные воспоминания наиболее выдающихся представителей тех, кто участвовал во Второй мировой войне на стороне Германии, отсутствуют. Следовательно, с исторической точки зрения картина не является полной. Между тем многие люди будут рады узнать, почему в той или иной ситуации было принято то или иное решение и какие мотивы двигали теми, кто эти решения принимал.

Я пришел к выводу, что мне необходимо взять в руку ручку и внести свой вклад в дело воссоздания прошлого во всей его полноте. Я постараюсь рассказывать только о тех событиях, в которых я непосредственно участвовал и в состоянии воссоздать более или менее целостную картину происходившего.

По мере своих сил я постараюсь описать людей и обстоятельства такими, какими они казались мне в то время, когда я сам был непосредственным участником событий. Естественно, я понимаю, что при всех моих стараниях быть объективным в некоторых вопросах я, возможно, останусь на субъективных позициях – или, по крайней мере, такое впечатление может создаться у читателей. Но они не смогут обвинить меня в претензиях на абсолютную истину. Заблуждаться свойственно всем, и я готов признать свои ошибки. Человек, проживший жизнь, не должен избегать анализа своих действий и честной и самокритичной их оценки. Написание воспоминаний, помимо всего прочего, требует личной честности и искренности, готовности без утайки рассказать о собственных действиях и их подлинных мотивах. То, что до сих пор эта обязанность очень часто игнорировалась, не стало бы для меня оправданием, если бы я, считая, что это неправильно, тем не менее действовал так же.

Если читатель хочет понять, почему я поступал так, а не иначе, ему придется проявить терпение, изучая мой личный опыт и жизненный багаж. Даже краткое их изложение может достаточно ясно продемонстрировать, что карьера военного – это не просто «игра в солдатики», что она требует больших физических и психологических усилий и налагает на человека большую ответственность.

Часть первая
ГОДЫ ВОЙНЫ И МИРА: 1901–1941

Глава 1
СЛУЖБА В КОРОЛЕВСКОЙ БАВАРСКОЙ АРМИИ И РЕЙХСВЕРЕ, 1904–1933

Молодые годы в Мюнхене. – В баварской пехотной артиллерии. – Переговоры о перемирии 1917 года на русском фронте. – Офицер главного штаба 2-го и 3-го баварских армейских корпусов. – Работа по демобилизации в 1918 году: формирование войск безопасности и добровольческие корпуса. – 1.10.1922 года. Перевод в Берлин, в министерство рейхсвера

Я происхожу не из военного рода. Мои предки, в свое время воевавшие против аваров, а позже против венгров, основали на территории, которая сейчас относится к Нижней Австрии, крепость Чесельринх. Риттер Оускалус Чесельринх (1180) был первым, кто решил взять себе это имя. Его потомки, носившие фамилию Кессельринг, снискали себе уважение в южных районах Германии, а также за пределами германских границ, в Эльзасе и Швейцарии, как рыцари, представители аристократии и священнослужители. Однако мои прямые предки, в XVI веке поселившиеся в Нижней Франконии, были крестьянами, пивоварами и виноделами. Представители некоторых ветвей нашего рода отдали предпочтение профессии преподавателя. Это, в частности, относится к моему отцу, городскому советнику комитета по образованию в Бейрете.

Ранние годы моей жизни прошли в нашей большой семье в Вунсидле (Фихтельгебирге) и в Бейрете, где я в 1904 году окончил классическую среднюю школу. Трудностей с выбором профессии у меня не было. Я хотел быть военным, твердо осознавал это и теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что всегда сердцем и душой был солдатом. Не будучи сыном офицера, я вступил в армейские ряды не как кадет, а как вольноопределяющийся, или кандидат в офицеры. В вольноопределяющиеся меня произвел командир 2-го баварского полка пехотной артиллерии, в котором я начал свою военную карьеру и в котором служил, за исключением периодов учебы в военной академии (1905–1906) и артиллерийском училище (1909–1910) в Мюнхене, до 1915 года.

Мец, в котором дислоцировался полк, был городом-крепостью со своим гарнизоном и представлял собой наилучшее место для обучения молодого и полного амбиций солдата. Там испытывалось все без исключения новое оружие, а муштра была весьма суровой. Близость к границе подразумевала, что на первом месте должна стоять компетентность. Кроме того, национальные узы, связывавшие немцев и население Эльзаса и Лотарингии, благоприятствовали идеям пангерманизма. Посещая места сражений времен франко-прусской войны, мы нередко бывали в Коломб-Нуийи, Мар-ла-Тур, Гравелотте, Сен-Прива, а также за границей – в Седане. В нашем восхищении теми жертвами, которые принесли в свое время наши отцы, не было дешевого милитаризма.

Но Мец и его окрестности нравились наиболее впечатлительным из нас и по многим другим причинам. Мало кто мог оставаться равнодушным при виде цветущих склонов холмов Мозеля. Невозможно забыть наши прогулки по заросшим лесом долинам, Бронвоксталю и Монвоксталю. Нам не жаль было потратить несколько франков, чтобы насладиться красотами Нанси или Понт-а-Муссон. Когда мы вручали свои документы французскому офицеру-таможеннику в Паньи-сюр-Мозель и пересекали границу, напутствуемые его веселым покровительственным возгласом «Повеселитесь как следует!», а потом, при возвращении, на том же посту нас встречали дружелюбным вопросом «Ну как, повеселились?», мы ощущали себя гражданами Европы.

Все поразительно быстро изменилось в 1911 году. Стоило кому-то предпринять самую невинную вылазку через границу, как об этом инциденте сообщали в Берлин и Париж, а чиновники в министерствах иностранных дел двух стран принимались озабоченно чесать головы; исход подобной истории обычно бывал весьма неприятным для правонарушителя, в намерениях которого, как правило, не было ничего плохого. Начиная с этого времени в крепости стали чаще объявляться тревоги, из-за которых нашей батарее всякий раз приходилось бегом перетаскивать орудия, чтобы занять позиции в форте Кронпринц у Арс-сюр-Мозель. Учитывая тот факт, что форты на западных окраинах Меца (Лотринген, Кайзерин, Кронпринц и Хазелер) находились в непосредственной близости от границы, действовать в таких случаях, несомненно, следовало быстро. Мы, кандидаты в офицеры, нередко поговаривали о том, что в случае внезапного начала войны нельзя было с уверенностью сказать, удастся ли нашим войскам, дислоцирующимся в Меце, занять эти форты прежде, чем это сделают французы.

На момент моего поступления на военную службу в 1904 году 2-й баварский полк представлял собой полк крепостной артиллерии. Нас обучали обращению с самыми разными орудиями – от револьверной пушки калибра 3,7 сантиметра до 28-сантиметровой мортиры – но главным образом с крупнокалиберными, что соответствовало нашей главной функции в случае мобилизации. Мы учились стрелять точно даже с большой дистанции и использовать новейшие приспособления, применяемые разведывательными частями, наблюдателями и подразделениями, занимающимися обеспечением взаимодействия на поле боя. На занятиях мы даже тренировались в ведении наблюдения с воздушного шара, что мне особенно нравилось. Больше всего я любил вести наблюдение со свободно летящего шара. Это занятие компенсировало ужасные часы тошнотворной болтанки, неизбежной при работе на шаре, закрепленном на привязи, при сильном порывистом ветре. Мне очень скоро пришлось на личном опыте убедиться, что для подобных «подвигов» необходим крепкий желудок.

Тем, что ее преобразовали в мобильную «тяжелую армейскую полевую артиллерию», крепостная артиллерия обязана императору Вильгельму II и генеральному инспектору крепостной артиллерии фон Дулицу. Мне впервые довелось стать непосредственным участником столь важной реформы. Хотя инициатива безусловно принадлежала моим руководителям, в частности весьма оригинально мыслившему командиру баварской бригады крепостной артиллерии генералу Риттеру фон Хену, тем не менее, создать в 1914 году новую тяжелую артиллерию, играющую важнейшую роль в бою, было бы невозможно без активного содействия самих войск этому процессу. При этом я хочу подчеркнуть, что война, если уж она была неизбежна, все же началась слишком рано. Она прервала нормальное развитие вышеупомянутого процесса как с организационной, так и с психологической точки зрения, резко сократив время, отводившееся для его завершения.

Если бы война началась позже, некоторые представители командования не смотрели бы на тяжелую артиллерию как на обузу. Я помню, как главнокомандующий 6-й армии, когда в 1914 году ее перебросили из Лотарингии в Бельгию, заявил: «Теперь, когда нам предстоит война, в которой многое будет решать мобильность, тяжелая артиллерия нам больше не нужна».

С тех пор мне не раз приходилось сталкиваться с инстинктивным неприятием всего нового, того, что еще не успело сломать сложившиеся предубеждения. Поразительно, насколько сильно подвержены инерции мышления даже представители наиболее развитых в интеллектуальном отношении кругов.

Баварское военное министерство требовало от вольноопределяющихся сдачи всех экзаменов и настаивало на том, что перед производством они должны пройти гораздо более продолжительный, по сравнению с другими кандидатами в офицеры, курс практического обучения в своем полку или в военном училище. Прусская система подготовки применялась только в нашей военной академии и в Генеральном штабе, хотя в Баварии перед Первой мировой войной курс академии также считался обязательным для зачисления в Генеральный штаб. Такой подход имел свои преимущества и недостатки, и во время войны в него приходилось вносить изменения по причине нехватки офицерского состава. Более длительный период практической подготовки перед тем, как молодого человека производили в офицеры, однако, шел ему на пользу, и во времена рейхсвера этот период был вполне резонно существенно увеличен.

Трагические события в Австрии в июле 1914 года придали последним дням пребывания моего полка на артиллерийском полигоне в Графенвюре особую окраску. Все выглядело так, словно военные действия уже начались. Объявление о том, что «угроза войны нарастает», и последовавший за ним приказ о всеобщей мобилизации застали наши батареи в западных фортах Меца. В те дни и в период первого этапа мобилизационных мероприятий оснащение и передислокация боевых частей и подразделений, расквартированных в Меце, происходили без малейших задержек. Это могло служить доказательством того, что подготовительная штабная работа была проделана безукоризненно.

Я вместе со своим полком оставался в Лотарингии до конца 1914 года. Буквально перед самым Новым годом меня перевели на должность адъютанта командира 1-го баварского полка пехотной артиллерии, входившего в состав 6-й армии. В 1916 году я получил назначение на должность адъютанта командира 3-го баварского артполка, к штабу которого был прикомандирован до конца 1917 года.

После этого я был направлен в Генеральный штаб и служил на Восточном фронте в качестве офицера Генштаба в составе 1-й баварской дивизии сухопутных войск. В качестве ее представителя я проводил переговоры о временном прекращении огня на Дунае. Моим партнером по переговорам был русский офицер Генштаба, которого сопровождал в качестве переводчика генерал медицинской службы. Меня поразили две вещи: во-первых, невероятный интерес противоположной стороны к вопросам тактики позиционной войны и, во-вторых, поведение представителей так называемых солдатских советов, выделенных для охраны участников переговоров. Эти представители показались мне неотесанными, необразованными мужланами, но при этом вмешивались в наш разговор и держались так спесиво, словно это они командовали офицерами, а не наоборот. Помнится, тогда я подумал, что подобное никогда не могло бы произойти в германской армии. Однако через какой-нибудь год я понял, что ошибался. Действия отдельных подразделений в Кельне в 1918 году очень напоминали поведение русских революционеров. Но оставим эти неприятные воспоминания! Остается лишь порадоваться, что подобные сцены не разыгрывались в наших войсках в 1945 году.

В 1918 году, когда я с командованием 6-й армии находился в Лилле в качестве офицера Генштаба при 2-м и 3-м баварских армейских корпусах, мне часто доводилось лично контактировать с главнокомандующим, кронпринцем Баварии Руппрехтом. Нас, штабных офицеров, по очереди приглашали за его стол, где кронпринц неизменно был главным действующим лицом любой беседы. О чем бы ни шла речь – о политике, искусстве, географии, истории или государственном устройстве, – он неизменно демонстрировал прекрасное знакомство с предметом разговора. Трудно было сказать, был ли он столь же глубоко информирован в военных вопросах, поскольку все тщательно избегали любой возможности обсуждения данной темы. Во время Второй мировой войны среди «знающих людей» нередко высказывалось мнение, что мы вступили в нее с «лучшими мозгами», нежели в Первую. Хотя в подобных высказываниях присутствует немалая доля преувеличения, можно сказать, что в годы Второй мировой войны все серьезные, значимые должности занимали хорошо подготовленные, компетентные военные специалисты, прошедшие прекрасную подготовку в виде службы в качестве офицеров Генерального штаба в период с 1914-го по 1918 год. Они поддерживали более тесный контакт с войсками и были моложе, чем командиры времен Первой мировой войны. Надо отметить и то, что среди последних было немало людей королевской крови, а они, при всем моем уважении к их способностям и человеческим качествам, были далеко не гениями. Сложнее провести сравнение между офицерами Генштаба. В численном отношении императорский корпус офицеров Генерального штаба имел преимущество; кроме того, подготовка входящих в него военных была более унифицированной. Однако офицеры Генерального штаба образца 1939 года были ближе к тем, кто непосредственно находился на боевых позициях с оружием в руках, а это настолько серьезное преимущество, что его невозможно переоценить; они полностью подчинялись боевому командиру, что исключало возможность путаницы и дублирования приказов, которые имели место в годы Первой мировой войны. Вся полнота ответственности, таким образом, ложилась на командира. Он отвечал за свои действия перед своей совестью и – как показало время – перед Гитлером и Нюрнбергским трибуналом. Это, однако, не мешало теснейшему сотрудничеству между командиром и его начальником штаба, а также высокой степени независимости начальника Генерального штаба.

В 1918 году я хотел уволиться из армии, но мой командир, умевший мыслить по-государственному, убедил меня остаться, чтобы провести демобилизацию 3-го баварского армейского корпуса в районе Нюрнберга. Эта демобилизация проводилась под руководством политического комиссара, молодого адвоката, являвшегося членом социал-демократической партии. Для меня это было очень трудное время – мне приходилось тяжелее, чем в полевых условиях. Кроме проведения мобилизации, нужно было сформировать новые войска безопасности и так называемые добровольческие корпуса, а также распределить между ними зоны ответственности вокруг Нюрнберга, в Мюнхене и в центральной части Германии. Это была интересная работа. Она дала мне уникальную возможность своими глазами увидеть революционные события того периода. В то же время было крайне неприятно быть свидетелем бесчинств толпы фанатиков после штурма ставки нашего верховного командования в начале 1919 года.

Чаша моего терпения переполнилась, когда в качестве благодарности за мою усердную и добросовестную работу был выписан ордер на мой арест за участие в якобы имевшем место путче против командования моего 3-го баварского армейского корпуса, в котором значительным влиянием обладали социалисты. Даже с учетом того, что после 1945 года меня посадили в тюрьму, я без малейшего колебания утверждаю, что тот эпизод 1919 года был самым большим унижением в моей жизни.

* * *

Будучи в течение трех с половиной лет, с 1919-го по 1922 год, командиром батареи в Амберге, Эрлангене и Нюрнберге, я весьма тесно общался с личным составом своего подразделения и другими военнослужащими. В то время в армии проводились многочисленные реформы и сокращения; вооруженные силы численностью в 300 000 человек нужно было урезать до 200 000, а затем до 100 000; предстояло найти способ превратить нашу огромную, созданную с учетом определенных приоритетов военного времени военную машину в весьма скромные по численности войска, способные решать лишь сугубо оборонительные задачи, – фюрер-труппе (буквально – войска фюрера). Однако эта работа, в процессе которой можно было многому научиться, давала мне радостное ощущение того, что я вношу свою лепту в дело возрождения Германии.

1 октября 1922 года я был откомандирован для дальнейшего прохождения службы в Берлин, в министерство рейхсвера. Там мне оказали большое доверие, назначив на ключевую должность заместителя начальника штаба управления сухопутных сил. Моя деятельность на этом посту, которая продолжалась с 1922-го по 1929 год, охватывала все этапы боевой подготовки войск и организационно-технические мероприятия, находившиеся в ведении всех отделов рейхсвера. Я был глубоко погружен в решение экономических и административно-управленческих вопросов, изучение внутреннего и международного права. Кроме того, мне приходилось заниматься проблемами межсоюзнической комиссии военного контроля. Я работал в тесном взаимодействии с Войсковым отделом, предшественником Центрального бюро. Поскольку я был хорошо знаком с функционированием министерского механизма и реальными условиями службы в армейских частях, я ко всему прочему был назначен на должность уполномоченного по делам сокращения сухопутных сил. Этой реорганизационной работе мне приходилось посвящать значительную часть своего времени, когда в 1929 году я возглавил 7-е региональное командование в Мюнхене.

В дальнейшем, проработав еще некоторое время в министерстве в Берлине, я, будучи уже в звании полковника, провел два года в Дрездене в качестве командира одного из дивизионов 4-го артиллерийского полка. На том и закончилась моя служба в армии. 1 октября 1933 года я был официально уволен в запас и в звании коммодора возглавил административное управление люфтваффе (военно-воздушные силы).