Kitobni o'qish: «Вернувшиеся»

Пролог

Позднюю осень он не любил. Точнее, боялся ее: как-то так получалось, что самые дурные, страшные события, делающие его и без того не слишком счастливую жизнь еще хуже, происходили именно в конце октября или в ноябре.

Бабушка и мать умерли в это время, а потом ушла и жена. Гроб опускался в могилу под свинцовым небом, первый снег падал и превращался в серую жижу, а Митьке казалось, что это он сам лежит в заколоченном ящике, и нечем дышать, и ничего хорошего уже никогда не будет.

Правда, и в Быстрорецк из деревни Рождественское, где Митрофан родился и вырос, он тоже в ноябре перебрался… Это могло бы, как говорится, сломать систему, но и из этого, если оглянуться назад и посмотреть, тоже ничего хорошего не вышло. Большой шумный город схватил слабого несмышленыша цепкой железной лапой, обнюхал, попробовал на вкус, а потом пережевал-перемолол и выплюнул.

Был Митрофан – стал Митька-алкаш. Пока жива была жена, он еще как-то держался (а вернее сказать, она его держала, приобщала к жизни, примиряла с нею), но уж когда померла…

Митька пил так люто, что самого себя порой не помнил. Он катился под откос со стремительностью, от которой захватывало дух и было настолько страшно, что лучше уж не давать себе об этом задумываться. Хорошо еще жилья не лишился, по-прежнему обитал в клетушке-малосемейке, перебивался случайными заработками.

Бывало, пытался и завязать. Вот как в тот год, когда померла Ирина, Митькина приятельница. Правду сказать, собутыльница. Неплохая была баба, веселая, не злая, заводная, а потом прямо у Митьки на глазах свалилась. Только что стояла, смеялась, говорила что-то, а через секунду бац – инсульт. Говорить после не могла, рука у нее высохла, да и ходила Ирина еле-еле. А потом померла.

Митька стал думать, вдруг и его паралич от водки разобьет? Помереть еще ладно, это, может, и к лучшему было бы, а если сразу не помрешь? Так и будешь лежать, гнить заживо, смерти ждать.

За Ириной-то сын присматривал – Илюха. Хороший такой парень, уважительный, спокойный. В очках. Митьке все, кто носил очки, казались умными и добрыми. Илья однажды даже к Митьке приходил: про отель «Петровский», где он одно время подрабатывал, расспрашивал, интересовался.

А у Митрофана детей нет, да и были бы… Не все же такие, как Иринкин Илюха.

Впервые такие мысли в голову забрались и точили, точили… В общем, хотел даже бросить пить, да как-то не вышло. А потом пришлось: нутро разболелось (опять же в ноябре!), еле откачали. Врачи сказали: хочешь жить – заканчивай с пьянкой. А Митьке так плохо было, что он и сам решил: попил свое, покуролесил, хватит.

С той поры год прошел. И вот опять октябрь на исходе, ноябрь подоспел, и тошно на душе. Митрофан работать устроился – дворником, метлой махать. Не больно-то важная должность, а все же к копеечной пенсии прибавка. Оделся-обулся, на человека стал похож, в дом кое-чего купил: в гости не стыдно позвать. Правда, некого. Прежним дружкам Митрофан теперь был не интересен, да его и самого от них воротило. А больше и не было никого.

Ну и черт с ними, одному тоже замечательно! И вообще все хорошо, жена бы одобрила, живи да радуйся, а поди ж ты – накатывало иногда, хоть волком вой. Сегодняшний вечер как раз из таких был, когда муть на сердце, и погода еще дрянная: холодно, сыро, крупа снежная с неба сыпется, щеки колет.

Митрофан шел из магазина: решил жизнь себе подсластить, торт купил. Любимый – вафельный, с орешками, в придачу и шоколадку еще: как пить бросил, на сладкое со страшной силой тянуло.

Мимо винного отдела побыстрее прошел, даже не посмотрел в ту сторону, от греха подальше. То, что мог сорваться в любой момент – слаб человек! – Митрофан знал: до зубной боли хотелось порой накатить. Но тело помнило, до чего хреново было, и Митрофан понимал: это будет последний в его жизни стакан, вот и держался.

Но бередить себя ни к чему, вон лучше – тортики-печенюшки.

Было поздно, почти девять вечера, на улице – никого, все по домам попрятались, сидят, отогреваются друг возле друга. Девушку, бредущую по пустой улице, Митрофан заметил, когда до подъезда оставалось всего несколько метров.

В свете фонарей видно ее было хорошо – и лицо можно рассмотреть, и фигуру. Поначалу Митрофан обратил внимание на одежду. Вернее, на почти полное ее отсутствие. Холодина, сам он в теплой куртке, шапке и зимних ботинках (как жена говаривала, «на рыбьем меху»), а на девушке только что-то вроде ночной рубашки или сарафана на тонких бретельках.

Да и эта одежонка грязная, рваная, свисает клочьями. Обуви же и вовсе нет никакой: девушка шла босиком по каше из снега и грязи.

«Пьяная», – вот что пришло в голову в первый момент. В душе шевельнулись жалость и досада: сам ведь сколько раз в непотребном виде шатался, чего только не вытворял, знал прекрасно, на что человек способен, когда «в изумлении».

Это предположение подтверждала и походка девицы: разболтанная, покачивающаяся, неуверенная и в то же время тяжелая, как будто каждый шаг давался ей с трудом. Руки висели вдоль тела, склоненная голова словно бы еле держалась на шее, а ноги пьянчужка приволакивала.

Длинные волосы – то ли темные, то ли просто грязные – свисали спутанными неопрятными прядями, прикрывая лицо.

«Замерзнет же насмерть, дура», – сочувственно подумал Митрофан и двинулся навстречу незнакомке, намереваясь предложить помощь.

Куртку ей дать, спросить, где живет, кому позвонить, а может, лучше сразу полицию вызвать, мало ли, вдруг ее изнасиловали и накачали спиртным, вот потому она и раздетая, и босая; хотя, конечно, с ментами связываться не хочется… Все эти мысли мелькали в голове, пока Митрофан шел к девушке, не подозревая о том, что в действительности приближается к очередному развороту своей невеселой биографии.

– Послушай-ка, может, помощь какая нужна? Ты чего тут в таком виде…

Он хотел сказать «ходишь», но тут девушка, которая была буквально в паре шагов, повернула голову в его сторону. Свет фонаря упал на ее лицо, и Митрофан почувствовал, что мир вокруг него сначала замер, а потом словно бы поплыл куда-то, грозя утянуть за собой. Из глотки вырвался слабый хрип, руки взметнулись к горлу, но так и упали, бессильно повиснув, как перебитые птичьи крылья.

Беспокоиться о том, что прохожая может замерзнуть, заболеть и умереть от воспаления легких не стоило; не ко времени это было. Стоящая перед Митрофаном девушка уже была мертва, он сразу понял это, и сомневаться тут незачем.

У живых людей не бывает голубоватой пленки на глазах, отчего они становятся мутными, как грязная вода в луже. И пятен таких на коже не бывает, и сама кожа не отваливается от скул. И таких глубоких, но при этом не кровоточащих рубцов не может быть, и землисто-серых щек, и…

И понятно, почему голова повернута под таким странным углом: а как иначе, если шея сломана и рубец перечеркивает ее уродливой змеей.

Мертвая девушка остановилась и смотрела на Митьку слепыми глазами.

«Она не может меня увидеть!» – мелькнула спасительная мысль.

Спасительная, но глупая. Покойница ведь и ходить не может, и голову поворачивать, однако же делает и то и другое.

Запах, который источала девушка, сладковатый, тошнотворный, забивающийся в нос запах гниения и тлена, был ужасен. Если бы у Митрофана и оставались сомнения в том, что перед ним действительно живой мертвец, теперь они бы точно отпали.

Нежить медленно подняла руку, словно желая ухватить Митрофана, и приоткрыла рот. Оттуда выплеснулась и потекла по подбородку черная зловонная вода. А потом мертвячка и вправду коснулась Митькиного плеча белой ладонью, похожей на дохлую рыбину.

Несчастный был уверен, что настали последние минуты на этом свете: сейчас кошмарная тварь сграбастает его, вопьется в глотку, примется с утробным урчанием терзать его плоть – именно так поступали со своими жертвами зомби в фильмах ужасов, которые Митрофан когда-то брал в видеопрокате и смотрел с женой.

«Проклятый ноябрь, будь он неладен», – тоскливо подумал Митька, уверенный, что и ему, как и всем его родным, суждено умереть в конце осени.

Конечно, еще был шанс спастись. Нужно было бежать или попытаться как-то защититься, оттолкнуть покойницу от себя, но он не мог двинуться с места, не мог пошевелиться. Да что там – даже и на помощь позвать не мог.

Просто покорно стоял и ждал неизбежного конца, даже бояться уже не получалось. А в следующее мгновение мертвая девушка отвернулась от него, опустила руку и, словно потеряв к Митрофану всякий интерес, двинулась дальше.

Он замер, не в силах отвести от нее взгляда, смотрел на удаляющийся силуэт, пока тот не растаял в промозглой, стылой тьме. Тут бы Митрофану уйти, ведь восставший мертвец может вернуться, а еще рядом могут оказаться и другие такие же, но он все стоял, стоял, пока не почувствовал, что совсем закоченел.

Если бы он выпил хоть грамм, можно было бы списать все на воздействие алкоголя, на глюки и белую горячку (а еще можно было бы «догнаться» и забыть обо всем, погрузившись в счастливое забытье, а наутро ничего не помнить). Только Митрофан был абсолютно трезв вот уже второй год, а у трезвого, нормального человека таких галлюцинаций быть не может.

Так что придется принять дикую, невероятную правду: мертвая женщина действительно встретилась ему этим вечером на темной дороге. Она стояла прямо тут, возле Митькиного дома, незряче смотрела на него, а в воздухе, кажется, все еще витал отвратительный смрад. И это могло означать только одно: в Быстрорецке появились живые мертвецы.

Часть первая

Глава первая

Что может быть отвратительнее звука, который заставляет вас просыпаться, когда вам этого не хочется? Илья лежал с закрытыми глазами, надеясь, что Марина, у которой всегда был крепкий сон, не услышит звонка будильника, проспит, а в итоге и вовсе оставит идею поездки.

«Магични камен» (то есть «волшебный камень»), боже мой! Что может быть нелепее!

Но Марина, едва заслышав переливчатое пиликанье, вскочила и помчалась в ванную, на ходу сдернув с Ильи одеяло. Он терпеть не мог эту ее привычку.

– Вставай, соня! – громко проговорила она, минут через пять вернувшись в спальню. Умытая, причесанная, бодрая, словно и не ложилась.

Илья брился, разглядывая в зеркале свою помятую физиономию. Лег вчера поздно: засиделся над статьей, нужно было срочно отправить в одно из изданий, с которыми он сотрудничал.

Он собирался выполнить все заказы и взять перерыв – недели две или даже три, чтобы закончить работу над романом. Но у Марины были свои планы: она давно уже взяла с него обещание съездить на три дня в Боснию и Герцеговину, так что придется часть этого времени потратить на путешествие.

Собственно, путешествовать Илье нравилось, Боснию и Герцеговину он обожал, просто это было слегка не вовремя. Однако спорить с Мариной бесполезно.

– Знаю, ты не ешь перед дорогой, но кофе же будешь? – Она выглянула из кухни и улыбнулась. – Не дуйся, понимаю, ты спать хочешь. В машине сможешь подремать.

В машине он никогда не спал, Марина прекрасно об этом знала, но обсуждать это было лень, и Илья молча улыбнулся в ответ.

Они выехали на десять минут позже, чем хотела Марина, но все равно рано: не было и восьми утра. На месте будут часа через четыре, за это время доедут до границы, пересекут ее и оставят позади треть соседней страны.

За три года, что Илья жил в Сербии, он успел привыкнуть к маленьким расстояниям между городами и странами, даже вполне искренне начал считать, что Шабац, где они с Мариной жили уже больше двух лет, находится далеко от столицы, хотя Белград всего-то в часе езды.

Было тепло и солнечно: в здешних краях благодатная, по меркам средней полосы практически летняя погода стоит весь октябрь; часто и в ноябре, и даже в декабре можно ходить в футболке, и сегодня был как раз один из таких дней.

Машин на сербском «граничном прелазе» было мало, так что пост они миновали быстро и вскоре уже ехали через красавицу Дрину, которая разделяла Сербию и Боснию и Герцеговину. К тому, что поездка за границу может быть обыденной вещью (в Боснии и Герцеговине топливо и некоторые товары дешевле, так что люди часто отправлялись туда за покупками), Илья привык тоже.

Боснийский пограничник для проформы поинтересовался целью поездки, шлепнул печать и пожелал счастливого пути – на этом формальности закончились.

– Приедем, заселимся, потом сразу пойдем на Магични камен. А все остальное завтра осмотрим, я составила список. Вечером в ресторан сходим, да?

Марина уже проговаривала это, когда бронировала поездку. Илья успел со всем согласиться и даже оплатить то, за что требовалась предоплата, так что нужды в объяснениях не было. Однако Илья понимал, почему она все это говорит: Марина становилась многословной, если волновалась. Правда, не вполне понятно, зачем ей переживать?

Это он слегка нервничал: боялся не успеть нормально поработать над текстом, а у Марины был законный отпуск, никаких обязательств, в том числе и перед собой. С чего бы ей тревожиться?

Илья покосился на Марину, решая, не спросить ли ее об этом, но в итоге промолчал. Автомобиль ехал медленно: пришлось сбросить скорость, они проезжали небольшое поселение. Что в Сербии, что в Боснии и Герцеговине или Черногории деревни больше напоминали российские коттеджные поселки, застроенные большими каменными домами в два, а то и три этажа. Только дороги лучше и целое море цветов: ими украшены балконы, террасы, дворы.

– Ты совсем-совсем не веришь в волшебство? В магию и всякие такие вещи? – спросила Марина.

Илья слегка нахмурился. Он верил. Верил потому, что видел вещи, о которых Марина понятия не имела, да и лучше бы о них вообще никому никогда не знать. Но рассказывать ей о своем печальном и страшном опыте не собирался, а потому качнул головой: нет. Тем более что камень, к которому так настойчиво стремилась попасть Марина, и в самом деле был обычным камнем. Просто маркетинговая уловка для привлечения туристов, только и всего.

– А я вот верю, – упрямо и чуточку сердито проговорила девушка. – Невозможно долго жить в Сербии и так ни во что и не поверить. Тут, кажется, даже воздух особый. Волшебный.

В этом она была, пожалуй, права, хотя сама фраза (Илья точно знал) была из туристического буклета. Сербия, которую Илья выбрал наугад, ткнув пальцем в карту Европы, чтобы хоть на время сбежать от того, что случилось с ним в Быстрорецке, неожиданно оказалась страной, способной врачевать душевные раны.

Когда три года назад Илья летел в Белград, у него было ощущение, что мир вокруг ломается на куски, а с неба льет огненный дождь. Илью могло в любую секунду зашибить обломком или опалить, а то и сжечь – успевай только уворачиваться. Он был растерян, не знал, куда идти – к кому или к чему, в каком направлении, а в груди вместо горячего живого сердца был черствый сухарь: каждый удар причинял боль, царапал душу.

Мирная, спокойная, живущая неспешной жизнью восточноевропейская страна приняла Илью в ласковые объятия. Приучаясь двигаться с нею в одном ритме, Илья успокаивался, оттаивал, отогревался под южным солнцем.

Сербия отличалась от России, от Быстрорецка: октябрь напоминал август, в марте всюду цвели сады, люди были улыбчивыми и доброжелательными, абсолютно точно знающими, что «живот ниje само рад» – «жизнь – это не только работа», но еще и пешие прогулки, поездки на отдых, беседы с друзьями, походы в гости, обеды в многочисленных ресторанчиках.

Постепенно Илья привык сидеть на открытых террасах кафе, любоваться видами и пить кофе, полюбил местную незатейливую, но очень вкусную кухню и с удовольствием учил напоминающий старославянский, непривычный уху, несмотря на некоторую схожесть с русским, сербский язык.

Объездил всю Сербию, не переставая удивляться, до чего же разной может быть маленькая страна: головокружительные горы, подпирающие зелеными спинами небо, сменяются широкими изумрудными равнинами и полями, засеянными кукурузой или подсолнечником; пышные фруктовые сады, малинники, буйство цветов, сапфирово-синие озера несказанной красоты, ледяные горные реки, разбивающиеся о землю бриллиантовыми водопадами; ровные, как стрелы, дороги, что завиваются тугими спиралями при подъеме в высоту. И среди всего этого – многочисленные спа-курорты – «бани», старинные замки, мосты, монастыри, древние города и нарядные поселки…

Белград показался Илье слишком шумным, суетливым, многоголосым и непредсказуемым, а оттого тревожащим. Он искал покоя, поэтому, немного осмотревшись и освоившись, стал думать, где поселиться. О возвращении в Быстрорецк не думал, начал искать возможности остаться в Сербии.

Удаленная работа журналиста давала возможность вполне комфортно жить на Балканах. Имея российский паспорт, в Сербии Илья мог находиться тридцать дней, а далее следовало пересечь границу Сербии – и снова живи столько же. Многие делали так годами.

Илья решил, что для регулярных въездов-выездов удобнее всего ему будет жить в одном из приграничных городов, и выбрал Шабац, недалеко от границы с Боснией и Герцеговиной. Снял небольшую квартиру с видом на парк, а месяцев через семь познакомился с Мариной: сначала – в Фейсбуке, потом – лично.

Она жила в Сербии больше пяти лет, работала в туристической фирме, уже подала документы на гражданство и все чаще заговаривала об их совместном будущем, как о чем-то решенном. Хотя они еще и не жили вместе, лишь периодически оставались друг у друга.

– К этому камню люди ездят узнать судьбу, – гнула свою линию Марина. – Мы своим клиентам, кто хочет Боснию и Герцеговину посмотреть, всегда советуем туда съездить. Мостар, Сараево, Вишеград, Яйце, водопад Кравица и…

– Я знаю, – мягко перебил Илья, – ты много раз говорила.

Ему хотелось ехать молча: слушать музыку, смотреть в окно. Сколько бы раз он ни бывал здесь, любоваться местными видами не надоедало. Сербия и Босния и Герцеговина похожи: там, где есть горы, недостатка в потрясающей красоты пейзажах не будет никогда, каждый поселок и городок в кольце гор по-своему прекрасен. А если еще прибавить к этому отличный климат и встречающиеся на каждом шагу достопримечательности…

Правда, в Боснии и Герцеговине, как казалось Илье, было меньше народу, и от этого создавалось впечатление хрупкой нетронутости, ощущение, что эти чудесные места открываются специально для тебя, словно диковинная раковина, таящая внутри жемчужину.

Магични камен находился близ города Фоча. Путешественники, устроившись в забронированной квартире, немного отдохнули с дороги и поехали к нему. Илья снова заметил, что Марина нервничает, сам же трепета или смятения не испытывал, поскольку никаких откровений от камня не ждал.

Хотя, надо признать, выглядел он внушительно и необычно. Находился камень на огромной скале, на которую взгромоздился еще и монастырь не то двенадцатого, не то четырнадцатого века.

Монастырь стоял выше, на ровной площадке, а камень застыл у самого края обрыва – огромный, черный, имеющий идеально круглую форму, непонятно каким образом не сваливающийся в пропасть. С одного боку матовый, с другого – отливающий блеском, Магични камен напоминал огромный бильярдный шар, и при этом совершенно точно имел природное происхождение.

По легенде, дивный камень был сброшен то ли самим Спасителем, то ли кем-то к Нему приближенным (Илья точно не помнил) с небес на землю, на то место, где позже монахи построили обитель. Пока летел вниз, крохотный камушек превратился в громадину больше человеческого роста в диаметре и, приземлившись, покатился вниз с горы, но не рухнул в пропасть, а был чудесным образом остановлен небесными силами у самого края, символизируя, что никакой, пусть и тяжкий грех, не утащит человека за собой в бездну Ада, если тот покается и впустит Свет Божий в свою душу, станет во всем полагаться на Господа.

«Ты не упадешь, если уверуешь» – вот какую истину демонстрировал Магични камен. Даже балансируя на грани, человек достоин того, чтобы остаться наверху и не разбиться.

Красивая сказка, глаголющая прописные церковные истины, не особенно-то и замысловатая. Но камень, конечно, производил впечатление.

Илья, который прежде видел его только на картинке, не мог отвести взгляда от чуда природы и против воли проникался благоговейным чувством.

Марина стояла в паре шагов с фотоаппаратом в руке.

– Не хочешь задать вопрос? – спросила она.

Он мог бы предложить ей то же самое, тем более что как раз Марина приехала сюда за ответами, но почему-то это не пришло Илье в голову. Не думая, что делает, он подошел вплотную к камню и положил одну руку на матовый бок, вторую – на блестящий.

Удивительно, что с матовой стороны каменная поверхность была холодной, а от глянцевой словно бы шел жар.

– Ты должен попросить дать тебе знак, – донесся откуда-то издалека голос Марины, и Илья раздраженно нахмурился: она мешала ему сосредоточиться.

«Сосредоточиться? На чем?! Это же просто обычный булыжник!»

Но странность ситуации была в том, что теперь Илья был в этом не так уж уверен. Точнее, был убежден в обратном.

Все, что было вокруг, пропало из виду, звуки – обрывки песни, голоса других туристов и Марины – растворились в прозрачном горном воздухе. Огромный камень закрывал собою небо. Словно черное солнце, он слепил глаза и обжигал, наполняя жаром вены, заставляя кровь вскипать жидким огнем. В ушах стучало, тело словно бы потеряло вес, и Илье казалось, что он вот-вот оторвется от земли и воспарит в невесомости.

«Что со мной?» – хотел он спросить, но вместо этого разлепил спекшиеся от внутреннего жара губы и задал другой вопрос:

– Куда ведет мой путь? В чем мое предназначение?

Стоило этим словам сорваться с языка, как Илью оттолкнуло от камня тугой волной. Он попятился, думая, что упадет, но удержался на ногах и резко обернулся, увидев рядом с собою человека.

На короткий миг промелькнула мысль, что явился еще один любопытствующий, желающий получить ответы, потом Илья решил, что это Марина, но уже через долю секунды понял: это не она.

Возле Ильи стояла, глядя прямо на него, совсем другая девушка.

Та, что любила его, но не получила в ответ той любви, какую заслуживала. Та, которая однажды спасла Илью от смерти, однако он не смог отплатить ей тем же и уберечь от гибели. Та самая девушка, которую он три года назад готов был назвать своей женой, а вместо этого похоронил за четыре тысячи километров отсюда.

Перед ним была Томочка.