Kitobni o'qish: «Другие хозяева»
Пролог
Старуха (почему-то все стали называть ее именно так, хотя она вряд ли была старше шестидесяти) купила Ведьмин дом – и это было ее ошибкой.
Если она хотела как-то прижиться в Юдино, стать здесь своей, то селиться в доме, который все обходили стороной, где никто ни за какие коврижки не согласился бы даже переночевать, не то что жить, точно не стоило.
По селу тотчас же поползли разговоры, которые день ото дня становились все громче и звучали все фантастичнее, но от этого почему-то в них верилось еще сильнее.
– Нарочно Ведьмин дом выбрала – что уж тут говорить? Подобное притягивает подобное, – качала головой Мясникова, бывшая бухгалтерша, а нынче – продавщица в церковной лавке. – Дом-то на отшибе, чужих глаз нету – вот и будет теперь творить свои черные дела!
Даже Зинаида Федоровна, которая работала в поселковой администрации и точно знала, что Старуха купила чуть ли не первый попавшийся дом, который ей просто постарались сбыть с рук пронырливые риелторы – и та уже верила в это. Хотя своими глазами слышала, как Старуха говорила:
– Мне все равно, что за дом. Главное, чтобы жить можно было и никто не беспокоил.
Собственно говоря, после того, как она въехала в Ведьмин дом, тревожиться о визитерах смысла не было. Дурное место все поселковые обходили стороной – и когда ведьма была жива, и уж тем более после того, как полтора года назад умерла. Семьи и детей у ведьмы не было, имущество отошло дальней родственнице, которая сразу выставила недвижимость на продажу.
– Кто купит-то? – вертели пальцем у виска сельчане.
Однако покупательница нашлась.
Дом был одним из самых богатых на селе, крепкой, добротной постройки: кирпичная кладка, черепица на крыше, водопровод, газовое отопление, окна и двери – все целое. Огород, конечно, зарос сорняками, да и двор был в запустении, но это новую хозяйку не волновало. Единственное, что Старуха сделала перед тем, как перебраться в новое жилище, это пригласила бригаду строителей и велела окружить участок двухметровым забором.
– Какой дурак туда полезет? – снова недоумевали местные, и снова, по всей видимости, оказались неправы.
Старуха зажила тихо, никто понятия не имел, что творилось за каменной стеной, которую она возвела вокруг дома. Сама она носу оттуда не высовывала – один раз заявилась в магазин, повертела головой, сморщилась, да и вышла вон с пустыми руками, так ничего и не купив. Не по ней, видно, товар оказался.
За покупками она ездила в районный центр: машина у Старухи имелась, так что никаких проблем. Богатенькая, видать, была дамочка: и иномарка, и одежда не с вещевого рынка, и дом, как говорила Зинаида Федоровна, купила, не торгуясь.
Как-то раз Старуха выезжала из дома, а Мясникова, которая шла к церкви, поскользнулась неловко и чуть не угодила под колеса. Колея-то узкая, тротуаров нет!
Дело обычное, поохали-поахали, а после Старуха взялась подвезти Мясникову. Та отогрелась в тепле, возьми и скажи:
– Вижу, женщина вы хорошая, уважительная, предупредить хочу. Вы тут человек новый, всего не знаете. Дом-то ваш…нельзя там жить.
– Это почему?
– Вам не сказали? Конечно, кто скажет… – Она поправила коричневую вязаную шапку. – Там до вас женщина жила, так вот она…
– И что же? – поторопила Старуха и поглядела на Мясникову, как на диковинную муху.
– Ведьма была! – выпалила Мясникова. – Сколько народу со свету сжила – не счесть! А в некоторые ночи оборачивалась кошкой с человечьим лицом и бегала по деревне, во дворы забиралась к людям. Кто ее увидит – все, считай, не жилец! Сто лет уж ей было, а помереть не могла никак, лежала и кричала, кричала сутки напролет, проклинала всех, выла по-волчьи.
– Может, боли у нее были?
– А если и так – поделом ей! – отрезала Мясникова. – После ее смерти только хуже стало. Не отпевали ведьму: в Бога-то она не веровала, да и как можно? Теперь тело в земле лежит, а душа неупокоенная так и рыщет по земле! Люди по ночам в ее доме голоса слышали, стоны…
– А кошка? – спросила Старуха, и лицо ее дернулось.
– Что – кошка? – не поняла Мясникова.
– Которая с человечьим лицом. Не появлялась больше, нет?
Тут Мясникова поняла, почему у Старухи лицо перекосилось. Это потому, что она смех удержать пыталась, но потом, увидев вытянутую физиономию пассажирки, больше не сдерживалась и захохотала во все горло.
Так смеялась, что слезы потекли. Форменная истерика, как после говорила Мясникова. Смеется и талдычит одно и то же:
– Какая ирония! Боже мой, ведьма! Надо же!
Что тут смешного, какая такая ирония, Мясникова так и не уяснила. Обиделась, из машины выкатилась, а после всем, кто хотел ее слушать, рассказала, что Старуха – точно не в себе, и с той поры разговоров о том, что она тоже, наверное, ведьмует, ворожит, было уже не унять.
А недели через две или три Старухе, должно быть, стало не до смеха.
Потому что в одну из безлунных февральских ночей, глухих, ледяных и непроглядных, как заброшенный колодец, Старуха умерла.
Смерть ее, наверное, была нелегкой: Старуху нашли сидящей в кресле-качалке на крыльце, в одной тонкой ночной рубашке, замерзшую насмерть. И не нашли бы, но соседская собака прибежала к воротам и завывала так, что все жители сбежались. Приехала из райцентра полиция, сломали замок, вошли во двор – к тому времени Старуха была мертва уже несколько часов.
Была она страшно худой, даже изможденной, словно давно голодала. Говорили, что на теле Старухи нашли множество ран, которые, по всей видимости, она зачем-то наносила себе сама.
Глаза Старухи были выпучены, губы искусаны в кровь, а руки вцепились в подлокотники так крепко, что разжать их удалось с великим трудом, сломав два пальца.
Кто или что заставило ее выйти раздетой в тридцатиградусный мороз из дому и усесться в кресло? На что смотрели, что видели в ту ночь ее широко распахнутые глаза? Это так и осталось загадкой.
После памятного разговора с Мясниковой Старуху никто больше не видел: ни разу она за ворота не вышла. И до этого была не очень-то расположена к общению, а в последние дни перед смертью и вовсе перестала на люди показываться.
– Ведьма ее с собой на тот свет утянула! – авторитетно заявляла Мясникова. – Заморочила!
– Из дому ничего не пропало? – спрашивали полицейские.
Все пожимали плечами, глядя друг на друга: кто ж знает? На первый взгляд все было цело.
Правда, Савка, горький пьяница, которого прозвали Огрызком, утверждал, что кое-что «упёрли»:
– Я как-то видал, ей вещи привезли в фургоне. Пришел, думаю, может помочь чем…
– Ага, помочь! На бутылку, небось, стрельнуть! – смеялись люди.
– А чё такого? Тоже дело! – Огрызок был не из обидчивых. – Так не дали ничего! А ящик я видел! Длинный такой, я еще подумал: гроб! Чисто гроб! Только поменьше. Старуха вокруг него все вертелась: аккуратнее, мол! А сейчас есть он там? Вот скажи, есть? – обращался Савка к очередному слушателю.
Получив отрицательный ответ, с глубокомысленным видом качал круглой плешивой головой:
– То-то и оно! Был – и нету! Грабанули Старуху! Было что-то в том ящике! Как пить дать!
Разговоры не смолкали еще долго: особых новостей в селе никогда не было, так что таинственная смерть Старухи в Ведьмином доме стала прекрасной темой для обсуждений.
А некоторые даже утверждали, что теперь в жутком доме сразу две обитательницы, две хозяйки – старая и новая. Ведьма и ее жертва. Находились и те, кто слышали, особенно темными ночами, как поскрипывает на крыльце кресло-качалка, в котором и после смерти продолжает качаться покойная Старуха.
Часть первая. Леля
Глава первая
В дверь позвонили. Потом еще и еще.
«Кого принесло в такую рань?»
Леля лежала в кровати, с головой укрывшись одеялом, и мысленно умоляла назойливого гостя оставить ее в покое.
Но звонивший в дверь не унимался, и Леле пришлось открыть глаза. По привычке она посмотрела на настенные часы, которые уже неделю показывали точное время только дважды в сутки, и потянулась за телефоном.
Половина первого. Не такая уж рань. Во сколько же она заснула? Уже под утро, часа в четыре, наверное. Или даже в пять.
Леля вылезла из постели и набросила халат поверх пижамы. Тело ломило, как при высокой температуре. Лечь бы обратно…
Звонок снова резанул по нервам. Человек за дверью не намеревался уходить, пока не поговорит с хозяйкой. Может, это соседи снизу, которых она затопила?
Леля выползла из спальни и прикрыла за собой дверь. Очутившись в коридоре, окинула себя в зеркале равнодушным взглядом. Волосы торчком, глаза покраснели, лицо худое и бледное. Красотища!
«Ну и что. Пусть им будет хуже!» – мстительно подумала Леля и посмотрела в глазок.
Перед дверью стояла девушка, которая тут же улыбнулась и помахала ей рукой.
– Я вижу, что ты меня видишь! Давай, открывай! Сколько можно человека на лестнице мариновать?
Леля, подавив вздох, повернула ключи в замке.
– Привет, – звонко сказала Томочка, заходя в прихожую. – Спала, что ли? Легла поздно? Ну, ты даешь! В такой день она дрыхнет, как сурок!
Томочка была маленькая, но умудрилась сразу заполнить всю квартиру. Громко, оживленно говорила, шуршала пакетами, которые принесла с собой; гремела замками, притворив входную дверь. Улыбка, запах духов, невидимая, но ощутимая энергия, которая лилась через край – на фоне всего этого Леля почувствовала себя застывшей древней мумией, которую зачем-то вытащили из саркофага.
Убрав пуховик в шкаф-купе, Томочка размотала шарф, сняла с шапку, оглядела Лелю и вздохнула:
– Ты хоть помнишь, что сегодня Рождество?
Леля пожала плечами.
– Я же все равно не праздную. Пост не держала, в церковь не хожу.
Томочка не отводила от подруги долгого взгляда, а потом, будто решив для себя что-то, проговорила:
– Я принесла кое-что. Когда ты ела в последний раз? – Она взяла свои пакеты и пошла на кухню, продолжая говорить на ходу: – Устроим девичник.
Леля постояла, глядя ей вслед.
– Пойду хоть причешусь, – сказала она, – халат сниму.
– Вот это правильно, – отозвалась Томочка, гремя посудой. – Не торопись, я разберусь, где у тебя что лежит.
Они познакомились прошлой весной, и их приятельство медленно, но верно перерастало в настоящую дружбу. Томочка удивляла Лелю все больше. Когда она впервые увидела Томочку, то подумала, что девушка с кукольной внешностью мила, но простовата. Вскоре выяснилось, что силе ее духа и характера позавидовал бы любой мужчина. Кроме того, суждения ее были нетривиальны, она оказалась умна и начитанна, да к тому же обладала добрым сердцем.
После событий прошлой весны, когда Леля, Томочка и Миша спасли Илью от потусторонней сущности, ребята стали много времени проводить вместе, словно ветераны боевых действий, которым есть что вспомнить. Но потом отношения в парах Леля – Миша и Томочка – Илья стали сложными, их четверка распалась. В октябре Леля уехала на преддипломную практику в Москву, а вернувшись в конце декабря, узнала, что в Быстрорецке снова произошло нечто, едва не погубившее Илью и Мишу (подробнее об этом читайте в романах «Узел смерти» и «Отель «Петровский» – прим. ред.).
Леля заправила кровать, открыла окно – надо бы проветрить. Умылась, почистила зубы и переоделась в брюки с футболкой. Про то, что сегодня праздник, она, конечно, знала, просто это знание выветрилось из головы за ненадобностью.
Идти в университет ей не нужно, поэтому все равно, выходной день или рабочий. До защиты диплома еще несколько месяцев, а он уже почти полностью написан: нужно только время от времени встречаться с научным руководителем, и встречи эти чисто формальные.
Так что можно валяться в кровати, смотреть мелодрамы, есть мороженое и упиваться жалостью к себе, что Леля с успехом и делала в последние дней пять. Или шесть.
– На человека стала похожа, – одобрила Томочка, увидев вернувшуюся в кухню Лелю.
За то время, что ее не было, Томочка успела накрыть на стол, настрогать салат, нарезать сыр и хлеб с семечками, который обожала, помыть мандарины и поставить разогреваться в микроволновку пироги, которые пекла так, что ум отъешь. Еще на столе красовалась бутылка красного вина и шоколадные конфеты.
– Ничего себе, – удивилась Леля.
– А как же. На тебя какая надежда? – усмехнулась Томочка.
– Позвонила бы, я бы…
– Ты бы наврала с три короба, что уходишь праздновать Рождество к матери, а сама лежала тут и ревела в три ручья.
Леля хотела возразить, открыла рот и закрыла. Томочка, конечно же, была права.
– Мама с сентября в Италии. Она ненавидит русскую зиму. И осень тоже.
Да и в другое время года делать ей тут было особо нечего. Марио, возлюбленный Елены Васильевны, жил в Милане, они собирались пожениться, так что в Россию мать приезжала раз в несколько месяцев, чтобы навестить дочь и попытаться уговорить уехать с ней в прекрасную южную страну.
Леля всегда отказывалась, ей и тут жилось неплохо, но в последние дни она стала все чаще задумываться о том, что мама права.
Зачем ей Быстрорецк? Неуютный, пустой. А в избалованной солнцем Италии, может, удастся заполнить новыми впечатлениями пустоту в душе; избыть тоску по Мише, горечь и саморазрушительные мысли о том, что она сама все испортила, сбежав осенью в Москву.
Беда в том, что от себя не скроешься: ни Москва, ни Италия не будут достаточно велики, чтобы потеряться.
Микроволновка дзынькнула, и Томочка метнулась к ней, достала пироги.
– С мясом и рисом, с картошкой и курицей, – с гордостью сказала она. – С утра испекла и сразу к тебе.
– А Илья что? Почему ты не с ним в праздник? – поинтересовалась Леля, усаживаясь на табурет возле окна.
Томочка закатила глаза.
– Я же говорила тебе, он в Питер уехал позавчера. Через два дня вернется. Интервью берет для своего журнала. – Томочка назвала две известных фамилии тех, с кем предстояло побеседовать Илье. – Забыла?
Леля покаянно вздохнула.
– А мама его? – спросила она. Мать Ильи осенью разбил инсульт, и теперь женщина не говорила, правая рука у нее не работала, да и ходила она с трудом, хотя и научилась уже себя обслуживать.
– Я на время к ним перебралась, – сказала Томочка, – пока Ильи нет.
Она села напротив.
– Начнем, что ли? Есть хочу, как сто китайцев.
Леля неожиданно поняла, что тоже голодна. От аромата Томочкиных пирогов сводило желудок.
Томочка разлила по бокалам кагор.
– С праздником, Лелечка. Пусть все будет хорошо, и на нашей улице перевернется грузовик с конфетами. Даже не один.
Леля кивнула и улыбнулась через силу: пусть.
Выпила, взяла кусочек желтого сыра. Красное вино, слишком густое и сладкое, на ее вкус, потекло по венам, и сразу стало дремотно-спокойно, но вместе с тем легко. Пусть это лживое ощущение скоро растает, но даже небольшая передышка не помешает.
– Спасибо, Томочка. Хорошо, что ты пришла.
– Конечно, хорошо. Бери пирог.
После второго бокала Томочка осторожно сказала:
– Илья говорит, Миша пока ни с кем особо не общается. Ни с отцом, ни с Ильей. Врачи говорят, это нормально. Ему надо силы восстановить.
Леля грустно кивнула.
– Он, что, так и не позвонил тебе? Ни разу?
Любого другого человека, который попытался бы задать ей этот вопрос, Леля просто послала бы. Мать вчера звонила, спрашивала примерно о том же, и они поссорились, потому что Леля отвечала сухо и резко. Мама обиделась.
Но сейчас Леля поняла, что ей хочется поговорить о Мише. Впервые в жизни (и, как она подозревала, это был и последний раз) Леля полюбила по-настоящему, и сила этого чувства пугала ее саму. Потому она, как трусливый заяц, прикрывшись преддипломной практикой, улетела в Москву: немыслимо было представить, как она сумеет жить, если Миша не чувствует того же к ней, если отношения с Лелей для него всего лишь обычный роман.
Возвращение стало кошмаром: обнаружить Мишу на больничной койке, при смерти, в коме было страшно, а когда опасность оказалась позади, Миша не узнал Лелю.
Девушка снова и снова прокручивала в голове ту сцену в реанимации, когда они с Юрием Олеговичем, Мишиным отцом, и Ильей стояли возле его кровати, и Миша, показав глазами на Лелю, спросил у лучшего друга: «Это твоя знакомая?»
– Нет, не звонил. И не позвонит уже, наверное.
Томочка взяла Лелю за руку, ободряюще сжала ее ладонь.
– Уверена, все будет хорошо. Вот увидишь.
Но они обе знали, что никакой уверенности тут быть не может.
– Вы с Ильей вместе? – спросила Леля.
У Томочки и лучшего Мишиного друга отношения складывались не менее запутанно, чем у Лели с Мишей. Томочка была влюблена в Илью давно, с той самой поры, как он съехал от матери в съемное жилье, и они оказались соседями. Но Илья смотрел на нее лишь как на друга, и только после весенних событий они стали встречаться. Точнее, Томочка надеялась, что они пара, для Ильи же это было, скорее, чувство благодарности. Когда Томочка осознала это, они расстались.
А потом выяснилось, что и вправду «большое видится на расстоянье».
– На этот раз я не форсирую события. Общаемся, помогаю ему с тетей Ирой, чем могу. Он вроде как ухаживает за мной: цветы, кино, все такое. – Томочка грустно улыбнулась. – Не хочу опять напридумывать себе: потом падать очень уж больно. Пусть все идет, как идет. Пускай сам окончательно поймет, кто я для него: любимая девушка или свой в доску парень.
– Ты права, – сказала Леля и решилась спросить: – Илья ничего тебе про меня не говорил? Может, Миша что-то…
– Извини. – Сочувствие Томочки было искренним, не показным. – Илья и сам с ним с того раза не виделся, разве что на Новый год поговорили недолго. Но там рядом его отец был, мачеха и сестренка. А по телефону Илья завел речь о тебе, но Миша свернул разговор.
Увидев, как исказилось Лелино лицо, Томочка поспешно добавила:
– Знаешь, что я думаю? Это хороший знак!
– Куда уж лучше, – усмехнулась Леля.
– Погоди! Ты вспомни: сама так любишь его, но тебе нужно было обдумать все, и ты уехала. – Томочка свела брови к переносице. – Хотя, между нами, это была полная глупость, но чего уж теперь. Так и он. Обижен на тебя, может, тоже хочет понять, поразмыслить. Видишь – и не говорит ни с кем, не обсуждает! Илья сказал, он очень расстраивался, когда вы осенью расстались, скучал по тебе, ревновал. Такие вопросы с кондачка не решаются.
Томочка еще говорила что-то в том же духе, пытаясь убедить подругу, и Леля чувствовала, что надежда в ее сердце пробуждается.
Может, Томочка права? Со стороны ведь всегда виднее.
Леле очень хотелось в это верить.
Через пару часов Томочка ушла домой, вернее, к тете Ире.
Проводив ее, Леля долго стояла под душем, делая воду то обжигающе горячей, то почти ледяной. Вода лилась в ванну с шумом, и потому Леля не услышала звонка телефона.
А когда вышла, взяла сотовый и увидела знакомый номер.
Кровь бросилась в лицо, руки задрожали.
Миша все-таки позвонил!
Глава вторая
Когда Леля была маленькая, она терпеть не могла середину и конец января. Самое обидное время года – так ей казалось.
Первые десять январских дней были прекрасны, потому что это – зимние каникулы. А потом на смену веселью, снежкам, санкам или бессмысленно-бестолковому и потому особенно прекрасному валянию на диване наступал конец. Елку разбирали, праздник заканчивался, приходилось снова браться за учебники.
Начиналась третья четверть – самая длинная, бесконечная. Мысленно Леля делила ее на кусочки: короткими перебежками было легче добраться до весенних каникул. Первый кусочек длился до конца января, дальше – от первого февраля до двадцать третьего, от мужского праздника было рукой подать до женского, а там пара недель – и все!
Первый кусочек, осколок января, давался сложнее всех, и длился почему-то дольше. Маленькая Леля переползала из темного утра в ранний вечер, остро ощущая, что до следующего новогоднего чуда еще целый год. Дальше темп ускорялся, дни становились длиннее, за сердитым завываньем февральской метели все отчетливее слышался звонкий, обнадеживающий перезвон капели.
Леля выросла, но нелюбовь к этому времени не переросла. И только этот год стал исключением, потому что весна наступила уже в январе.
Когда Миша позвонил, поздравил с Рождеством и спросил, не сможет ли она завтра навестить его, Леля была не просто счастлива – почувствовала, что ее воскресили. Вытащили из холодного подвала, где она находилась в последнее время, прямо на солнышко, и свет этот согрел каждую клетку, осветил ее изнутри волшебным сиянием.
Мишу продержали в больнице до двадцатого января, и Леля навещала его каждый день.
– Мне надо объяснить тебе, почему я уехала, – сказала Леля, придя в первый раз. – Хочу, чтобы ты понял.
Похудевший и бледный Миша улыбнулся краешком рта.
– Я и так все понимаю. Давай просто забудем об этом. Ты имела право испугаться – ты ведь об этом хотела сказать?
Леля порывисто взяла его за руку.
– Миша, я…
– Тебя однажды обманули, оттолкнули – как тут не станешь сомневаться?
Она не ответила. Вместо этого прижалась к Мише близко-близко, обняла, словно желая в нем раствориться, как кусок сахара в горячей воде.
– Ты прощаешь?
– Не за что прощать. Это нам с тобой только на пользу пошло. Теперь мы никогда не расстанемся. – В глазах промелькнуло что-то. – Будем беречь друг друга.
Миша изменился – Леля поняла это не сразу.
– Он как будто взрослее стал, мягче, – говорила она Томочке по телефону. – Говорит взвешенно, держится спокойнее, сдержаннее. Раньше был мальчишка, а теперь солидный стал, умудренный.
– Еще бы он не изменился – такое пережить! Сколько человек в коме пробыл!
Время мчалось вперед, дни бежали незаметно, каждый раз принося что-то хорошее, доброе. Миша восстанавливался, воспаление старого шрама от укуса Мортус Улторем (подробнее – в романе «Узел смерти» – прим. ред.), причину которого так и не удалось установить, купировали. Температура больше не поднималась, сонливость и вялость постепенно отступили.
Во второй половине января доктора решили, что состоянию Миши ничто больше не угрожает. Однако о возвращении на работу речь все еще не шла. Врачи настоятельно советовали Мише взять отпуск, отдохнуть и набраться сил, пройти курс реабилитации в санатории, так что сразу после выписки ему предстояло три недели прожить за городом: под Быстрорецком был оздоровительный комплекс «Лесная сказка», дорогущий, словно какой-нибудь популярный европейский курорт.
В глубине души Леля ждала, что Миша предложит ей поехать с ним. Или хотя бы попросит приезжать почаще. Но он не предложил. Только говорил о том, что хочет все обдумать, решить, как жить дальше.
– Вот увидишь, вернется оттуда и предложение тебе сделает! – заявила Томочка.
Леле не хотелось опять разлучаться с Мишей, но она решила не подавать виду, что ее немного задело его желание побыть одному.
Отвезти сына в санаторий должен был Юрий Олегович, а Леля с Ильей пришли его проводить.
– Он даже домой не заедет? – спросила накануне Леля Мишиного отца.
– А зачем? Мы с женой вещи ему собрали, купили там по мелочи, что он просил. Чего время терять?
Леля заехала за Ильей, чтобы вместе отправиться в больницу. Сам он пока автомобилем не обзавелся.
В последнее время им почти не удавалось поговорить, они и не виделись толком с того времени, как в конце декабря все втроем – Леля, Илья, Юрий Олегович – дневали и ночевали под дверями реанимации, где Миша боролся со смертью. Никто не мог понять, что с ним, в чем причина глубокой комы, каковы прогнозы.
– Как мама себя чувствует? – спросила Леля, когда Илья сел в машину.
– Она у меня молодцом, – с гордостью, словно об успехах ребенка, ответил он, пристегивая ремень безопасности. – Как раньше, конечно, уже не будет, говорить не сможет, правая рука не восстановится, но она так старается, адаптируется! Рисует левой рукой, пишет понемногу. По дому стремится что-то делать, со всем хочет сама справиться!
Илья улыбнулся. Леля знала, что мать Миши была пьющей, сыном не занималась, но он не отвернулся он нее, помогал деньгами, а после инсульта выходил, поставил на ноги. Миша, который дружил с Ильей с первого класса, как-то обмолвился, что только после болезни тетя Ира стала человеком, поняла, какой удивительный у нее сын.
Изо всех людей, которых знала Леля, Илья был самым самоотверженным, добрым, правильным (без самовлюбленного занудства), порядочным до мозга костей.
Леле хотелось сказать ему, что он настоящий герой, но она постеснялась, думая, что это прозвучит глупо и пафосно. Вместо этого сказала:
– Очень здорово! Твоя мама – борец.
Некоторое время они ехали молча, потом Илья повернулся к Леле и проговорил:
– Вот видишь, все и наладилось. Я же говорил тебе: главное – верить.
– Ты был прав.
– Тот момент, когда Миша не узнал тебя, – осторожно сказал Илья. – Он как-то объяснил, почему это случилось?
В тоне его, вроде бы небрежном, прозвучало напряжение, и Леля удивленно покосилась на своего пассажира. Насколько она знала, у Миши с Ильей никогда не было секретов друг от друга, и то, что Илья спросил об этом у Лели, могло означать одно: Мише он такого вопроса не задавал. Но почему?
– Сказал, это было временное помрачение, только и всего. Были и другие события, память о которых вернулась не сразу.
– Какие, например?
Леля задумалась и поняла, что Миша не сказал ей.
Точнее, она не спрашивала.
– Мне кажется, это уже не важно, – улыбнулась девушка, и Илья с преувеличенным энтузиазмом подтвердил:
– Конечно, нет! Главное, что плохое позади.
По стечению обстоятельств, говоря об этом, они проезжали здание, недолго бывшее отелем «Петровский». Прежде там располагалась городская больница, и после известных событий оно снова должно было стать медицинским учреждением: онкологическим диспансером (подробнее читайте в романе «Отель «Петровский» – прим. ред.).
Старинное здание стояло на холме, горделиво взирая на раскинувшийся внизу город. Сколько мрачных тайн оно хранило с той поры, как было построено! Леля поглядела на бывший отель «Петровский» и заметила, что Илья избегает смотреть в ту сторону.
– Ты когда-нибудь расскажешь мне, что там случилось? – спросила она.
В газетах писали про непонятно по какой причине случившееся землетрясение, сотрясавшее исключительно это здание. А Миша зачем-то пошел туда незадолго до этого, потерял сознание в холле и впал в кому по опять-таки неизвестной причине.
«Кажется, слова «непонятный» и «неизвестный» встречаются слишком часто», – подумала Леля.
– Когда-нибудь расскажу, – ответил Илья. – Хотя, по правде говоря, лучше бы выкинуть все из памяти. – Он немного помолчал. – Я спросил Мишу, что он увидел в отеле, что с ним произошло. Но он ничего не помнит.
Во всем, что касалось «Петровского», чувствовалась недоговоренность. Видно было, что говорить об этом Илья не хочет, тема ему неприятна, поэтому он довольно неуклюже сменил ее, взявшись расспрашивать Лелю об учебе.
Она приняла правила игры, не стала настаивать.
Вскоре они добрались до больницы. Белый внедорожник Матвеева-старшего уже дремал на стоянке. Леля с Ильей вышли из машины и направились к дверям. Было морозно, снег похрустывал под ногами, и Илья сказал:
– Мишка лыжи любит. Надеюсь, там можно будет кататься.
Они вошли в вестибюль и увидели Мишу с отцом, выходивших из лифта. Юрий Олегович заметил их и помахал.
– А вот и группа поддержки! – сказал он.
Илья и Миша пожали друг другу руки.
– Лелечка, что-то мы с тобой все больше в больницах встречаемся. Эту порочную практику надо прекращать! Вот Миша вернется из «Сказки» – и обязательно придете к нам в гости. Да, сын?
Миша обнял Лелю и привлек к себе.
– Даже не обсуждается.
– Илюшка, ты мне помоги-ка сумки в машину затащить, а эти пусть поворкуют, попрощаются, – сказал Юрий Олегович.
Мужчины ушли, а Леля с Мишей подошли к окну, выходящему во двор.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила она, ощущая, как обычно, неловкость при прощании.
– Чувствую себя дряхлым стариком на смертном одре, – усмехнулся он, – потому что все разговоры со мной начинаются в последнее время с этого вопроса.
Леля улыбнулась и погладила его по щеке.
– Больше не буду. Ты прекрасен, как молодой бог. И здоров как бык, это бросается в глаза.
Он поцеловал ее и, как каждый раз, когда Миша был так близко, Леле показалось, что кроме них в огромном мире никого нет.
– Я буду скучать, – сказала она и подумала, что сейчас он попросит ее приезжать, как будет возможность.
– Время пролетит незаметно, вот увидишь, – вместо этого ответил он. – И знаешь еще что… – Он нежно взял ее лицо в ладони и посмотрел девушке в глаза. – Я люблю тебя, Леля.
Никогда прежде Миша не говорил ей таких слов. Она ждала их, не смея надеяться, а когда услышала, буквально онемела, растерялась. Ей хотелось ответить ему, сказать, как сильно она его любит, как счастлива услышать это признание. Леля понимала, что он ждет от нее реакции – ведь Мише, наверное, не так легко было сказать то, что он произнес.
Но вместо этого Леля стояла, не в силах выдавить ни звука: самые нужные и важные слова заблудились где-то, эмоции душили, мешая заговорить. Прежде чем она пришла в себя, раздался голос Юрия Олеговича:
– Все, мы за вами!
Не разжимая рук, они двинулись к машине, возле которой стоял Илья.
Спустя минут десять обе машины выехали со двора. Юрий Олегович с Мишей свернули налево, к выезду из Быстрорецка, а Леля с Ильей направились в противоположную сторону.
– Высади меня у метро, – попросил Илья. – В редакцию заеду.
Он казался задумчивым, грустным. Леле пришло на ум, что Илья держался с Мишей немного отстраненно. Или ей просто показалось?
Они перекинулись парой незначащих фраз и остаток пути ехали молча. Потом Илья вышел, и Леля провожала его взглядом, пока он не скрылся в подземном переходе.
Девушка была уверена: его что-то гнетет, тревожит.
И, кажется, это связано с Мишей.
