Kitobni o'qish: «Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи»
От издательства
На протяжении веков личность и творчество Леонардо да Винчи вызывают неослабевающий интерес. О гениальном художнике Возрождения написана обширная литература, причем ученые, исследователи и поэты не только изучали его искусство, но прежде всего пытались проникнуть в его душу всеми доступными художественными, научными и псевдонаучными методами. Однако несмотря на периодически появляющиеся новые факты и некоторые уточнения, мы до сих пор не знаем по-настоящему, что представлял собой Леонардо как человек. Да и так ли уж нужно это знать?
Леонардо был гением, а природа гениальности непостижима. Джорджо Вазари, первый биограф художника, писал в своем замечательном труде «Жизнеописания знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих»: «Мы постоянно видим, как под воздействием небесных светил, чаще всего естественным, а то и сверхъестественным путем, на человеческие души обильно изливаются величайшие дары и что иной раз одно и то же тело бывает с переизбытком наделено красотой, обаянием и талантом, вступившим друг с другом в такое сочетание, что, куда бы такой человек ни обращался, каждое его действие божественно настолько, что, оставляя позади себя всех прочих людей, он являет собой нечто дарованное нам Богом, а не приобретенное человеческим искусством».
Повесть «Впереди веков», написанная еще в 1913 году, не претендует на раскрытие каких-либо тайн и загадок и представляет собой художественную биографию Леонардо да Винчи – сначала маленького мальчика, мечтающего «знать все на свете», затем знаменитого художника, архитектора и ученого при дворах Лоренцо Медичи, Лодовико Сфорца и французского короля Франциска I и, наконец, полупарализованного старика, скончавшегося на руках у своих верных учеников. Автору удалось главное – создать образ, пусть и несколько идеализированный, великого человека великой эпохи, счастливого и в то же время несчастного, уже при жизни почитаемого сильными мира сего, но до конца так и не оцененного.
* * *
В начале XX столетия Маргарита Ямщикова (1872–1959), дочь видного деятеля русской театральной провинции, предводителя дворянства Великолукского уезда В.Д. Рокотова, подписала свое первое произведение литературным псевдонимом Ал. Алтаев, не без основания полагая, что, по понятиям того времени, государственная, общественная и творческая деятельность – это привилегия сильного пола. Под этим именем в свет вышли многочисленные произведения писательницы, в наши дни, возможно, незаслуженно забытые, среди которых особое место занимают исторические и историко-биографические повести о гениях эпохи Возрождения. Одну из них мы предлагаем вниманию читателя.
I. Майский баловень
Было раннее утро 1 мая 1460 года. Раскинувшаяся у горы Албана живописная деревушка Винчи имела в этот день особенно оживленный, праздничный вид. Перед домиками яркой зеленью выделялись молоденькие «маджио» – майские деревца боярышника, опушенные мягкой светлой листвой. Жители Винчи посадили их сегодня, по обычаю, рано на заре.
Лениво тащатся по улицам быки, разукрашенные гирляндами благоуханных роз, блестящих погремушек и ярких бумажек. На телегах, среди темной листвы лавров и мирт, красиво белеют цветущие ветви померанцев; стебли дикого розмарина переплетены блестящими безделушками. Ветер шевелит пестрые бумажки и колокольчики; они свободно перебрасываются из стороны в сторону и звенят веселым серебряным звоном. Эти своеобразные звуки сливаются с веселыми голосами праздничной толпы.
На возу, поверх зелени, сидит мальчик с повязанными пазами и луком в руке. Золотые кудри, длинные и мягкие, красивыми завитками падают ему на шею. Он оживленно мечет во все стороны свои стрелы. Мальчик изображает крылатого Купидона. За телегой стройными парами шествуют в праздничных нарядах, убранных цветами, молодые девушки и под звуки лютни и флейты поют веселые песни, радостный майский гимн природе:
«Сосны, бук и лавр, трава и цветы, луга и утесы светились ярче всяких сокровищ…
Смеялось небо в блеске дня, смеялся луг и благоуханный воздух, полный звуков… Как хорошо это синее небо!»
«Как хорошо это синее небо!» – вторит хор юношей.
И пение, и розы, и зеленое «маджио», украшающее грудь каждого из поющих, – все так торжественно, стройно и прекрасно.
Но вот и лужайка на берегу реки Арно, излюбленное место для игр деревенской молодежи. Маленький Купидон поспешно срывает здесь со лба повязку. Его красивое тонкое личико с большими серыми глазами пытливо и с нетерпением обращается к окружающей толпе. Звуки флейты и лютни делаются все громче и живее: молодежь наперебой разбирает с воза зеленые ветви и, позванивая побрякушками, сплетается в хоровод.
– Леонардо! – кричит веселая хорошенькая Бианка, наклоняя к маленькому Купидону свое смеющееся радостное личико, – мой баловень! Пойдешь ли ты сегодня со мною плясать?
И сильными гибкими руками она подхватывает «крылатого бога», и он кружится вместе с ней под плясовые звуки в веселом хороводе…
Лютни и флейты поют майскую песню, и вторит им серебряная песня весенних пташек… А померанцевые деревья осыпают кружащиеся пары молочно-белым дождем…
Какой-то заезжий испанец под звуки мандолины пускается в быстрый и жгучий танец, прищелкивая кастаньетами, и маленький Леонардо старается передразнить испанца ловкими и грациозными движениями.
Заинтересованный испанец разглядывает мальчика, как любопытного зверька.
– У меня нет таких штучек, как у вас, – говорит Леонардо с ласковой грацией балованного ребенка и указывает испанцу на его кастаньеты, – но я умею петь.
Он взял аккорд на мандолине испанца и запел. Лицо мальчика сделалось серьезным, торжественным. Наивная детская песня трогала за сердце своей безыскусственной простотой. Леонардо сам тут же придумывал и слова и мотив. Он пел о поле, сверкающем тысячью ярких цветов, о вольной пташке, которая полюбила один из них и, улетая зимой в теплые края, звала с собой бедный цветок… Но он не мог покинуть своего поля и замерз, убитый первым морозом…
И далеко-далеко откликнулась этой грустной песенке в такой радостный день неведомая птичка.
Когда Леонардо кончил, его стали душить в объятиях, а хорошенькая Бианка украсила его золотые кудри своим венком. Леонардо улыбался, смущенный и счастливый. Сегодня он был героем праздника, и ему удалось доказать этому пришлому самоуверенному испанцу, что в Италии и дети умеют петь и плясать.
Праздник тянулся без конца. Солнце начинало припекать слишком назойливо. Пора было подумать о возвращении домой, где каждого ждало праздничное угощение.
– Понесем Леонардо! – предложила Бианка. – Сегодня он заслужил эту честь! Понесем его, как короля, на троне! Ну, майский король, занимай свой трон!
Смеющиеся девичьи лица наклонились к Леонардо, сильные руки подхватили его и вот уже несут его, покрытого цветами и венками из душистых полевых трав. Его проносят мимо дома старого деревенского торговца Беппо, и Беппо качает добродушно головой, глядя на это забавное шествие. Проносят Леонардо и мимо домика хорошенькой Бианки, оплетенного виноградом, и мать Бианки, высунувшись из окна, грозит им своей костлявой рукой. Но шествие смело двигается вперед под звуки лютни, флейт и мандолины и под тихое пощелкивание кастаньет заезжего испанца…
Но вот и «дворец» маленького короля, или, вернее, дом его отца, деревенского нотариуса, синьора Пьеро да Винчи. Опрятный дом с прекрасным цветником и балконом, оплетенным розами, смотрится сегодня особенно привет либо, разукрашенный майскими ветками. У порога сидит старушка, прямая, стройная, с серьезным лицом, сохранившим еще следы былой красоты. Она шьет роскошную мудреную пелену в дар Святой Деве. Ее ясные задумчивые таза с удивлением и лаской останавливаются на молодежи, в центре которой оказывается ее маленький внук Леонардо, весь засыпанный цветами.
– Что это, мой Леонардо, зачем тебя так несут, точно короля или папу?
– Ах, бабушка Лючия, ведь я сегодня король! Лови, мама Альбиера, лови!
Целый дождь цветов летит в окно. Оттуда выглядывает улыбающееся лицо красивой молодой женщины.
Леонардо весело и ловко соскакивает с цветочного трона, бежит сначала к бабушке Лючии, матери своего отца, а потом к маме Альбиере, мачехе. И, глядя на ласковую улыбку молодой женщины, нельзя подумать, что Леонардо – ее пасынок: столько нежной заботливости и любви светится в черных глазах синьоры Альбиеры.
– Прощайте, Бианка, Никколоза! – кричит Леонардо вслед уходящей молодежи. – Мама Альбиера, я до смерти голоден.
И мама Альбиера пододвигает к мальчику несложное деревенское угощение – вкусную «джьюнкату» – свежий творожный сыр, горячие «оффелетти» – пирожки с тмином, – студень из свиной крови – «милльячи», и дает ему кубок, полный светлого легкого вина. Уплетая за обе щеки, мальчик рассказывает мачехе, как весело было на лужайке около Арно, и Альбиера с любопытством ребенка слушает товарищескую болтовню пасынка. Рот Леонардо набит дымящимися оффелетти, и женщины смеются, глядя на проголодавшегося ребенка.
– А я что-то нашла сегодня в саду, хитрец, – говорит лукаво синьора Альбиера. – Ишь ведь какой, и ничего не сказал мне. Погоди, я покажу отцу, и тогда…
– Ты не сделаешь этого, мама Альбиера! – вскрикивает мальчик, вскакивая как ужаленный. – Потому что это… Дай сюда, мама Альбиера!
Синьора Альбиера, высоко подняв над головой руки, держит в них глиняную статуэтку, которую он вылепил вчера в саду. Леонардо становится на цыпочки и силится вырвать у нее свое сокровище. И эти две фигуры, одна дразнящая, полная шаловливой грации, другая умоляющая, залитая лучами южного солнца, так и просятся на картину.
Альбиера устала первая.
– Ну, будет… На тебе, упрямец, так и быть: вон идет отец.
Синьор Винчи, плотный мужчина, в самом деле показался на дорожке сада. По его сосредоточенному лицу было видно, что он не расположен в эту минуту к шуткам.
– Это что такое, Альбиера? – спросил он, хмуря брови и внимательно разглядывая статуэтку Леонардо.
– Это моя работа, отец, – отвечал спокойно мальчик.
– А, да, да… – медленно, задумчиво проговорил синьор Пьеро. – Это, пожалуй, хорошо… Только вот… Когда ты кончишь свои хлопоты по хозяйству, Альбиера, зайди ко мне. И вас, дорогая матушка, я хотел бы попросить о том же. А ты, повеса, рисуй, лепи, пой, но только все в меру: плохо будет, если кроме этих забав у тебя ничего не будет больше в голове.
И довольно добродушно погрозив сыну пальцем, нотариус прошел в свой рабочий кабинет.
В доме Винчи царил невозмутимый мир. Идолом всех был маленький Леонардо, живой, способный ребенок, очаровывавший всех своими выдающимися способностями, красотой и приветливостью.
Для синьоры Альбиеры Леонардо был баловень, любимая игрушка, живая и ласковая. У нее не было своих детей. Но кто больше всех любил маленького Леонардо – это старая бабушка Лючия. Внук казался ей верхом совершенства. Она не видела в нем никаких недостатков и возлагала на него в будущем большие надежды.
Бывало, взгрустнется бабушке, а внук тут как тут: подойдет сзади и обнимет ее за шею своими теплыми, мягкими руками. И морщины на лице ее разглаживались, а взгляд больших строгих глаз делался мягким и ласковым.
Так и сегодня, пока Альбиера возилась с хозяйством, мальчик прикорнул около старушки и теребил ее за руку:
– Расскажи, бабушка Лючия, сказку!
И бабушка не сердилась, что он смял ее головную косынку; она улыбалась ему кротко и ласково и принималась рассказывать старую, знакомую, но всегда милую сказку:
«В некотором царстве жил-был добрый человек. Звали его Печьоне, – ровно звучал старческий голос. – И было у него пять сыновей, таких ледащих и нику да негодных, что бедный отец не знал, как с ними быть. Не захотел он их больше кормить и решил от них отвязаться. Вот он и говорит им:
– Сыны мои, видит Бог, что я вас люблю, но я уже стар и не могу много работать, а вы молоды и любите досыта покушать. Чем я вас стану кормить? Каждый за себя, а Господь за всех. Идите вы себе искать хозяев и научиться какому-нибудь мастерству, а возвращайтесь ко мне через год!
Ну, хорошо. Пошли эти сыновья, как приказал им отец, и вернулись к нему ровно через год. Стал отец спрашивать у каждого:
– Ты чему научился, Луччио? – спрашивает у старшего.
– Воровству, батюшка.
– А ты чему, Титилло?
– Корабли строить, батюшка.
– Ну, а ты чему, Ренцоне?
– Я, батюшка, научился так стрелять из лука, что попадаю в глаз петуху.
– А я, батюшка, – молвил Якуччио, – знаю траву, что может воскресить мертвых.
– Что же ты знаешь, Манекуччио? – спрашивает отец у самого младшего.
И молвил Манекуччио:
– Ничего я не умею, батюшка: ни воровать, ни корабли строить, ни стрелять, ни находить траву целебную; только одному я научился: понимать, как птицы небесные между собой разговаривают.
Вот и рассказала мне птичка Божья, что дикий человек утащил у царя Аутогверфо его единственную дочь и запер ее на утесистом острове, а царь кликнул клич: «Кто возвратит мне дочь, тому она в жены достанется…»
Синьора Лючия остановилась на минуту. Леонардо, широко раскрыв глаза, неподвижно и пристально впился в нее своим острым взглядом. Из груди его вырвался подавленный вздох. Старушка продолжала тем же размеренным, спокойным голосом:
«Вот они и поехали искать счастья. На лодке, что сделал Титилло, подъехали к острову. Дикий человек спал на солнце. Голова его покоилась на коленях прекрасной царевны Чьянны… Луччио научил положить ему под голову камень, а девушку взять в лодку… Проснулся грозный дикий человек, увидел – нет красавицы, только вдалеке белый парус виднеется. Разгневался он, обернулся грозной тучей и летит в погоню за царевной. Заплакала Чьянна, на черную тучу глядя, и от страха бездыханной упала на дно лодки… А Ренцоне в это время пробил черную тучу меткой стрелой, и, когда лодка причалила к берегу, Якуччио воскресил царевну своей целебной травой. Очнулась Чьянна прекрасная… Тут братья стали спорить, кому она в жены достанется… Титилло говорит, что ему: он лодку построил; Луччио говорит, что ему: он украсть научил; Ренцоне…»
– Матушка, – говорит Альбиера, – вас Пьеро зовет… Верно, о тебе говорить хочет, – шепчет она тихонько на ухо Леонардо, и мальчик вздрагивает, хотя он весь еще полон сказкой.
– Ну, и что же Ренцоне? – спрашивает он замирающим голосом старушку, хотя отлично знает конец сказки. – Что же дальше, бабушка?
– Ну, а дальше… дальше… Да они и теперь еще спорят о прекрасной царевне Чьянне!
И она оставляет Леонардо, полного сладких и волнующих мыслей о сказке.
Тяжелая дверь отцовского кабинета заперта наглухо. Мальчику хочется знать, что делается там, за этой тяжелой дверью. Быть может, мама Альбиера права, и там решается его судьба… Мальчик на минуту задумывается, но потом грезы о прекрасной златокудрой Чьянне и страшной черной туче, о пяти братьях и целебной траве снова заполняют его голову Он вздыхает уныло и сладко и выходит в сад, над которым уже успела спуститься темная ночь, а на глубоком куполе неба зажглись звезды, кроткие, трепетные и ясные, как очи златокудрой царевны. В высокой траве прошелестела змейка… Где-то вдали сладко-сладко залился соловей… У ног мальчика загорелся светлой голубоватой искоркой светляк. Леонардо взглянул на него и стал думать, отчего на теле этого невзрачного червяка есть такой фонарик, который, как по волшебству, светится только ночью; потом мальчик нагнулся, поднял двумя пальцами крошечное создание вместе с листком и осторожно и бережно положил к себе на ладонь.
«Приду домой, – подумал он, – и сейчас же стану его разглядывать, и узнаю, отчего он светится; до тех пор не оставлю его, пока не узнаю…»
И, подняв глаза вверх, мальчик еще раз с восторгом посмотрел на яркие звезды, подобные каплям растопленного золота, готовым вот-вот вылиться на землю…
– Точно очи царевны Чьянны… – шептали его губы. – Бабушка говорит, что это – глаза Божьих ангелов. Только это неправда. Я слышал, что звезды – далекие страны, точно наша земля. А сколько их, сколько!
Мальчик вздохнул.
– Ах, как бы я хотел про все это знать! – прошептал он, осторожно поправляя сползавшего с листка червяка. – Про все знать: и про звезды, и про травы, и про этого червяка, и про птиц…
Большая летучая мышь, тяжело опускаясь, задела его крылом по лицу.
– И про эту летучую мышь, – сказал себе тихо Леонардо. – Отчего она летает только ночью, отчего она днем ничего не видит и отчего она не летает так легко, как ласточка или голубь? Хорошо все, все знать!
Рисунок Леонардо да Винчи
Он откинул голову назад и еще раз посмотрел на звезды, ясные и чистые на темном куполе неба. Потянуло ветерком.
– Леонардо! – раздался густой голос отца. Мальчик вспомнил о тяжелой двери отцовского кабинета и скоро-скоро пошел на зовущий его голос.
Синьор Винчи в своем высоком кожаном кресле казался особенно торжественным. Торжественны были и лица синьоры Альбиеры и бабушки Лючии.
– Мой Леонардо, – сказал серьезно, почти строго нотариус сыну, – ты недурно поешь, лепишь, ездишь верхом и пляшешь. Все это хорошо, но… короче сказать, я тебя от даю в школу. Того же хотят твоя бабушка и мать.
И синьор Винчи, произнеся эту коротенькую речь, с довольным видом посмотрел на обеих женщин. И мама Альбиера, которой в сущности жалко было отпускать мальчика из дому, ответила со вздохом:
– Да, мой Леонардо, я совершенно согласна с твоим отцом.
Синьор Винчи был очень расчетлив, и теперь он кусал губы, соображая, сколько ему предстоит вытрясти из кошелька за ученье сына.
– Придется мне подниматься и ехать во Флоренцию, – проговорил он в раздумье, – твое образование меня очень беспокоит. Боюсь, чтобы непоседливость не сделала из тебя недоучки. А теперь ступай и спи с Богом.
И когда Леонардо, простившись с родителями, вышел, синьор Винчи стал рыться в расходной книге, высчитывая и записывая предполагаемый расход на обучение сына.
Перед сном Леонардо вышел в сад. Он раскрыл руку и посмотрел на ладонь, где лежал крошечный светлячок.
– Ау! – раздался над его ухом серебристый голос, и кто-то закрыл ему руками глаза.
Леонардо почувствовал мягкие руки Альбиеры.
– А, это ты, мама, – сказал он, ласково улыбнувшись и отводя ее руки.
– О чем задумался так, мальчуган? – спросила она. – Ты точно ученый астролог, все смотришь на звезды. А это что? Ай-ай, противный червяк! Брось его! А как я рада, что ты останешься с нами и что все мы поедем во Флоренцию! Иди спать… – сказала она, потягиваясь. – Совсем глаза слипаются…
Мальчик пошел за нею, продолжая бережно держать в руке светляка.
Когда он пришел в освещенную комнату и взглянул на червяка, тот не светился. Он казался таким невзрачным, жалким и противным.
«Отчего это?» – подумал Леонардо.
И долго еще сидел он на постели, свесив ноги и думая о том, отчего это так много тайн в природе, чудесных, неизведанных и заманчивых, и ему хотелось во что бы то ни стало проникнуть в эти тайны. А когда он заснул, ему снились гордая, прекрасная Флоренция, майское празднество, учитель латинской школы, хвастливый испанец и маленький светлячок, который так непонятно и чудесно светится…
II. Перемены
Недолги были сборы во Флоренцию. И бабушка Лючия и Альбиера делали все весело и охотно. Во Флоренции на площади Сан-Фирензе у Винчи был свой дом. Маленький сын нотариуса чувствовал себя очень хорошо, подъезжая к Флоренции. Широко раскрытыми, удивленными глазами смотрел он на чудный город с высот Фиезоле. В чистом безоблачном небе тонул блестящий купол собора Санта-Мария дель Фьоре; причудливо вырисовывался живописный холм Сан-Миниато; как в панораме, мелькали бесчисленные дома, дворцы, монастыри, башни и колокольни. На зданиях ослепительным перламутровым блеском сияли прекрасные выпуклые изображения из глазированной глины… Со стен смотрели кроткие лики мраморных мадонн… И Леонардо, чутким сердцем стремящийся ко всему прекрасному не мог оторвать восхищенного взора от дивных красот Флоренции.
Здесь все было ново для маленького Винчи. Проходя на другой день с отцом по широкой улице Понте Веккио, Леонардо с удивлением смотрел на лавки золотых дел мастеров. В руках этих людей каждая безделушка являлась совершенством художественной отделки. То же видел он и в мастерских столяров, резчиков и кузнецов: везде была та же точность рисунка, понимание формы, богатство воображения, какие необходимы для создания крупного художественного произведения.
Флоренция, «республика муз», была в то время колыбелью, центром умственной жизни Италии. Во главе Флорентийской республики стоял знаменитый банкир, мудрый Козимо Медичи. Этот просвещенный правитель, богач, ссужавший деньгами иноземных королей, собирал вокруг себя всех лучших представителей науки и искусства, не жалел денег на приобретение для своего родного города редких картин, статуй, древних рукописей. Не жалел он средств на помощь нуждающимся поэтам, ученым, художникам. Прекрасная вилла Медичи, Кареджи, была гостеприимным приютом для талантливых граждан, и душой всех был сам Козимо Медичи. В тенистых садах Кареджи он устроил даже академию, наподобие академии древних Афин, а при монастыре Сан-Марко его заботами, по завещанию его друга Никколо Никколи, возникла богатейшая библиотека, первая публичная библиотека Италии.
Страсть к собиранию произведений древнего искусства и науки охватила тогда всю страну. С целью изучить памятники старины повсюду производились тщательные раскопки; в моду вошли греческие учителя, принесшие в Италию греческое образование. Многие тратили на библиотеки и музеи древнего искусства и науки целые состояния, и уже упомянутый Никколо Никколи совершенно разорился на знаменитой библиотеке Сан-Марко.
В латинскую школу, где дети занимались под руководством греческих учителей, попал и маленький Леонардо да Винчи. Это была одна из самых лучших школ во Флоренции: нотариус не жалел денег для воспитания своего сына. Как и все учебные заведения того времени, эта школа отличалась суровой дисциплиной. Дети боялись своих воспитателей, которые нередко в минуты раздражения прибегали к палке. Латинскому языку Леонардо, как и все мальчики, должен был обучаться тотчас же после обучения чтению, письму и счету, а потом особенное внимание обращалось на логику.
Ласковый мальчик, баловень семьи, скоро сделался баловнем среди товарищей. Ему легко давалась премудрость латинской школы, и он охотно делился своими знаниями с товарищами. Даже строгие учителя относились к красивому, способному ребенку мягче, чем к другим школьниками. Леонардо, впрочем, не был особенно усидчивым.
– Ты, Леонардо, как будто не учишься, а только играешь, – говорила часто синьора Альбиера, не то журя пасынка, не то восхищаясь им. – Если бы ты учился более прилежно, то из тебя вышло бы что-нибудь очень важное, – ты стал бы знаменитым учителем или нотариусом…
Последнее казалось синьоре Альбиере высшей ступенью человеческого благополучия; о большем она никогда не смела мечтать в своих скромных желаниях. Но Леонардо вовсе не нравились эти высокие должности. Он интересовался решительно всем на свете, но только не деловыми книгами отца и не сухим преподаванием школьной премудрости.
Рисование не переставало интересовать мальчика. Он не мог равнодушно проходить по улицам Флоренции мимо фресок и барельефов знаменитых мастеров и часто по целым часам неподвижно созерцал чудные мраморные изваяния. И сама по себе Флоренция развивала в мальчике любовь к прекрасному. Вряд ли в каком-нибудь другом городе Европы можно было встретить более образованных, живых, блестящих и талантливых обывателей; вряд ли где более пламенный патриотизм возбуждал сердца граждан и вряд ли где можно было видеть ту царскую щедрость, которая проявлялась, когда речь шла о каком-нибудь великом деле, могущем прославить Флоренцию.
Но особенно гордились флорентийцы своими художниками, отлично понимая, сколько величия и блеска придают их произведения Флоренции. Нигде еще не приходилось видеть искусство и художников в таком великом почете. Здесь художник был равен самому богатому и влиятельному вельможе. Соревнование художников поднимало на ноги всех, а иногда вопрос об отъезде их из данного места принимал размеры вопроса государственного. Позднее, когда знаменитый флорентийский художник Микеланджело вздумал покинуть Рим, папа, чтобы вернуть его, двинулся с мечом на родную его республику.
Флоренция действительно представляла собой обширный рассадник, в котором вся Европа, начиная с главы католической церкви, папы, и кончая турецким султаном и царем московским, добывала себе зодчих, скульпторов, живописцев, золотых дел мастеров. Все это развило в самих художниках чувство собственного достоинства и законную гордость.
Здесь улица была художественным музеем; улица учила любить и познавать искусство. Каждый уличный мальчик Флоренции знал лучшие творения своих мастеров, говорил о них с гордостью и восторгом.
Немудрено, что и в маленьком Винчи теплилось горячее чувство к красоте и искусству. Ласковое, любовное отношение семьи, красота и величие дивной итальянской природы еще более усиливали это чувство.
Так рос Леонардо…
Этот неугомонный и всегда неудовлетворенный ребенок постоянно ставил в тупик своего учителя.
– Ой, Леонардо, – говаривал почтенный грек, неодобрительно покачивая головой, – ничего-то путного из тебя не выйдет. Ты хватаешься за все и ничему толком не научишься.
Леонардо молчал. Мысли его были далеко: он думал о каком-то сложном для мальчика его лет вычислении. В последнее время это особенно интересовало его.
– Эй, Леонардо, ты с каких это пор стал спать, когда с тобой говорит твой учитель?
Леонардо поворачивал голову, смотрел на учителя своими большими серьезными глазами, точно только что проснувшись от сладкого сна, и говорил:
– Я не сплю, синьор, но я думаю… думаю и не понимаю… Мне хочется, чтобы вы разъяснили мне один вопрос по математике…
Но учитель часто не мог разъяснить сомнений пытливого ума ребенка, и ему приходилось со стыдом увертываться от расспросов…
Жил в то время во Флоренции знаменитый врач и философ Тосканелли. Это имя хорошо знали даже уличные мальчики. Не раз, проходя мимо дома ученого, маленький Винчи со вздохом смотрел на таинственный вход, который в его воображении рисовался дверью в святилище. В этом доме около большого рабочего стола, покрытого сложными приборами – кубами, ретортами, перегонными шлемами, ступами, колбами и трубками, целыми днями работал, точно отшельник, этот замечательный человек, отказавшийся от мира. Яркое красноватое пламя неуклюжей печи освещало его спокойное, строгое лицо с печатью величавой думы на челе. Он исписывал длинные свитки бумаги, чертил, думал и опять чертил, и Леонардо видел это в окно его жилища. Здесь, среди тишины строгого кабинета, была определена широта и долгота Флоренции, была начерчена карта, благодаря которой сделалось возможным путешествие Колумба в Америку.
Часто Леонардо видел и на улице фигуру знаменитого математика в черном плаще, окруженного многочисленными преданными ему учениками. Длинные седые волосы окаймляли его худое лицо с глубокими, вдумчивыми глазами; вся фигура дышала каким-то важным, спокойным величием, и мальчик невольно чувствовал к ученому странное благоговение, смешанное со страхом.
Его, положительно, тянуло к таинственному дому ученого. И с каждым днем все больше и больше разгоралось в душе Леонардо страстное, непреодолимое желание говорить с этим важным стариком, идти за ним, следовать всюду, как следуют его ученики.
И он простаивал у дома Тосканелли по целым часам, как нищий, ожидающий подачки. Наконец Тосканелли заметил мальчика, следящего за ним жадными глазами.
– Кто это, Лука? – спросил небрежно Тосканелли одного из своих учеников. – Что это за таинственные фигуры?
Леонардо чертил палкой на земле геометрические фигуры и делал какие-то свои собственные вычисления.
– Что ты здесь делаешь у моего дома каждый день и зачем следишь за мной?
Мальчик вспыхнул, и большие ясные глаза его ярче заблестели.
– Я хочу учиться у вас математике! – сказал он решительно.
Это короткое заявление ребенка пришлось по вкусу ученому Он улыбнулся загадочной улыбкой.
– Который тебе год, маленький Архимед? – спросил он насмешливо, смерив с головы до ног всю его несложившуюся фигурку.
Леонардо слегка покраснел.
– Скоро двенадцать, синьор, но это не мешает мне любить науку.
– Ого, какая громкая фраза для такого маленького человечка! – воскликнул Тосканелли. – Ну что ж, все равно…
Он подумал и, слегка прищурившись, сказал шутливо:
– Отныне мой дом всегда открыт для моего нового ученого друга.
Глаза Леонардо весело заблестели. Он понял добродушную насмешку ученого и, как взрослый, раскланялся с утонченной учтивостью:
– Я буду весьма признателен синьору маэстро…
Тосканелли еще раз улыбнулся, кивнул и поднялся на лестницу, ведущую в его таинственное жилище.
С этих пор сын нотариуса сделался учеником знаменитого математика. Мало-помалу Тосканелли серьезно заинтересовался мальчиком, закидывавшим его самыми разнообразными вопросами и принимавшим горячее участие в научных беседах и опытах.
И Тосканелли наложил глубокую печать на весь склад души Леонардо…
В то время, когда Леонардо был всецело поглощен новым миром, открывшимся перед его тазами благодаря знаменитому учителю, дома у него творилось что-то неладное. Синьора Альбиера давно уже начала прихварывать и в одно утро не поднялась с постели. Тяжелая изнурительная лихорадка с каждым днем все более и более истощала это молодое, прекрасное тело.
– Я уже не встану, – говорила она грустно, – я не увижу больше ни цветов, ни зелени, ни голубого неба, не увижу больше ясного мая…
И тяжелые слезы дрожали на ее длинных ресницах.
Она угасала с каждым днем и, смотря на свое совершенное, как изваяние, тело, содрогалась при мысли о смерти.
– Кто это там ходит рядом? – говорила она с испугом. – О, матушка, что это там за старуха, зачем ты привела ее?
– Молчи, молчи! – шептала таинственно синьора Лючия. – Она поможет тебе, она знает средство… Ну, мона Изабелла, пройдите к больной…
Мона Изабелла была старая колдунья, и в то время, когда даже самые выдающиеся люди верили еще в чудеса, заклинания и колдовство, имела большой успех у флорентийцев. Она лечила, заговаривала, избавляла от порчи и беззастенчиво обманывала простодушных граждан.
И теперь она нагнулась к больной, уставясь на нее своим единственным, острым, как сталь, глазом. Больная покорно протянула ей тонкую, полупрозрачную руку.
Леонардо, забившись за высокий шкап, видел в щелку страшную старуху и неподвижным взглядом, с крепко бьющимся сердцем следил за малейшим ее движением.
