Kitobni o'qish: «Инна вляпалась I. Кристаллы отраженные. Смертельные игры Вселенной.»
– Три.
Я открываю глаза – вижу пристальный взгляд моего мучителя.
– Даже не знаю, что сказать!
Ха! Тоже мне! Психолог—гипнолог! Она не знает, что сказать! Это и есть ответ на мои вопросы? Я внимательно изучаю потолок. В голове нет ничего, кроме звенящей пустоты. Или нет, хаос. Миллион вопросов, но ни один из них никак не может выпасть, вывалиться, вылететь изо рта. Что со мной? Всегда трещу, как заводная, а сегодня моя птица—говорун в отпуске? Стойте! Это что, истерика? Нет. Просто вопросов много! В один они никак не помещаются! И вдруг помимо моей воли вываливается что—то несуразное.
– Вы, о чем? – неожиданно восклицаю я.
– То, что вы поведали сейчас под гипнозом, вводит меня в сомнение: так ли это! Все происходящее – невероятно! То, что вы рассказали ни в какие ворота, не въезжает, никуда не втискивается! Полный бред! Хотя еще не было случая, чтобы под гипнозом врали. Или вы особенная, или у вас прекрасная фантазия?
Она смотрит на меня в упор.
– Как у вас это получается?
– Я не понимаю. Я пришла к вам за помощью…
– Вы прекрасно все понимаете.
Я встаю с дивана, подхожу к этому гипнологу и пытаюсь посмотреть ей в глаза.
– Стоп, стоп, стоп. Сколько я была в этом вашем гипнозе?
Смотрю на часы и не верю глазам своим.
– Обещали пятнадцатиминутный сеанс. А слушали мой бред, или как вы их там обозначили? Фантазии! Час? Это зачем же?
Этот псевдопсихолог, или гипнолог, или как их там всех, явно смутилась. На столе стоит диктофон и, конечно, не просто так! Я медленно начинаю к нему продвигаться.
– Не слышу ответа!
– Я должна была понять, есть ли в этом хоть какое—то рациональное зерно.
– Рациональное зерно! Послушайте. Я к вам обратилась только для того, чтобы вы помогли мне разобраться в моих снах! Разгадать, найти подноготную, источник, понять с чего вдруг и именно мне снится такая ерунда! Происходило ли это все со мной или нет? Я не собиралась играть в игру под названием «Верю не верю». Мне надо знать: было это или не было!
– Всего этого быть не может! Послушайте! Я вам не доверяю. Даже под гипнозом вам удалось выдать фантазии за реальность!
В голосе этого гипнолога звучит явное сомнение, неуверенность и говорит невпопад. Я внутренне сжимаюсь в комок и легкое смятение чувств отзывается в грудной клетке колокольным сердцебиением.
– Значит, это все со мной происходило? Было. Все было?
Она молча отворачивается к окну. Наконец я добираюсь до диктофона и тихонько кладу в карман. Но она видит краем глаза мои манипуляции.
– Верните немедленно!
– Вы все записали? Зачем? На кого работаем?
Веселый голос, которым я постаралась задать вопрос, ее не успокоил.
– Что за бред?
– Тогда зачем? – моя ухмылка выводит ее из себя.
– Чтобы в тишине прослушать, обдумать.
– Если вы в это не верите, над чем думать? Вы говорите нормальным языком о нормальных вещах. Так говорил бы любой здравомыслящий человек, но я чувствую, что все не так. Все не так!
– Смешно.
– Сейчас вы сказали правду. Действительно смешно.
Подхожу к окну. Там все то же, что и до сеанса. «Внимательно смотри, Инна», – говорю я себе. Ни один листик не дрогнул, нет ни одного человека. Декорация. Со всей силы бью кулаком в окно. Кулак проваливается в него как в пустоту. Оборачиваюсь. В комнате никого нет. Нащупываю в кармане диктофон и сваливаюсь с дивана в комнате психолога. Меня поднимают четыре руки и усаживают на диван. Сквозь липкий туман наталкиваюсь взглядом на стакан с водой, который держат передо мной, выхватываю и жадно выпиваю. Далеко и глухо звучат голоса, и я пытаюсь понять, где я и что мне говорят. Но глаза не хотят открываться. Темнота.
***
– Красавица, просыпайтесь, ну что же вы? Стыдно так много спать! Молода еще!
Маленький щупленький старичок, весь в белом насмешливо смотрит на меня. «Я никогда не была соней!» – гордо заявляю я.
– Сутки спать непробудно! Кого же можно тогда называть соней?
Дедушка беззвучно смеется и становится легко и весело. Молоденькая медсестра забирает у меня стакан.
– Может хотите еще воды?
– Нет. Я что, сутки проспала со стаканом в обнимку?
– Да.
Медсестра и дедушка смеются, и я, глядя на них, тоже начинаю хохотать беззаботно и весело.
– Боже! Когда же мне было так весело? Когда? Когда? Давно. Да с тех пор, как это все случилось! Или… Но тогда почему я все так отчетливо помню? Или это дежавю? Тоже утро. Воскресный день. Мне тогда приснилось… Что мне тогда приснилось?
***
– Помогите! Я схожу с ума!
Из положения лежа я оказалась в положении сидя совершенно неосознанно. Это было похоже на полет в заоблачном пространстве: из состояния сна в действительность.
– Помогите! Я схожу с ума. Кажется…
Это я сказала вслух. А может, нет? Сны достали! А может это не сны? Я сижу в ночной рубашке на кровати, подперев голову кулаком, и якобы рассуждаю.
– Голова моя пуста, как… Как же там она пуста? Дин, дон! Колокольный звон! Стихи же есть у Шпаликова про это! А—а! Как пустынные места. Я куда—то улетаю, словно дерево с листа, а на улице – среда переходит в понедельник безо всякого труда. Точно про меня. Надо Лене позвонить! Ну, вот! Одна мысль пришла! Нет! Я знаю, что она скажет! Надо плюнуть, она подскажет куда, и забыть. Позвонить нужно Глашке. Она, конечно, не семи пядей во лбу, но увлекается всей этой ерундистикой: пророческие сны, приведения, вызов душ умерших на дом, параллельные миры.
Я встала и иду к окну. Нет. Уже не иду. Я остолбенела и пытаюсь тихонько повернуть голову. Куда? Да, пусть хоть как ни будь повернется. Ух ты! Поворачивается и даже не хрустит. Странно! Но приятно. А ты, дурочка, испугалась! Надо все же пойти к Сашке в его клуб по скалолазанию, а то еще чуть—чуть и превращусь в клушу, толстую и прекрасную домохозяйку. Нет! Насчет домохозяйки, это я погорячилась. Если руки растут не оттуда, то… Я подхожу к окну. А в окне рассвет уже был и ушел, и пришло даже не утро, день. Ну и ладно. Сегодня суббота. Я высовываюсь из окна и вдыхаю воздух весны.
– Соседка, ты опять поставила машину на мое место.
На меня снизу смотрит сморчок средней зрелости и к тому же кокетливый до безобразия. Я после сна, конечно, такая прямо вся неземная красавица! Нет, ночная рубашка вполне даже гламурненькая, но то, что в ней…. Не будем о грустном.
– Сколько раз вам говорить, что у меня нет, и не было никогда машины.
Я обижаюсь, закрываю окно и падаю на постель. И тут же вскакиваю. Сон!
Господи! Ну, снились дети! Ну! Дети, ладно! Но один ребенок! И уже не ребенок. Около 14, видимо? Почему ее лицо стремительно превращается в морщинистую старую картофелину? Такая девочка—старушка! Меня прямо передернуло от этого жуткого воспоминания. Она говорила, шевелила губами. И все. Слышно ничего не было. Глаха, только на тебя надежда. Я набираю Глашкин номер.
– Але! С добрым утром, страна!
Сонный голос явно не одобряет моего радостного настроения.
– Ин, это ты? Я еще сплю.
– Ты уже не спишь. Я сейчас тебе расскажу такое, что ты сразу прибежишь ко мне.
– Щас! Только штаны подтяну. А что случилось?
– Не по телефону.
– Интриганка!
– Да, я такая.
– Знаю. Про комету что—то узнала!
– Про что?
–К Земле летит с остановками некая гадость, то ли булыжник больших размеров, то ли черная дыра! Ты узнала об этом что—то интересненькое?
– Ни про какой булыжник я ничего не знаю! Летящая с остановками черная дыра! Это супер! Так что там с ней? Это что—то вроде кометы «Галлея»?
– Какая «Галлея»? Я тебе говорю, что совершенно незнакомая загадочная дыра или булыжник! Никто понять не может!
– Никому незнакомые! Ни с кем не поздоровались, но уже летят?
– А если поздороваются, то это «здрасте!» может дорого обойтись человечеству!
– Славненько! И насколько дорого? – совершенно не понятно отчего, ироничный разговор, вроде бы, и в мажорных нотах, но тревога пепельным дымком вползла в сердце. Я прислушалась к своим ощущениям и ничего не поняла. Тревога была жесткой, непривычной, необъяснимой.
Глаша долго молчала.
– Ну, это – как кто жил! Все как в песне: «А, кому—то летать, а кому—то ползать!» – грустным голосом пропела Глашка.
– Ты чего меня пугаешь? Где ты наслушалась этой ерунды? Небось твои эзотерики напели!
– Какие эзотерики? Ученые не понимают, что происходит! Телевизор не смотришь? Во—от! Все знают! Переживают, беспокоятся, одна ты – дербь! Дребь! В общем ты поняла! В дебрях Амазонки знают больше тебя!
– Считай, что я прониклась! Да, но в телевизоре все врут!
– Есть вещи о которых не соврешь! Они скоро будут видны невооруженным глазом!
– Ладно, хватит! Мне и так снится такое! И это я хотела тебя напугать!
– Ну, ну!
– Никаких ну, ну! Долго рассказывать! – я стала медленно закипать.
– К тебе я не пойду ни за какие коврижки! Я еще сплю.
– Хорошо, я на все согласна. В сквере у твоего дома через час.
– В сквере? Почему?
– Погода шепчет, соня!
– Через час? Ладно. Я к этому времени, может, проснусь. Отбой.
Полчаса езды до сквера. У меня на все про все полчаса. Так тебе, Инночка, и надо! Сама время назначила. Надо дружить с головой, Инночка!
***
Непонятная погода. Солнце жарит, а ветер северный. Я вошла в зеленый шум старого сквера. Ветер был только там наверху, в зеленой ажурной кроне, которую он трепал, гнул, выворачивал, а иногда и ломал себе на потеху. Внизу было тихо и прохладно. Наша скамейка была в дальнем углу слева. За ней стояли кусты сирени, жасмина и шиповника, которые сейчас вовсю цвели. Я даже закрыла глаза, предвкушая удовольствие от беседы, и умиротворение от тихого созерцания природы и осязание волшебных запахов.
– Смотрите! Смотрите! Слепая!
Я открыла глаза и услышала много нелитературных эпитетов и просто бранных слов в свой адрес. На меня смотрело с вызовом пять пар насмешливых глаз подростков. Сколько им? 13,14? Я прислушалась к себе и поняла, что меня не задела их ругань. Тогда что? Жалость. Да, я испытывала к ним жалость. Кто же тут главный? И тут самое худенькое и нежное создание, яркий представитель готической субкультуры (макияж ужасающий), вывалило на меня пару килограммов грязных слов. Как там говорят: «Трехэтажный, пятиэтажный мат».
– Бедные. Вам совсем заняться нечем?
Даже я не ожидала услышать в своем голосе столько тоски и сострадания. А они так и вообще «зависли». Я чуть постояла и пошла дальше. Но что—то сжимало мое сердце: то ли воспоминания, то ли недосказанность. Это бередило мне душу, и я шла все медленней и медленней, и вдруг позади меня, на той самой скамейке, разразился скандал. Я оглянулась. К скамейке подбежал мальчик лет десяти, может чуть старше и, схватив за руку девушку—гота, попытался оттащить ее в сторону выхода. Другая девичья фигура вдруг метнулась вглубь сквера, за ней побежал один, потом бросились все. С чего вдруг? Интересно. Тем не менее, мир вокруг меня поменялся: ветер стих совсем, солнце спряталось за облака. Душно. Очень душно. Вот, впереди наша скамейка. Глаши на ней еще нет. И вдруг тишину сквера разорвал детский вскрик, потом вскрикнули тише. Что это? Я вздрогнула и бросилась бежать в направлении этих страшных звуков.
***
Я слышала крик прямо здесь, у этого дерева! Небольшая поляна, огромный старый дуб и никого! Странно! Я почему—то посмотрела вверх, крона как раз накрывала всю поляну.
– Ну и дуб!
Я обхожу его и вдруг падаю в яму. Нет. В пропасть! Лечу стремительно и долго, и, кажется, что вот сейчас наконец—то упаду и разобьюсь насмерть, но все лечу и лечу.
– Я сплю? Когда же я успела уснуть? Я просто пошла на детский крик.
Какой противный плотный белый туман. Он становится все плотнее, почти упругим. Скорость падения замедляется. Я про это читала. Алиса в стране чудес! И вдруг далеко под ногами – свет.
– Яйцо всмятку! Нет. Цыпленок табака! Боже! Какой же я цыпленок? Курица!
Я зажмуриваюсь, все внутри сжимается в ожидании конца. Туман становится очень тугим, как лиана обвивает мое тело, мягко опуская на траву. Делаю глубокий вздох и открываю глаза. Сижу на зеленой, ярко освещенной солнцем поляне. Прямо перед мной в траве красная, яркая, большая, зрелая земляника. Долго и тупо смотрю на нее. Медленно, со скрипом в мою голову приходит одна единственная мысль: «жива». Потом, поднимаю голову и долго смотрю вверх. Надо мной голубое утреннее небо. Второе глубокомысленное заключение: должна быть дырка. Я долго пытаюсь увидеть ту дырку, из которой я упала. Ничего там не найдя, оглядываюсь по сторонам. Передо мной огромное, неправильной формы поле, окруженное березовой рощей. Ах, вот они где! Далеко слева три фигурки: двое ребят и девочка, а справа: малыш бежит за девочкой, которая заходит в дом. Правильно! Надо идти к дому! Там обязательно будет тот, кто все объяснит! Я встаю и оглядываюсь. За спиной шумит листвой все та же березовая роща. Трава на поле оказывается выше колена, и идти быстро не получается. Выбираюсь на маленькую опушку. Травы на ней почти нет. От количества земляники рябит в глазах. Красиво, но собирать ее, а тем более есть совсем не хочется. Почти посередине сравнительно небольшого пространства стоит огромный пень, а на нем лежат две преогромные гусеницы. Одна подняла голову, как будто прислушиваясь.
– Кто—то прошел рядом.
– Кто здесь может ходить? Не мешай спать.
Другая гусеница перевернула свое толстое тело набок.
«Чего?» – спросила я у себя. «Крыша едет!» – ответила сама себе и внимательно посмотрела на гусениц. Ничего не происходило. Чуть постояв, оглядываюсь по сторонам, чтобы понять куда двигаться дальше.
– Дом!
Я несоизмеримо долго иду к этому дому. И вдруг меня сбивает с ног поток воздуха, прямо над моей головой с гулом и свистом пролетающего самолета. Я падаю в траву, больно разодрав о колючку руку. Чертыхаясь, разглядываю ее и пытаюсь вспомнить, что полезного для заживления ран может лежать в сумке? Прямо у ног растет подорожник.
–Ура! Ничего искать не надо!
Я прикладываю его к ране и пытаюсь встать. Очень интересно посмотреть, что за самолет такой! И, вообще, а вдруг это чей—то розыгрыш! И меня на этом самолете отвезут домой. Правда, мое подсознание прекрасно понимает, что это бред бредовый. Иначе не скажешь. У меня никогда не было друзей с таким чувством юмора и такими возможностями. Интересно было бы узнать: где я и зачем! С третьей попытки я встаю, долго оглядываюсь по сторонам, не понимая куда сел самолет. Потом что—то зарычало, раздался свист, и недалеко от меня прямо из травы в небо вознесся огромный человек. От увиденного я опять села на траву. Этот человекосамолет быстро исчез за лесом. Придя в себя, я поняла только одно, что все ответы я могу получить только в этом доме. Боже, как я ошибалась!
***
С трудом поднявшись я пошла к дому и остановилась в изумлении. Странное строение многогранной формы из стекла. Но поражало не это! Куриные ноги. Дом на куриных ногах? Натуральные такие ноги!
– Ну, куриные и что? Каждый чудит, как хочет. Вход где?
Обхожу дом вокруг. Потом еще раз. И еще.
– Где вход?
Падаю на траву.
– Ба! Из трубы валит дым! Значит там кто—то есть! Это, как это? Встань ко мне передом, к лесу задом? – пафосно произношу заклинание.
И, вдруг, леденящее душу чувство сдавило гортань и зашевелилось во мне мохнатым клубком вместе с волосами на голове. Как не испугаться? Дом задрожал и стал медленно двигаться. Он развернулся, и из его недр выскочила блестящая лестница. И я, то ли от испуга, то ли от неправдоподобия происходящего вдруг стала шарить по карманам в поисках мобильника.
– Почему я раньше не вспомнила о нем? Мобильник! Где мобильник?
Выворачиваю все карманы. Мобильника нет.
– На нет и суда нет! Растеряха! Делать нечего! Надо идти внутрь.
Медленно, осторожно поднимаюсь по лестнице, открываю дверь.
– Не закрывайте! – слышу голос изнутри.
На меня кидается страшное существо из моего сна! Я успеваю просунуть ногу во все уменьшающийся проем, и боль пронизывает все мое тело. Дверь пытается закрыться, сплющив при этом мне ногу. Мы вместе наваливаемся на нее и вылетаем наружу, потому что лестница исчезает под нашими ногами, и мы падаем вниз. Высота не большая, но приземление все же нас не порадовало. Не смотря на боль во всех суставах, приходится встать и бежать со всех ног, потому что дом вдруг кинулся на нас, пытаясь затоптать куриными ногами. Пробежав почти половину поляны, мы решились оглянуться назад. Дом явно жаждал нас догнать, но его что—то удерживало.
– По—моему он на цепи! – предположила старуха.
– Очень похоже.
– Если она не выдержит?
Не сговариваясь, мы бросились к лесу. Пробегая мимо уже знакомого мне пня, я притормозила и внимательно посмотрела на огромных гусениц. И услышала разговор, или опять показалось?
– Рядом кто—то прошел, – одна из гусениц подняла голову.
– У тебя слуховые галлюцинации, – с сомнением ответила вторая.
– Это у тебя уши заложило! – возмутилась первая.
– Как может заложить то, чего нет! Думай, что говоришь!
– Как я могу думать, если думать нечем! Кто—то протопал рядом. Земля содрогнулась, – недоумевала первая гусеница.
– Если бы содрогнулась, я бы услышала, а я ничего не слышала! Спи!
Я сильно себя ущипнула и закрыла глаза, потом открыла и увидела ту же картину, ничего не изменилось: лежат две гусеницы! Пришлось бежать дальше. До леса оставалось совсем немного. Перед ним пришлось спуститься почти вертикально в ров, потом карабкаться по такой же вертикали наверх. Несмотря на крутость и глубину рва, наш спуск и восхождение прошло на высочайшей скорости. И оказалось, что все не зря! Дом, сорвавшись с цепи притормозил только у рва. Мы, затаив дыхание, смотрели, как он топчется, не решаясь спуститься. И все—таки он начал движение вниз, но упал, перевернувшись несколько раз, развалился на множество кусков и кусочков. Как ни странно, но внутри он оказался ледяным. Лед крошился звонко, с хрустом, переливаясь всеми цветами радуги и пуская в нас солнечные зайчики. От этого зрелища невозможно было оторвать глаз и совершенно непонятно от чего подкатывала к горлу тошнота. Мы долго не могли прийти в себя: молча смотрели, прижавшись друг к другу, как зачарованные на это странное зрелище. Потом лед стал быстро таять и пошел странный зловонный запах.
– Интересно, он был как заводная игрушка, или у него были мозги? —спросила старушка.
– Судя по запаху – это было нечто живое.
Я очнулась и посмотрела на свою новую подружку. Да! Это бесспорно было существо из моего сна. Рядом со мной сидела страшная старуха лет ста отроду! Но, кто видел старуху столь преклонного возраста, бегающую с такой скоростью? Хотя… Страх, стресс может открыть такие возможности организма… Правда она была чуть жива, часто и громко дышала. Старушка посмотрела на меня и задыхаясь сказала молодым, звонким, и, даже мне показалось, знакомым голосом:
– Я вас знаю. Я видела вас сегодня у скамейки. Ну, я еще на вас трехэтажным… Извините.
В голове у меня в очередной раз что—то переклинило.
– Я ничего не понимаю!
***
В это время у того самого пня, у которого я тормозила дважды, как мне потом поведали две удивительные красавицы, происходил диалог между двумя гусеницами.
– Что—то упало. Громко упало.
Гусеница приподняла голову.
– Упасть могло только в ров!
– С чего ты взяла? – не поверила другая гусеница.
– Чтобы так громко упасть, надо упасть с высоты! Сама подумай!
– Чтобы так громко упасть, нужно быть чем—то большим!
– Надо посмотреть! – не совсем уверенно сказала первая.
– Пошли. Посмотрим.
– Пока доползем, сдохнем! Там еще роса, там холодно.
– Ну и лежи! А я поползла.
– Рита, Рита, подожди, я с тобой!
– Если сами не увидим. Что будем рассказывать? Быстро сползаем.
Гусеницы деловито сползают с пня и направляются в сторону рва.
– Вот! Я так и думала. Избушка упала.
– Думала она! Надо же! – ехидно заметила вторая.
– Надо сообщить Василисе!
***
Я смотрю на старушку, которая плачет, размазывая по лицу черную готическую косметику. Кое какие мозговые всполохи стали пробиваться до моего сознания. Скамейка. Девочка—гот!
– А с вами то, что произошло?
– Там у скамейки я сказала Ленке все что о ней думаю. Нечего ей лезть к Кире! Она убежала. Кирилл кинулся за Ленкой, я за Кириллом. А чего он! Они за дерево забежали и исчезли. Я вокруг дерева оббежала и попала в яму. А там земляника огромная.
Старуха зарыдала в голос. В этих случаях предлагают воду. Вода! И тут я осознала, что безумно хочу пить. Всегда с собой носить воду давнишняя привычка: вроде как полезно, поэтому без нее никуда. Я потянулась к сумке, которая всегда болтается сзади и, представьте, сумка оказалась на месте. Нет, привычки, даже не совсем модные и адекватные, оказываются полезными в тяжелую минуту. И, вода оказалась на месте. Я отхлебнула немножко из бутылки и подала старухе, она выхлебала почти все, но рыдать перестала, только всхлипывала.
– Так. Попробуем все сначала. Что вы делали в сквере?
– В сквере? Так это. Мы девять классов закончили и решили отметить. Это, типа, прощайте дни веселые! Сначала у школы тусовались: Дым, Серый и я. Кстати, меня зовут Мэри. Маша в общем. Значит, Кирилла ждали. Долго ждали. Там на него Светлана навалилась. Типа с твоими мозгами можно было бы далеко пойти, пожалеешь. Учись да учись! Блин, сама ж кричала, что за поведение отчислит.
– А, он?
– «Я на шиномонтаже иметь больше буду. Мой дядька нормально имеет. Я к нему пойду. Ученье это—во где!» – говорит. А потом Ден, Данька значит, подошел: «Где Лена, где Лена»! Тихоня с выпендрежами. Блин! В общем, взяли вина и пошли в сквер. Выпили, а Кира давай к Ленке цепляться. Я ему на все четыре этажа объяснила, кто он есть! А тут вы! Ну и вам досталось! Потом мелкий прибежал. Брат младший. Он вечно меня пасет. Типа пошли домой, пошли домой. Я и ему всыпала, и ей сказала все, что думаю. Она припустила бежать! А за ней все. Я за Кирой. Он, блин, датый такой, еле на ногах стоит. И почесал за этой Ленкой, ну, типа, герой такой. А я думаю, с чего это вдруг! Еще упадет, разобьется. Я за ним. А тут вдруг вроде яма, а может, типа, с пьяни показалось? Лечу вниз и бамс – поле и земляника большая. Кстати, кажется мелкий за мной увязался. А вы мелкого не видели?
У нее сразу высохли слезы. У меня в голове зашевелилось какое—то воспоминание и испарилось намертво.
– Нет.
– Хорошо, что хоть он не попал туда, к этой гадюке.
– К какой гадюке? Нет, ты лучше все по порядку рассказывай.
– Я как упала, смотрю, дырки—то на небе нет, ну, я и в слезы. Потом смотрю – поле передо мной большое и никого, а вдали дом! Я к нему. А он странный такой, без дверей. И вдруг ко мне лестница прыг. Я обрадовалась, захожу. Блин! А там все как ледяное, прозрачное и блестит. Я дотронулась до стула. Вроде лед не лед, на пластик похоже. Потрогала мебель. Ну, там непонятные тумбочки, ящики. Смотрю дверь в соседнюю комнату. Ну, думаю, спрошу: «Здесь есть кто—нибудь?» Прислушалась, и будто скворчит на сковородке масло, и звон, вроде как тарелки моют. Я открыла дверь, и меня так прямо и обдало запахом жареной картошки с луком и грибами. Захожу в комнату и вижу старуху, стоящую ко мне спиной.
«Здравствуйте, – говорю, – бабушка. Вы меня извините, но я заблудилась». А когда она обернулась, так я все слова забыла. Старуха была безобразна. Она была так уродлива, что меня передернуло от омерзения. А она мне: «Что, не нравлюсь?», засмеялась и говорит: «Ничего, красота дело наживное: ты потеряешь, я найду, ты найдешь, я потеряю. Зачем пришла?» И отвернулась к плите. Тут я поняла, как страшно хочу есть. А старуха говорит: «Ничего, потерпи, я для тебя готовлю. Я буду обедать в другом месте». И опять засмеялась: «Давай, рассказывай, зачем пришла? Подробно рассказывай! С самого начала, чтобы я все поняла. А то, как я тебе помогу, если ничего не знаю». Я, спрашиваю: «Где я нахожусь? Место как называется? Как я здесь оказалась?» А она мне: «Я же не знаю, откуда ты взялась?» Ну я ей, как и вам, все рассказала. Пока рассказывала в окно смотрела, чтобы на картошку не отвлекаться. Оборачиваюсь, а там…
Мэри сглотнула слюну, открыла рот и долго не могла произнести ни слова.
– Ну!
– Вместо старухи ко мне спиной стоит стройная женщина с большой льняной косой, которая растет и удлиняется прямо на глазах.
«У нее все растет на глазах, у меня слуховые галлюцинации! Нормально»! – подумала я. Маша опять замолчала и открыла рот. Зрелище надо сказать не из приятных. Старуха, бывшая «готиха», вида была препротивного.
– Рассказывай дальше! Что ты остановилась?
–Она оборачивается. Передо мной стоит красавица, лет двадцати и говорит: «Что? Нравлюсь? Я же говорила, что красота дело наживное!» Потом идет к прозрачному телефону, который висит на стене, набирает две цифры и говорит кому—то: «Она здесь, прилетай! Сам увидишь». Смотрит на меня и торжествующе улыбается. От этого взгляда мне стало не по себе. Я решила, что она позвонила тому, кто, наконец, сможет меня забрать отсюда, но все вышло совсем не так. Она мне сказала: «Слушай меня и все будет хорошо. Жди здесь». А сама вышла из дома. Дверь захлопнулась. Я испугалась, ручку подергала – заперто.
Вдруг слышу грохот. Ну, я конечно посмотрела в окно. Женщина обернулась, глянула на меня так, что просто до мурашек и засмеялась. Страшно так засмеялась. А с неба очень быстро спустилась странная штука, не похожая ни на самолет, ни на летающую тарелку. Вокруг этой штуки, как в воронке, заклубилась пыль, листья, трава, а когда все осело, вижу, что штука эта похожа на огромного железного человека, у которого вместо рук перепончатые крылья, а вместо живота у этой железяки дверь. Она открылась и оттуда вышел высокий человек, мощный такой, здоровый, как боксер, и красивый. «Ни фига себе! Жаль, что старый!», – подумала я. Но при виде него стало как—то не по себе, неуютно, нехорошо! Он говорил, что—то женщине, говорил, потом обернулся и посмотрел на меня. Я прямо вся задрожала от ужаса. У него совершенно черные глаза, как две черные бездны или ямы, или пропасти. Он взял женщину на руки и унес в летательную машину. Двери медленно так за ними закрылись. А я такая думаю, что про меня то забыли! Я хотела выбежать к ним, ощупала все стены дома, а дверей нигде нет.
Посмотрев на застывшее от удивления лицо Мэри, мне вновь захотелось себя ущипнуть, а лучше было бы услышать откуда—нибудь: «Розыгрыш! Смотрим в камеру», при этом абсолютно понимая всю бесполезность этих желаний. Я еще раз внимательно посмотрела на старуху. Точно, это матершинница из сквера, размалеванная под «готов». Когда же она так успела постареть?
– Что вы на меня все время так странно смотрите и молчите?
– Ты давно себя видела в зеркале?
– Макияж пополз? Да, я знаю, как я выгляжу! Я стала той страшной старухой! Но почему?
Мэри зарыдала громче прежнего.
Я не знала, как остановить этот ниагарский водопад! Тем более, что я не знала ответа на ее вопрос. Прислушавшись к себе, я поняла, что, как всегда, влипла. Да, мне тоже очень хочется найти ответы на вопросы, которые роем ходят и хороводят у меня в голове. Я опять влезла не в свое дело? А разве можно было поступить по—другому, услышав детские вскрики? Нет. И сейчас, кто бы оставил девчонку в таком состоянии. Ух! Посмотреть бы этой умелице в глаза! Сволочь! Вдруг у Мэри высохли слезы. Я вопросительно на нее посмотрела.
– Посмотритесь в зеркало! У вас есть зеркало?
– В Греции все есть!
Я залезаю рукой в сумку и долго и мучительно в ней шарю. Нашла и уставилась в зеркало. Там была я, но какая—то не такая. Носогубная складка стала глубже, глаза запали, морщинки. Елки! Откуда они появились! Утром точно не было.
– Вы как—то мигом стали старше.
– Я что—то сказала и после этого…
– Нет, вы молчали и вдруг раз и все.
Так. Вечер совсем перестает быть томным, как говорят не очень хорошие люди. Что случилось? Я подумала нехорошо о той старухе, вдруг ставшей красоткой. И больше, вроде, ничего. Надо об этом поразмышлять, но, потом!
– Рассказывай, что было дальше?
– Дальше… Помню, стучу по стенам кулаками и рыдаю, ну, думаю, типа все сволочи, бл…, меня бросили. И вдруг закружилась голова, я стала задыхаться и села на пол. Потом я к окну подползла, а там на поляне сидит Кирилл. Я ему: «Кира, Кирилл!» Стала стучать кулаками по прозрачным стенам, а он меня не слышит. И тут вдруг я глянула на свои руки. А руки страшные, как у старухи. Потом пол и потолок завертелись и свет уплыл. В общем в обморок я наверно грохнулась. Пришла в себя, а тут вы. Ну, и все.
Я внимательно на нее смотрела и слушала. И мне показалось! Или нет?
– А у тебя тоже новая морщина появилась, когда ты ругнулась.
Мэри зарыдала с новой силой. Я смотрела на нее, и в моей голове роились странные мысли. Железный летающий человек – это перебор! А девочка, превратившаяся в старуху – не перебор? А стремглав улепетывать от избушки на курьих ножках – не перебор? И тут я представила, как это выглядело со стороны, и хихикнула. Мэри перестала плакать, шмыгнула носом, и вопросительно на меня посмотрела.
– Я представила, как мы смотрелись, убегая от этого ледяного домика на курьих ногах, если бы видел кто!
Мэри сначала напряглась, потом замерла, явно представляя происходящее. А затем захохотала так задорно, что я не смогла ее не поддержать. Смеялись мы долго, до слез, а когда пришли в себя, то увидели, что выглядеть мы стали лучше, моложе что ли. Но обсудить это не успели, потому что услышали голос, детский голос: «Маша, Маша»!
– Мелкий! Это – мелкий! Леша, Леша!
Мы бросились в лес на голос мальчика. Зареванный, он бежал к нам навстречу, но, увидев старуху, затормозил и даже стал искать пути отхода. Мэри села на землю и опять зарыдала. Я попыталась исправить ситуацию.
– А меня ты помнишь? Я мимо скамейки проходила!
Леша отрицательно покачал головой, не обращая на меня никого внимания. Его больше занимала плачущая старуха.
– Да. Это Маша. – подтвердила я его сомнения.
– А чего она такая?
– Ты избушку на курьих ножках видел?
– Да.
– Там ее заколдовали.
Леша подошел ближе, разглядывая старуху. Мэри кулачками постаралась вытереть потоки слез и взять себя в руки.
– Я это! Я! Мелкий, узнай меня! Я и так не знаю, что делать? Из меня старуху сделали.
Мэри снова зарыдала. Леша бросился к ней на шею. Я, честно говоря, тоже прослезилась. Но моя сентиментальность была недолгой. Тут же вспомнив, где мы находимся, я, наверное, по инерции, посмотрела на часы. И тоже села. Ералаш в моей голове набирал обороты. Значит так! С того времени как я должна была встретиться с Глашкой прошел час? Как так? Я постучала по часам, приложила к уху. Идут! Так где же мы?
– И где все остальные? – но это я уже произнесла вслух.
– Кирилл! Я же видела его! Он точно здесь! Не будем его искать! Как я ему покажусь такой!
