Kitobni o'qish: «Таинственный Хранитель»
В ночь лунную в старинном интерьере…
Лунный свет, проникая в здание сквозь высокие окна, наполнял галерею млечно-голубым мерцанием. Там, куда он падал, темнота отступала, открывая глазу детали старинного интерьера, картины, развешанные по периметру залов. Изображения на холстах при лунном освещении принимали странный, какой-то инопланетный вид, наполнялись вдруг новым, неведомым прежде смыслом. Андрей шёл по картинной галерее, направляясь к парадной лестнице.
Наборный паркет сонно поскрипывал, привычно отзываясь на его шаги. Андрей ещё не вышел из состояния рабочей сосредоточенности – даже закрыв кабинет, он мысленно продолжал пребывать где-то посередине между русским классицизмом, барокко и псевдоготикой. Он ухватился за Ринальди ещё на пятом курсе, главным образом, потому, что это имя неразрывно связано с Гатчинским дворцом. В аспирантуру, однако, его тогда не приняли, и диссертацией он занялся лишь в этом году, то есть на семь лет позже, чем это случилось бы при более удачном раскладе.
Время было упущено, упущенное приходилось навёрстывать. И Андрей навёрстывал, трудился в поте лица. Сегодня он просто заработался, забыл о времени, погружённый в изучение особенностей стиля Бренна и Воронихина, оставивших свой след на гатчинской земле. Масть, как говорится, пошла. Андрей работал бы и дольше, хоть до утренних петухов, но тут на пороге комнаты нарисовался Николай (было его дежурство), поинтересовался, «долго ли ещё?», «скоро ли уже?» – а вслед за ним сразу позвонила бабушка: у неё к вечеру подскочило давление; ещё сказала, что заходил Виктор, которому срочно понадобился номер мобильника Андрея; вообще-то, он сообразил, что она звонила напомнить – домой пора. Оба раза Андрей отвечал невпопад, думая о своём, однако творческий настрой сбился, и он засобирался домой.
Он вышел из кабинета и запер дверь. Его мысли по-прежнему были заняты диссертацией – но стали рассеянными, двигались как бы по инерции. Время снова тикало, тик-так – десять тридцать р.ш., снова существовал мир вне работы: август на исходе, а вместе с ним завершатся каникулы – начнутся лекции, семинары, беспокойные студенты потянутся в аудитории, и преподаватели тоже будут вставать ни свет ни заря, ехать в институт, и всё меньше времени будет оставаться на «чистую» науку.
Андрей поднял голову и невольно залюбовался игрой лунной светотени на лепных орнаментах. Улыбнулся её внезапной ирреальности и двинулся дальше – как вдруг в поле его зрения оказался странный силуэт, напоминающий фигуру мужчины.
– Николай? – негромко произнёс он, но сам уже понял: нет, это не Николай.
Андрею стало немного не по себе. В первый момент он ощутил, как реальность становится зыбкой, на мгновение показалось, что всё вокруг соткано из лунного света, из лунной светотени. Но силуэт, похожий на фигуру мужчины, не был их причудливым порождением – смутный и отчётливый одновременно, он был чем-то иным.
Это иное двигалось по галерее в том же направлении, что и Андрей, опережая его шагов на десять. Озадаченный не на шутку, он ускорил шаг, намереваясь приблизиться и рассмотреть призрачную фигуру – но её движение тоже ускорилось, и расстояние между ними осталось прежним. Андрей остановился – и призрак остановился. Андрей рванулся вперёд – но странный силуэт опять был начеку, и дистанция не уменьшилась.
Поняв, что приблизиться не удастся, Андрей изменил тактику. Он двинулся вперёд медленно, шёл, напрягая зрение, пытаясь получше рассмотреть призрак, а тот плавно плыл впереди. Не касался пола, плыл, колыхался в лунном свете, казался сотканным из дыма, казался сгустком дыма, принявшим форму человеческой фигуры по мановению хитрой руки иллюзиониста. Лунные лучи омывали его, не высветляя подробностей. Так они двигались некоторое время, разглядеть призрак толком не удавалось и Андрей начал терять терпение.
«Привидение? Ерунда какая…» – в сердцах пробормотал он и зажмурился, а когда открыл глаза – через мгновение, меньше секунды – перед ним никого не было. Силуэт исчез, растворился, сгинул. Дым развеялся.
Да, заработался… Так и возникают байки о привидениях старых замков – услужливое воображение всегда готово сотворить из мухи слона, динозавром представить лягушку. Длинные пустые коридоры этому очень способствуют. Равно как и избыток лунного света. Он вздохнул, на всякий случай внимательно огляделся и, наконец, вышел на парадную лестницу.
Николая он нашёл на обычном месте, в закутке возле выхода.
– Всего хорошего, Андрей Иванович, – произнёс тот, открывая дверь.
– Счастливо отдежурить, – сказал Андрей, – До свидания.
Он вышел на плац – широкий и безлюдный. Памятник Павлу I по другую сторону плаца, у самой дороги казался чёрной бесформенной глыбой. Ещё дальше, за спиной императора, шелестела шинами, урчала моторами автострада. Впрочем, судя по интенсивности звука, машин было немного, в это время суток дорожное движение обыкновенно затихает. Фары припозднившихся источали дальний свет, яркие полосы которого казались Андрею далёкими, как небесные зарницы или падшие звёздочки метеоритов.
Андрей пересёк плац по диагонали налево, спустился к Карпину пруду, где в царские времена разводили форель, прошёл по мостику над сонной недвижимой водой, мимо уток, дремлющих прямо на водной глади, и остановился, залюбовался рассекающей иссиня-чёрную поверхность Белого озера лунной дорожкой. Дорожка убегала в даль – незнаемую, заповедную.
Во всём этом – тишине, озёрной неподвижности, безлюдии, темноте и яркой светящейся тропинке, летящей к неведомому пределу (а может, за все пределы, неведомые и ведомые) было что-то до боли, до слёз трогательное, что-то загадочное и волнующее. Андрей поймал себя на мысли, что это, видимо, и есть настоящее волшебство, подлинная мистика – колебание душевной струны, а вовсе не привидения, которыми пугают детей и даже взрослых, о которых вещают с телеэкранов, как о достоверном научном факте сомнительного вида личности…
Из чувственного рождается сверхчувственное точно также, как в процессе эволюции из неживой субстанции образовалась живая.
Это – подлинно мистическое чувство сродни тому, что возникает в душе, когда слышишь красивую мелодию, пускай грустную, пусть простую, немудрёную.
По левую руку остался остров Любви с недавно отреставрированным павильоном Венеры. Андрей миновал кирпичные столбы верфи, и шёл под сенью деревьев – вечер плыл над ним, вокруг него, спокоен и кроток. Молодые парень и девушка стояли возле Адмиралтейских ворот, неистово целовались, закрыв глаза в сладком упоении.
Счастливые, подумал Андрей без капли зависти. «Счастливые?» – повторил он вопросительно и прислушался, словно ожидая услышать ответ.
Действительно, счастье – любовь, или просто чувственное влечение? И, если начистоту, есть ли разница между этими двумя видами счастья?
Всего полчаса назад он пребывал в похожем состоянии – упоённый работой, он словно как эти двое отдался своей страсти «закрыв глаза». Но стоило внешнему поколебать внутреннее упоение мысли, нарушить ритм работы, как равновесие рухнуло и мыслительный процесс пошёл вразнобой.
А может, следовало раньше нарушить этот ритм? Коль скоро на исходе рабочего дня встречаешь привидение, более того – гонишься за ним вприпрыжку, кто даст гарантию, что назавтра тебя не настигнет белая горячка.
«Близнецы-братья – алкоголик да трудоголик…» Но в глубине души Андрей не принимал такой аналогии. Да и трудоголиком себя не считал – просто в силу ряда причин работу над диссертацией следовало форсировать, по максимуму использовать эти последние несколько летних дней – не потому, что летних, а потому, что каникулярных.
Андрей вышел на проспект 25 Октября на углу Соборной, многолюдной, как и обычно летними вечерами, и пошёл вдоль проспекта в направлении улицы Гагарина, где он, собственно, и обитает. Не доходя до кирхи, свернул направо, прошёл дворами, срезая путь. Окна домов ярко горели, казалось, по тёмным стенам развешаны гроздья светящихся прямоугольничков. Из глубины двора, из-за сиреневых кустов, разросшихся неимоверно, донёсся девичий смех, которому вторило мелодичное гитарное бренчание.
Всё вокруг было знакомо, привычно, обыденно. И насколько нелепой на этом фоне кажется сама мысль о возможности встречи с привидением, призраком, тенью отца Гамлета, статуей Командора. Даже летающая тарелка выглядела бы наверно правдоподобнее. Он вошёл в подъезд, нащупал в кармане джинсов ключи. Призрак, хм… призрак…
Бабушка ещё не спала, просто лежала на диване в своей комнате, укутавшись шерстяным пледом.
– Тебе что, холодно? – спросил Андрей. И на улице, и в квартире было тепло.
– Андрюша, я старая уже…
– Да ну, брось, бабушка!
В детстве он удивлялся пенсионерам, в погожие летние дни сидевшим на лавочках около подъездов в пальто, шапках, тёплых шалях. Его бабушке, слава богу, до такого ещё далеко несмотря на её 74 года.
– Давай померим давление, – предложил он.
– Не надо, я уже лекарство приняла, всё нормально.
– Точно нормально? А то гляди у меня, бабуля! – Андрей шутливо погрозил бабушке пальцем.
– Вот-вот… В детстве я с тобой нянчилась, пальчиком тебе грозила, теперь всё наоборот. Отольются кошке мышкины слёзки. – Она села на кровати, собираясь поправить подушку. Внук опередил её.
– Ложись-ложись. Спать будешь? Хочешь? – спросил он заботливо.
– Да, буду, Андрюша. Ты не беспокойся. Знаешь ведь, я себя в обиду не дам. Никому спуску не будет, ни одному человеку! – решительно сказала она.
– Знаю, конечно, знаю.
– Что, позвонил тебе друг Виктор, – ударение бабушка поставила на последний слог.
– Нет, увы, – Андрей развёл руками, как бы в растерянности и недоумении, – а тебе мои драгоценные маман и папа давно ли звонили? Сиречь, твои дочь и зять…
– Нет, представь себе. Недавно. Тебе привет, кстати, из далёкого Наукограда.
– Я по электронке отпишусь им завтра с утра. Очень надеюсь приветствовать их лично.
– Как продвигается эпохальный труд? Я гляжу, ты, не покладая рук, работаешь…
– Сегодня в архиве, завтра обрабатываю и набело пишу параграф номер три.
– Ты насчёт гимназии не надумал?
– Нет, куда мне ещё. – Он развёл руками. – Студентов не знаю, куда спихнуть, а тут ещё школяров брать?
– Там же факультатив… Нагрузки большой и захочешь – не наберёшь.
– Вот-вот. Мороки больше. – Андрей махнул рукой.
– Не хочешь идти в дизайнеры – так и будешь за гроши работать.
– В какие дизайнеры? – переспросил он
– Дизайн интерьеров, или что там…
– Ну, ба-а-абушка, – жалобно протянул он, – я искусствовед, а не дизайнер. А работу я свою люблю, и материальная сторона…
– …Для тебя на так важна, знаю-знаю… Да не заводись ты, я шучу, ну Андрюша! – бабушка взъерошила ему волосы. – Лучше скажи, когда ты доцентом станешь – сразу после защиты, или чуть погодя?
– Не знаю! Конечно, не сразу. Думаю, перспективы есть, но сколько времени займёт их воплощение…
– Ну и славненько! Перспективы – уже неплохо.
Этот полушутливый разговор был достаточно характерен для общения бабушки и внука. Андрей всегда отлично ладил с Елизаветой Петровной – и в детстве, когда его привозили в Гатчину на каникулы, и в студенчестве, когда жил на два дома – в общаге в Питере и здесь, и теперь, когда они жили вдвоём, никаких серьёзных конфликтов между ними не происходило. Такое, согласитесь, нечасто встретишь.
Родители Андрея, коренные ленинградцы, в конце 60-х уехали в Сибирь – развивать там науку; раньше их городок назывался просто «научный центр», теперь он именуется Наукоградом. В чём разница и есть ли она вообще, Андрей не знает – он уехал поступать в Питерскую Академию художеств задолго до появления этого диковинного статуса.
Поступил сразу, на искусствоведческий, и отучился, как положено, однако в аспирантуру не попал – призвали в армию. Но в науку после службы всё-таки вернулся, а теперь к тому же преподавал – вёл семинары в университете, с недавних пор читал спецкурс; наконец, получил заветный карт-бланш – начал писать диссертацию на тему, максимально доступную к практическому изучению в гатчинском дворце-музее.
Он и сам не знал, почему Большой Гатчинский дворец с юности привлекал его, и работать в его стенах было если не заветной его мечтой, то горячим желанием. Раньше не получалось. Но вот теперь сложилось.
Андрей поужинал, и сразу почувствовал, что глаза его слипаются, закрываются сами по себе. Казалось, наружу вышла вся подспудная усталость и дня минувшего, и всех предыдущих дней. Две недели в Коктебеле выходили боком, разумнее всего было бы этим летом отказаться от разъездов и сосредоточиться на работе, коль скоро тема буксует, а время поджимает. Но как отказаться от Коктебеля? Скажите, как?
Однако, едва его голова коснулась подушки, как сон улетучился: зудящая, знобящая мысль пришла на смену ему: что это всё-таки было? Игра лунного света, или первый звоночек перед сеансом «белочки»? Просто галлюцинация? Но потом Андрей сказал себе, что сколь ни ломай он сейчас голову, всё равно не скажешь наверняка, и вообще – утро вечера мудренее.
Опять луна. И снова чертовщина
Мобильник заверещал, завибрировал. «И кому это неймется?» – чертыхнулся Андрей, отвлекаясь от бумаг. Комбинация цифр, высветившихся на экранчике, ничего ему не говорила.
– Алло… Слушаю! – раздражённо произнёс он.
– Привет, Андреас! – отозвались на том конце, этого короткого приветствия Андрею оказалось достаточно, чтобы узнать звонящего.
– Виктор! – сказал он в трубку. – Ну, привет-привет! А я смотрю, что это за номер такой высветился – мне незнаком, телефону моему тоже неведом.
– Мой это номер, мой. Чей ещё?
– У тебя другой номер! Был, по крайней мере. Думаешь, я тебя перепутаю с кем-нибудь?
– Был. Да телефон я потерял, и сим-карта, наверное, тоже потерялась.
– И как тебя угораздило? Ведь не в первый раз уже! Это входит в привычку? Становится традицией? Фирменный знак фон-барона Ниссена – разбрасывать телефонные трубки… сеятель ты наш!
– Хорош глумиться. Думаешь, я от хорошей жизни пытал Елизавету Петровну насчёт твоего номера?
– Пытал? Ах ты…
– А она тебе не поведала? – ахнул Витя, – ну, что я забегал.
– Что забегал – передала, и что номер продиктовала, а ты его аккуратно записал. Вот о пытках умолчала, врать не буду.
– Да, старик, я твой номер знаю, и ты мой запиши. Ну, если высветился.
– Контора пишет. Что там у тебя?
– Ну, главную новость ты знаешь, а вторая новость – Ленка улетела-таки в Канаду, родных-близких навестить. Вернётся не раньше октября.
– А сегодня у нас… август.
– Пятница сегодня! И рабочая неделя, можно сказать…
– У кого как, приятель. Я вот аки пчела…
– Принялся, засучив рукава за диссер о Гатчинском дворце? Всерьёз взялся?
– О дворце? В нулевом приближении угадал… – поморщился Андрей
– Куда мне, старик! Я ж технарь, и в искусствознании ровно ничегошеньки не смыслю. Зато в других вещах разбираюсь хорошо. Мы ж давненько не пересекались, а?
– Ясно. Ленка улетела, тебе скучно и ты ищешь компанию… – констатировал Андрей.
– Предлагаю устроить мальчишник!
– Где, у тебя?
– Ну. А где ещё? Если у тебя, то боюсь, мы потесним Елизавету Петровну.
– Потесним, оттесним и вытесним, – усмехнулся Андрей.
– Придёшь сегодня? Договорились? – голос Вити сделался почти умоляющим.
Возникла пауза. Андрей подумал, что они с Витей действительно давненько не виделись; он, имея полное право рассердиться на приятеля (позвонившего в самый неподходящий момент), вовсе не сердился. Он был рад приглашению Виктора, и поспешил принять его, хоть и с оговоркой.
– Договорились. Только боюсь, что сегодня я освобожусь поздно. Дел непочатый край, сроки горят, работа горит.
– Ерунда, Андреас! Как закончишь, сразу ко мне! Увидишь кое-что интересное. Завтра суббота, режим дня летит ко всем чертям.
– В таком разе, до вечера!
С утра небо над Гатчиной затянули тучи, к обеду пролился неслабый дождь, что называется, хляби небесные разверзлись, шлюзы горние распахнулись. Эта катавасия продолжалась с перерывами до шести, однако затем, паче чаяния, дождь прекратился совсем. Подул южный ветер, унося тучи дальше на север. Стрелка барометра сдвинулась на «ясно», а скоро небо и вправду стало проясняться.
Однако метеорологические флуктуации прошли мимо внимания Андрея – весь день он провёл в музее – работал с раннего утра, структурируя накопленный материал, выискивая интересные нюансы, проводя исторические параллели. Он варьировал историю архитектуры и так, и эдак, не чураясь сослагательных наклонений. Любопытство вызывали нереализованные планы перестройки дворца, не просто проекты – Большие Гатчинские дворцы, существовавшие в фантазиях зодчих и воплощённые на бумаге, в частности, тот, что стал прообразом Михайловского замка. По-настоящему же Андрея интересовало «родство», сходство дворцовых интерьеров Гатчины с интерьерами других замков и резиденций российских императоров, монарших особ Европы, а также стилистическое родословие в работах Бренны и Захарова. Как известно, Андреян Захаров сменил «на боевом посту» Винченцо Бренну, в силу занятости последнего другим проектом, и первая крупная перестройка была закончена под его руководством.
Андрей как специалист, конечно, давно знал, что сведений об интерьерах Большого Гатчинского дворца эпохи графа Орлова не сохранилось, но теперь ему пришлось горько сетовать на безалаберность архивариусов, утерявших описи графского имущества. Для полноты картины, наблюдаемой в динамике, чрезвычайно важно знать, с чего всё начиналось, что служило отправной точкой всей последующей эволюции, от какой печки плясали дизайнеры «галантного века». Между тем, принципы работы Бренны, умевшего изысканно соединить классицизм и барокко, оставались неизменными, в Павловске он «правил» Камерона, утяжеляя его утончённые интерьеры своими обильными орнаментами, в Михайловском замке каждому залу придал индивидуальность, выстроив оформление в линейку – от античности до ренессанса; Андрей видел Бренну в роли «локомотива» эволюции в эстетике: от стилистических шор – к свободе романтического историзма, соединению, чуждому вульгарной эклектике.
Он чуть не крикнул «Эврика!» – наконец-то появился потенциал для обобщений, выходящих за рамки предметной области, не искусствоведение, но искусство в целом! Жизнь в целом. Бытие. Это – венец, без которого ценность диссертации равна либо ценности авторской оригинальной гипотезы, либо – ценности оригинальной компиляции фактов и гипотез, найденных другими…
Но, по закону подлости, стоит вам углубиться в умственную работу, отъединившись от внешнего мира – как что-нибудь (или кто-нибудь) непременно вторгнется и помешает, отвлечёт. Так и сейчас – дверь с грохотом распахнулась и на пороге возникла Ольга Олеговна, коллега Андрея, стол которой стоял в этом же помещении. Рабочее место её с утра пустовало, но теперь она буквально ввалилась в комнату, тяжело и прерывисто дыша.
– Андрей… Иванович… – её голос выдавал крайнюю степени волнения, – мне сказала Наташа… Ну, смотрительница… моложавая такая… Наверняка вы её знаете, хотя бы в лицо… ужас!
– Ольга Олеговна, говорите толком, не томите. Что стряслось?
– В малиновой гостиной бегала крыса! Снизу откуда-то прибежала. Здоровенная! Представляете?
– Крысу представляю, и что?
Бесстрастный тон Андрея несколько охладил волнение Ольги Олеговны. Она даже чуточку смутилась. На щеках её выступили пунцовые пятна.
– Андрей Иванович… Вы извините, конечно, это глупо, – произнесла она уже другим тоном, – но отнеситесь со снисхождением к моей женской слабости; дело в том, что я ужасно боюсь мышей. Стоит мне лишь представить, что мышь…
– Понимаю, – кивнул Андрей. – Знавал я такую девушку… Но ничего, успокойтесь. Возможно, Наташа, будучи в курсе вашей маленькой слабости, зачем-то решила воспользоваться ею в целях… говоря по-простому напугать.
Ольга Олеговна задумалась.
– А ведь, скорее всего, так и есть… Ничего, я уже в порядке. Надо же, хотела Борису Львовичу на поклон идти…
– Зачем? – не понял Андрей.
– Насчёт кошки. А лучше нескольких. Как в Эрмитаже.
Теперь, когда инцидент был исчерпан, Андрей снова мог вернуться к своим размышлениям. Ольга Олеговна сразу растворилась в непроницаемом пространстве комнаты.
Он продолжил работу, поминутно делая пространные пометки то в черновом тексте диссертации, то в блокнотике. Кажется, Карамзин писал: «История движется, развивается, и последующее развитие есть результат предыдущего, но век нынешний отличается от века минувшего, и никогда век минувший в точности не повторится в дальнейшем». Вот квинтэссенция. Остов. Остаётся нарастить мясо.
Гатчинский дворец – двуликий Янус – два в одном – европейский средневековый замок и русская усадьба. Двуглавый орёл, одна голова на запад, другая на восток. Дуализм русского поля экспериментов. И здесь же – Бренна соединяет стили, сплавляет родственные субстанции, а по другую сторону современной автострады, надвое рассекающей дворцово-парковый ансамбль, прячется Приоратский дворец – почти игрушечный на фоне Большого, миниатюра с башенками. Готика. Пускай даже псевдо-…
Быть первопроходцем – это дорогого стоит. Может, оценят. Но своевременно оценят – едва ли.
Андрей не на шутку увлёкся, стремясь раскрутить себя, как мыслящее веретено, вытянуть нить до упора, до конца и оплести ею своё исследование. Он чувствовал прилив сил, по его венам и артериям, казалось, не кровь струится, а чистая энергия. Он словно бы глотнул эликсира творчества, и, разогнавшись, опять забыл обо всём на свете. За окном темнело, а он всё писал тезисы, не умея оторваться даже для того, чтобы включить свет в кабинете. Только когда смерклось настолько, что писать стало невозможно, он встал из-за стола и щёлкнул, наконец, выключателем. Прошёлся, разминая затёкшие члены, сделал несколько приседаний и вернулся к работе. Но то ли необходимость прерваться сбила ритм, то ли дело было в искусственном освещении, только теперь Андрей не мог поймать прежний кураж. Работа пошла чуть медленнее, но тем не менее, он шёл дальше – романтический историзм это не только интерьеры Бренны, это ещё и пушкинские «Маленькие трагедии». Хотя «Маленькие трагедии» – лишь этап большого пути, вектор, стрела, летящая в горизонт – к историзму реалистическому, к «Борису Годунову». Так же и сплетение/комбинирование стилей в российской архитектуре стало предтечей Большого стиля XX века, заложило фундамент для проекта советского модерна. В этом месте Андрей сказал себе «стоп», почувствовав себя командиром, идущим в атаку впереди батальона и в боевом угаре чересчур оторвавшимся от основной цепи, и не понятно уже – то ли он впереди, то ли солдаты залегли, а он идёт в атаку один.
Ольга Олеговна, разумеется, давно ушла. Он попрощался с ней словно на автомате, а может, и не попрощался даже. Нет, вроде бы сказал «До свидания».
Андрей посмотрел на часы и хмыкнул. Десять минут одиннадцатого. Надо же, – подумал, – увлёкшись работой, напрочь теряешь чувство времени, и это не случайность, а закономерность. Одновременно вспомнил о Викторе и об их уговоре. А ведь он сидит там, ждёт меня! Успокаивало, что вариант позднего визита они обговорили заранее. А вот бабушке стоит позвонить, – решил он.
На сей раз бабушкин голос в трубке звучал беспечно, даже легкомысленно. Казалось, она удивилась его звонку:
– Андрюша, у меня всё нормально, не волнуйся…
– У меня тоже, в общем.
– И ты звонишь мне это сообщить. Замечательно. Молодец.
– Я во дворце, собираюсь к Виктору, сейчас выхожу.
– Позвонил тебе Витя?
– Да, трое суток дозванивался, наконец, удача ему улыбнулась
– Рада за него. И за тебя.
– Ты скрыла от меня факт применения пыток!
– Что-о-о-о? Похоже ты там маркиза де Сада читаешь вместо разбора авгиевых интерьеров…
– Причём тут я? Это Витя пытками вырвал у тебя мой номер, ты не выдержала мучений и раскололась. Сдала меня с потрохами.
– Признался, значит, подлец!
– Признался, – хмыкнул Андрей.
– Повинился хоть?
– Как бы не так! Наоборот, его переполняет гордость за содеянное.
– Вдвойне подлец. Ладно, внучек. Ты парнишка взрослый, сам разберёшься, когда и что тебе делать. Я иду спать, не вздумай звонить. Ключи у тебя есть.
– Есть, – покорно согласился внучек.
– Ну, пока. Привет маркизу.
– Угу.
Андрей покачал головой. Бабушке, несмотря на её почтенные годы, склероз явно не грозит. Она ещё и злопамятна – не упустила случая припомнить ему давнишнюю историю, когда, приехав из Питера на последней электричке после весёлой богемной вечеринки (он и сам подзабыл, в честь чего и кем устроенной), он не смог отыскать ключ, принялся звонить в дверь и разбудил её, а сам клялся-божился, дескать, жди меня завтра. Шанс осуществить обещанное «завтра», сиречь провести ночь в компании Люды, архитектора из дирекции заказчика – девушки симпатичной и на его тогдашний вкус гиперсексуальной, имелся (по крайней мере, Андрей так думал), но Люда, прежде строившая ему глазки и расточавшая авансы, в этот раз жестоко надсмеялась над Андреем, демонстративно удалившись на «Ауди» Кирилла Кроткова, коротко стриженного мудака с тюремным юмором, золотыми зубами во рту, и строительно-ремонтной фирмёшкой в собственности.
В самом этом факте ничего страшного не было, обломы у всех случаются, да и о высоких чувствах в той истории речь не шла, но история вышла некрасивая. Вдоволь наобжимавшись с этим отморозком во время «медляка», прежде, чем пересесть за его столик, уже изрядно подвыпившая Люда с предельной откровенностью дала Андрею понять, что он всего лишь «ассистентинтишка с занюханной кафедры», а потому для неё – тьфу, пустое место! – и что его социальный статус не даёт ему права даже смотреть в её сторону, не то там…
Андрей в ту пору был молод, горяч и донельзя самолюбив. Ему пришлось задействовать всю свою силу воли, чтобы не устроить этой Люде блондинский холокост, а её золотозубому спутнику – пару-тройку открытых и/или закрытых переломов. Он ничего не ответил, промолчал; сидел, стиснув зубы, бледный, прямой. Молча смотрел на них – танцующих, выпивающих, опять танцующих, взглядом проводил, когда выходили в обнимку. В окно увидел, как они лезут на заднее сидение. «Ауди» оказалась с водителем, опытным и трезвым.
Нервы были на пределе, вот и не смог найти ключ ни в одном из четырёх карманов. А, может, просто забыл, что такое ключ – умственное затмение, случается с каждым.
Сколько лет прошло! А бабуля не забывает и при случае не преминет подколоть.
Андрей забрал свои записи, запер кабинет, вышел в галерею. Облака давно рассеялись, освободив небесное поле. Луна сияла, и Андрея настигло смутное ощущение дежавю. Да-да, это уже было – третьего дня всё происходило точно так же, он шёл по этому же коридору, сквозь эту же анфиладу комнат, и в каждом окне властвовала она – Селена, владычица приливов и отливов. Андрей приблизился к окну и мысленно принял в себя это свечение, млечный поток, сожалея, что не может так же полнокровно любоваться сиянием луны, как любуются японцы. Три дня назад её диск походил на румяный блин с откусанным краешком, теперь же румяная, радостная, луна сияла, улыбаясь от гордости: сегодня она обрела правильную форму – форму круга.
Он почувствовал, как луна завораживает его, тянет вверх, к себе, – нет, сама опускается ближе. Сердцебиение ускорилось, рот заполнился слюной, и он судорожно сглотнул, отошёл от окна и двинулся дальше по галерее, повторяя собственный путь трёхдневной давности, и только лунный свет падал наискосок, манил мерцанием, иссиня-млечною тайной своей, выхватывая из темноты детали, мелочи, нюансы.
Так и я, неожиданно подумалось Андрею, тыкаю лучом своего фонарика туда-сюда-туда, судорожно конспектирую, что удаётся подглядеть, а потом сведу все ошмётки воедино и пойду сдаваться учёному совету.
Внезапно сердце его ёкнуло – болезненно и тревожно, на полсекунды опередив рассудок, мозгу с его нейронной электрикой всегда требуется отсрочка. Андрей споткнулся на ровном месте (Боже мой! Обо что я споткнулся? Может, поскользнулся?) и чуть было не растянулся на скрипучем паркете. С трудом удержав равновесие, он пару секунд ошалело смотрел прямо перед собой, где, не касаясь пола, парил человек, его фигура колыхалась в сплетении светотени, точно изукрашенный воздушный шар. Человек казался невесомым, по крайней мере – легче воздуха. Андрей осторожно, как на ходулях, шагнул к нему раз-другой-третий, но «человек-воздушный шар» неторопливо, плавно отодвинулся на те же три шага. Воспоминание о тёмном, безликом, расплывчатом силуэте, привидевшемся ему три дня назад в этой самой галерее, всплыло в мозгу Андрея, и дежавю стало полным. Но как луна за эти дни достигла идеала формы, так и Нечто, плывущее по галерее, претерпело с прошлого раза явные изменения. Теперь перед Андреем, несомненно, стоял (висел!) мужчина, одетый в странный костюм, напоминающий старинный камзол. Камзол был красного цвета, через плечо призрака была переброшена широкая голубая лента. На голове – старинный гладкий парик с косицей на затылке. «Человек-воздушный шар» был повёрнут к Андрею спиной. Убедившись ранее в невозможности приблизиться к нему, Андрей теперь попытался заговорить:
– Слушайте… Постойте… Кто вы и чего хотите?
Призрак не реагировал. Тогда Андрей медленно зашагал в его сторону, призрак тут же плавно тронулся с места и пошёл-поплыл ровно с тою же скоростью, что и его преследователь. Андрей не сводил с него напряженного взгляда, твёрдо решив проследить, куда двинется привидение, когда они оба достигнут парадной лестницы – либо оно попытается избежать этого момента. Он ещё раз окликнул его:
– Постойте! Кто или что вы такое? Отзовитесь… Не хотите? Что вам от меня нужно?
Молчание. И Андрей решил пойти ва-банк.
– Послушайте, дайте мне какой-нибудь знак! Я не понимаю, чего вы хотите. Вам требуется помощь? Но – какая?.. – Призрак не отвечал и не оборачивался. – Если вы плод моего воображения… – продолжал Андрей, – значит, я капитально схожу с ума. Вернее, уже сошёл…
Тут он вдруг осёкся, упершись взглядом в пустоту. В галерее кроме него никого не было. Призрак, будь то человек или демон, просто растаял в воздухе, стоило Андрею на секунду ослабить внимание; растаял вместе со своим красным камзолом, гладким напудренным париком и голубой лентой через плечо.
Андрей огляделся. Вокруг было пусто. Он подошёл к тому месту, где за миг до исчезновения находилось нечто. И – странное дело – в тот же самый миг вдруг понял: третьего дня оно исчезло, как сквозь землю провалившись, ровно в этой же точке пространства! Ошибки быть не могло. Всё произошло по той же схеме, что и в первый раз.
