Kitobni o'qish: «Иллюзорный смысл»

Глава I. (Пролог)

“Я забыл. Я всё забыл. Забыл, каково жить в радости. Моя душа уже давно не чувствует ни печали, ни горя, ни приторной сладости роскошной жизни. Вся суть бытия отныне сводится к простому и животному стремлению наполнить желудок, выспаться и получить дозу дофамина от просмотра абсолютно бессмысленной ленты новостей, наполняющей мои социальные сети. Но так было не всегда. Когда-то я был живым”.

Такие мысли очень часто посещали голову Терновцева. Он хоть и страдал от своего нынешнего образа жизни, но от таких дум бежал, как чёрт от крапления святой водой. Привычную обстановку менять уже совсем не хотелось. Ведь это так неудобно… Ведь нужно всё-таки напрячь ум, подумать, а после принять невозможное решение: без чьей-либо дрессировки очистить свой заржавевший и покрытый коростой стиль мышления.

Стоит отметить, что Терновцев не всегда был настолько флегматичным по отношению к своей судьбе. Раньше…Несколько лет…или…возможно..десятилетий назад он был вполне жизнеспособной личностью. Хотел любить – и любил, хотел творить – и творил, хотел жить – и жил. Но всё это продолжалось ровно до тех пор, пока у него была определённая цель.

“Надоела мне моя работа. Не хочу работать. Хочу отдохнуть. Снова придётся будильник на шесть утра ставить. Достали эти люди. Мне бы место поменять, да не хочу начальника обижать. Вдруг он расстроиться, а вдруг я приму неправильное решение и уже не найду похожую должность?

Боже мой, как же не хочется париться. Вся жизнь – тлен. Мир – это театр, а мы в нём актёры.” – Размышлял Терновцев. Мыслитель и философ из него был, что называется, мама не горюй. Возможно даже на уровне Сократа… Хотя нет, судя по окружающему его хаосу – ближе к Диогену. Под словом “Хаос’’ подразумевается не только беспорядок в его экзистенциальной сфере, но и по-святотатски захламлённая квартира, в которой не убирались где-то с самой февральской революции. Слой пыли на стенах уже напоминал древнеегипетские барельефы и на местах даже прослеживались сюжеты картин Пикассо. Всё это вполне устраивало Терновцева. Конечно, он, не обладая художественным видением, в этих грязевых узорах совсем не мог разглядеть произведения искусства, но все вышеупомянутые разводы были для него уже настолько родны, что в переносном, а может быть и в прямом смысле, срослись с его плотью.

“Метро-дом, живу трудом. Работа-работа уйди на Федота. Только не ко мне, я несчастен… День и ночь – сутки прочь. Так и живём. Ну а что в этом такого? Так все живут, батюшка. И я так же живу. В этом ничего плохого нет. Во всём, на самом деле, виноваты современные технологии. Вот родился бы я лет эдак сто назад, а лучше двести, когда ещё Максвелл и Эдисон со своими лампочками и электричеством не существовали. Тогда бы точно стал бы великим поэтом или писателем. А сейчас это бессмысленно. Я такой же как и все, и все такие же, как и я.’’ – апатично рассуждал он. Терновцеву, в прошлом, уж очень хотелось совершить некий подвиг. Что-то, что навсегда вырубило бы его имя на избитом теле истории человечества. Впрочем, одного лишь желания никогда не бывает достаточно. Всё-таки необходимо было действовать. Терновцев это понимал, и потому покатился по пути наименьшего сопротивления. Оставил всё на самотёк.

«Авось и подвернется однажды случай, окажусь в нужное время, в нужном месте, с нужными людьми. Там я и покажу свои таланты, а самому бесполезно куда-либо пробиваться. Никому мои мысли и идеи неинтересны…

Где-то миру показаться? Ну нет… Глупость же. Это всем очевидно».

– с этого и начиналось разрушение личности Терновцева. Ему уже тогда, пока он еще оставался живым, казалось, что людьми придумано вообще всё, что только можно.

«Стать музыкантом? Так уже есть Бетховен и Шопен… Художником? Уже был живописец-маринист Айвазовский, или тот же Васнецов. А может быть…поэтом? Ах, определенно бесполезно: Пушкин уже рождён, другого похожего Россия не увидит.

Боже мой…для чего мне это всё нужно?

Куда тут быть производителем в мире, объективно отметить, полностью завершенном». – думал он.

В настоящее время в мире распространяется новая болезнь. Чума, наравне с эпидемией черной смерти. Чума, превращающая человека в потребителя. Ex Homo Sapiens ad Homo Dolor. Паразит, не щадящий мозг своего хозяина, а непременно уничтожающий его. Этим самым заболел и Терновцев. А если, пока он еще был в силах вылечиться, Терновцев начинал какое-либо дело, то тут же его бросал, по причине потери интереса к новой деятельности. Ведь, как Вы уже сами поняли, Терновцев и представить не мог, что и сам может стать творцом.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Терновцев, по привычке всегда державший мобильник в правой руке, моментально, но с подсознательной неохотой ответил. Звонил его лучший друг. Когда-то они вместе очень часто любили отдыхать, делиться своими мыслями и ездить по стране, с юношеским любопытством исследуя её.

– Женя: Здарова, брат! Мы тут с Таней собираемся съездить в Карелию ближе к праздникам. Очень хотелось бы взять и тебя, брат. Ты как сам? Поедешь?

– Т: Здарова, Жень… Не знаю, брат. У меня могут быть дела».

На том два друга и порешили. Разговор их был совсем недолгим.

Задав еще несколько повсеместно используемых вопросов, и дав на них не менее популярные ответы, Терновцев с облегчением положил трубку.

Конечно же, никаких дел у Терновцева не было и быть не могло. Он жил по принципу: хочу того, не знаю чего. Ему очень хотелось быть хорошим другом, но делать хоть что-то ради сохранения дружеских отношений он страшно боялся.

Тем не менее дни Терновцева всё так же продолжались. Каждый день, как день сурка. Сутки за сутками, ночь за ночью, неделя за неделей. Встать утром, разогреть загодя приготовленную пищу, после почистить зубы идеально автоматизированными движениями, а затем поехать на работу. Потом вернуться домой. Вот и всё. Цикл замкнут. И это так легко, не нужно утруждать разум сложной новообразующейся информацией.

Так и подошло время к праздникам. Дел неотложных у Терновцева не появилось. И друг больше не звонил.

«Да и плевать» – подумал Терновцев. «Женя всё лучше меня понимает. Что на эту Карелию смотреть? По комарам что ли соскучились?

Хотя, может мне стоит перезвонить? Ну нет… не надо. Не буду отвлекать человека. Они с Таней уж, наверное, собираются в дорогу и дела им до меня нет».

Терновцев не перезвонил Жене. И Женя больше не объявлялся. Это угнетало Терновцева, но он со временем научился почти профессионально страдать, отчего создавалось впечатление, что у него отмерла часть души, отвечающая за восприятие мира.

Глава II. (Кома)

Человек, потерявший смысл существовать, неминуемо опускается в тягучую пучину уныния. Потерять цель – всё равно, что зайти в непроходимое болото, с каждым шагом затягивающее тело в свою утробу. Человек, самостоятельно отринувший от своей природной воли к жизни, постепенно угасает. Конечно, очень часто именно так и происходит.

Всё же, стоит усвоить, что даже из самой ужасной трясины можно выбраться. Утопающий, не смирившийся со своей участью, будет цепляться за любой выступ, любую палочку, или, если повезет, за цепкие ладони подоспевшего на помощь. Таким образом спасаться будет любой: и сильный духом, и слабый. Лишь безумец останется на месте, не предпринимая попыток сопротивляться настолько страшной кончине.

И вот, в один из привычных циклических дней, Терновцев, вернувшись поздно вечером в родную квартиру, беспрецедентно решил проверить пустой холодильник. В тот день он совсем не ощущал этой неприятной вечерней усталости, знакомой всем отрабатывающим сверхурочные. Совершенно внезапно ему захотелось прогуляться до ближайшего магазина, располагающегося через дорогу от его жилищного комплекса. Погрузившись в свои мысли, Терновцев открыл парадную дверь и неспешным шагом засеменил к пешеходному переходу. Светофор горел кроваво-красным цветом, безмолвно запрещая переходить дорогу. Терновцев его и не заметил. Оставаясь бесконечно погруженным в свои бессмысленные раздумья, он ступил на проезжую часть. Внезапный визг тормозов и стремительно приближающийся свет фар вывели его из состояния прострации, но совсем не оставили времени на спасательный манёвр. Терновцев пробил лобовое стекло, боком влетев в салон. На капоте остались лишь его безжизненно обвисшие ноги.

Одиннадцать минут и бордово-голубые огни тут как тут. Оперативно погрузив Терновцева в реанимационный автомобиль, команда врачей моментально устремилась в сторону ближайшей больницы. Фибрилляция желудочков. Разряд раз. Затем второй. Остановка сердца. СЛР в течение восьми минут. Сердечный ритм восстановился.

«Тяжёлый пациент. Срочно в реанимацию». – по приезде констатировал врач.

Сутки в реанимации, вторые. На третьи Терновцева перевели в палату интенсивной терапии. Врач, приставленный к нему, с уверенностью постановил: «Овощ. Мозг мёртв».

Терновцев действительно выглядел, словно овощ. Хотя нет. Будто сухофрукт.

Он перенес тяжелейшую черепно-мозговую травму и кислородное голодание мозга. После такого, как правило, долго не живут. Несмотря на это, Терновцев пошёл на поправку, стремительно восстанавливаясь после перенесенных увечий.

Врачи отметили феноменальную выносливость его организма.

Между тем, оставаясь в коматозном состоянии, Терновцев продолжал видеть и слышать. Жизнь предстала пред ним в форме своеобразного кинофильма: Сначала ясли. Горечь от прощания с мамой, перед входом в детский сад… Затем загородный дом. Дача. Там же и предательство со стороны детского друга. Первое предательство, которое Терновцев пережил. Любимая тётя, всегда приезжающая с гостинцами. Семейные посиделки: бабушка, дед, отец, мать и брат. Тёплый и такой родной круг семьи. После этого Терновцев узрел годы своей юношеской жизни. Первая любовь…Майя Зауральская. Девочка столь же причудливая, сколько и её имя. Первый поцелуй, и всё с той же. Это милое и такое счастливое лицо. Этот медовый вкус её губ, накрашенных на скорую руку дорогой помадой. Сладкий аромат ванили и корицы от её красных волос. Вечерняя прогулка, рука в руке, интересные и очень нежные разговоры.