Kitobni o'qish: «Внебрачный сын»

Глава 1

Оля

Я никогда не представляла нашу встречу. Мы физически не могли случайно пересечься или столкнуться в одном из магазинов торгового центра. Даже с учетом того, что последний месяц я провела в своем родном городе, это казалось невозможным.

Но Новый год закончился сломанным носом и встречей с бывшим. Он оказался тем самым «лучшим хирургом-пластиком», которого вызвонили через полчаса после боя курантов.

Пока Измайлов, весь такой красивый и сосредоточенный, берет в руки мой лист поступления, я вдруг вспоминаю, как моя подруга однажды сказала:

«Мечтаю выйти из дорогого автомобиля и увидеть бывшего с веником в руках. Я пройду мимо, взглянув на него, как на пыль под ногами, а он… он с тоской посмотрит мне вслед».

Ни о какой тоске во взгляде Измайлова речи не идет. Хотя я вру. Где-то в глубине его взгляда она все же присутствует. Да и как не тосковать по новогоднему торжеству, от которого его бесцеремонно оторвали, чтобы осмотреть и зашить нос бывшей?

Прямо сейчас мне, словно маленькой девочке, хочется спрыгнуть с кушетки и, заверив доктора, что все в порядке, упорхнуть из кабинета. Ну или провалиться сквозь землю.

Самое ужасное, что всё то, что мне когда-то описывала подруга, могло стать реальностью. У меня есть дорогая машина, а Макар вполне мог быть на месте дворника. Шесть лет назад, когда мы с ним виделись в последний раз, у него за душой не было ни гроша.

И вот мы в одном кабинете. Я не могу посмотреть на него, как на пыль под ногами, потому что от его рук теперь зависит моя красота. Вместе с переломом у меня рассечение тканей, которое он должен зашить так, чтобы не осталось и следа. Приходится смотреть с уважением и надеждой. И с завистью, конечно, потому что Измайлов выглядит безупречно.

Для пластического хирурга внешний вид – основа успеха. Никто не доверит свою красоту человеку, который выглядит, как фото «до».

– Здравствуй, Оля.

Конечно, он узнал. Не по внешности, разумеется, по фамилии в листе поступления. Выгляжу я сейчас наверняка не очень. В зеркало посмотреть времени не было: боль, шок, звонок в скорую и срочная госпитализация, снимки. Я даже, дожидаясь врача в кабинете, не подумала о зеркале. Что там смотреть, если мой нос мельтешит перед глазами?

– Здравствуй, Макар.

Мы шесть лет не виделись, а он почти не изменился. Повзрослел, стал шире в плечах и возмужал. Не постарел ни на день, выглядит, будто сошел с обложки журнала. Возможно, конечно, пластика, но я же вижу, что нет. Черты лица остались прежними: тот же прямой нос с острым кончиком, те же глубоко посаженные глаза, густые брови, очерченные скулы и цепкий взгляд. Он и тогда-то был красивым настолько, что девушки за ним толпами бегали. А я утопала в тщеславии, видите, мол, выбрал меня, а не вас.

– Я задам несколько вопросов, постарайся ответить честно, – переходит на строгий профессиональный тон.

– Хорошо.

– Головокружение, тошнота, дезориентация, спутанность сознания?

– Тошнота немного, но это скорее от выпитого шампанского.

– Затрудненность носового дыхания, потеря обоняния?

Я тут же тяну носом.

– Есть.

– Снимки уже сделали, в течение пятнадцати минут они будут готовы. По рентгену у тебя перелом носа, КТ делали, чтобы убедиться, что кости черепа в порядке.

– Так долго? – растерянно спрашиваю.

Последний раз мне делали снимки год назад, но тогда я ждала результатов какие-то минуты, а сейчас прошло уже больше получаса.

– Новый год, – пожимает плечами Макар. – Даже ты вот нос умудрилась сломать, а не выглядишь искательницей приключений.

– Это случайность! – вспыхиваю. – Я на салюты выходила посмотреть и…

Замолкаю. Зачем я вообще рассказываю? Какая разница, как я получила перелом? Его дело – заштопать мой нос и лоб так, чтобы я не смотрела на себя с отвращением. Жена брата Стаса заверила, что знает лучшего хирурга и постарается уговорить его приехать. Конечно, я не стала отказываться. Это ведь мое лицо.

– Не расскажешь? У нас пятнадцать минут до снимков. Можем заполнить паузу разговором.

– С чего бы такое желание со мной поговорить?

– Сочувствие? – он пожимает плечами. – Я привык, что пациенты любят разговаривать, рассказывать что-то из своей жизни, например.

– Я не люблю.

– Можешь молчать.

– Что будет, если кости черепа не сломаны?

Измайлов едва заметно улыбается. Я обещала молчать, но продержалась не больше минуты. Я соврала. Я как раз из тех пациентов, которые любят разговаривать, но по большей части задавать вопросы о том, каким будет лечение, что ожидать от болезни и так далее.

– Операция. Вызову анестезиолога, сделаем наркоз. Пару дней побудешь под наблюдением и пойдешь домой. Придется еще походить на вправление носа, но это уже не ко мне. К тому врачу, который диагностировал тебе перелом и отправил на КТ.

– Хорошо. А шрамы… они будут заметны?

– Я не бог, Оля. Конечно, ты заметишь, что шили, но в глаза это бросаться не будет. Спустя время следы от вмешательства станут совсем незаметны. Косметология в этом плане шагнула далеко вперед.

Замечу, что шили. На моем теле и так слишком много шрамов после предыдущих операций. Тогда рядом не было того самого лучшего хирурга-пластика, который зашил бы меня так, чтобы почти не осталось следа.

А еще мой полет домой снова откладывается. Я должна была улететь за две недели до Нового года. Прилетела я в начале декабря, чтобы повидаться с братом и его детьми, а еще успеть побывать на девичнике и свадьбе подруги, которая совсем недавно променяла беззаботную жизнь в Штатах на идентичную, но уже в родной стране.

Вылететь мне не дали из-за долга, который скопился по налогу на автомобиль. Машину я продала больше семи лет назад, а долг там какой-то заоблачный. И ведь доказать ничего не смогла. Никто не выпустит из страны человека, у которого есть долги перед государством. Пришлось разбираться, но так как на носу праздники, я так ничего и не смогла добиться, а ближе к Новому году и вовсе решила успокоиться. Пройдут праздники – всё решу. Домой я не спешу, в деньгах не стеснена, работа у меня в моем стареньком макбуке.

Все казалось простым до момента госпитализации, но и это, оказывается, не весь ужас. Хуже то, что я сижу перед Макаром Измайловым. Человеком, который шесть лет назад разбил мне сердце и оставил подарок в виде двух полосок на тесте. Теперь я воспитываю его сына, а он дарит красоту людям и понятия не имеет, что в мире есть еще один человек с таким же аквамариновым цветом глаз.

Глава 2

– Что там, Мариша? Когда снимки будут готовы?

Голос Макара звучит немного устало. Он придерживает телефон плечом, а сам рассматривает мой рентгеновский снимок. Откладывает его в сторону, опускает голову и проводит по векам и переносице пальцами.

– Хорошо, понял. Ждем.

– Еще нет? – осторожно уточняю.

– Нет.

– Ты уверен, что сможешь оперировать?

Спрашивать такое у бывшего, конечно, неприятно, но будь на его месте любой другой хирург, я спросила бы то же самое. В час ночи первого января трезвыми остаются только язвенники и закодированные. Даже от дежурного врача, который меня осматривал, несло перегаром.

– Намекаешь, что я пришел на работу пьяным? – с усмешкой спрашивает Измайлов.

– Праздник ведь, а ты…

– А я выпил полбутылки вискаря, взял трубку, хотя знал, что звонят с работы, сел за руль и примчался сюда, сбивая по пути мусорки, как кегли. Протрезвел буквально перед кабинетом и надеюсь, когда буду штопать твой нос, рука не дрогнет.

Он говорит совершенно спокойно и внимательно меня рассматривает слегка прищуренными глазами. Под его пристальным взглядом вдруг становится неловко, и я отвожу взгляд. О чем я только думала? Разве выпившего врача допустят к работе? Я начинаю себя успокаивать, но вспоминаю того доктора в приемной. Он ведь работает. И наверняка оказывает первую помощь пациентам. А от него пахнет.

Измайлов поднимается с кресла и идет к двери. Я хочу позвать его и извиниться, но прикусываю язык. С чего бы мне просить прощения? Мой вопрос – не более чем обычное беспокойство о своем здоровье.

Громкий стук захлопнувшейся двери заставляет меня вздрогнуть. Я остаюсь в кабинете одна. Интересно, операцию можно перенести на завтра или обязательно шить сегодня?

Я чувствую себя измотанной и уставшей. До встречи с Измайловым я гнала от себя мысли о том, что все случившееся как бы мягко намекает на то, что мне стоит поскорее уехать обратно. Встреча с Макаром заставила меня в этом убедиться. Таких совпадений просто не бывает: огромные долги, невозможность покинуть страну, подарок, который так и не доставили к оговоренному времени. Мне пришлось купить сыну совсем другую игрушку буквально за несколько часов до Нового года. И, словно вишенка на торте, мой рассеченный лоб и сломанный нос.

Измайлов возвращается минут через пять в компании низкорослой, немного полноватой девушки. Она несет большой снимок. Видимо, готово мое КТ.

– Кости черепа у тебя в порядке, – сообщает Макар. – Однако подождать все равно придется. Моему анестезиологу ехать с дачи. Это минимум час по нашим кучугурам. Болит сильно?

– Не болит.

– Макар Игнатьевич, может, под местной? – подает голос девушка в халате.

Я о ней и забыла совсем, засмотревшись на моего хирурга-пластика. Вот почему жизнь такая несправедливая штука? Почему именно я – брошенная жертва – сейчас должна выглядеть, как побитая собака? А он – бездушная скотина – так красив, что взгляд отвести невозможно.

– Исключено, – отметает ее предложение Макар, вызывая у меня выдох облегчения.

Я безумно боюсь боли, и стоит мне только представить, что шить будут без нормального наркоза, как хочется сбежать, так и не получив помощь.

– Ирина Юрьевна приедет не скоро, – пытается уговорить его девушка.

Она хмурится, будто не понимает причин его отказа. Когда Макар переводит на нее взгляд, медсестричка краснеет и отворачивается, кивая. Перечить больше не решается.

– Я буду через пару минут, обработай пока раны, чтобы не было инфекции.

– Так обрабатывали уже.

– Еще раз, Марина! – приказывает.

Мы с ней остаемся наедине. Она подходит к столу, берет вату и бутылочку с антисептиком и останавливается в шаге от меня.

– Будет немного пощипывать.

– Хорошо.

Едва удерживаюсь от вскрика, когда моих ран касается ватный диск. Жжет сильно, хотя мне обещали немного. Впиваюсь руками в кушетку, на которой сижу. Чтобы немного себя отвлечь, решаю завязать разговор.

– Макар – он… хороший врач?

– Макар Игнатьевич? – словно поправляет меня девушка. – Лучший из всех. А что? Переживаете?

– Немного, – признаюсь. – Праздники, знаете. Не хотелось бы стать жертвой выпившего хирурга.

– Макар Игнатьевич не пьет, – сухо говорит она. – По крайней мере, я ни разу не видела его пьяным, а он у нас, поверьте, на такие праздники постоянно приезжает. Единственный из всех готов оказать помощь в любую минуту.

– Ну знаете… то, что он держится на ногах, еще не означает, что не пьет.

Образ Макара шестилетней давности никак не совпадает с тем описанием, которое ему дает Марина. Готовый оказать помощь в любую минуту? Измайлов, которого я знала, мог без запинки полезть в драку, чтобы отстоять себя. Откуда такая самоотверженность?

– Глупости не говорите, – обрубает Марина. – И Макара Игнатьевича не вздумайте обижать расспросами. Он этого терпеть не может. Алкоголь во время работы у нас под строжайшим запретом. Если Макар Игнатьевич увидит – может дойти до увольнения.

Марина замолкает, выбрасывает ватку и закрывает бутылочку с антисептиком. Поворачивается ко мне и, понизив голос до шепота, говорит:

– Он сам, знаете, пострадал от рук некомпетентного и выпившего хирурга. Несколько лет назад…

Договорить ей не позволяет звук открываемой двери. Я вздрагиваю, Марина быстро шагает к столу и возвращает на место пузырек с раствором.

– Я закончила, Макар Игнатьевич.

– Хорошо, Мариш, можешь идти. Сообщи мне, когда Ирина приедет.

Марина украдкой бросает на меня взгляд и выходит из кабинета, оставляя нас наедине.

Глава 3

Некоторое время тишину в кабинете нарушает лишь звук работающих настенных часов. Измайлов что-то пишет, затем снимает блокировку с телефона и печатает на экране. Я замечаю это, когда украдкой на него поглядываю. Он ловит мой взгляд неожиданно. Поднимает голову и замечает, что я на него пялюсь.

Нервно улыбаюсь и отворачиваюсь, делая вид, что мне безумно интересна входная дверь. Где эта Ирина? Или хотя бы Марина. Сидеть с ним наедине невыносимо.

– Не думал, что ты вернешься, – неожиданно произносит Макар.

– Я не возвращалась, – жму плечами. – Я приехала увидеться с братом и к подруге на свадьбу. Так получилось, что мне пришлось остаться.

– Расскажешь?

– Это долгая история.

– Мы не торопимся. Мой анестезиолог только выехала, операционную еще не подготовили. Я готов послушать.

– Перед отъездом я продала машину, а когда попыталась улететь, мне предъявили налог. Полтора года назад я спокойно улетала домой, мне не предъявляли налоги, а тут… ошибка, видимо. На время разбирательства пришлось остаться, а теперь так вообще… непонятно, когда уеду.

– А говорила, долгая история, – усмехается Макар. – За минуту справилась.

Я непроизвольно улыбаюсь, а затем морщусь от резкой простреливающей боли. Мой стон, сигнализирующий о боли, эхом раздается в кабинете. Я прикрываю глаза и откидываюсь спиной назад, чтобы упереться в стену и не свалиться с кушетки. Меня словно парализует. Я с трудом переношу боль, так как мой болевой порог слишком низкий. Даже в кресло стоматолога я сажусь, предварительно договорившись о седации.

– Оля, – звучит совсем рядом. – Слышишь меня?

Слышать-то слышу, а пошевелиться не могу. Острая боль в носу понемногу отступает, но тело будто сковало тисками.

– Дыши, Оля. Вдох… – Макар делает паузу. – Выдох…

Я пытаюсь сконцентрироваться на его словах, повторяю. Паническую атаку, мою редкую спутницу, удается подавить, но меня все еще штормит. Я всхлипываю, стараясь не морщиться, чтобы не спровоцировать боль снова.

– Твою мать, ежик… ты так и не справилась?

Я замираю, забывая, как дышать. Паническая атака подавлена, боли больше нет, зато есть растерянность. Я непонимающе вглядываюсь в обеспокоенное лицо Макара и чувствую, как тело покрывается мурашками.

– Я пойду, – говорю охрипшим голосом. – Прогуляюсь.

Хочу слезть с кушетки, но Макар не позволяет. Удерживает меня руками за плечи и не дает пошевелиться.

– Тебе нельзя ходить, – говорит он серьезно. – Ты только что едва с кушетки не упала. Хочешь разбить еще и голову? Или сломать руку?

– Мне надо! – повторяю. – Отпусти!

Ждать, пока он соизволит разжать пальцы, у меня нет сил. Я дергаюсь, Макар наконец убирает руки и отступает.

– Куда ты пойдешь, Оля? Коридор забит поступившими, врачей не хватает, а на улицу тебе точно нельзя. А если снова приступ? Я не могу тебя отпустить!

Я мотаю головой. Беру с кушетки свой пуховик, неуклюже натягиваю его на плечи и делаю шаг к двери, но натыкаюсь лишь на широкую мужскую спину. Макар проворачивает ключ и вытаскивает его из замка.

– Что ты делаешь?

– Пытаюсь удержать пациентку под присмотром, – серьезно говорит он. – Обычно этим занимаются санитары. Приходят, колют успокоительное и наблюдают, пока пациент не придет в норму.

Я непонимающе хлопаю глазами. Санитары? Успокоительное?

– У нас частенько истерики устраивают, – поясняет Макар. – Хирургия штука сложная. Люди поступают с самыми разными проблемами. Первое их чувство – шок. Оно длится от десяти минут до часа. Второе – молчаливое смирение, а третье – истерика. Последняя подавляется седативными, но я бы не хотел, чтобы тебе что-то кололи, поэтому придется потерпеть мое общество еще немного времени.

Удивительно, но его голос меня успокаивает, несмотря на то, что еще минуту назад мне хотелось уйти. Я вздыхаю и сажусь обратно на кушетку, стаскиваю пуховик и кладу его рядом.

– И почему же люди устраивают истерику?

– Не могут смириться с предстоящей операцией. Не верят в диагноз. Не хотят оперироваться, когда это необходимо.

– И что же, у вас тут мобильная бригада для таких случаев дежурит?

– Бывает, получается успокоить разговором, иногда сделать пациенту укол самому. В самых сложных случаях на помощь приходят наши парни.

– А меня ты, значит, им не отдал? – уточняю.

– С тобой я накосячил, – признается. – Простишь меня? Я не специально – вырвалось.

Я обнимаю себя руками. Как-никак между нами есть прошлое, которое просто так не забудешь. Его резкое «ежик» выбило меня из колеи, но сейчас я спокойно сижу и слушаю его уверенный голос. Шесть лет прошло, а он, оказывается, помнит, как меня называл. И я помню, хотя убеждала себя, что забыла. Переболела и выбросила из головы. Оказывается, не выбросила. И сердце в его присутствии бьется сильнее, хотя мы не виделись не один год.

– Все нормально, – пытаюсь убедить больше себя, чем его.

От дальнейшего разговора нас отвлекает стук в дверь. Я вздрагиваю, Измайлов идет открывать.

– Макар Игнатьевич, – в палату влетает Марина. – Там Ирина ваша звонила, говорит, вы не отвечаете. У нее приехать не получится. Машина заглохла, и она пешком домой возвращается.

– Кто еще есть?

– Демид Борисович только. Он единственный из всех ответил и вроде не пил.

– Вроде? Узнавай точно. Если пил – может не ехать. И остальным звони. У нас тут, мать его, срочная операция!

– Но… – Мариша замирает под жестким взглядом Макара и спорить не решается.

– Может… попробуем без наркоза? – подаю голос. – Если такая ситуация, то…

– Макар Игнатьевич, давайте, пациентка сама просит. Я ассистирую.

– Иди пока, Мариш. Обзвони всех еще раз. Я позову.

Марина закрывает дверь, но через секунду открывает дверь снова.

– Забыла, – говорит она. – Там это… парень пришел, – обращается уже ко мне. – Говорит, он ваш муж.

– Ты замужем? – удивляется Макар.

Я и сама в шоке. Утром, насколько я помню, была незамужней. Не могла же я забыть, что несвободна.