Kitobni o'qish: «В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле»
© Институт географии РАН, 2012.
© Дроздов А. В., составление, 2012.
© Т-во научных изданий КМК, издание, 2012.
* * *
Предисловие
В небольшой двухэтажный дом под номером 29 в Старомонетном переулке, в одном из множества переулков Замоскворечья с их характерными названиями – Казачий, Толмачевский, переулков между улицами с не менее выразительными названиями – Ордынка, Полянка – я впервые вошел в августе 1954 года. В этом доме уже около 20 лет помещался Институт географии Академии наук СССР. И мне, выпускнику географического факультета МГУ, только что принятому на работу в этот Институт, в тот момент сопутствовали особые чувства. Я был горд и взволнован, немного напряжен – ведь директором Института был академик И. П. Герасимов, в Институте работали его основатель академик А. А. Григорьев, Г. Д. Рихтер, Г. А. Авсюк и Э. М. Мурзаев, Б. А. Федорович и А. С. Кесь, Д. Л. Арманд и В. В. Покшишевский. Их имена внушали если не трепет, то безусловный пиетет.
Тогда мне трудно было предположить, что и до сегодняшнего дня, более полувека я буду входить в этот дом. В отдел физической географии, в который был принят вначале. В библиотеку, в редакцию нашего журнала «Известия Академии наук СССР. Серия географическая». В зал заседаний Ученого совета с его оконным полукружием на задней стене.
И позже, уже будучи сотрудником, а потом и заведующим отделом гляциологии, который располагался в полуподвалах в районе Новые Черемушки (это те самые, но не единственные «выселки», что упомянуты в названии книги), я часто входил в дом на Старомонетном как в «Альма Матер» нашего Института. А с 1986 года я прихожу в этот дом уже в свой директорский кабинет.
Все эти годы я ощущал привычно дружественную атмосферу «Дома на Старомонетном». Может быть, неявно, как неявно ощущаешь нормальную температуру воздуха, нормальную концентрацию в нем кислорода. И сразу замечаешь отклонение от нормы. Но, несмотря на нашу непростую историю, трудности и кризисы в жизни страны и Академии – серьезных отклонений не помню, атмосфера оставалась привычной и, как говорят теперь, комфортной. Возможно, потому, что в нашем доме, как и прежде, живут «гении места», эти римские хранители и выразители духа того места, где они обитают. Скорее всего, их несколько или, лучше сказать, у каждого из нас может существовать свой образ «гениус локу». Мне хочется думать, что их немало.
Какова же была и какой, я надеюсь, сохранится атмосфера нашего дома? Что было и остается ее отличительными чертами? Какой мы ощущали ее на тех самых «выселках»? Что менялось и менялось ли в атмосфере полевой жизни? Ответы, пусть не исчерпывающие, читатель найдет в этой книге.
Составляющие книгу воспоминания и очерки написаны в основном сотрудниками Института, несколько принадлежат перу коллег, близко знакомых с Институтом или с некоторыми из его сотрудников. По стилю изложения и содержанию объединенные в эту книгу тексты различны.
Рассказы о той или иной лаборатории или отделе Института или о нашем Институте в целом насыщены ощущением атмосферы времени, в них отражен характер профессиональных и человеческих отношений между коллегами, присущий нашему сообществу. Не забыт и местный фольклор.
Группа текстов, посвященных экспедициям и полевым станциям, воспроизводит не только особенности быта, но и особый дух этой жизни, иногда также содержание исследований, особенности их организации.
Некоторые очерки-портреты сотрудников Института включают анализ творчества коллег, другие посвящены, главным образом, чертам их характера, третьи содержат интересные биографические сведения.
В основе моих собственных очерков – выдержки из воспоминаний, опубликованных несколько лет назад в шестом томе моих избранных сочинений.
Жизнь Института представлена в этих очерках-воспоминаниях не во всем ее многообразии, не все яркие фигуры, не все подразделения и этапы нашей истории упомянуты. Но замысел книги и не предполагал такого систематического описания. Вместе с тем, все включенные в книгу тексты – это отнюдь не механическая коллекция разрозненных мемуаров, не просто воспоминания, собранные под одной обложкой. Во всех присутствует общий подтекст, отражающий замысел книги – сохранить связь времен и поколений, помнить прошлое ради будущего.
Этими чертами книга отличается от изданных прежде воспоминаний о людях Института, о путешествиях, о нашей истории. И в этом, на мой взгляд, ее ценность.
Директор Института географии РАН академик В. М. Котляков
Замысел и построение книги
О замысле этой книги мы договорились, сидя за обеденным чаем в доме на Старомонетном, в маленькой 35-й комнате со сводчатыми потолками – в одной из комнат нынешнего отдела физической географии.
Мы говорили о первом поколении сотрудников Института. Мы почувствовали, что оно отдаляется от нас, что память о нем уходит из нашего сообщества. Оказалось, следующее поколение – присутствовавшие здесь же наши молодые коллеги – почти не знает основателей Института, определивших его лицо, тематику и стиль исследований. Мы ощутили возможный разрыв времени как угрозу. Или тут нет угрозы, и ход вещей естественен?
Возможно. Но несколько человек признались, что хотели бы услышать о том, что помнят другие. Помнят не столько о внешней канве событий, сколько об атмосфере времени, о людях, о том поле, которое они вольно или невольно создавали вокруг себя.
Мы не имели в виду исключительно лишь наших учителей, только лишь ярких, незаурядных, признанных лидеров. Их, безусловно, тоже. Прежде всего, мы имели в виду атмосферу, ветры времени.
У каждого из нас память о них, несомненно, отчасти своя. В ней живут, ее формировали разные люди, разные обстоятельства времени. Нам показалось, нужно попытаться сохранить все их разнообразие, чтобы увидеть в этой пестрой картине главные черты, объединявшие наших предшественников, и в какой-то мере передавшиеся последователям. Сохранить эти черты ради связи поколений и как желанный и возможный элемент будущего.
Так мы договорились написать несколько страничек каждый. О ком и о чем захочется. Без общего плана, но с общей целью – не упустить время.
Разумеется, стержнем такого ансамбля или коллекции наших записей должен был стать Институт. Но не исключительно он. Ведь мы все пришли в Институт не детьми, наше вхождение в географию – это тоже атмосфера времени. Да и люди Института встречались нам не только в его стенах.
Мы договорились, что не станем писать портреты живущих рядом современников. Другое дело – об ощущении происходящего сейчас и здесь, у нас в Институте. Но по возможности в контексте его связи с прошедшим.
Вначале нас было четверо. С общего согласия я взялся оповестить о нашем замысле коллег из других отделов, собрать их заметки, если таковые появятся, затем выстроить макет книги. Откликнулось несколько человек, потом еще и еще. Но не все потенциальные авторы согласились написать несколько страниц. Жаль, это сузило содержание книги, хотя я старался сделать ее возможно более репрезентативной нашей истории. Я считал, например, совершено необходимым включить в книгу очерки о наших основных полевых станциях. Я стремился также получить описания тематически разнообразных экспедиций, однако сделать это оказалось нелегко.
Удалось собрать более восьмидесяти текстов. Разных по стилю, по жанру, по содержанию, по объему – как и было задумано. Они сгруппированы в три раздела. Третий содержит воспоминания о людях, оставивших глубокий след в памяти коллег и в жизни Института. В этом разделе чуть менее пятидесяти статей, посвященных тем сотрудникам Института, о которых предложили или согласились написать наши коллеги. Два других раздела – об экспедициях и полевых станциях и об Институте в целом или о его лабораториях и отделах – уже по охвату темы, что кажется вполне объяснимым. Прежде всего, потому, что число лабораторий и наших экспедиций меньше числа работавших в Институте сотрудников. Но, вероятно, еще и потому, что написать портрет учителя или коллеги, каким он нам видится, пожалуй, в какой-то мере легче, чем хронику путешествия или лаборатории, поскольку можно обращаться лишь к своей памяти и не сверяться со множеством источников.
А таковых немало. Наиболее современный и подробный это объемный том, выпущенный к 90-летию нашего Института1. Он содержит огромный материал преимущественно справочного характера и лишь несколько очерков в жанре воспоминаний, окрашенных личным взглядом авторов.
Существует еще серия книг, написанных сотрудниками Института и посвященных описаниям жизни, путешествий и творчества – своих собственных или высоко ценимых коллег. Биографии многих сотрудников Института охарактеризованы в журнальных статьях.
Перечислять здесь все эти источники и снова излагать историю Института – задача, выходящая за рамки нашей книги. Мы стремились к другой цели – передать читателям, особенно молодым, ценные на наш взгляд элементы нематериального наследия – исследовательские установки и побуждения, стиль работы, выразительные детали быта, характер отношений и всю атмосферу, присущие академическому научному сообществу, частью которого является наш Институт.
Все эти элементы присутствуют в предлагаемых очерках. Присутствуют и повторы, точнее сказать – вариации одного и того же сюжета или образа. Они сохранены умышленно ради полифоничности картины. Насколько она получилась целостной и насколько удалось осуществить задуманное – судить читателю.
Более половины очерков сопровождаются фотографиями из архивов авторов, из фондов Института, из других собраний. Ко многим очеркам найти иллюстрации, к сожалению, не удалось. Некоторые очерки, посвященные нашим коллегам, включают рисунки Алексея Давидовича Арманда, часто выполненные в стиле добрых шаржей.
При подготовке рукописи большую помощь мне оказывали многие коллеги. Особенно значителен вклад Светланы Борисовны Сусловой, форматировавшей и выверявшей все тексты. Арсений Валерьевич Кудиков сканировал и правил фотографии, нередко потускневшие от времени. Андрей Александрович Медведев оформил обложку и форзацы книги. Неизменно доброжелательно и конструктивно на мои предложения откликались авторы очерков. Владимир Михайлович Котляков активно поддержал замысел книги и помог ему осуществиться и организационно, и как опытный редактор.
Всем коллегам я приношу искреннюю благодарность.
Москва, август 2012 г. А. В. Дроздов
Часть I. В лабораториях, отделах, в Институте
А. В. Дроздов
О школе Андрея Александровича Григорьева (1883–1968)
Физикогеограф, академик АН СССР, лауреат Государственной премии. Один из создателей нашего Института, его руководитель (1924–1951), зав. отделом истории географии (1951–1963), затем консультант, старший научный сотрудник.
Способы освоения эмпирического материала, манера представления результатов, стиль мышления – все это важнейшие, сущностные черты той или иной школы, будь то школа художественная или научная. Различать школы и воспринимать их достижения (а ведь нам интересны именно достижения, интересен опыт школы, открывающий путь к мастерству) нельзя, не обращаясь к этим ее отличительным особенностям. Жизнеспособность, влиятельность, продуктивность школы, безусловно, определяется отнюдь не только содержанием идей, разрабатываемых ее представителями. Важнейшая роль здесь принадлежит характеру, стилю отношений между членами школы. Мы прекрасно знаем – атмосфера, воздух школы могут быть весьма плодотворны, но могут быть и не слишком плодотворны для возникновения и развития новой идеи или нового замысла, для их переосмысления и распространения.
Как известно, школа А. А. Григорьева не имела таких четких организационных рамок, какими обладают современные вузовские или академические школы. У Андрея Александровича, кажется, не было формальных учеников – аспирантов или дипломантов. В публикациях коллег, характеризующих научное творчество А. А. Григорьева, в работах биографического характера, я не встречал сведений о Григорьеве-учителе. Исключением является, вероятно, статья Ф. Н. Милькова о его пребывании у Андрея Александровича в докторантуре (Изв. РАН, сер. геогр. 1997. № 5. С. 61–66).
В этой ситуации важно было бы документировать и опубликовать и другие свидетельства такого рода, сохраняющиеся в нашем сообществе пока еще в устной форме. Некоторые из них будут изложены ниже (см. очерк «Воздушные пути григорьевских идей» в этой книге). Но обратимся к опубликованным материалам, характеризующим григорьевскую школу.
Тут следует заметить, что «при кажущемся обилии публикаций по проблеме исследователи до сих пор не дали однозначных ответов на целый ряд вопросов: что вообще объединяется понятием «научные школы»? Как изменяются научные школы в процессе своего развития? каков их «жизненный цикл»? Почему в современной западной науке нет научных школ, и о них принято говорить только в историко-научном контексте? Как вычленять «живую часть» научной школы?»2
Попытаемся, тем не менее, выделить существенные особенности творчества А. А. Григорьева, влиявшие на работы многих его последователей и, разумеется, на направления исследований в руководимом им Институте.
Вот как сам Андрей Александрович в 1944 г. («Как развивалась моя научная школа», Изв. РАН, сер. геогр. 1997. № 5. С. 44–53) описывает формирование и существо своих научных воззрений.
Из известных географов учителями, повлиявшими на его творчество, А.А. называет А. Геттнера и У. Дэвиса. Лекции обоих Григорьев слушал во время учебы в Германии.
Основными идеями, которые он выдвинул и разработкой которых занимался, А.А. считает анализ географических процессов и представление о едином процессе, представления о структурах, соответствующих этим процессам, о взаимосвязях природных компонентов, о балансах вещества, о морфологической структуре земного шара. Своими учениками, развивавшими его идеи, Андрей Александрович называет СВ. Калесника, Г. Д. Рихтера, В. П. Зенковича, СН. Матвеева, Л. А. Чубукова, Д. Н. Абрамовича, И. П. Герасимова, К. К. Маркова, Г. Н. Максимовича (химическая география), отчасти В. М. Четыркина (районирование).
Остается неясным одно обстоятельство. Андрей Александрович не называет В. И. Вернадского в числе исследователей, повлиявших на его творчество. Между тем, работая в КЕПСе, он был лично знаком с Владимиром Ивановичем и, казалось бы, излагая свои представления о географической оболочке, должен был не один раз упомянуть его труды. Ведь григорьевская концепция органически связана с учением Вернадского о биосфере и его анализом оболочечного строения Земли. Может быть, как заметила Т. Д. Александрова (устное сообщение), дело в том, что А.А. воспринимал Вернадского как геохимика, а не как географа.
Характеризуя особенности школы А. А. Григорьева, В. С. Преображенский («Основные вехи творческого пути А. А. Григорьева», Изв. РАН, сер. геогр. 1997. № 5. С. 53–61) выделяет ее следующие черты:
• вследствие своей широты школа перешагнула стены Института географии; об этом свидетельствуют имена учеников и соратников: СВ. Калесника, М. И. Будыко, Ф. Н. Милькова, И. М. Забелина;
• в формировании школы участвовали на только ученики; это пришедшие в Институт Б. Л. Дзердзеевский, М. И. Львович, Л. Л. Россолимо; они изучали географические процессы, владели балансовым методом;
• наиболее удачными концепциями, развивавшимися в рамках школы, были идеи А. А. Григорьева о географической оболочке и едином физико-географическом процессе.
К этим привычным характеристикам добавляются реже упоминаемые, но тоже важные черты творчества А. А. Григорьева. Во-первых, это его интерес к социальным и экономическим аспектам географии. Примером может служить одна из самых ранних статей на эту тему, опубликованная в 1922 г. «Экономическая география как географическая дисциплина и вопросы районирования» (Географический вестник, Т. 1. Вып. 2-3. С. 16–21), а также работы последующих лет – вплоть до 1930 г., когда, как отмечает В. С. Преображенский (Известия. 1997), А.А. под давлением обстоятельств оставил эту тему. Во-вторых, стоит напомнить об интересе Григорьева к страноведению, к региональным исследованиям. Возможно, это направление его творчества сложилось еще в ранние годы учебы и работы в «Новой энциклопедии Брокгауза и Эфрона».
Много шире, чем перечень фамилий учеников, приведенный выше, действительный круг соратников. Об этом прямо свидетельствуют посвящения, которые мы обнаруживаем на книгах, подаренных Андреем Александровичем коллегам. Так, на титульной странице одной из своих теоретических монографий он написал: «Моему испытанному соратнику Мурзаеву Э. М. на добрую память».
Как же описать школу А. А. Григорьева в нескольких словах? Процессная? Оболочечная? Балансовая? Геофизическая? По-видимому, совокупностью всех названных выше научных идей эту школу охарактеризовать нельзя – их много и они весьма разнообразны. На мой взгляд, не характеризуют специфику школы А.А. и его работы социально-экономического, страноведческого и регионального направлений. Существует, однако, некое обобщение, которое включает, как мне кажется, главные особенности всего творчества Григорьева. Это обобщение принадлежит В. Бунге (Теоретическая география. М.: Прогресс. 1962. 203 с): «Вне зависимости от характера и вида перемещения оно оставляет след на Земле, иначе говоря, участвует в создании ее геометрии. В свою очередь геометрия вызывает перемещения». В этой формуле присутствует вечная тема географии – связь морфологии и процессов. Именно она составляет существо исследований А. А. Григорьева. И она же продолжает питать исследования во множестве отраслей географии. Достаточно вспомнить ландшафтно-геохимические арены М. А. Глазовской (1967), структуры почвенного покрова В. М. Фридланда (1972), граничные поверхности в океане Т. А. Айзатулина, В. Л. Лебедева и К. М. Хайлова (1976), нуклеарные геосистемы А. Ю. Ретеюма (1980).
Поэтому школу А. А. Григорьева, вернее – сквозную тему его творчества – я назвал бы процессно-морфологической.
Пожалуй, одна из самых характерных работ Андрея Александровича, непосредственно посвященных этой теме, это его «Опыт характеристики основных типов физико-географической среды». Работа была написана в 1938-1942 гг. Вот как сам автор говорит о ее замысле: «Данная работа, состоящая из четырех частей, опубликованных в разные годы, ставила своей целью охватить все существующие на Земле основные типы физико-географической среды, обрисовав их в первую очередь с точки зрения протекающих в них процессов и их интенсивности, а равно с точки зрения типичных для них балансов вещества и энергии»3. Этой работе предшествует менее детальная публикация 1937 года, название которой еще полнее соответствует теме «процессы – морфология». Это «Опыт аналитической характеристики состава и строения физико-географической оболочки земного шара»4.
В многослойной картине творчества А. А. Григорьева с отчетливостью вырисовывается еще одна весьма существенная особенность, к которой хотелось бы специально привлечь внимание читателей. Суть ее в том, что в григорьевской школе не только ученик, а точнее сказать коллега-последователь мог многому научиться у мэтра. Андрей Александрович тоже учился, сотрудничая, а подчас и достаточно резко споря со своими сотрудниками. И, несмотря на вспыльчивый характер, признавался в неправоте, если убеждался в справедливости критических высказываний, убеждался – и менял свои суждения. Так он реагировал, в частности, на критический разбор его взглядов Д. Л. Армандом (см. ниже очерк «Воздушные пути григорьевских идей»).
Этими чертами григорьевской школы, на мой взгляд, определялись многие особенности научной жизни нашего Института при Григорьеве, сохранялись они и позже. Могу свидетельствовать – именно таков был стиль горячих дискуссий на заседаниях Ученого совета Института в 1960-е годы и позже. Я хорошо помню, например, столкновение взглядов «эолистов и акваистов» на происхождение рельефа пустынь – Б. А. Федоровича и А. С. Кесь с одной стороны и СЮ. Геллера и В. Н. Кунина с другой. Убедительнейшие аргументы выдвигались этими яркими людьми, выдающимися знатоками Средней и Центральной Азии. Мне казалось – примирить их невозможно. Но вот в дискуссию вступали Э. М. Мурзаев и И. П. Герасимов. И я понимал – простого ответа «или – или» быть не может. Проблема сложна и нужно общими усилиями приближаться к ее разрешению, принимая во внимание правоту и эолистов, и акваистов в отдельных конкретных ситуациях.
А каково будущее не только стиля школы, но самих идей Андрея Александровича? Отчасти на этот вопрос отвечает список лауреатов премии имени Григорьева. Она присуждалась шесть раз. Четырежды – сотрудникам нашего Института. Вот список лауреатов:
• 2009. Владимир Михайлович Котляков и Анна Игоревна Комарова. За книгу «География: понятия и термины. Пятиязычный академический словарь».
Фотография 1950-х годов.
• 2006. Викторов Алексей Сергеевич. За монографию «Основные проблемы математической морфологии ландшафта».
• 2003. Арманд Алексей Давидович. За монографию «Эксперимент «Гея». Проблема живой земли».
• 2001. Гросвальд Михаил Григорьевич. За монографию «Евразийские гидросферные катастрофы и оледенение Арктики».
• 1997. Величко Андрей Алексеевич. За серию работ по эволюционной географии.
• 1995. Будыко Михаил Иванович. За монографию «Эволюция биосферы».
Мы видим – премия действует. Сквозная тема творчества Андрея Александровича, очевидно, развивается – ведь для географии она «вечная». В нашем Институте регулярно проводятся «Григорьевские чтения» – тематические заседания Ученого совета.
Может быть, григорьевское понятие «географическая оболочка» утратит свою актуальность. Может быть, неактуальными станут представления о «едином физико-географическом процессе». Важно другое – нам нужно заботиться о том, чтобы в Институте сохранился присущий григорьевской школе стиль отношений между коллегами. Он естественен для академического сообщества.
