Валерий Пылаев
1,8Кta obunachi
Я дал императору корону. Верным мне князьям – богатство и власть. Стране – почти четверть века покоя и мира. Я был готов ко всему, даже к собственной смерти.
Но меня подвели. Оставили в небытии на долгих десять лет и вернули в этот мир, лишь когда взятое взаймы благополучие начало трещать по швам.
На дворе две тысячи пятнадцатый год, почти вся моя семья уничтожена, Империя на пороге войны, и все, чем я располагаю – новое юное тело, наделенное мощью Конструктов… Не так уж и плохо. Особенно если знаешь, с кого спросить за все, что случилось.
Меня зовут Владимир Острогорский. Один раз я навел в столице порядок, и сделаю это снова. Нравится вам это или нет.
Sitatalar
мокрый плащ на тахту. – Больше не повторится. Ваша светлость. – Довольно, друзья мои, – вздохнул я. – У нас не
Волков. Маскарад
громыхнув папкой о низкий столик, развязал тесемки и жестом фокусника извлек наружу сразу с десяток газетных вырезок. А за ними сложенную вдвое бумагу с рукописным текстом и печатью – то ли рапорт, то ли письмо. А за ними… – М-м-м… Петр Николаевич. – Я скосился на дверь, за которой остались дед Федор с сиятельным графом Милютиным.
уж. Скажи лучше, откуда мнение
Волков. Дуэль
noblesse, как известно, oblige.
Вся наша жизнь – по сути, лишь череда наших собственных поступков и случайностей, и от человека зависят только первые. Вторые подчиняются одной
германского канцлера, я бы поступил именно так – поэтому и занимался безопасностью дворца лично, гоняя местных осведомителей, полицию и вояк чуть ли не трое суток без перерыва. Защитные и сторожевые плетения охраняли каждую щель, ведущую в бывшую резиденцию герра штатгальтера, надежные люди дежурили на каждом углу, а все подступы надежно прикрывали вооруженные до зубов караульные. Бальный зал и все восточное крыло проверили трижды. Каждого из
ступеньку рядом со мной. – Куда больше, чем
крови, но я так и не попросил перчатки. Даже
добрался до родной усадьбы в Елизаветино. Несколько часов дороги тягучее и выматывающее чувство опасности преследовало меня. Бежало по дороге следом за видавшей виды усталой двадцать первой «Волгой», будто норовя
наступления темноты. Одному Богу известно