Моим первым критиком был Пушкин

Надежда Нелидова пишет короткую прозу. О любимом жанре отзывается так: «Известно, что рассказ – это тот же роман, из которого как следует выжали воду. Толстые романы хороши в поезде дальнего следования. Попомните мои слова: в век скоростей будущее за коротким рассказом!».

– Вы начинали в Самиздате…

– …где каждый владеет собственной библиотекой. «В этом гостыныца – я дырэктор». Заведующий, библиотекарь на выдаче и автор книг – одно лицо. И даже уборщица, которая порой смахивает мокрой тряпкой пыль с невостребованных книг.

Есть суперпопулярные топовые библиотеки – они огромные, гулкие, проходные, как вокзалы, со сквозняками и натоптанными полами. Там шум голосов и шелест книжных листов в сотню децибел. Там шквалистый ветер, поднимаемый от перелистывания страниц, может сбить с ног.

У меня же была провинциальная библиотечка, уютно занесённая до окошек северными снегами. В ней говорили шёпотом, как полагается в библиотеке. На окне домашний цветок, огоньки герани. Печка уютно потрескивала. Библиотекарь (я) зябко куталась в пуховый платок… Бывало, сгоряча разбежится, перепутав дверь, заскочит случайный, заполошный посетитель. Дико сверкнёт очами, воспалёнными от чтения пудовых фэнтазийно-любовных романов. Лихорадочно листнёт страницы, жестоко обманется в ожиданиях: блин, вот облом! Где очередной отважный Йынжавто, попавший на планету Утеналп, населённую жуткими Имиктуж и прелестными Имынтселерп (читать справа налево)?! В сердцах оставит сердитый коммент, раздражённо швырнёт книжку – и помчится дальше, прочь от приземлённой серой, обрыдлевшей действительности. От свинцовой мерзости бытия. От скучного слова «реальность». От «хрущёвок» и соседей, с которыми ходишь за хлебом в одну булочную и берёшься за один поручень в маршрутке. Они-то и есть герои моих рассказов.

 – Как вы относитесь к литературным семинарам, мастер-классам?

– Скорее, отрицательно. Вот в интернете объявление: набирается курс литературного мастерства. Стоимость – 1200 евро. Время и место проведения – весна, цветение, Прага – туристическая европейская Мекка!

Откровенных графоманов на дальних подступах отсеивает конкурс. Зато, будь ты хоть Бунин, но без 1200 евро – тебя не возьмут тоже. Видимо, подлые поползновения предпринимались: про гордого, но бедного Бунина заранее строго предупредили. Жаль. Жаль, что вот, может, родился где-то на просторах России новый Бунин, а никто о нём никогда не узнает. Проторчит унылым охранником в какой-нибудь «Пятёрочке». Обшаривая покупательские корзинки, будет сочинять про себя «Тёмные аллеи» и «Лёгкое дыхание». И, не выдержав груза гениальности, сопьётся или повесится. Нету, нету нынче Державиных, которые юных гениев заметили бы и, в гроб сходя, благословили. Не простирается над молодой творческой порослью трясущаяся длань престарелого слезливого, восторженного пиита. Время нынче другое: жёсткое, расчётливое, с калькулятором в руках. Самим бы из обоймы не выскочить.

 – Так вы всё же съездили в Прагу?

– Сейчас расскажу. Чёртик любопытства дёрнул и меня: выслала пару эссе. Вечером – вот она, волшебная сила рыночных отношений! – получила благосклонный ответ: «Ваши тексты нас порадовали…». Первая мысль (о женщины, Легкомыслие и Ветреность вам имя!): что надеть в Прагу? Два жакета, свитер, брюки. Удобную обувь: ходить на экскурсии, не ломая каблуков на средневековом булыжнике. И тут зашевелился гадкий червячок сомнения – или та самая жаба, которая душит? Порадовали устроителей семинара мои тексты – или всё-таки 1200 еврошечек? И не глупо ли ехать в Прагу, чтобы маяться в душных классах? Тоскливо думать: господи, скорей бы кончились унылые лекции, семинары, дурацкие обсуждения… И это в драгоценные часы, когда можно бродить по игрушечной карликовой Златой Улочке, сидеть в уютной кафешке на берегу величавой Влтавы? Хрустя жареными колбасками и прихлёбывая душистый глинтвейн, рассматривать безмятежные лица туристов и пражан. Снимать замшелый старинный Карлов Мост, томно и бесстыдно изогнувшийся в танго Танцующий Дом… Те же плохо скрываемые нетерпение и досада будут написаны на лицах именитых педагогов. Типа, чёрт бы забрал вас: купивших наше драгоценное время, бездарей и непризнанных неудачников! Удачливые и признанные по платным семинарам не ездят. (Бунины, заметим в скобках, остались дома). Молодым – да: можно потусить, мелькнуть звёздочкой, запомниться мэтрам дерзким бойким словцом. А если совсем повезёт – завести более плотные литературные связи. Я начисто лишена этого полезного качества: заводить нужные знакомства. И я… вздохнула и мысленно разобрала чемодан. Разложила по полочкам вещи. Развесила на плечиках жакеты, которые только распрямили, выпятили, вздёрнули плечи и спины, возмечтали о Европах… Обойдётесь, мои милые…

– Когда вы стали писать, что называется, осознанно?

– Да прямо в детстве. Начинала с толстых романов. Писала про рыцарей и прекрасных вассалок, про тесную, нежную дружбу двух учениц: двоечницы Кати и отличницы Светы… (Это не то, что вы подумали, бессовестные). События, независимо от меня, стремительно развивались и разрастались, как лавина. Сюжет своевольно выбивался из-под контроля и прихотливо, сам по себе, разветвлялся. Герои плодились в геометрической прогрессии, как кролики, и выкидывали чёрт знает что.

Накатала целую папку. Для балласта, чтобы папка казалась толще, солиднее, сунула пару рассказов – и поехала. Куда? Ясен пень, в большое издательство. Ехала и воображала разные приятные вещи. Как редактор в вольтеровском кресле будет читать мои рукописи и бормотать: «Ах, чёрт возьми, а ведь любопытно! Сильная вещь! Ге-ни-аль-но!». Из соседних кабинетов сбегаются люди. Восклицания, изумлённые аханья, поздравленья…

Я топчусь под дверями с табличкой «Литературный консультант Паушкин». За столом сидит худенький, в ореоле белых и лёгких как пух волос, пожилой человек: после тридцати все люди пожилые. Он возвращает папку. Я убита. Только что во мне убили великую романистку. « А вот над рассказами стоило бы поработать, – увлечённо продолжает человек-одуванчик. – Вы сами всё это пережили? Откуда берёте сюжеты?» Под конец грустно говорит: «А ведь моя настоящая фамилия Пушкин. Но вы представляете себе советского литературного консультанта Пушкина? Пришлось добавить в паспорте лишнюю букву».

– Можно ли сказать, что вашими литературными университетами была жизнь?

– Как и у всех авторов. Помню, редактор «районки» листал один из моих первых опусов и неожиданно взорвался: «Чушь! В рассказе старых коров везут в грузовике на мясокомбинат. А они у тебя с любопытством тянут головы, как молодые телята. Радуются солнцу, людям, трамваям. Восторженно мечтают о зелёной лужайке. Да лжёшь ты!» – загремел он. Я так и присела, ожидая, что в мою голову полетят рассыпавшиеся листы. «Коровы, которых везут на бойню, мочатся от страха, – продолжал он. – Они грузно приседают, путаются рогами в грязных верёвках и падают друг на друга. Избитые, стёртые копыта скользят и разъезжаются в моче… Ты меня поняла?!».

– Вы обращались в литературные журналы?

– О да, это целая эпопея! Куда писать восемнадцатилетней, как не в журнал «Юность»? В ответ пришло очень тёплое, благожелательное письмо: «Ваша аудитория – взрослая, женская. Обратитесь в „Крестьянку“ либо в „Работницу“. Послала рассказы в вышеуказанные журналы. Из них меня переадресовали… в журнал „Юность“.

Ещё один журнал, толстый, столичный. «Неплохо, но, к сожалению, в настоящий момент редакция не находит возможности…» Ещё известный журнал. «Сожалеем, но наш портфель заказов сформирован на пять-семь лет вперёд…» Ещё журнал, «Москва». «Просим выслать своё фото и краткую автобиографию. Срочно!». Но вмешиваются таинственные высшие силы. Ликующий редакторский голос в телефоне приобретает кислые нотки: «Ваши рассказы, скорее, новомировские». – «?..» – «По духу ближе журналу „Новый мир“».

«Новый мир», как положено на подобную наглость, отвечает солидным молчанием. Я кажусь себе летучей мышью из притчи про войну птиц и лесных зверей. Мечусь между теми и этими. Я ещё не женщина – и уже не девочка. Не либерал (тогда их называли диссидой) – и не консерватор. Ни шерстяное, ни пернатое. Не вхожу ни в одну группировку, не дружу ни с кем не против кого. Отовсюду меня выдавливают, как чужеродное тело. Никто не хочет признать за свою. Как холодно!

– Некоторое время вы жили в Вологодской области, недалеко от деревни Тимонихи, где творил живой классик Василий Белов. Не было желания встретиться?

– Желание-то было. Я была юна и воображала, как пойду по тропке в ржаном поле, срывая ромашки, бороздя босыми ногами тёплую велюровую пыль. Вот и берёзки-невестушки, и патриархальная деревенька-матушка о десяти избах. А там в ограде известный писатель-деревенщик с берендеевской белоснежной бородкой рубит дрова, кладёт поленничку, отирая пот рукавом вышитой рубахи… Плутовато блеснёт небесно-голубыми глазками, поставит самовар. Побеседуем за жизнь, попьём чайку…

И… послала Белову рассказы почтой. Через месяц бандероль вернулся не распечатанной, с убийственной припиской сухим, убористым почерком: «Я в литературу пробивал дорогу сам и ничьей помощи не искал!».

– Нынче общество задаётся вопросом: отчего, когда объявили свободу, в стране не выросли великие творцы? Писатели, поэты, композиторы, художники?

– Позволю высказать своё мнение. Представьте картину: пришёл поступать во ВГИК Шукшин в линялой гимнастёрке, в пыльных стоптанных сапогах. Только умные глаза на худом скуластом чалдонском лице светятся. Будто всю силушку, пронзительность и боль мужицкой Руси в себя втянули – вот какие глаза. А Ромм ему говорит: «Позвольте, батенька, вы чей сын-сват-брат? Как ничей?! С улицы? Жаль, голубчик: самотёк не берём. Разве заплатите кругленькую сумму в у. е…» Узнала бы страна режиссёра Шукшина? Что может вырасти на вытоптанном творческом поле? Только сорняки.

– Всё обстоит так печально?

– Ну почему. Вот же находятся спасатели русской литературы, проводят курсы литературного мастерства. Как садовники, пытаются приживить, культивировать на бесплодной потрескавшейся почве нежные растения. Не дёшево: за 1200 евро. Каждый претендент замирает в душе: а вдруг произойдёт чудо, и его заметят? «Господа, новый Бунин родился!» Впрочем, предупредили же честно: новых Буниных не ожидается.

– Но ведь те же творческие встречи, мастер-классы, действительно, могут стать трамплином, своеобразным лифтом…

– Взлёты, прыжки… Лифты, трамплины и прочие прыгательные и подъёмные устройства – это для семнадцатилетних. А всех нас и без того стремительно тащит в одну-единственную сторону, в один для всех пункт конечного назначения. Где тускло мерцают буковки «Выход». Но юным, тугим, прыскающим соком – рано знать такие вещи. Они бессмертны и жаждут всего и сразу: всемирной славы, денег, путешествий, солёных брызг океана в лицо, любви девушек. Смело стучатся в двери, берут с боем, набиваются гурьбой в весёлый тесный лифт. Тревожно мигает красная кнопка: номинальная грузоподъёмность кабины превышена!

Лишних бесцеремонно выдавливают, лифт с везунчиками облегчённо взмывает ввысь. Лишние больно падают, поднимаются, почёсывая ушибленные места. Ничего, вот сейчас подъедет следующий лифт. И уж тогда…