Любовь Шапорина

Мне кажется, что Россией правит чудовищный бред сумасшедшего.Меня поражает, с какой лёгкостью теперь все говорят о насилии.Нет ни масля, ни яиц, ни мяса… В магазинах ничего нет.У нашего поколения нет ни прошлого, ни будущего, одно тяжелое настоящее.люди, ехавшие в трамвае, были ещё страшнее мертвецов … люди мёрли, как мухи на ходуЖизнь унизительная до последней степени.Я думала, надеялась, что худшие времена прошли, а они, оказывается, опять наступили.Коммунизм с нами делает то же самое: мы все время равняемся по низшемуЖуткое ощущении щупальцев спрута, от которых не уйти.Сейчас люди не верят своей собственной тени – а вдруг как она служит в ГПУ.Дети всё время хотят есть. Это мучительно.Какой ужас: целому народу жить под подозрением во вредительстве и контрреволюции и под страхом смертной казни.В торжество коммунизма я не верю абсолютно, как не поверила бы в необходимость кастрации целого народа. Если бы целый народ можно было кастрировать, то по его вымирании на его место пришли бы другие…Наша церковь, трусливая и пассивная, народом не занималась, а теперь видны плоды. Наши мужики никогда не слыхали ни одного культурного слова.У меня не дневник, а слезница.

«Равенства нет даже на кладбищах».

«В больницу старых не принимают. Нужен блат».

С 1940 по 1956 год за обучение в старших классах школы нужно было платить. Постоянно нуждаясь в деньгах, Шапорина пришла хлопотать за своих девочек и узнала: «Освобождаются лишь дети убитых офицеров. Только офицеров. Дети убитых солдат и сержантов не освобождаются от платы. Я ахнула. Мне потом объяснили, что это делается для того, чтобы пролетарские дети дальше 7-го класса не шли и не заполняли вузы». о времени правления Хрущева: «Мне сдается, что Хрущев зарвался. Тут и Куба, тут и Африка… Он не расстреливает, не пытает, но не стесняется посылать наших Иванов и Петров к черту на рога, биться за чужую землю».