Интервью с писателем Алексеем Сальниковым

Интервью с писателем Алексеем Сальниковым

Опубликованный в прошлом декабре дебютный роман уральского поэта Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него», получивший литературную премию «Нацбест» 2018, вызвал жаркую дискуссию в литературном сообществе, не утихающую до сих пор. Одним книга внушает восторг, «как в первый день творения», другие называют прозу екатеринбуржца громоздкой филологической загадкой. Как бы то ни было, Сальников заставил нас оторваться от сериалов и вступить в книжные дискуссии, от души споря о том, кто такой Петров и что за таблетку ему подсунули. Прочитав новый роман писателя «Отдел», который вышел 20 мая, ELLE предсказывает, что разговоров о нем будет не меньше. В центре сюжета — экс-сотрудник полиции, получивший работу под прикрытием в неком отделе ФСБ, озадаченном поимкой особо провинившихся граждан. В чем именно они виновны, остается неясным до самого финала.

Думаю, это отметят многие: главный герой «Отдела» Игорь похож на Петрова. Оба выглядят забитыми жизнью, пьют и сходят с ума от рефлексии.

Ну а кто не рефлексирует? Кто не впадает в ступор, внезапно осознав, что жизнь идет как-то не так? В целом, если разобраться, все мы маленькие люди — когда живот прихватит или кто-то из близких заболевает, мы не знаем, что с этим делать. Это иллюзия, что мы воспитываем детей основываясь на каком-то жизненном опыте. На самом деле мы первый и единственный раз встречаем и растим каждого конкретного ребенка, сталкиваясь заново со всеми родительскими ситуациями. Семейные неурядицы и радости у всех одинаковы, просто декорации разнятся. И если честно, работая над «Отделом», я не углублялся в изуче­ние персонажей. Команду любого отдела можно сравнить с каким-нибудь бойз-бэндом из девяностых: вот есть толстячок, красавчик, качок. Помню только, что у Игоря было совершенно конкретное лицо, когда его представлял: невеселая физиономия актера Алексея Бардукова.

В «Петровых» читатели усмотрели отсылки к Гоголю и Булгакову. В «Отделе» же вы прямо обращаетесь к Достоевскому с его «слезинкой ребенка».

Мне кажется, литература девятнадцатого века — естественный фон для русской литературы, да и не только для русской. Даже «Гарри Поттер» — это же толстовский такой размах, попытка по-достоевски ковыряться в героях. Но «Отдел» — это больше не к Достоевскому, а к Салтыкову-Щедрину. Что-то вроде сатиры на министерство, скажем, финансов или здравоохранения, когда они урезают финансирование какой-нибудь программы и из-за этого погибают люди. То есть где-то далеко и высоко люди принимают решения о жизни других как о некой абстрактной величине. Изначально это была попытка представить, как Тарковский стал бы снимать «Людей в черном» или, например, «Ходячих мертвецов».

В обоих романах много убийств. Причем совершаются они теми, на которых, как говорится, никогда бы не подумал. Хотите сказать, что душегуб сидит в каждом из нас?

Все же нет. Многим проблематично ударить другого человека даже ради того, чтобы спасти себе жизнь. Иногда доходит до откровенной глупости. Я однажды обнаружил в унитазе мышь — она как-то пробралась по канализации и барахталась в воде, пытаясь выбраться, выглядела дико уставшей, еле шевелила лапами. И когда жена выяснила, что я выловил эту мышь и положил на полу в ванной, чтобы зверушка оклемалась, — тут она меня чуть не убила, да. В «Петровых» убийства — своеобразная метафора скелетов в шкафу каждого из членов этой семейки. В «Отделе» речь идет об убийствах по приказу, многовековой безуспешной попытке осмыслить убийство одних людей другими, потому что «так надо».

Вы также бесстрашно прошлись по теме педофилии через истории Сергея из «Петровых» и Фила из «Отдела».

Сергей не педофил, а просто пытается шокировать на фоне юности и юношеской озабоченности. Фил — отголосок этой попытки. А вообще, не вижу разницы между физической и моральной сексуальной эксплуатацией, когда взрослые — те же родители — вроде бы и не пытаются изнасиловать ребенка, но при этом могут психически мордовать его с очень раннего возраста. При этом битье у нас иногда не считается за насилие, если, типа, не сильно и незаметно, то и ладно, вроде как урок преподают. Еще законодательство добавило ада в это все. За текст или рисунок, где изображаются действия сексуального характера с несовершеннолетним, можно загреметь на более долгий срок, нежели если переехать по пьяни пару школьников на пешеходном переходе. Получается, что жизнь нарисованного или придуманного персонажа ценнее, чем настоящая, человеческая.

Вы — поэт, который в какой-то момент решился обратиться к прозе. При этом в ваших романах литераторы да и другие творческие личности выглядят очень жалкими людьми.

Это самоирония — над собой в юности, над собой настоящим. Над тем, как попадаешь на какую-нибудь поэтическую вечеринку, а там на сцене первокурсник или первокурсница филфака вдохновенно читает пятнадцатиминутный верлибр, вишенкой на котором обязательно будет слово из трех букв, потому что это шокировало бы маму. Думаешь с тоской: что я тут делаю, как меня сюда занесло? — и хочется немедленно нажраться в дымину.

Женщины в ваших романах прозаичны и будто намеренно упрощены и внешне, и поведенчески. Почему?

К женским персонажам я отношусь с большой любовью, поэтому их не поэтизирую. Поэтизация — это такое возвышение. Моим героиням ничего подобного не требуется, они сами прекрасно со всем справляются, не перекладывают ответственность за свои поступки на других, сами определяют мужчин или женщин на роль потенциальных сексуальных партнеров. Все знакомые мне женщины так делают.

Раз уж мы заговорили про «Петровых» — раскройте секрет связи героев романа и греческих богов?

Когда я писал, у меня была идея, что Персефона ушла от Аида и по этой причине началось глобальное потепление, Аид же перебрался на Урал и стал там жить. В благодарность за спасенную жизнь сына он вытащил из Тартара некую первобытную хищную силу из рода титанов и свел ее с Петровым, чтобы как-то компенсировать отданное Петровым тепло. А Петров и Сергей — это просто Петров и Сергей. Люди, оказываясь рядом с Аидом, невольно отбрасывают тени мифических персонажей, потому что бог царства мертвых распространяет вокруг себя мифологическую радиацию. Рядом с ним любая собака — Цербер, любой водитель — Харон, а любой смертный — Орфей или Сизиф.

Главная претензия читателей «Петровых» звучит так: никого не жалко. В «Отделе» вас бросает в противоположную крайность: жалко буквально всех.

Дело, наверное, в скорости погружения в среду персонажей. Игорь в «Отделе» сразу оказывается внутри сплоченного сообщества пекущихся друг о друге ¬мужчин на нелегальном положении, по сути, окруженных врагами, одиноких и несчастных, — этаких усталых подпольщиков. В их действиях есть что-то тарантиновское — все эти долгие задушевные беседы, перемежающиеся актами жестокости. К подобным персонажам читатель уже привык и научился им сочувствовать. У меня жена расплакалась над Филом, сам же я после одной его фразы месяца два не подходил к тексту, отвратила меня его болтовня. А вот когда супруга Фила бьет Игоря по голове плюшевым львом, смешно признаться, но тут у меня в горле заскребло. К «Петровым» читатель подходит как бы по спирали. Кому-то вполне оправданно надоедает это медленное хождение, неуклюжее мышление героя, будто не изменившееся с четырех лет, словно с той поры и замороженное. Читать этот роман все равно что сидеть во дворе и ждать, когда растает снеговик, — не каждому такая медитация по вкусу. И это вполне нормально.

Интервью опубликовано на сайте www.elle.ru

Фото: Светлана Холявчук / Интерпресс / ТАСС с сайта https://www.novayagazeta.ru