Ничья земля

Ему нравилась та смесь цивилизованной Европы и дикой Азии, которая вызвала этот город из небытия полторы тысячи лет назад и по-прежнему не давала ему примкнуть ни к одной из сторон. Город, породивший все славянские народы, давший им общий язык и византийскую религию, лежал никому не нужный на краю Европы, бессильно раскинув руки улиц и проспектов на все стороны света. В нем не было холодного, каменного величия надменной Москвы, простоватой ширины проспектов Минска, интимной тесноты маленьких улочек Таллина и Риги. Он был лишен чеканного Петербургского профиля – и хорошо, что лишен! У этого города был свой образ, который не могли испортить уродливые кубы панельных многоэтажек, огромные массивы «хрущевок», нарывы заводов и фабрик на берегах Днепра, промзоны, разрезающие прибрежные парки.Город выглядывал из-под рубища, натянутого на него за три четверти столетия, как выглядывает из-под плохого асфальта уложенная на века брусчатка. Он все время норовил показать свое истинное лицо – вот за кованой решеткой и густыми деревьями притаился причудливый особнячок, а здесь, посреди сквера, уткнулась в голубое небо маковкой купола церковь.Рано или поздно каждый человек открывает окружающим свое истинное лицо. С городами, как ни странно, случается то же самое. Но пока этого не происходит, настоящее лицо города видят только те, кто его по-настоящему любит.

сидеть на краю стола, боком, опираясь на одну ногу и покачивая второй. В такие моменты он удивительно напоминал хищную птицу: поднятые углом плечи, напоминающие сведенные крылья, особый наклон шеи… Казалось, что, впившись когтями в столешницу, в аудитории сидит старый облезлый гриф и упирается в Кудрявого черными, тусклыми глазами, то и дело затягивая их пленкой век. Если бы Мангуст внезапно захлопал крыльями и утробно заклокотал, роняя на пол перья, – Сергеев бы не удивился. Но стоило Мангусту встать – и сходство с птицей исчезало. Он и вправду начинал напоминать зверька, имя которого получил на всю жизнь как кодовое. Видел Михаил Мангуста на тренировках и в бою – движения его были резкими и быстрыми, проследить за ними было практически невозможно и, что было особенно необычно, невозможно было уловить подготовку к атаке: переход от бездействия к действию не имел промежуточной фазы. Шаман, и ему светлая память, рассказывал, что Мангуста и еще нескольких курсантов учил вьетнамец, неизвестно откуда появившийся в Конторе в середине шестидесятых. Правда ли это – никто из курсантов не знал, но было в грации куратора что-то нечеловеческое, противоречащее законам физики и обыкновенной анатомии. Мангуст смотрел на Кудрявого из-под век, покачивая ногой и внимательно слушая логические построения курсанта. И ухмылка, именно ухмылка, назвать это улыбкой было невозможно, пряталась в уголках тонких, почти бесцветных губ. – Все? – спросил он, не меняя позы. Кудрявый кивнул. – Мудрость, курсанты, заключается в том, что знаешь ли ты что-то, знаешь все или не знаешь ни хрена – на решение начальства не влияет никак. Оно будет принято по неизвестной вам формуле, по тайным для вас соображениям и может показаться совершенно безумным. Но первое и главное… Сколь идиотским оно бы вам не казалось – его надо выполнять. Вопрос к тебе, Кудрявый, ты у нас любознательный… Почему? – Потому что приказы не обсуждаются, – протянул Кудрявый грустно.

– Правильно, – подтвердил Мангуст. – Все остальные причины вторичны, но давайте, если уж на то пошло, их рассмотрим. Только без пошлостей, товарищи курсанты. Мы с вами не в регулярных частях, фразы типа «я начальник – ты дурак» имеют место быть, но в нашей с вами профессии применяться не могут. У нас, если начальник дурак, то его подчиненные трупы. Сразу. Без вариантов. Он может быть подлецом, беспринципным, жестоким, кровавым и страшным, но только не дураком. Теперь дальше… Он встал. Даже не встал, а просто перетек из одного состояния в другое – Сергеев не заметил, как это произошло. Вот Мангуст сидит, качая ногой в начищенном до зеркального блеска ботинке, а вот уже стоит в проходе между партами, заложив руки за спину. И все это в один момент. – Все вы умные. Умеющие принимать решения. Аналитики. Мы вдобавок научили вас стрелять и драться. Выживать. Научили, чему могли. Думать научить нельзя, для того чтобы думать надо иметь соответствующий орган в организме. Но я должен научить вас еще и подчиняться приказам, смысл которых вы не понимаете. Подчиняться, несмотря на то, что вам они будут казаться бессмысленными, глупыми и даже вредными порою. Он остановился, дойдя до окна, за которым бушевала ранняя крымская весна. «Инкубатор» находился внутри военной части, окруженный забором с колючкой, со своим КПП и караулом. Часть, расположенная снаружи, тоже была непростая – пограничная, а значит, гэбэшная. Мангуст смотрел, как по дорожке, по краю которой лохматились бело-розовыми лепестками цветущие абрикосы, идет взвод, впечатывая каблуки сапог в рыжий песчаник. Слышен был мерный топот и голос старшины: «Левой, левой, раз-два-три! Левой, левой!» – В нашей профессии человек, работающий «в поле», видит только маленькую часть большой картины. Представьте, что вы смотрите на мир через неподвижный перископ. Только часть, что за границами бинокуляра, вам неизвестна. В том, что происходит внутри вашей «картинки», вы настоящие спецы. Я уже говорил, что вы у нас самые умные и грамотные – лучше вас нет. Вы посылаете в Центр

По улицам Донецка сновали автомобили, пылали неоновым светом рекламы, из распахнутых навстречу летней ночи окон звучала музыка. У идущего по улице Ленина Сергеева то и дело возникало желание перебросить автомат с плеча на грудь и дать очередь, патронов на десять. По этим шикарным лимузинам, по зеркальным витринам, по счастливым улыбающимся лицам, по смеху из окон и дверей. По всему, что его окружало. Он зверел от такой несправедливости – в двух шагах от Ничьей Земли протекала своим чередом нормальная человеческая жизнь. В двух шагах от чужого несчастья люди предпочитали делать вид, что ничего не произошло, что они ничего не знают.Но не было у него на плече автомата. И, слава Богу, что не было.