Юппи

— Вот новоссти! — просвистела Змея.— Жжить беззо вссякого удовольсствия и весе жже цссеплятьсся зза жжиззнь! Ведь ты усстал... Подума-ай, всспомни...

Юппи вспомнил собачников, вспомнил девочку, которая плакала, но не вступилась за щенят. Больно ему было от этих мыслей. И все-таки сквозь эту боль проступало, росло желание жить. Чем холоднее был взгляд Змеи, тем горячее поднималось в нем это желание. — Я хочу быть,— сказал он хмуро.

— Но почщщему? — зашипела Змея.— Почщщему весе хотят быть? Юппи честно подумал и сказал: — Потому что, когда кто-нибудь есть, что-то невероятное может еще получиться, а когда нет, то уже ничего не получится. — Ну, например? — сказала Змея, или, может быть, Юппи это сам подумал и сам же ответил: — Может, добрая девочка станет еще и смелая... люди научатся понимать зверей, а звери — разговаривать по-человечьи... Может, получится, что я смогу летать, как Карамба, а Карамба грустить, как я... — Весе, шшто можжет быть, ужже было ззадолго до тебя. — До меня не было меня! — рассердился Юппи.— А если так, то, может, и еще чего-нибудь не было?!

— А сумеешь ты поговорить с этим Умным Человеком? — засомневался Юппи. — Уж будь спокоен,— заверила Карамба,— сначала я с ним заговоррю на его языке, чтобы он понял, что я за птица. Потом спррошу, кто он, кто я, а потом уж и до тебя доберрусь. — Может, сначала спроси, кто я, а потом уж об остальном? — рискнул предложить Юппи. Но Карамба отвергла такой вариант. — Я лучше знаю, как вести рразговорр с учеными людьми,— заявила она. И, не медля больше ни минуты, приступила к делу. — Онтология! Субъективизм! — крикнула она для начала, едва влетев в комнату к Умному Человеку.

— Опять затвердил! — крикнула Умному Человеку из соседней комнаты его жена.

— Субъект, объект и прредикат! — сказала еще Карамба. прежде чем приступить к делу. Умный Человек молчал, словно подавился. Тогда Карамба сказала: — Кто я? Кто ты? — И еще раз: — Кто я? Кто ты? — Потрясающе! — закричал наконец Умный Человек.— С птичьими мозгами, и так разговаривать! — Кто я? Кто ты? — попробовала его вразумить Карамба.— Кто мы? Откуда?

— Когда слишком много мыслей,— говорила она потом Юппи,— то уже ничего не видно. Я думала, одна-две книжки его врразумят, но их было слишком много.

Тщетно просил ее Юппи попытаться поговорить еще с каким-нибудь умным человеком. — С ними серрьезно рразговарривать невозможно,— твердила Карамба.— И все потому, что они всех дрругих считают глупее себя.

На другое утро Карамба отправлялась к сварливой женщине со второго этажа и уже с порога, а вернее, от окна начинала наступать на женщину, крича ее собственным сварливым голосом: — Ну чего, чего, чего тебе, горре ты мое, ррастяпа?! Женщина сначала пятилась, потом садилась к столу и смеялась до слез. И несколько дней после этого, едва она собиралась напуститься на мужа и детей, как ей вдруг становилось смешно, и, вместо того чтобы ругаться, она принималась хохотать так, что посуда на столе дребезжала.

Он не мог вернуться к девочке. И не потому, что боялся собачников. Его тоска по девочке была сильнее страха. Но все-таки вернуться он не мог. Он думал: если бы на девочку кто-нибудь набросился, он защищал бы ее из последних сил — она же только плакала. Юппи не винил ее, но вернуться к ней уже бы не смог. Он вспоминал ее ласковые руки — и это было так хорошо! Но тут же он вспоминал, как стояла она в стороне, в то время как парень запихивал в мешок белого щенка, и это было очень плохо. Но когда сразу и хорошо и плохо — от этого как-то совсем плохо, так что собственный хвост становится обвислым и серым.

— Змея говорит,— перебил ее в нетерпении Юппи,— все только ждут, а такое завтра так и не наступает. — Мы же не ждем, а идем. Не мы, так наши дети узнают такое завтра. — У меня тоже будут дети,— сказал Юппи. — Конечно,— кивнула Хохора.

Мы идем в заповедник, чтобы дети наших детей жили снова большой счастливой семьей.

Так шли они, иногда молча, иногда разговаривая. Хотя разговоры их о прошлом часто бывали печальные, но тем радостнее мечтали они о заповеднике.