«Расскажи мне, как живешь» audiokitobidan iqtiboslar
Следует делать то, что делаешь, не отвлекаясь ни на что постороннее.
«Ближе к обеду приносят кошку […] это настоящая профессионалка.
Она знает, для чего ее наняли, и незамедлительно приступает к своим обязанностям.
Пока мы обедаем, кошка прячется в засаде за упаковочным ящиком. Когла мы разговариваем, или ходим, или слишком шумим, она смотрит на нас укоризненно, как бы говоря: «Я бы вас попросила… Как я могу работать в такой обстановке?!» Ее взгляд столь выразителен, что мы сразу же всецело ей подчиняемся […].
Пять раз во время обеда через комнату пробегала очередная мышь, и все пять раз кошка совершала свой великолепный прыжок. Никаких этих западных штучек, никаких заигрываний с жертвой – она просто откусывает у мыши голову, с хрустом сгрызает ее, после чего переходит к тушке. Жутковатое зрелище, но действует она вполне профессионально.
Кошка прожила у нас пять дней. После этого – ни одной мыши, будто их и не было.[…]
Она была холодна, расчетлива и беспристрастна. Кошка высшей квалификации! Суперкошка!» (с.119-120)
Время — это всего лишь образ мыслей.
Достаю зеркальце и пудру из сумочки. Да уж, такое лицо явно стоило бы прикрыть паранджой!
В душе тем временем шевельнулось сладкое предвкушение: скоро цивилизация.
Я начинаю мечтать…
Шампунь, шикарный фен для волос. Маникюр… Фаянсовая ванна, краны с холодной и горячей водой. Соль для ванны. Электрический свет… И туфли, туфли, туфли!
- А что это? - спрашивает он.
- Платье! - отвечаю я гордо.
- Интересненько! - говорит он. - Рисунок представляет собой символ плодородия. Теперь мне ясно, какой это кошмар - быть замужем за археологом.
Утром в поезд входят турецкие таможенники. Они явно не торопятся, а наш багаж, похоже, интересует их чрезвычайно. Зачем это мне, спрашивают они, столько туфель?
На что я резонно отвечаю, что поскольку я не курю, то не везу сигареты, а раз не везу сигареты, то должна же я чем-нибудь восполнить этот пробел? Вот я и везу запасную обувь.
Ещё одно тяжкое испытание для наших слуг: накрыть стол к чаю или к обеду. Я несколько раз наблюдала в приоткрытую дверь за Мансуром. Прежде чем постелить скатерть, он с серьёзнейшей миной вертит её и так и этак, всякий раз отступая назад и окидывая стол критическим взором. Наконец оптимальный вариант найден: скатерть лежит поперёк стола, изящно свешиваясь на пол, в то время как с двух узких сторон видны края дощатой столешницы. Одобрительно кивнув, Мансур заглядывает в потрёпанную посудную корзинку, купленную по дешёвке в Бейруте, – в ней хранятся разрозненные остатки столовых приборов. И тут его чело перерезает морщина. Вот она, главная проблема! Очень старательно, изнемогая от непомерного умственного напряжения, он кладёт на каждую чашку с блюдцем по вилке, а слева от каждой тарелки добавляет по ножу. Потом снова делает шаг назад и, склонив голову набок, долго обозревает плоды своего труда, печально качая головой и вздыхая. Он чувствует, что сделал что-то не то. И чует его сердце, что до самого конца сезона не овладеть ему премудростью, скрытой в комбинации ножа, вилки и ложки. Когда к чаю он подаёт одну вилку, мы почему-то всегда требуем нож – а что, скажите на милость, можно резать за чаем?
– Я тут подумал, – помолчав, говорит Б., – может, мне надписывать ярлычки для вчерашних находок здесь? Я ведь вам не помешаю?
Приходится проявить твёрдость. И я деликатно объясняю ему, что не смогу заниматься очередным своим мертвецом, если в непосредственной близости от меня какое-нибудь живое тело будет дышать, ходить и тем более разговаривать.
О своих сборах в археологическую экспедицию могу сказать лишь одно: книги, книги, книги… Извечный и поистине жизненно важный вопрос: какие книги взять обязательно, какие – желательно, для каких книг ещё найдется место в чемоданах и, наконец, какие книги – о горе! – придётся оставить дома. Я твёрдо убеждена, что все археологи тащат с собой максимальное количество чемоданов, которое пассажирам дозволено брать с собой в вагон. Они забивают эти чемоданы книгами, потом со вздохом глубокого сожаления изымают несколько фолиантов и на их место втискивают рубашки, пижаму и носки.
Нам, привыкшим к западным представлениям о ценности человеческой жизни, трудно принять иные мерки. На Востоке всё куда проще: жизнь должна кончаться смертью, это так же естественно, как рождение, ну, а рано она придёт или поздно – на всё воля Аллаха. Такой безропотный фатализм избавляет от вечной тревоги, омрачающей наше существование. Восточного же человека, хоть и надеется он на лучшее, печальный исход не страшит. Здесь процветает лень, работают лишь по печальной необходимости, считается, что труд – это насилие над естеством.
