Kitobni o'qish: «Бадарма», sahifa 2

Пришлось ещё потерпеть, пока замедлилось течение, берега раздались, скалы измельчали и сошли на нет. К воде снова подошёл лес. Правим в закуток относительно тихой воды.

Подвожу корму поближе и хватаюсь за ближайший куст. Несколько озадаченно наблюдаю за Колей. Похоже, что он исполняет некий театральный трюк, придуманный прямо сейчас. Он прыгает в воду, всё равно уже мокрый, ловко подхватывает Гелю на руки и выносит на берег, как спасённую девочку. Та протестует, хохочет, но потом смиряется, обвивает руками крепкую мужскую шею – так удобнее.

Ладная девичья фигурка, обтянутая влажной одеждой, свисающие волосы, открытое в мир лицо – смотрится эффектно. А между прочим, она вполне могла сама сойти на берег. Без посторонней помощи.

Впрочем, не будем заострять. Острого, горького, кислого в нашей жизни без того хватает.

– Всё мужское население мобилизуется на поиск сухих дров в мокром лесу. Ты, Геля, найди себе местечко, спрячься от сглазу и выкрути одежду, выжми воду. Так будет теплее.

– Бусделано, гражданин начальник.

Найти сухое топливо оказалось не самым сложным делом. Всё-таки мы вооружены хилым туристским топориком, а мелкий дождь еще не промочил сушины. Гораздо труднее было поджечь сухие, как порох, дрова. Чиркаю спичку за спичкой, добрый десяток извёл, но нет ни дыма, ни огня. Один «пшик». А я настырный, так просто не сдамся. Только злиться не надо. Чиркаю чаще, сам готов вспыхнуть, но костёр не хочет вспыхивать.

Вообще-то сам себя считаю неплохим костровым. Большинство костров разжигаю одной – двумя спичками. Поэтому можно понять моё замешательство, переходящее в нервную дрожь.

Между тем причина конфуза проста и ничтожна, как платяная моль. Дрожь. Не нервная, а самая банальная – от холода.

Наши нелепые попытки вызывают, мягко говоря, удивление. В руках Коли пучок высохших еловых веточек – идеальная растопка, сравнимая только с берестой. Я подношу зажженную спичку. Но обоих нас уже колотит такая крупная дрожь, что слабенький огонёк гаснет на полпути, либо его сбивает протянутый пучок. Мешаем друг другу и злимся.

При здравом размышлении процесс можно и нужно упростить. Одному опуститься на землю, другому удалиться на безопасное расстояние.

Откуда им взяться, здравым размышлениям, если мозги оцепенели от холода, скукожились и почти не шевелятся. Похоже, что мы не способны адекватно оценивать действительность или, говоря нормальным языком, одурели. Молчим, сердито сопим и тупо тычем спичками, гасим их о растопку.

– Что вы делаете, мужики? Так вы никогда не разожжете, – ангельский голос возвращает нас на землю.

Положив руки на землю, удаётся их зафиксировать. Не трясутся. Тщедушный огонёк наконец-то осмелел, разросся, запостреливал. Едкий дымок потянулся вверх, но остановился, прижатый дождём. Закрываем руками… Всё, пошёл, пошёл! От костра повеяло долгожданным теплом. Сверху наваливаем сушняк, два смоляных пенька впридачу.

Можно ли просушить одежду под дождём? И да, и нет. Точно так можно пообедать одним бульоном.

Впрочем, наш обед более интересен. Макароны с тушёнкой и целый котелок горячего чая. После такой подпитки мы, согревшиеся и частично просушенные, готовы продолжать движение к намеченным целям.

Проходим ещё несколько серьёзных шивер и перекатов без особых потрясений. Всякий раз точно попадаем в основной слив, справляемся с течением, уворачиваемся от встречных камней. Время от времени «чиркаем» днищем, не без того, но это обычное дело при сплаве по бурной реке. Попробуй тут угляди спрятанную под водой «мину», когда плот стремительно летит в кипящих пеной бурунах.

Должно быть, мы не напрасно мокли и мёрзли. Чему-то научились. Приспособились к реке, пригляделись друг к другу.

– Остаётся последняя шивера, – сообщаю друзьям. – Дальше выходим в Ангару и, если поднажмём, к ночи можем дойти до Усть-Илима. Нас заждались постели с подушками. Тёплые и сухие. Поднажмём?

– Попробуем.

В голосе Коли не слышу уверенности. Геля смотрит в сторону, молчит. Устали, понятное дело. Сам я устал ничуть не меньше. Тяжёлый выдался денёк. Но плыть по Ангаре всё равно придётся, другого пути домой у нас нет. Завтра всем на работу, а там не спросят, как добирались.

Последняя шивера не отпустила без подарка. На выходе из неё сталкиваются два потока, образуя бурлящий котёл. Метровые волны ещё раз прополоскали нашу одежду, но зато Ангара – вот она.

Сушиться уже некогда. Надвигается вечер.

Бадарма пройдена. Можем присвоить себе статус победителей. Или покорителей. Или первопроходимцев. Но с этим небольшая заминка, потому что впереди ещё плаванье по Ангаре. Примерно тридцать километров. Там ничего страшного – несложные шиверы и перекаты, после Бадармы пустяки. Но плыть придётся несколько часов, стоя или сидя в мокрой одежде. Пока повременим, обойдёмся без победных заявлений.

Дождь, слава Богу, давно кончился. Закатное солнце бросает нам последний взгляд из-за деревьев. Я посматриваю на часы.

– Ну, что ж – последний рывок! Прошу, господа, занять места на верхней палубе, согласно купленным билетам.

Мой наигранный тон не встречает понимания. Геля смотрит взглядом, от которого холодно.

– Я дальше не поплыву.

– То есть как?

– А вот так. Не поплыву. Пойду по берегу.

– Ты с ума сошла? Это невозможно! Тридцать километров, после такого дня. Мы свалимся на полпути, если пойдём пешком. Это будет гораздо медленнее, чем плыть. Ты представляешь, о чём говоришь?

– Представляю. Как-нибудь дойду. Но не поплыву.

– Идти придётся всю ночь и всё равно не дойдём. На работу опоздаем. Что будем начальству рассказывать?

– Один день пропустим, никто без нас не умрёт. И потом я не говорю, чтобы все шли по берегу. Я сама могу дойти. У нас было главное – пройти Бадарму. Прошли. Дальше я не хочу. Холодно и… И надоело. Шум этот надоел от воды, в ушах стоит. Сидеть и стоять надоело. Скованность… Ни туда ни сюда. Хочу по лесу, чтоб тишина была…

– Одна ты не пойдёшь и не думай даже.

– Я с ней. Нельзя же… Сам понимаешь, – Коля разводит руками – что тут дескать поделаешь?

Да, понимаю. Логика просматривается. Её одну нельзя отпускать. А меня, получается, можно? Одного, на двухвёсельном катамаране, там всё на двоих гребцов рассчитано. Да ещё на ночь глядя… Выходит, что можно. Из двух зол выбирают меньшее.

Конечно, это не совсем предательство, но… Такого поворота я никак не ожидал. Что же делать… Катамаран бросить жалко, даже не то, чтобы жалко, – нельзя его бросать. Он общественный, в него столько труда вложено, он ещё другим послужит. И работа у меня… Коля водитель, она электриком на подстанции, как-нибудь оправдаются, выкрутятся. А я что скажу редактору? Что шёл пешком тридцать километров? Скажет «бред какой-то». И будет прав. Не уложился в два выходных дня? Сам виноват, сам отвечай.

Надо что-то решать.

И решается так: они забирают рюкзаки и идут по берегу, я плыву рядом. Переговариваемся. Не могу ещё поверить в то, что случилось, и какое-то время пытаюсь убеждать.

– Ангара течёт со скоростью пять-шесть километров в час. Хорошая скорость. Вы так не сможете, будете отставать. Сами увидите. Будут препятствия всякие, их придётся обходить. Ручьи, речки будут, они сейчас в разливе, как вы переправитесь? И скалы могут быть, и кустарник непролазный. Фонарика нет. Сами назад попроситесь.

– Не попросимся.

Отвечает мне Геля. Коля почему-то молчит.

– Да вы уже отстаёте. Я вижу.

Вместо ответа они прибавляют шагу, вырываются вперёд. Геля оборачивается ко мне.

– Вот видишь? Зато мы уже согрелись, а ты там мёрзнешь на плоту. Давай бросай его, присоединяйся к нам. Вместе будет веселей.

Мне и вправду неуютно одному. И холодно тоже. Но в голосе Гели, кажется, нет настойчивости. Не хочет, чтобы я присоединился? Надо бы помахать руками, поприседать, пока не окоченел совсем.

Впереди показался залив. Отталкиваюсь шестом, ухожу от него подальше, на более быструю воду. Мои спутники начинают отставать, им надо обходить залив, кроме того мешают идти крупные камни – целая россыпь впереди. Сразу за россыпью виднеется устье небольшой речки, впадающей в Ангару, – белые барашки резвятся на камнях. Это будет посерьёзней, вброд сейчас не перейдёшь. Надо подсказать им выход.

– Поднимитесь вверх! Там должны быть упавшие деревья. Перейдёте, – кричу отстающим друзьям. Вижу – расслышали.

Рассказывали, на третьей от Бадармы речке сохранилось охотничье зимовьё. Можно переночевать. Только сейчас я вспомнил эту ценную информацию и успеваю послать её на берег.

– Не потребуется! Дойдём! – доносится бодрый ответ Гели. У меня, однако, есть основания сомневаться в этом заявлении. Обычно так утверждают те, кому не приходилось идти по ночному лесу.

А время идёт, сумерки сгущаются. Вижу, что мои опасения подтверждаются – сильно отстают. Плот унесло далеко от того места, где мы расстались, а их всё нет. Ищут переход через речку. Нас уже разделяют многие сотни метров, не докричишься. Наконец, на фоне темнеющего леса появляются две фигурки с рюкзаками.

До Усть-Илима далеко. Мы ещё в начале пути. Вряд ли им удастся дойти даже до конца ночи. Ну а мне? Как сложится плаванье в одиночку да ещё ночью? Их двое, это всегда легче в пути. А мне надо готовиться к серьёзным делам. Где и что приготовила судьба? Продержусь ли один? Не знаю…

Пока держусь бодрячком, что-то нескучное насвистываю в вечерний эфир. Плот плывёт сам по себе, уносимый быстрым течением, мне остаётся только подправлять его кормовой гребью. Могли бы и они здесь быть, для них же лучше, но не захотели. Или действительно что-то затеяли втайне от меня. Можно было и прямо сказать – так мол и так, не обижайся. Не сказали.

Вслушиваюсь в надвигающуюся ночь и вскоре улавливаю далёкий Гелин смех. Да, им сейчас веселее. И теплее – от ходьбы и от того, что вдвоём.

Раньше мне казалось, что мы с ней хорошие друзья и даже немножечко больше. Живём в одном общежитии, часто встречаемся, вместе ходим в походы по тайге, едим кашу из одного котелка, одни и те же комары кусают нас, когда я помогаю ей собирать огненно-рыжие жарки на речных полянах. Эти весёлые цветы, сами похожие на озорных веснушчатых девчонок, каждую весну стоят в их девичьей комнате. Выглядывают из литровой банки и спрашивают: Эй, парень, ты к кому пришёл?

Иногда она поверяет мне свои маленькие тайны, рассказывает о тех, кто пытается за ней ухаживать. Вместе смеёмся над ними… Но почему-то ни разу не рассказывала о Николае. Почему? Ведь они наверняка были знакомы до плаванья. Неспроста это.

Вот сейчас они остались вдвоём, вместе идут по берегу и смеются. Кидают камешки в воду, слушают, как они булькают. Им хорошо. А мне обидно. Идёт нечестная игра, где я проигрываю.

Катамаран сильно полегчал. Теперь он ходко идёт по быстрине, всё дальше уносит от строптивой (а всё же покоренной!) речки. Мой курс прост, суров и носит звучное имя Норд.

А всё-таки я зверски устал. Надоело стоять, всё время хочется спать. Но садиться боюсь после того, как чуть не заснул. Было так: cел на корточки, расслабился, глаза сами закрылись, стал заваливаться набок и очнулся от того, что локоть погрузился в холодную воду. Стало ещё холоднее от мысли, что мог бы и целиком брякнуться в реку.

Спичка. Тревожный огонёк в ночи. Живёт он недолго, всего-то несколько секунд. Короткая яркая вспышка, как человеческая жизнь. Моя, к примеру. Был огонёк и вот уже погас. И никто об этом не узнает. Никто не вспомнит. Никогда. Обидно. А чего обижаться-то? Ведь тот огонёк ничего не осветил, никого не согрел – он сам для себя горел…

Второй спичкой удаётся высветить циферблат наручных часов. Оказывается, уже далеко за полночь. Но продержаться надо до утра.

Прямо по курсу в северной части неба светится большое зарево, будто там закатывается солнце. На самом деле это светят тысячи лампочек и прожекторов – в третью, ночную смену, люди строят новый город, укладывают бетон в плотину Усть-Илимской ГЭС. Там остались друзья и знакомые, их у меня много, и далеко не все увлекаются лесными похождениями. Кто-то сладко спит и знать не знает, что их чудаковатый приятель стоит сейчас один в чернильной темноте, застыл в неподвижности на плавучем островке посреди Ангары. И стоять ему так ещё долго.

Ждёт хозяина кровать в общежитии, ждёт не дождётся. Эх, как бы вытянулся я на ней во весь свой полутораметровый, с кепкой, рост! И проверну это славное дельце, непременно проверну, как только доберусь до кровати. Доползу, хоть на четвереньках.

Чтобы совсем не осоветь, время от времени принимаюсь вращать руками, махать ногами, крутить головой, приседать. Даже пробовал укусить себя за палец. Не понравилось. Но эффект имеется.

Интересно, где сейчас мои попутчики? Идут по берегу, спотыкаясь о камни и цепляясь за кусты, что, мягко говоря, неразумно или спят в зимовье? Печку протопили, чаю попили…

Сейчас бы я не стал ждать второго приглашения сойти на берег. С радостью растянулся бы на нарах. Если тесно там, так лёг бы и под нарами, не пискнул… Сил моих нет уже стоять мокрым пнём на этом мокром плоту, пропади он пропадом. Мне тоже надоело, ох, надоело… Все сговорились против меня, всё мокрое, тёмное и холодное.

Да, кстати, а как тогда с катамараном?

Элементарно, батенька, вытащить на берег общественное достояние и пусть сохнет до утра, пока мы выспимся в тёплом зимовье. Утром бы и доплыли все вместе.

А с работой как? – ещё один противный голосишко лезет ко мне с идиотскими вопросами.

Но и этому нам несложно заткнуть рот: как, как – да никак! Форс-мажорные обстоятельства. Или чрезвычайные, если угодно. Ни одна жизнь без них не прожита. И начальник поймёт, он не дурак и тоже был когда-то маленьким, не сразу вырос большим.

«А гори оно всё гаром» – вот какую поговорку для таких ситуаций выдумали наши братья-славяне белорусы. И произносят её тоже славно, с придыханием. Вместо твёрдого «Г» они выдыхают «ХГХ», где уже слышится шорох огня, – вот оно всё занялось и пошло гореть ХГХаром. И пусть. А мы тем временем поспим.

На Руси тоже рождаются дельные мысли. Давным-давно один из наших задумался, сообразил запоздало, поскрёб в затылке, а вслух произнёс: «Хорошая мысля приходит опосля».

Теперь надо идти до конца. Отчётливо вижу, что восточный край неба тоже посветлел – там готовится к выходу утренняя заря.

Давно слышу – впереди что-то шумит. На реке это не к добру. В моей полусонной жизни грядут перемены.

Боднул головой, взбодрился, сверлю глазами черноту. Кое-что вижу. Вот оно что – из воды торчат крупные камни. Очередной перекат или шивера. Кто их тут разбросал? Зачем? Но более важно всё-таки другое – как пройти между ними. Никто, увы, не подскажет, а погружаться в раздумья просто некогда. Срочно действовать! Шестом и только шестом.

Первый каменный бычок упрямо надвигается на плот, но получает тычок в лоб и мирно отходит в сторонку. Проехали. Но из темноты вырастает второй. Этот, впрочем, оказывается добродушным малым – он только хотел почесать свой бок о проплывающий мимо предмет. Почесал и стоит себе дальше. Сколько веков он здесь стоит?

А вот здесь никак не проскочим. Уходить срочно в сторону! Рывок, ещё рывок! У-ф-ф, пронесло…

Едва успеваю перевести дух, как вижу, что меня разворачивает боком и снова несёт на камень. Удар неизбежен! А вот и нет, не выйдет. В запасе есть незапрещённый приём – отталкиваю корму, нос заходит за камень, плот вертушкой оборачивается вокруг бычка и плывёт себе дальше.

Как там пел румяный колобок? « Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, от тебя, серый волк, и подавно уйду».

Но и волк не лыком шит. Он залез под воду – попробуй угляди его, серого, да ещё ночью. Залез и помалкивает, потому что пакость придумал. Плот сел на камень. Основательно уселся, будто ночевать здесь собрался. А у меня нервы не резиновые, могут не выдержать.

– Мы так не договаривались, – сердито говорю я в пространство. В ответ слышу лишь журчание воды. Журчит по застывшим ногам, по застрявшему катамарану. И что теперь?

Бесконечно пространство, безжалостна ухмылка судьбы. Выкручивайся сам, как умеешь. Должен выкрутиться!

Геля неспроста заявила, что зимовьё не нужно, что дойдут они по берегу, обязательно дойдут за ночь. Дала понять, что раскусила мои подозрительные мыслишки и отмела их в сторону. Отмела лёгким движением своих непроницаемо-чёрных глаз. Одними ресницами. У неё длинные, изогнутые ресницы. Очень красивые.

Мысли, тем не менее, как бы искусно их не отметали, всё равно роятся, плодятся и трансформируются в нечто большее, иногда материальное.

Она женщина, существо тонкое. Она наверняка почувствовала, что мне тоже несладко остаться одному и я могу сойти на берег, если на меня сильнее надавить. Могла бы и Колю подключить. Ведь я тоже не железный. А не надавила. Не подключила. Что-то здесь не стыкуется. Врешь, Гелюшка. Нехорошо. Не догадаюсь, думаешь.

У меня бывали и прежде подобные знакомства. Девушки изливали душу, охотно принимали ухаживания, гуляли со мной по улицам, ходили в кино и на танцы. Одним словом – дружили. Пустоту заполняли. А целовались с другими, как потом выяснялось. Мне казалось это нечестным, я отворачивался и уходил.

Не мог понять, что так можно и это – нормально.

С плотом мне проще, чем с теми, кто целуется с другими. К счастью, на воде действуют другие, более понятные законы.

Ледяная вода быстро промыла мои ноги и ещё быстрее прочистила мозги. Выход нашёлся.

Где центр тяжести у катамарана, которым управляет один человек? Правильно, именно там, где стоит этот бедолага. То есть, камень где-то подо мной. Чтобы изменить упомянутый центр, достаточно просто перейти в другое место, что я и делаю.

Ухожу с кормы, становлюсь на передний край судёнышка, с силой упираюсь шестом в дно, течение помогает мне, слышатся шуршание и скрип дерева о камни – ура! Чувствую, что плот освободился, закачался на волнах. И мне полегчало – на целый метр приблизилась желанная кровать в общежитии.

Разминулся ещё с несколькими «бычками», два-три раза чиркнул днищем, и шивера кончилась. Иду по спокойной воде, напряжение спадает, но следом наваливается усталость. Господи, да когда же кончатся эти тридцать километров? Мне уже чудится, что я плыву целую неделю, стоя в осточертевшей позе, повиснув на кормовой греби. Мокрый, холодный, голодный и невероятно уставший. Зачем мне всё это, за что?

Ну, прошёл Бадарму, одолел – а дальше что? А дальше вот что: не пищать. Не жаловаться. Слюни не пускать. Дальше будут новые Бадармы.

Совсем рассвело. Уже узнаю берега. Справа показалась умирающая деревенька Карапчанка, стоящая в устье речки с тем же названием. Узкие, кривые улочки, почерневшие от печали и старости домишки, в большинстве убогие, крытые драньём, неухоженные дворы – от всего веет нищетой и безысходностью, всё просит помощи и стонет. Стонет от того, что знает – деревня доживает последние годы.

Особняком на самом верху стоит странное сооружение из трёх слепленных вместе срубов с плоскими крышами. Не без труда узнаётся бывшая церковь. Люди, во что вы её превратили? Много лет в этих стенах пахнет мышами и прелым зерном, потому что здесь колхозный склад. Люди, как легко вы изменяете сами себе!

Ещё в тридцатые годы церковь обезглавлена властью, глумливо называвшей себя «советской». Властью, которая никогда и ни по какому поводу с народом не советовалась.

Пройдёт ещё несколько лет, деревню растащат и сожгут. Образовавшийся на её месте пустырь, напоминающий следы бомбёжки, уйдёт на дно Усть-илимского водохранилища. Речка Карапчанка станет длинным и узким заливом. Жители нового города будут приходить сюда на пикники, удить окуня и сорожку. На мормышку и червячка…

На ближнем ко мне левом берегу появились большие проплешины в лесу, потянулись поля. Зарастающие кустами угодья упомянутой деревни. До Усть-Илима остаётся километров пять – семь.

В опустевшей, осовевшей головёнке едва шевелятся мысли. Удивительно, но они ещё способны строить планы. Вопросы подкидывают. Разве так обязательно доплыть до самого конца? Зачем такая твердолобость – к чертям её. Не лучше ли причалить, пока не свалился за борт? Приткнуться в километре-двух пораньше, выпустить воздух из «кишок», спрятать в кустах (одному не донести) и дальше пешком. Вот только дотяну ли? Не знаю, не знаю.

Вижу себя со стороны хорошо проваренной макарониной – попробуй поставь такую стоймя. Каким-то чудесным образом держусь на вихляющих ногах. У меня преимущество перед макарониной, я больше и сильнее – сила воли есть. Какая-никакая, а есть.

Недавно пройденная шивера малость оживила меня. Это значит, что какое-то время удержусь наплаву, не засну и не свалюсь в воду.

А в голове, на отдалении, тихо крутится вечнозелёная женская тема. Думаю про Гелю и про других, ищу разницу между нами. Не счесть, сколько никотина и алкоголя всосано в нашу мужскую кровь за этими разговорами. И хитрые они, и коварные, и изворотливые, и ни одному их слову верить нельзя да и много чего ещё. Мы такие, а они сякие. Мы лучше, они хуже.

Мы и вправду разные, хотя многим не даёт покоя эта разница. Иначе смотрим на одни и те же вещи, события, иначе оцениваем слова и поступки, придаём им разное значение. Но разве не потому интересны мы друг другу, что – разные?

Надо оговориться, впрочем, что разница стремительно стирается. И ничего хорошего в этом нет.

Достаточно посмотреть на женщин, приезжающих к нам на Байкал из Европы. Эпитеты «хорошенькая, изящная, нежная» – эти чисто женские определения к ним уже не вполне подходят. Довольно часто хочется воскликнуть что-то противоположное.

Слишком много сил положили европейские женщины на то, чтобы уравняться с мужчинами во всём. И добились своего, уравнялись. Накачали мышцы, надели брюки, служат в армии и владеют оружием лучше, чем воспитанием детей. Имеют на это право. Некоторые так увлеклись, что заполучили мужиковатые лица, фигуру и походку. Глянешь и не разберешь – он или она? Лишь две примятые выпуклости повыше живота да фиолетово подкрашенные губы выдают принадлежность к полу.

Они не любят смотреть в зеркало, не носят украшения и красивые платья. Они не хотят кому-то понравиться – им это просто незачем. Им вообще не нужна любовь, они лишь смутно знают, что это такое. У них есть секс вместо любви. Простая физиологическая потребность, как желание поесть или справить нужду.

Изменения другого толка замечены в стане мужчин. Вот, оказывается, кто любят прихорашиваться перед зеркалом!

Здесь пахнет духами и лосьонами, здесь примеряют ожерелья, кольца и браслеты, интересуются модными сумочками и цветастым тряпьём, делают завивку и сушат волосы под феном.

Здесь уже не владеют ни шпагой, ни автоматом Калашникова – не модно. Не владеют простым молотком. Зато мастерски владеют умением спрятаться в нужный момент. Когда, например, обижают женщину и надо бы вступиться, но ведь будет «вава». Укрыться за спинами, когда некому сделать грязную тяжёлую работу, когда надо принять решение, проявить инициативу и ещё много «когда».

Чудесные превращения одних в других прямёхонько ведут к полному вырождению людского рода на Земле. Разве этого мы хотим? Разве этого желаем своим детям и внукам?

Детские споры о том, кто лучше и кто нужнее, мужчины или женщины, будут, наверное, продолжаться всегда, пока мы есть. Но зачем они?

Нам надо понять, что «самодостаточная женщина» (или мужчина) – лукавое понятие. В нём нет правды. Мы созданы Творцом и предназначены друг для друга. Мы можем жить поодиночке, но это противоестественно.

Много раз сказано, но забыто или непонято, что мы созданы для продолжения жизни – лучшего из всех благ, что есть на Земле. Может быть, не только на земле. Полезно хотя бы иногда вспоминать об этом. Хотя бы не мешать тем, кто реально что-то делает для жизни вообще, не только человеческой, для её укрепления, развития, расцвета.

Но пора прервать эти далеко ведущие размышления и спуститься вниз. Есть к тому замечательный повод.

Эта история долго не давала мне покоя, потому что не мог найти ей объяснения. Сейчас времени у меня предостаточно…

Было это в Листвянке, что на истоке Ангары из Байкала. Когда люди враз обнищали в начале девяностых, во времена «перестройки», мы пытались продавать здесь сувениры, чтобы поправить свои дела. Сняли полуподвальную комнатку, вечно сырую и холодную. Ничего, терпеть можно. Всё-таки теплей, чем на улице.

А на улице апрель. Типичный байкальский – промозглый, с резкими ветрами и более холодный, чем в любом другом месте, удалённом от побережья.

Помнится, приехал я на четыре дня. И тут же беда – авария на электрокотельной, питающей энергией и теплом близлежащие дома. Как-то вдруг и сразу всё отключилось: свет, вода, отопление и хорошее настроение. Связи тоже нет, хоть телеграммы отстукивай. Ни помыться, ни побриться, ни поесть по-человечески.

Кое-как промыкался три дня. Отработал четвёртый и вот сижу вечером, в темноте уже (даже свечки нет), ужинаю – жую холодный бутерброд, запиваю холодной водой. Каждый день я ходил на незамёрзший исток Ангары и приносил оттуда воду в стеклянной банке.

С чайником воды дважды ходил в Лимнологический институт, где позволяли её вскипятить (там был автономный генератор). Но вчера сделали замечание за оставленные на кафеле следы и бросили взгляд, в котором легко читалось знакомое всем россиянам выражение «ходют тут всякие». Решил больше не ходить. Как-нибудь перебьюсь.

Заработки, вырученные от продажи сувениров, тоже не приносили утешения. Сегодня самый неудачный день.

Короче, сижу, зябну в пальто и шапке, жую и думаю, что всё заработанное сегодня легко отдал бы за кружку горячего чая. Эх, как бы славно было сделать несколько хороших глотков! Ощутить, как побежало тепло по всему телу…

И в этот момент стук в дверь. Заходит какая-то женщина, в темноте не видно лица, голос незнакомый.

– Вот горячего чаю вам принесла. Возьмите.

Она поставила на стол литровый термос, но затем различила мой пустующий чайник, открыла крышку и залила его кипятком. В лицо дохнуло приятным теплом.

Я окаменел, онемел и не верил своим глазам – в жизни такого не бывает. Только в снах и сказках.

– Пейте на здоровье. А то вам тут… Она стала искать подходящее слово, но не нашла, слишком многое надо было в него втиснуть. Пожала плечами, – а то вам тут холодно.

Постояла несколько секунд и вышла.

От неожиданности я обалдел настолько, что только успел пробормотать что-то благодарственное и даже не удосужился выйти следом и спросить, кто эта женщина, где живёт. Как она узнала, что я прозябаю в таком положении? И знает ли меня вообще? Увы, она ушла, а вопросы возникли много позже. До сих пор не могу себе этого простить.

Потом до меня дошло, что у неё самой тоже нет света в квартире и тоже нет отопления – она наверняка жила где-то рядом. И, конечно, есть дети, муж, немолодые родители. Есть, о ком позаботиться.

Зачем ей было отрывать себя от семьи, тратить время, выручать чужого малознакомого человека? Необходимостью это не назовешь. Тут что-то другое.

Нашёлся лишь один вразумительный ответ. Бескорыстие, на какое способна только женщина, её любовь, не знающая ни меры, ни границ, не просящая награды, но зовущая приютить хромого щенка, поднять упавшего птенца, не наступить на ползущего по дороге червяка… Женщина, мать – прародительница всего живого, врождённым инстинктом она чувствует, что любить, помогать, спасать живое – её предназначение.

…Тем временем мужчина, чьё предназначение пока не вполне понятно, пытается удержать катамаран на быстрой воде, но понимает, что бороться с усталостью уже глупо – она побеждает.

Много раз встряхивал головой, кусал пальцы и губы, бил себя по щекам, но помогает плохо. Этак ведь можно всю физиономию синяками покрыть. Или с трясущейся головой на работу явиться. Не поймут. Надо менять тактику, не могу уже. Всё.

На Востоке показался краешек солнца, сразу грянул оркестр из птичьих голосов. Они у себя дома – радуются.

С воды мне видно петляющую вдоль берега дорогу. Соображаю окончательно, что разумней будет остаток пути пройти пешком. Надёжней и без риска добраться до дома. Толкаюсь шестом к берегу.

Всё. Вздох облегчения – стою на земле. Даже не улыбаюсь – сил нет. Земля твёрдая, но почему-то шатается. Ноги подгибаются. Лучше сесть. Нет, лечь и отдохнуть несколько минут. Обязательно с открытыми глазами. Наплевать глазам на мои обязательства – они сразу закрываются. Нет, так дело не пойдёт. Поворачиваюсь набок, утыкаюсь лбом во влажную землю, встаю на четвереньки.

Спускаюсь к реке. Пригоршни холодной воды приводят меня в чувство. Вперёд!

Катамаран спрятан в кустах. Примета – упавшая берёза. Мокрый рюкзак тоже остаётся здесь, он слишком тяжёлый. Там спальник – жалко, но выхода нет – не дойду. Потом можно забрать.

Пару километров прохожу со скоростью, которую с натяжкой можно назвать приемлемой. Потом начинаются чудеса. Вот, к примеру, такое. Намечаю, что надо дойти до во-он того камня на повороте. Цель вполне ясная и дорога к ней ведёт почти прямая и почти проезжая. С буграми, ямами и лужами – всё, как положено на нормальной дороге.

Ну-ка, парадным чеканным шагом ррэз-две, рэз-две… Нет-нет, не туда… И не сюда… Как-то нечётко чеканится. В сторону уводит.

Под ногами уже не дорога. Опять течёт река. Кажется, опять сел на камень, потому что ноги полощутся в воде. Но я хорошо помню, что шёл по дороге к камню. Встряхиваю головой, обнаруживаю себя в луже. Такое в мои планы не входило. Но вошло само собой.

Помнится, ехали ночью с водителем-дальнобойщиком. Дорога прямая, хорошая – асфальт. Видим – движется навстречу странная процессия. Впереди грузовик с включенными фарами, но рыскает из стороны в сторону, будто не видит дороги. С полдесятка машин за ним, никто не решается обогнать, хотя едет он довольно тихо.

– Заснул. Едет на «автопилоте», – говорит мой водитель и тоже съезжает с дороги в кювет. На всякий случай.

Очень похоже двигаюсь и я. В полуавтоматическом режиме: временами двигаюсь сам, держу направление на очередной камень, куст или дерево, потом срабатывает некая автоматика и ведёт меня как лунатика по карнизу.

Несколько раз падал, однажды очнулся стоящим на четвереньках в грязи, освежал лицо холодной водой из луж, скорее похожей на глинистый раствор, но всё-таки доплёлся до дома. Держась двумя руками за перила, вытянул себя на третий этаж. Оставшихся сил хватило ровно на то, чтобы стянуть влажную одежду и рухнуть на кровать.

Было около десяти утра, в редакционном общежитии – никого, все ушли на работу, никто ещё не мог знать о моём возвращении с Бадармы.

Поэтому я сначала решил, что нависшее надо мной лицо начальства попросту приснилось. Любое может присниться после таких похождений. Глаза сами захлопнулись, я стал проваливаться в сон, но чьи-то руки затрясли меня как грушу. Начальственный голос грохотал, сыпал градом и метал молнии.