Коварный камень изумруд

Глава восьмая

Когда Петра Андреевича Словцова от кабинета императрицы провели дворцовыми переходами, потом напрямки через заснеженный двор в кордегардию, а потом втолкнули в ту же камеру гауптвахты, он прямо на пороге и застыл. На единственной лавке сидел поручик Егоров.

– Это как же понимать? – упавшим голосом спросил Пётр Андреевич. – Тебя тоже по моему делу… сюда?

Поручик откинул шинель, что закутывала солдатскую миску с кашей, сохраняла тепло. К каше полагался ломоть хлеба и ложка.

– Откушай, Пётр Андреевич, а обо мне не беспокойся. Я здесь по другому разбору. И могу тебя покинуть в любой миг. Задержался вот до смены караула, чтобы спросить: не нужно ли тебе чего? Ты меня от смерти спас там, в Сибири, так я здесь тебе ответно послужу. Говори, что делать надобно?

– Спасибо, что удружил. Найди мне нонче моего однокорытника по семинарии Михаила Михайловича Черкутинского. Они, молодые, высокородные, тут рядом, во дворце, почитай каждый вечер собираются у Александра Павловича, у внука императрицы. Я ему сейчас коротенько напишу, а ты уж, ради Бога, ему записочку-то передай. А на словах… на словах скажи, что императрица на меня беспредметно зла. Ну, он поймёт…

* * *

Когда государственный преступник назвал имя – Михаил Черкутинский, поручик Егоров закаменел. И с горечью подумал, как неловко и стыдно попал он между чьих-то колёс. Тех колёс, что не имеют жалости и вообще – человеколюбия. Ведь весь Петербург знал явно, и о том даже вслух говорил, что Михаил Черкутинский спознался с иезуитами, мало того, даже с масонами! За эту связь, рассказывают, был однажды крепко бит Михайло Ломоносовым. А Гавриил Державин, сенатор и кавалер, откровенно говорил на раутах, что «этот, молодой сановник, поляк и сопляк Черкутинский, набит конституционным французским и польским духом». Не так давно по городу стали говорить, что он сильно и даже нагло хлопочет через внука императрицы, цесаревича Александра Павловича, о дозволении иезуитам вводить в России католическую веру. И даже насильно склонял через оплаченных им особых миссионеров вступать в ту, католическую веру всех российских мусульман и даже идолопоклонников. В Сибири, в Астрахани, в Оренбургской губернии…

* * *

– Я что-то не то у тебя попросил? – обеспокоился Пётр Андреевич Словцов, увидев некое изумление на лице поручика.

– Да я как-то не знаю… – протянул поручик Егоров.

Ему вдруг показалось противно даже говорить с человеком, который посылает его к Черкутинскому и, мало того, является его другом!

– У меня другого человека здесь нет, – прошептал Петр Андреевич. – Мишка Черкутинский в моё время был хорошим человеком. Если же нынче он… скурвился, так не ходи, не надо!

– Я схожу, Петр Андреевич. Только как бы тебе греха от этого визита не стало…

– Отмолю тот грех. А тебя никаким боком к нему не пристегну. Слово даю православного человека.

– Пойду! Пиши записочку!

* * *

Михаил Черкутинский тот вечер проводил, как обычно, в покоях внука императрицы, у цесаревича Александра. Здесь по вечерам собирался весьма тесный в дружеском отношении кружок молодых дворян, призванных, как полагала Екатерина, развлечь внука и, главное, отвернуть внука от отца его – Павла Петровича.

Павел Петрович, кобель уродливый, свои вечера наполнял вином, музыкой и чтением вслух. А на што сие молодому будущему царю Александру?

В покоях самого цесаревича Александра музыка не играла, голорукие бабы не шландали. Что ж, здесь много говорили, много спорили, и те споры да разговоры не всегда отличались государственной благонамеренностью. Но это бывает, по молодости лет будущего императора, да и вообще – по молодости.

Восемь личных людей Екатерины посменно, в одеждах прислуги, бывали на тех вечерах, и кто там что выдвигал, какую реформу или, скажем, политику насчёт Европы али России, про то бабка цесаревича Александра, императрица Екатерина, всегда убедительно знала.

Миша Черкутинский да Иван Мартынов, выпускник той же семинарии, что и Черкутинский, ближе всех сошлись с будущим государем. И, читая докладные дворцовых шпионов, Екатерина благостно улыбалась и не раз ей приходила вольная мысль: «А как бы это… внука поперёд отца его, Павла, посадить на престол российский? Гвардию, что ли, попросить»?

Бабка цесаревича и знать не знала, что о таком же исходе судьбы цесаревича Александра Павловича мечтают оба иноземных учителя и наставника молодого иезуита Михаила Михайловича Черкутинского, ибо иезуитам мечтать не вредно. Если те мечты вслух не выдавливать, да на дыбе. На дыбе и не такую мечту выдавишь. Например, о даровании европейской конституции российскому народу, воспринявшему всей массой католическую веру.

В тот зимний и холодный вечер Иван Мартынов, сам из Полтавщины, но человек даровитый на упрощение сложных предметов бытия, неожиданно вспомнил Петьку Словцова, когда заспорил с Александром Павловичем о налогах, коими необходимо бы обложить дворянское сословие России.

– Вот я скажу одну простую истину, обнаруженную нашим другом и однокорытником Петькой Словцовым, что нынче проповедует в Сибири да сибирскую историю пишет, – загорелся видать выстраданной мыслью Иван Мартынов. – Из года в год наше государство собирает одиннадцать миллионов рублей подушного сбора, а сие означает, что каждый податный русский мужик платит рубль в год, а тратит наше государство в год аж двадцать пять миллионов рублей! Такового быть не должно! Не сходятся чи́сла подушного сбора и государственных трат!

Александр Павлович, желавший в этот момент откушать рюмку мадеры, аж поперхнулся:

– Да отчего же, Ваня, этого быть не должно? Раз тратим деньги, значит, слава Богу, они у нас в империи есть! И кто такой этот Словцов, чтобы финансы государства считать, аки ревизор?

Михаил Черкутинский со смешком глянул на стушевавшегося Ваньку Мартынова, повернулся к Александру Павловичу, пояснил:

– Саша, поверь ты нам, Петька Словцов у нас в семинарии слыл за искателя одинаковых примеров древности и современности. Ну и отыскал некое древнее сочинение, повествующее о равновесии доходов и расходов государства. И о том, кстати, что нарушение данного равновесия ведёт как к кризису самого государства, так и к порушению власти.

– Ещё чего! – Александр Павлович поставил недопитую рюмку на стол, попросил: – А поясни.

Мишка Черкутинский остро глянул на Мартынова, подмигнул, мол, давай, ты говори! Пояснять толковые истины будущему царю, иезуиты-воспитатели Мишке Черкутинскому строго запретили. «Лучше блюй на сапоги цесаревича, но не говори»! – орал Черкутинскому тайный учитель-иезуит. Другой выкрикивал то же самое, только по латыни…

Ванька Мартынов согласно кивнул Черкутинскому и заговорил вместо него:

– Тут бы тебе, Александр, Петька Словцов лучше меня пояснил, но ему далече из Сибири да прямо сейчас к нам добраться. Так что я попробую его мысли передать и пояснить… Вот, смотри. Одиннадцать миллионов рублей собираем, а тратим – двадцать пять миллионов. То бишь четырнадцать миллионов рублей, конечно, берём не из воздуха, а штампуем на монетном дворе. И к чёрным, пахотным людям из этих четырнадцати миллионов попадает… ну, может, миллион. Все остальные деньги оседают у дворян. Но мало кто из дворян держит их в кубышках. Серебро наше утекает за границу просто потоком. Дворяне наши платят за бриллианты – голландцам, за ткани – французам и англам. Им же, англам, да шведам, да немцам, платят за разные изделия из металлов и стекла. Вот рюмка, что ты не допил, само стекло – германское, а вино в рюмке португальское. Скатерть на этом столе соткана во французском Париже, а ковёр на полу – персидский…

– А чего здесь есть нашего? – с большим возмущением спросил Александр Павлович.

– А нашего здесь, Саша, – рассмеялся тут Иван Мартынов, – только твои сапоги, стачанные личным твоим сапожником из нашей козлиной шкуры, да шпоры на них, отлитые, я знаю, в мастерской Кулибина.

Будущий император зло притопнул чудными и лёгкими сапогами. Шпоры на сапогах, отлитые из золота, имели лёгкость, какую такого объёма золото иметь не может. Но хитрец Кулибин сделал шпоры внутри пустотелыми. Потому и лёгкими.

– Так что наши деньги в огромном количестве кормят иноземцев, а не наших подданных, – быстро подвёл разговор к основной мысли Ванька Мартынов. – Теперь сам подумай… Если обложить дворян податью, соразмерной с ихними доходами, то они семь раз подумают: то ли купить персидский ковёр, то ли крымский. Крымский ковёр ничуть не хуже персидского, да зато в пять раз дешевле, и он в нашем государстве сработан, и наши деньги у нас и останутся, и через ряд платежей попадут опять в казну… Да ещё тот гипотетический дворянин опять же семь раз обмыслит вопрос: «Надо ли лондонскую карету себе заказать да через море привезти»? Причём за провоз от Лондона до Петербурга надо платить не меньше, чем за саму карету… А то ли заказать экипаж в царской мастерской, вон там, через дорогу. Что и нам, государству нашему, и дворянину нашему выгоднее. Конечно, чтобы дворянин за новым экипажем шёл туда, через дорогу, и нашим каретным мастерам и платил… От них же часть денег опять в казну попадёт… Говорить можно долго, а основная мысль такова: надобно, чтобы наши деньги у нас в стране и ходили, не уплывало бы серебро в чужие и враждебные страны. На наше серебро льются пушки и сверлятся дула ружей во всей Европе. Против нас же. Надобно…

В кабинет Александра Павловича тихо вошёл дежурный офицер и, поймав вопрошающий взгляд цесаревича, сказал отчётливо:

– Прибыл курьер из тайной экспедиции. Просит выйти Михаила Черкутинского!

Черкутинский ещё не успел привстать со стула, как Александр Павлович скомандовал:

– Пусть курьер войдёт сюда!

Его озадачило ночное появление курьера из тайной экспедиции. Бабка, императрица Российская, что-то утром говорила, вызвав внука к себе после завтрака для наделения его некой толикой золотых царских червонцев. И говорила об угрозе изнутри государства. Неужели Мишка Черкутинский что набулгачил? Вроде писаки Радищева? Так Мишка, вроде, глупостей не пишет…

Вошедший курьер был молод и в малых чинах – поручик. У Александра Павловича разжались кулаки.

– Поручик тайной экспедиции Её Императорского Величества Егоров! Имею личное поручение для господина Черкутинского!

– Разрешите, ваше высочество, покинуть кабинет? Судя по всему, дело личного свойства… – попросил Черкутинский.

– У нас нет секретов даже личного свойства, – сильно скрипучим голосом проговорил внук императрицы Российской цесаревич Александр. – Ты, Мишка, это сам мне вчерась говорил. Разрешаю, поручик, именно здесь раскрыть поручение к господину Черкутинскому.

Поручик Егоров почувствовал дурноту. Вот так и горят люди на службе, вот так сыплются на пол и знаки отличия, и эполеты. И так ломается жизнь. А чего жалеть? Жизнь его уже сутки как ломает сержант Малозёмов. Один чёрт. В отставку подать немедленно и – гусей кормить в курской деревне!

– Привезённый мною вчера из Сибири… Пётр Андреевич Словцов передал для вас, господин Черкутинский, записку. Вот она. Разрешите подождать ответа, ваше высочество?

Михаил Черкутинский взял записку.

– Читай вслух! – велел Александр Павлович, махнув рукой Егорову, чтобы ожидал.

Поручик Егоров скосил взгляд на третьего в этой комнате. Тот стоял позади его высочества, упорно глядел на поручика, вызывая его взгляд и крутил у виска пальцем.

Так. Это значит, что к деревенским гусям Егорова не отпустят. Придётся, видать, вместе со скотиной Малозёмовым идти в степь и бить джунгар в простой солдатской форме!

Глава девятая

Михаил Черкутинский набрал воздуха и прочёл за три выдоха:

«Друг мой Миша! Меня доставили вчера из Сибири в “бироновском возке”. Обвиняют, что опротестовал нахождение в Сибири Александра Македонского. Митрополит Гавриил и матушка императрица сегодня меня допросили по сему факту. Завтра станет допрашивать сам Шешковский. А я – ни сном ни духом, почему такая замятня вокруг легенды о македонце. Если можешь – выручи. Твой друг Пётр Словцов».

– Ясно, – сказал цесаревич Александр Павлович. – Курьер! Выйди, подожди в коридоре!

У поручика Егорова малость отлегло от груди, а склизкое чувство страха утянулось ниже колен, под голенища сапог. Он вышел и тихонько прикрыл дверь в кабинет царицына внука.

Иван Мартынов расхохотался:

– Вот же, а! Только про Словцова проговорили, а он тут как тут!

– Как чёрт из табакерки, – насупившись, дополнил цесаревич Александр Павлович. – Поясни-ка мне, Миша, что значит сие появление Словцова в Петербурге?

– Ну, нашлась вдруг в Европах куча документов, будто Александр Македонский давно-предавно и в наших землях был. И с русскими князьями воевал, был ими побеждён, а потому дал русским князьям грамоту, вроде дарственной записи, что они, наши князья, русскими землями, каковые включают и Сибирь, и даже Камчатку, владеют легитимно и по его разрешению.

Иван Мартынов заметил вдруг в глазах императрицыного внука верный интерес. С чего бы это он поверил такой благоглупости?

А Черкутинский заторопился говорить далее:

– Ну и требуют от нас иноземцы, – об этом мы три дня назад вот здесь и говорили, – требуют иноземцы, чтобы императрица наша опубликовала в Европах сию дарственную грамоту македонца русским князьям. А если, мол, такой грамоты нет, то европейцы создадут коалицию всех своих государств и наши земли разделят между собой.

– Так что, есть такая грамота от Александра Македонского? – вскричал будущий император. – Или нет?

– Есть шесть списков. И на греческом языке, и на сербском, и на русском…

Михаил Михайлович Черкутинский говорил гладко и споро, а сам отчётливо помнил наказ своего теперешнего учителя, иезуита и француза Фаре де Симона. Тот, не моргая, уже месяц твердил ему, Мишке Черкутинскому: «Буде у цесаревича зайдёт какой разговор о “Дарственной Александра Македонского”, тебе, юноша бледный, надо все силы употребить, дабы наилегчайше и тишайше, но толкать и толкать цесаревича к публикации в Петербургской газете “Ведомости” литографии той грамоты. Российский народ должен узнать великую правду»!

Фаре де Симон не договаривал одной лишь фразы: «Чтобы та русская правда взорвалась бунтами черни с последующим членением России на королевства, улусы и княжества. То бишь – на ханства».

В разговор вмешался, предварительно опрокинув внутрь стакан мадеры, Иван Мартынов:

– Брось, Мишка, пылить мозги будущего Императора Всероссийского разной гадостью! Петька Словцов прав: не было в истории никакого царя Александра Македонского!

– История учит, что был! – поспешно ответил Михаил Черкутинский. – Был, был, был!

Уже довольно выпивший Иван Мартынов подошёл к цесаревичу, положил ему руку на плечо и задушевно молвил:

– Не было македонца! Это, Саша, есть провокация, и я бы даже сказал – афёра. Европейская ли, турецкая ли, не ведаю, но афёра. Нам Петька Словцов ещё в семинарии доказал, что македонец тот в Сибири никогда не был и даже, что самого этого героя на свете не было. Греки всё придумали, и все его подвиги списали… из древних архивов нашей Второй Византийской империи. Каковые потом, конечно, уничтожили. За большие деньги и я второго Геракла придумаю…

– Обожди, обожди! – раздражённо проговорил Александр Павлович, сбросив руку Ивана со своего плеча, – давайте, говорите мне подробнее!

У него стали сжиматься и разжиматься кулаки. Это – злость, нет, это даже бешенство. Это от отца его, Павла Петровича, к сыну перешло – кулаки сжимать и орать… А к Павлу Петровичу перешло от отца его, графа Салтыкова, махом запущенного в спальню тогда ещё Великой княгини Екатерины Алексеевны перепуганными высшими людьми государства. Ведь Пётр Третий, покойный муж Екатерины, скотина этакая, был импотентом самого верного свойства! И не мог бы естеством своим сотворить наследника такой огромной империи!

Правильно, что Петра Третьего в Ропше малость придушили…

Иван Мартынов поглядел на стушевавшегося Михайлу Черкутинского и весело заговорил, обращаясь к цесаревичу Александру:

– Вот ты, Саша, ведь проходишь курс полководческих и всяких других воинских наук? Посуди теперь сам как истый полководец: можно ли пешим ходом, да ещё со слонами да с обозами, перейти горы, что отделяют Индию от Китая, а потом из Китая пройти шесть тысяч верст до Сибири. Скажем, до реки Оби?

– Можно, – не прекращая сжимать кулаки, ответил наследник российского престола.

– И мы согласны, что можно, – продолжал Мартынов, – но за какой срок? Ты сам знаешь, тебя учили, что армия с обозами идёт по двадцать пять вёрст в сутки. Потом ночь отдыхает, потом опять… двадцать пять! Подели расстояние, Михайло!

– Я в математике не силён, – оборвал Мартынова Черкутинский и ушагал в дальний угол кабинета, будто водки себе налить. Сволочь хохляцкая этот Ванька Мартынов. Надобно подсказать иезуитам, чтобы его срочно загнали подальше Сибири. В самые льды! Или в могилу. А то ведь он умом-то будет посильнее самого Черкутинского. А таких мозговитых не надо держать возле будущего Императора. И вообще – возле российского императора. Иначе вся Европа будет одной, российской империей… Чего рьяно добивался, кстати, Пётр Первый. Кое-как, но отбили у него эту жажду примитивным испанским сифилисом. Иначе… Ох!

– Ладно, я уже сам расстояния на дни поделил! – рассмеялся Мартынов. – Вот, следи за моими расчетами, Великий князь Александр. Если не считать времени на преодоление Тянь-Шаньских перевалов высотой в шесть вёрст, то от Индии и до верховьев реки Оби идти бы македонцу непрерывно… всего-то год! А с преодолением непроходимых перевалов – и полутора лет не хватит! Македонец тот, так балакают иноземцы, многие блага принёс сибирским народам. По уверениям европейцев, он построил каменную крепость в устье реки Амур напротив Камчатки…

Александр Павлович нахмурился:

– Сочиняешь! Каменную крепость поставил… Там два наших острога деревянных стоит и сто казаков… или всего восемьдесят… Чтобы каменный город там поставить, там надобно армию иметь. А возле боевой армии иметь другую армию – пашенных крестьян…

Иван Мартынов в голос расхохотался:

– Вот так и брешут везде европейцы. До устья Амура от реки Оби нашей современной армии идти пешим ходом год. Да крепость построить – тоже надобен год! Итого – три года пребывания в походе на Сибирь да в Сибири. А от Камчатки идти назад в Персию еще два года. Итого – пять лет! По моим очень скромным подсчётам. Македонец же, по уверениям греков, к тому времени был уже мёртв, а кто это тогда ходил до Ермака по нашей Сибири?

– Чингисхан ходил до Ермака, – внезапно ответил цесаревич Александр Павлович, думая всё же не о свирепом монгольском полководце древности, а о том, в какую подлую выгребную ямину попала бабка его Екатерина. И ему, Александру, придётся что ли выгребаться изо всякого европейского дерьма, надевши во благовременье императорскую корону? В таких случаях многознающие советники бывают ох как нужны! У него-то вот советники есть… И слава Богу, что не в одну дуду дудят, а в разные. Ему есть какое мнение выбирать.

– А вот мне, как если бы я был государь российский, мне бы что посоветовали? – спросил цесаревич. – Печатать в газете ту «Дарственную» или нет?

Мартынов только сунулся ответить, как его опередил Мишка Черкутинский. И не мог не опередить, ибо как раз вчера иезуитский наставник Фаре де Симон вдолбил ему в голову, чтобы ту грамоту – немедля опубликовать! Хоть за свой счёт и тайно. И тотчас будущему наследнику российского престола, не Павлу Петровичу, а ему, Александру Павловичу, будет хорошо и мирно жить с Европой!

– Мы бы посоветовали тебе ту грамоту опубликовать. Бабке твоей, Великой Императрице, сейчас не до всяких исторических фантазий. У неё французские революции в голове. И мысли – как отгородить от них Россию? Ибо срочная газетная публикация… – Тут Мишка Черкутинский увидел верчение пальца у виска Ивана Мартынова. Но смело продолжил: – Срочная публикация снимет напряжённость в европейских политических кругах вокруг… твоей империи…

Цесаревич Александр Павлович снова заходил по кабинету. Слова насчёт «твоей империи» он, видать, не дослышал, хотя они громко были сказаны. Или пропустил те лизучие слова Мишки Черкутинского мимо своей лысой головы. Скользнули они по цесаревской богатой лысине…

Александр Павлович остановился возле красиво вырезанного из африканского дерева письменного бюро. Над письменным бюро французской работы висел портрет его бабки, ныне здравствующей императрицы. Она вроде хмурилась сквозь державную улыбку. Рядом с портретом бабки висел портрет отца цесаревича, Павла Петровича. То ли от свечей, то ли от теней на стене, но отец явно хмурился и даже как бы негодовал.

И занавесить эти портреты нельзя, не к тому они здесь повешены, чтобы иногда прятаться…

Да, будь бы он сейчас Император Александр Первый, эту Дарственную грамоту греческого полководца опубликовал. Точно! В газетном разделе: «Разные нелепицы».

– Так это… Саша… как бы помочь нашему другу, Петру Словцову? – напомнил наследнику Иван Мартынов. Наследника следовало отвлечь на время от мыслей про Македонца. На эту тему говорить надобно без Мишки Черкутинского. Мартынов знал про его некие шашни с иезуитами. Впрочем, с иезуитами, то бишь – польскими евреями, но под католическими балахонами, в Петербурге многие сановные сынки шашни водили. Ради денег. Ради денег, это ничего, это пусть. Молодость, она денег стоит! А вот как станется, когда молодые сановники заменят своих отцов? Худо будет России, худо будет! И многие великие роды впадут в нищету и сгинут. А наверх вылезет польская, немецкая, да и теперь уже видать – французская чиновная нечисть. Эх, Рассея, ты Рассея, под кого ты улеглась? Под масонскую курвяную нечисть!