Потом г. Булгарин грозно обвиняет нас в несправедливом отзыве о петербургских артистах – гг. Каратыгине и Сосницком. Не хотим повторять без нужды уже сказанного нами об этих артистах, а скажем только, что на этот раз г. Булгарин вполне нас понял и вполне развил мысль, слегка нами высказанную. Нам остается только благодарить его за это^{14}.

Что Скриб выше Гюго и Ламартина – это наша мысль, и мы снова повторяем ее; но Ламартина, вместе с Шатобрианом, мы относим к школе идеальных, а не неистовых поэтов юной Франции: к неистовым принадлежат Гюго, Дюма, Бальзак и пр.^{15}

Г-н Булгарин обвиняет нас за помещение повести «Одни сутки из жизни старого холостяка»^{16}. Повесть ему не нравится, а нам очень нравится, без чего мы, разумеется, и не поместили бы ее. О вкусах спорить трудно, особенно там, где вкусы диаметрально противуположны. Нам самим не нравится многое, что восхищает г. Булгарина, и мы очень понимаем возможность ошибки с нашей стороны. Не все обладают критическим талантом г. Косичкина, который умел помирить двух врагов и соперников, отдавши каждому должное – у одного похваливши элемент философский, а у другого поэтический^{17}.

Как милости, просим у «Московского наблюдателя» порицать и объявлять дурным, негодным все, что мы ни напишем, и за это обещаем примерную благодарность. Если б нас похвалили в «Московском наблюдателе», тогда мы сокрушили бы перо свое и, произнося с сокрушенным сердцем: «mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa»^[2] (латинское выражение – по-французски оно значит pardon, по-польски padam do nog, а по-русски – вперед не буду), навеки бы замолчали^{18}.

У страха глаза велики – говорит русская пословица. Нет, г. Булгарин, не бойтесь и пишите на здоровье: даем вам слово не бранить ничего, что вы напишете. И зачем это и к чему это! Всякий писатель оканчивает свое поприще тем, что его перестают наконец бранить, потому что все убеждаются, что или он точно велик, или лучше не будет и писать не перестанет. Что же до того, чтобы хвалить вас… если только вы сдержите ваше обещание… нам так хотелось бы оказать русской литературе такую великую услугу… обольщение велико – но – пишите, пишите, г. Булгарин, а у нас нет сил на такой подвиг!..

14. Излагая мнения Белинского о Каратыгине в заметке «Г-н Каратыгин на московской сцене в роли Гамлета» и о Сосницком в заметке «Г-н Сосницкий на московской сцене в роли городничего», Булгарин еще более заострил отрицательное суждение Белинского о петербургских артистах, что вполне устраивало Белинского.

15. В рецензии на комедию-водевиль Н. Соколова «Невеста под замком» Белинский писал: «…Беранже и Скриб, в наших глазах, выше Гюго, Ламартина и всей компании неистовых и идеальных гениев, известных под фирмою la jeune France» (Белинский, АН СССР, т. II, с. 362). Это высказывание Белинского Булгарин также представил неверно: не соглашаясь с Белинским, что «Скриб выше Виктора Гюго и Ламартина», Булгарин одновременно приписал ему заявление, что «Ламартин принадлежит к неистовой школе во Франции». Свое понимание двух школ во французской поэзии 1830-х гг. – идеальной и «неистовой» – Белинский подробно изложил в рецензии на «Краткую историю Франции до Французской революции…» (см. наст. т., с. 337–341).

16. Повесть П. Н. Кудрявцева; была напечатана в «Московском наблюдателе», 1838, ч. XVI, март, кн. 1 за подписью: А. Н.

17. Белинский напоминает о памфлете Пушкина «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов». Здесь под видом «ученого» рассуждения добродушного, не искушенного в литературе Феофилакта Косичкина Пушкин дает убийственную по своей иронии сравнительную характеристику романов (и вообще литературной деятельности) Булгарина и третьесортного московского сочинителя А. А. Орлова. Сопоставив «сии два блистательных солнца нашей словесности», Косичкин заключил: «Фаддей Венедиктович более философ; Александр Анфимович более поэт».

2. «моя вина, моя вина, моя большая вина» (лат.). – Ред.

18. Курсивы принадлежат Белинскому.