Письма к брату Тео

14
Айлворт, 4 июля 1876 г.

…У меня сейчас такое настроение, когда кажется, что не существует никакого другого призванья на свете, кроме дела учителя или проповедника со всем тем, что с этим связано, как, например, звание миссионера, Лондонское миссионерство и проч.

Лондонское миссионерство – это, мне кажется, особенное дело: нужно ходить среди рабочих и бедняков, распространять слово божье и, когда приобретешь некоторый опыт, – беседовать с ними; разыскивать иностранцев, ищущих работы, и других лиц, находящихся в каком-либо затруднении, и стараться им помочь и т. д. и т. п.

На прошлой неделе я был раза два в Лондоне, стараясь разузнать, нет ли возможности заняться этим. Поскольку я говорю на разных языках и особенно в Париже и Лондоне довольно много вращался среди людей бедного класса и иностранцев, да и сам я иностранец, – то я бы годился на это.

Но для этого надо быть, по крайней мере, двадцати четырех лет, а мне, во всяком случае, до этого остается еще целый год.

Г-н Стокс определенно говорит, что не может мне платить жалованья, потому что за стол и помещение может на мое место получить достаточно других лиц. В самом деле, так это и есть. Но долго ли это будет продолжаться? Боюсь, что нет. Все решится достаточно скоро.

Но, дорогой мой, как бы дело ни разрешилось, я снова могу сказать тебе, что все радости и горести, через которые я прошел за несколько месяцев здесь, так сильно привязали меня к такой деятельности, как учительствование или священнослужение, что я уже не сверну с этого пути…

…На прошлой неделе я посетил Хэмптон-Корт^[33], чтобы полюбоваться роскошными садами и длинными каштановыми и липовыми аллеями, где вороны и грачи строят свои гнезда, и изучить дворец и картины. Среди прочих, там много портретов Гольбейна, которые очень хороши, а также два замечательных Рембрандта (портрет его жены и портрет раввина) и прекрасные итальянские портреты Беллини, Тициана, картина Леонардо да Винчи, этюды Мантеньи, полотно Рейсдала, «Фрукты» Кейпа^[34] и так далее.

Я очень желал, чтобы ты побывал там тоже. Было настоящим наслаждением снова увидеть картины…

Винсент

15
Айлворт, 3 октября 1876 г.

…В субботу, неделю назад, я предпринял длинное путешествие в Лондон, где по слухам есть место, которое могло бы пригодиться для моего будущего. Проповедники в приморских городах, например в Ливерпуле и Халле, зачастую нуждаются в помощниках, которые могли бы говорить на разных языках и в состоянии были бы тем самым работать среди моряков и иностранцев, а также посещать больных. К тому же такое место могло бы оплачиваться.

Я выехал рано утром, в четыре. В ту ночь в здешнем парке было прекрасно: темные аллеи вязов, среди которых пролегает мокрая тропа, а над всем этим – серое, дождливое небо и гроза где-то вдалеке. Когда светало, я уже был в Гайд-парке, где листья начали опадать с деревьев, а дикий виноград горел восхитительно-красным на фоне домов. Стоял туман. В семь часов я прибыл на Кеннингтон-роуд и немного передохнул в церкви, которую так много посещал по воскресеньям^[35].

В Лондоне я навестил пару человек и зашел в галерею господ Гупиля и Ко, и там видал рисунки, привезенные ван Итерсоном. Большое было наслаждение снова увидеть таким образом голландские города и луга. Та картина Артца^[36], мельница на берегу канала, действительно очень красива, как по мне…

…Вернулся ли уже ван Итерсон? Я был счастлив увидеться с ним снова, он привезет тебе «Широкий, широкий мир»^[37]. Почитай это как-нибудь на днях. Особенно хороши первые главы и так воистину просты. Почитай также и Лонгфелло, например:

 
I see the lights of the village
Gleam through the rain and the mist.
And a feeling of sadness comes o’er me,
That my soul cannot resist…^[38]
 

…Итак, мой дорогой, жму мысленно руку тебе и дяде Яну…^[39]

Винсент

Рождественские каникулы 1876 года Винсент проводит в родительском доме в Гааге, где на семейном совете принимают решение о его возвращении в Нидерланды. Благодаря стараниям дядюшки Винсенту находят место бухгалтера в книжной лавке в Дордрехте. Однако вместо того чтобы работать, чудак Винсент рисует деревья, читает и даже придумывает себе очень интересное занятие: разделив лист на четыре колонки, он пишет перевод Библии сразу на четыре языка: французский, английский, немецкий и голландский. В итоге будущий художник твердо решает больше никогда не заниматься торговлей и объявляет о своем намерении стать пастором. В мае 1877 года семья посылает Винсента в Амстердам к дяде Яну Ван Гогу, где под надзором другого родственника – дяди Стриккера, который был тогда священником протестантской церкви, он усердно занимается перед поступлением на теологический факультет.

Рисунок Ван Гога в письме от 25 ноября 1876 года. Винсент возвращался из школы в Тернем-Грин и шел по грязной улице к деревне Питершам, стоящей на Темзе, когда его настиг ранний закат и он едва не заблудился. Винсент почти ничего не видел, когда наткнулся на огонек в церкви, благодаря которому он нашел верную дорогу.

16
Дордрехт, 23 марта 1877 г.

Дорогой Тео!

Хотел убедиться, что мое письмо тебя настигнет в пути. Какой прекрасный день мы провели вместе в Амстердаме, я так и остался стоять и смотреть на уходящий вместе с тобой поезд до тех пор, пока он окончательно не исчез из виду. Мы ведь старые добрые друзья, не так ли? Сколько раз мы с тобой гуляли, вглядываясь в темные поля с молодой пшеницей в Зюндерте, где к этому времени года мы вместе с Па обычно слышали жаворонков.

Утром мы с дядей Кором пошли повидать дядюшку Стриккера. У них был длинный разговор сам знаешь о чем. Вечером, где-то в полседьмого, дядя Кор отвел меня к станции, вечер был красивый, и казалось, что все вокруг о чем-то говорит, погода была спокойной, на улицах была легкая туманность, какая обычно бывает в Лондоне. На следующее утро у дяди разболелись зубы, но, к счастью, это длилось недолго и мы пошли в цветочный магазин. Зайдя туда, мы сразу увидели сосновые ветки, плющ и живую изгородь из боярышника, как хорошо любить цветы. Написал родителям о том, как мы провели время в Амстердаме, о чем говорили. Придя домой, обнаружил письмо от Райкена. Отец был не в состоянии провести проповедь в прошлое воскресенье, поэтому его заменил Жан Кам – я знаю, «горело в нем сердце его»^[40], знаю, что произойди что-нибудь, я мог бы посвятить служению Ему всего себя без остатка, Па всегда этого хотел. Пусть так и будет, пусть Господь благословит меня на это. Те слова, что написаны на той бумаге, которую ты передал мне: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут»^[41] – и портрет Отто Герхарда Хелдринга^[42] уже висят на стене в моей комнате, хорошо, что ты дал их мне, они дарят мне надежду.

Я пишу тебе о своих планах, не задумываясь, и пока пишу, идея становится все более четкой и ясной. Сейчас я думаю о словах «Удали от меня пути лжи и закон Твой даруй мне»^[43], я страстно жажду познакомиться с богатством Священного писания, преданно изучать все эти старинные предания до основания и особенно изучить все, что известно о Христе. Ведь наша семья – поистине христианская, в самом прямом значении этого слова: из поколения в поколение в ней можно было наблюдать слуг Священного писания. Так почему этот голос не должен быть услышан в этом и последующих поколениях? Почему член этой самой семьи не должен сейчас услышать зов, не должен задуматься как следует о том, чтобы посвятить себя этой цели?

…Моя молитва и внутреннее желание сейчас направлены на то, чтобы дух моего отца и дяди почил на мне и чтобы и мне было дано стать христианином и работником во Христе, и да будет моя жизнь чем дальше, тем больше подобна ему; мне очень бы хотелось, чтобы большая и напряженная работа, нужная для того, чтобы стать служителем Христа, была уже позади меня… Их Бог станет моим Богом, их народ станет мои народом^[44], и такова моя участь: познать Иисуса Христа и цену Воскресения Его, и да объемлет Его любовь меня^[45]. А что есть любовь, хорошо выражено в словах «нас огорчают, а мы всегда радуемся»^[46] и в XIII главе Первого послания к Коринфянам^[47]: она все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит и никогда не перестает. Теперь мое сердце – это слова тех паломников, идущих в Эммаус, которые удержали Его, говоря: останься с нами^[48], когда приближался вечер и смеркалось.

Тебе понравится это «нас огорчают, а мы радуемся», запомни это, потому как все, что тебе нужно в шторме жизни, – это правильные слова и хороший плащ, держи это в уме особенно сейчас, когда ты столько всего пережил. И будь аккуратен, потому как даже если то, что ты пережил, кажется тебе несерьезным, если я прав, то есть нечто большее, и ты вспомнишь слова Господа^[49]: «любовью вечною Я возлюбил тебя»^[50], «Как утешает кого-либо мать его, так утешу Я вас»^[51], и «дам Вам другое утешение, Дух истины»^[52], и «я заключу новый завет»^[53], «отделитесь и не прикасайтесь к нечистому»^[54], и «буду вам Богом, а вы будете Моим народом»^[55], и «буду вам Отцом и будете Моими сынами и дочерьми»^[56].

Желаю тебе удачи в пути и мысленно жму тебе руку, адье, и верь мне…

Твой любящий брат Винсент

17
Дордрехт, апрель 1877 г.

…Между прочим, на этих днях я при помощи маленького катехизиса дяди Стриккера еще раз проработал всю историю Христа и сделал выписки.

Сколько картин Рембрандта и других художников при этом вспомнилось мне! Я верю и надеюсь, мне не придется раскаиваться в том выборе, который я сделал, именно – стать христианином и работником во Христе. Да, все вещи прошлых времен могут способствовать добру. Благодаря знакомству с такими городами, как Лондон, Париж, жизнью в торговых домах, так же как в школах Рамсгейта и Айлворта, меня сильнее влекут к себе и приковывают разные вещи и книги из Библии, хотя бы, например, Деяния апостолов. Также и знакомство с людьми вроде Жюля Бретона, Милле, Жака, Рембрандта, Босбоома и многими другими, равно и любовь к их произведениям и к жизни может стать источником мыслей.

Сколько сходства между делом и жизнью отца и таких людей; но дело отца я ценю еще выше! Помогай нам Бог, мой мальчик. Прими мысленно мое рукопожатие и еще раз сердечное поздравление от любящего тебя брата.

Винсент

Увлекаясь глубоким изучением Библии, Винсент иногда делает наброски библейских сюжетов. Так, в письме от 28 мая 1877 г. он рисует пещеру Махпела (ныне «Пещера Патриархов». – Прим. ред.), о чем пишет брату: «На прошлой неделе я дошел до 23 главы Книги Бытия, до места, где Авраам хоронит Сарру в пещере Махпела, и я не удержался от искушения сделать небольшой набросок, где я представил, как могло выглядеть это место, в нем нет ничего особенного, но я все равно его прилагаю».

«После сего Авраам похоронил Сарру, жену свою, в пещере поля в Махпеле, против Мамре, что ныне Хеврон, в земле Ханаанской. Так досталось Аврааму от сынов хетовых поле и пещера, которая на нем, в собственность для погребения» (Книга Бытия 23:19–20).

18
Амстердам, 30 октября 1877 г.

…Изучать латынь и греческий тяжело, мой мальчик, очень тяжело, но я все же чувствую себя очень счастливым и занимаюсь вещами, к которым стремился. Вечером я не могу сидеть поздно. Дядя мне это строго запретил, но слово, стоящее под гравюрой Рембрандта, остается у меня в памяти: «In medio noctis vim suam lux exerit» («Среди полуночи свет являет силу свою»), – и я смотрю, чтобы всю ночь горело маленькое газовое пламя, и лежу часто, in medio noctis, на него глядя и обдумывая план моей работы на следующий день, и соображаю, как бы мне получше выполнить мое ученье. Зимой по утрам, надеюсь, буду рано зажигать огонь; в зимнем утре есть что-то своеобразное, как это написал Фрер в своем рабочем в «Бондаре», – гравюра, кажется, висит в твоей комнате…

Винсент

19
Амстердам, 4 декабря 1877 г.

…Что ж, вот уже подходит к концу еще один год, и многое произошло со мной, на что я оглядываюсь с благодарностью. Если б я, мой мальчик, в будущее Рождество уже был бы в университете и уже одолел бы первоначальные трудности так же, как теперь одолел первые трудности латинского и греческого, – как бы я был рад!

…Уже начинает смеркаться, и вид из окна рядом на верфь с маленькой аллеей тополей, стройные формы которых и тонкие ветки так изящно рисуются в вечернем воздухе, неописуемо прекрасен. А там старое здание складов у воды, тихой, как вода старого пруда, о котором говорится в книге Исайи. Стены склада у воды позеленели и выветрились. Затем внизу садик, а вокруг него изгородь с розовыми кустами и на верфи – маленькие черные фигурки рабочих и собачка. Только что видел фигуру дяди Яна, с его длинными седыми волосами; вероятно, он как раз делал свой «обход». Вдали мачты кораблей в доке, у старых судов совсем черные, а затем – серые и красные мониторы. Кое-где начинают зажигать фонари.

Вот зазвонил колокол, и целый поток рабочих направляется к воротам, одновременно является и фонарщик, чтобы зажечь фонарь на площади за домом…

Вероятно, ты будешь нынче очень занят, но если выдастся минутка, пиши мне. И самое главное, как только ты решишься ехать в Эттен – обязательно дай знать. Сделается ли возможным отправиться снова вдвоем в Дордрехт перед Рождеством? Нужно наслаждаться каждым путешествием, отведенным нам. Да будут благословенны все твои начинания и получи, по возможности, хорошее лакомство от св. Николаса^[57]. Самые теплые слова домочадцам и всему семейству Терстех, Хаанебикам и ван Стокумам, если тебе случится их повидать…

Адье, Тео. Если не выйдет написать до того, как свидимся, будучи в здравии, тогда до свидания.

Мысленно сердечно жму руку

Твой преданный и любящий брат Винсент

Желание быть полезным простым людям направило Винсента в Протестантскую миссионерскую школу пастора Бокмы в Лакене под Брюсселем, где он проходит трехмесячный курс проповеди. Однако после прохождения курса его не берут на службу. Несмотря на это, он мог заниматься миссионерством и его направили читать проповеди в городок угольных копей под названием Боринаж. В письме, написанном в ноябре 1878 года, Винсент так описывает то, что ему удалось узнать о шахтерах: «В свое время еще в Англии я хотел получить место миссионера среди горняков и на угольных копях, но тогда на мои желания не обратили внимания и сказали, что надо для этого иметь по крайней мере двадцать пять лет… На юге Бельгии, приблизительно от Монса до французской границы и даже несколько дальше за ней, лежит местность, называемая Боринаж, где живет своеобразное население из рабочих, которые работают в многочисленных каменноугольных копях. Вот что я нашел, между прочим, в одной географической книжечке: “Углекоп – особый тип в Боринаже. Дня для него не существует, и, за исключением воскресенья, он едва ли пользуется солнечными лучами. Он тяжко работает при бледном, рассеянном свете лампочки, горящей под сводом тесной галереи; с согнутым телом, зачастую вынужденный ползти, работает он, чтобы вырвать из земных недр тот минерал, полезность которого мы все знаем; работает среди постоянных опасностей.

Но бельгийский горняк обладает счастливым характером, он привык к такой жизни, и когда он спускается в шахту, с маленькой лампочкой на шляпе, ведущей его во мраке, он вверяет себя Богу, который видит его труд и защищает его, его жену и детей”». Прибыв в качестве миссионера в Боринаж, Винсент, однако, ужасается увиденному: в шахтах работают женщины, дети, по узким туннелям ходят несчастные клячи. Вместо того чтобы читать Библию и подавать пример рудокопам, он решает разделить с ними все тяготы нищей жизни. Со временем он перестает мыться и начинает отдавать шахтерам свою одежду и пищу.

20
Вам, апрель 1879 г.

…Недавно я стал участником очень интересной экскурсии. Я пробыл шесть часов в руднике и притом в одной из старейших и опаснейших из местных шахт, называемой «Маркасс». Она пользуется очень дурной славой, так как в ней погибло множество народа, кто при спуске и подъеме, кто от удушливого газа при взрывах, от подпочвенных вод или при обвале обветшалых галерей. Это мрачное место, и, на первый взгляд, все вокруг кажется печальным и мертвым.

Рабочие здесь в большинстве случаев бледные, измученные лихорадкой люди и выглядят утомленными, чахлыми, обветренными и преждевременно состарившимися; женщины, как правило, – поблекшими и увядшими. Кругом рудника убогие жилища горняков с несколькими засохшими, черными от копоти деревьями, колючие изгороди, кучи навоза и шлака, горы непригодного каменного угля и проч. и т. п. Марис из этого создал бы замечательную картину. Потом как-нибудь я попытаюсь сделать набросок, чтобы дать тебе обо всем этом представление.

У меня был хороший проводник, человек, проработавший здесь тридцать три года, приветливый и терпеливый, объяснявший все очень хорошо и старавшийся все сделать понятным. Таким образом, спустились мы вместе с ним на этот раз на глубину семисот метров и добрались до сокровеннейших уголков этого подземного мира… Шахта состоит из пяти этажей, три верхних использованы и брошены, в них уже не работают, так как там нет угля. Если бы кто-нибудь попытался написать картину таких штолен, это было бы нечто совершенно новое, нечто неслыханное, или, лучше сказать, нечто совершенно невиданное. Представь ряд камер в достаточно узком и низком проходе, укрепленном толстыми деревянными балками. В каждой такой камере трудится углекоп в грубой брезентовой форме, грязный и покрытый сажей, как трубочист, в тусклом свете маленькой лампы откалывая кусочки угля. В некоторых камерах рабочие стоят в полный рост, в других – полностью лежат на земле.

Все пространство похоже на соты в ульях, или на темные, мрачные лазы в подземной тюрьме, или на ряд небольших ткацких станков, а вообще-то, больше всего это похоже на большие крестьянские печи или отдельные могилы в склепе. Сами штреки похожи на крупные дымовые трубы в домах брабантских крестьян. В некоторых из них отовсюду просачивается вода, и свет от рабочей лампы создает особенный эффект и отражается как в сталактитовой пещере. Одни углекопы работают в забоях, другие грузят добытый уголь в маленькие вагонетки, которые катятся по рельсам, напоминая конки. В основном на такой работе заняты дети: и мальчики, и девочки. На глубине семисот метров есть и конюшня с примерно семью старыми лошадьми, таскающими больше угля на так называемый рудничный склад, откуда его поднимают на поверхность. Другие рабочие заняты тем, что восстанавливают старые проходы, не позволяя им обрушиться, или прокладывают новые. Так же как моряки на суше тоскуют по морю, углекопы, несмотря на всю опасность и лишения, предпочитают находиться под землей, а не на ней.

Селения здесь имеют вид чего-то заброшенного, безмолвного и вымершего, так как жизнь проходит под землей, вместо того чтобы разыгрываться на ней. Здесь можно пробыть года, но, не побывав внизу, в шахтах, нельзя себе еще составить настоящего представления о сущности вещей.

Люди здесь чрезвычайно неразвиты и невежественны, большинство не умеет читать, но вместе с тем в своей тяжкой работе очень понятливы и находчивы, смелы и вольны. Ростом они малы, но кряжисты в плечах. Глаза у них мрачные, глубоко впавшие. Они искусны во многих вещах, работают удивительно много и обладают очень нервной, что не значит слабой, но тонко воспринимающей организацией. У них прирожденная, въевшаяся в них ненависть и внутреннее недоверие ко всякому, кто захотел бы перед ними разыгрывать барина. Среди углекопов нужно знать обычаи и характер углекопа и никаких претензий, никакой гордыни, никаких попыток к муштре, иначе с ними не сговоришься и никогда не завоюешь их доверия.

Я, кажется, как-то сообщал тебе об одном горняке, получившем при взрыве газа ужасные ожоги? Ну теперь, слава богу, он поправился, выходит, руки у него еще слабы, и пройдет еще много времени, прежде чем он окажется способным ими пользоваться для работы; как бы то ни было, он спасен. С тех пор, однако, был еще ряд случаев тифа и злокачественной лихорадки, называемой здесь 1а hotte fièvre («газовая лихорадка»), при которой люди видят жуткие сны, бредят и переживают ужасные кошмары. Таким образом, опять появилось множество болезненных людей, слабых, убогих, лежащих и чахнущих на своих постелях.

В одном доме все больны лихорадкой, и у них очень мало, или, лучше сказать, вовсе нет никакой помощи, так что больные ходят за больными. «Здесь больные ухаживают за больными, – сказала одна женщина, – или, иначе, бедняк бедняку друг».

Видал ли ты за последнее время что-нибудь хорошее? Очень хотелось бы получить от тебя письмо. Много ли работал за последнее время Израэльс, а Марис и Мауве?

Несколько дней тому назад у нас здесь в хлеву родился жеребенок, маленькое милое животное, которое скоро уже стояло крепко на своих ногах. Рабочие здесь держат много коз, и повсюду в домах видишь козлят и кроликов, которых, между прочим, здесь держат вообще в жилищах горняков.

Ну, мне нужно отправляться к больным, приходится кончать; сообщи мне поскорее о себе, хоть какой-то признак жизни, если у тебя есть на то время…

Винсент