Kitobni o'qish: «История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции», sahifa 14

Текст поэмы Анна Ахматова передала в начале 60-х годов в «Новый мир», но напечатать не удалось, передала за границу, напечатали в Мюнхене в 1963 году, а в России опубликовали журналы «Октябрь» (1987. № 3) «Нева» (1987. № 6).

В мемуарах «К пятидесятилетию лит[ературной] деятельности. Лекции Ахматовой и борьба с ней» Анна Андреевна вспоминала, что её первые стихи попытался в «Новом времени» разгромить Виктор Буренин, в 1919 году Бунин написал эпиграмму «Поэтесса», Брюсов в Москве («Вечер девяти поэтесс»), потом Лелевич, Перцов, Степанов и множество других критиков попытались её очернить в глазах диктатуры пролетариата. «Так продолжалось до 1939 года, когда Сталин спросил обо мне на приёме по поводу награждения орденами писателей, – писала Анна Ахматова. – Были напечатаны горсточки моих стихов в журналах Ленинграда, и тогда из-во Сов. пис. получило приказание издать мои стихи. Так возник весьма просеянный сборник «Из шести книг», которому предстояло жить на свете примерно шесть недель». В примечании Анна Ахматова продолжала: «На судьбу этой книги повлияло следующее обстоятельство: Шолохов выставил её на Стал. Премию (1940). Его поддержали А.Н. Толстой и Немирович-Данченко. Премию должен был получить Н. Асеев за поэму «Маяковский начинается». Пошли доносы и всё, что полагается в этих случаях: «Из шести книг» была запрещена и выброшена из книжных лавок и библиотек. Итальянец di Sarra почему-то считает этот сборник полным собранием моих стихов. Иностранцы считают, что я перестала писать стихи, хотя я в промежутке 1935—1940 написала хотя бы «Реквием» (Хейт А. Анна Ахматова. С. 240—241).

Эта книга стала «событием для старой интеллигенции и совершенно ошеломила студенческую и литературную молодёжь, никогда не читавшую ничего подобного» (Виленкин В.Я. В сто первом зеркале. М., 1990. С. 17). На заседании Комитета по Сталинским премиям А. Толстого поддержали А. Фадеев, Н. Асеев. Но события круто повернулись вспять, как только управляющий по делам ЦК ВКП(б) Д.В. Крупин дал резко отрицательную оценку сборника А. Ахматовой в докладной А. Жданову: «Два источника рождают стихотворный сор Ахматовой, и им посвящена её «поэзия»: бог и «свободная» любовь, а «художественные» образы для этого заимствуются из церковной литературы…

Необходимо изъять из распространения стихотворения Ахматовой». Жданов на этом письме написал: «Тт. Александрову и Поликарпову. Вслед за «стихами» Чурилина «Советский писатель» издает «стихи» Ахматовой. Говорят, что редактор «Сов. писателя» одновременно изд. «Молодая гвардия». Просто позор, когда появляются в свет, с позволения сказать, сборники. Как этот ахматовский «блуд с молитвой во славу божию» мог появиться в свет? Кто его продвинул? Какова также позиция Главлита? Выясните и внесите предложения. Жданов» (Бабиченко Д. Писатели и цензоры. М., 1994. С. 46). 19 октября 1940 года А. Александров и Д. Поликарпов подробно доложили о «виновниках» такого своеволия, когда коммунистическое единомыслие, за которое они боролись, разлеталось в пух и прах. 29 октября 1940 года вопрос «Об издании сборника стихов Ахматовой» обсуждался на Секретариате ЦК ВКП(б) и принято решение наказать всех виновных в выходе в свет этого сборника А. Ахматовой, а сборник «изъять». Не раз А. Фадеев обращался в вышестоящие организации с просьбой помочь А.А. Ахматовой, выделить персональную пенсию, предоставить квартиру или комнату, но все это тонуло в бюрократическом болоте: сын арестован и осуждён.

В первые месяцы войны А. Ахматова жила в Ленинграде, вторжение германских войск в СССР всколыхнуло её патриотические чувства, в июле 1941 года она написала «Клятву»:

 
И та, что прощается с милым, —
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянёмся, клянёмся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
 

Потом в сентябре 1941 года – «Первый дальнебойный в Ленинграде», «Птицы смерти в зените стоят». В августе 1941 года побывавший у неё фронтовой корреспондент Павел Лукницкий записал: «Она лежала – болеет. Встретила меня очень приветливо, настроение у неё хорошее, с видимым удовольствием сказала, что приглашена выступать по радио. Она – патриотка, и сознание, что она сейчас душой вместе с народом, видимо, очень ободряет её» (Лукницкий П. Ленинград действует. Фронтовой дневник (22 июня 1941 года – март 1942 года). М., 1961).

Часто бывавшая у Анны Ахматовой Ольга Берггольц вспоминала те дни: «Я помню её около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного дома, бывшего Шереметьевского дворца. С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежурство, как рядовой боец противоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного дома, под клёном, воспетым ею в «Поэме без героя». В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные по-ахматовски четверостишия: «Вражье знамя встаёт как дым, – правда за нами, мы победим!» (Берггольц О. От имени ленинградцев // Литературная газета. 1965. 10 мая).

Вскоре Анну Ахматову вывезли из почти окружённого немцами Ленинграда в Чистополь, потом в Алма-Ату, где продолжала работать, в том числе продолжала писать и о войне. Её стихи «Мужество», опубликованные в газете «Правда» 8 марта 1942 года, глубоко запали в сердце сражавшихся солдат и офицеров:

 
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах.
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки!
 

Известны и другие стихи Анны Ахматовой, опубликованные во время войны в «Правде», стихи о войне, о философии, о человеке.

Обсуждение журналов «Звезда» и «Ленинград» в 1946 году в ЦК КПСС и жёсткое отношение к её произведениям, а в особенности выступление А.А. Жданова в Ленинграде прервали её литературный путь. Только при встрече с М.М. Зощенко, который подробно об этом рассказал, она поняла своё плачевное положение: Анна Ахматова не знала, что оказалась вроде пешки на шахматной доске в партии, которую в остром конфликте разыгрывали два наследника И. Сталина – Маленков и Жданов. Она была исключена из Союза писателей, два сборника её стихотворений были уничтожены, пришлось заниматься переводами, отказавшись от многих творческих замыслов.

Но главное – она ещё до войны задумала написать «Поэму без героя». Современники вспоминают, как на Анну Ахматову находило желание писать, это происходило непроизвольно, как стихия. Е.К. Гальперина-Осьмёркина вспоминала, как Анна Ахматова, приехав в Москву, остановилась в её доме: «К ней часто приходили гости. Особенно я помню приход Харджиева. Она очень дружила с Харджиевым, очень его любила, он был её большим другом. И вот мы сидели у неё в комнате, о чём-то беседовали, и вдруг она после милой и даже такой остроумной беседы села с ногами на кушетку и приняла свой облик «какаду», как мы говорили. Он на меня посмотрел, легонько так толкнул меня в локоть или взял за локоть и сказал: «Пойдёмте отсюда. Она хочет сочинять». Это было абсолютно точно сказано, он не искал никаких формулировок литературных. «Она хочет сочинять». Очевидно, так это и было… Мы с ним сидели в мастерской, а она довольно долго пребывала в этой комнате» (Мандельштам Н. Об Ахматовой. С. 45).

А. Ахматова по-прежнему страдала из-за сына, вновь арестованного в 1949 году, осуждённого и сидевшего в лагере. Он пошёл добровольцем на фронт, получил несколько медалей, вновь занялся научной работой, защитил кандидатскую диссертацию о древних тюрках. Но его вновь арестовали. Чрезвычайные обстоятельства вынудили её написать стихи «Слава миру». Главный редактор журнала «Огонёк» А.А. Сурков напечатал эти стихи А. Ахматовой (Огонёк. 1950. 2 апреля, 3 сентября, 15 октября), посвящённые борьбе за мир, семидесятилетию И.В. Сталина, с надеждой, что публикация окажет содействие в освобождении сына (Пунин Н.Н. Мир светел любовью: Дневники. Письма. Артист. Режиссёр. Театр. 2002. С. 429). Но дело оказалось гораздо сложнее.

2 октября 1955 года к Анне Ахматовой пришла Эмма Григорьевна Герштейн, которая ещё в августе говорила, что в прокуратуре рассматривают дело о Л. Гумилёве «душевно», и «Анна Андреевна вспомнила своё свидание с Шолоховым, насколько я поняла, уже довольно давнишнее. По поводу Лёвы (см. «Мемуары и факты»).

– Он был совершенно пьян. Ничего не понимал и не помнил. Но я должна быть ему благодарна, он твёрдо помнил две вещи: что я хорошая и что он мне действительно обещал. И обещанное он исполнил, хотя, с пьяных глаз, перепутал всё, что мог» (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 170—171).

10 марта 1956 года Анна Ахматова написала письмо А.А. Фадееву:

«Дорогой Александр Александрович!

Сейчас я узнала, что дело моего сына рассматривается в понедельник (12 марта). Трудно себе представить, какое это для меня потрясение.

Вы были так добры, так отзывчивы, как никто в эти страшные годы. Я умоляю Вас, если ещё можно чем-нибудь помочь, сделайте это (позвонить, написать).

Мне кажется, что я семь лет стою над открытой могилой, где корчится мой, ещё живой сын. Простите меня. Ахматова» (цит. по: Литературная газета. 1993. 25 мая).

Только после ХХ съезда КПСС, на котором Н.С. Хрущёв развенчал культ личности И.В. Сталина, Анна Ахматова вздохнула с облегчением. И действительно, вскоре вернулся Л.Н. Гумилёв, но радость была мимолетна, начались новые страдания в связи с его возвращением из лагеря. Ирина Пунина предполагала, что Анна Андреевна напишет завещание на все её творческое имущество своему сыну, как и предполагалось. Надежда Мандельштам хорошо знала эту «гнусную» историю: «И вот, получив эту радостную весть, А.А. бросилась к Ире: он на днях вернётся! Я ещё стояла у телефона, как до меня донеслись вопли и рыдания Иры. Что случилось? Она рыдала, что возвращается Лёва… Ире бы волю, Лёва просидел в лагере до конца своих дней. И не почему-либо, а ради доходов, которые она получала со старухи… Одичавшие дети советских отцов показали себя с самой худшей стороны. Все бумаги А.А. попали в руки Иры – она воспользовалась тем, что живёт с ней в одной квартире, и сейчас она торгует ими, возмещая себе за потерю наследства. И первый вопрос, который Ира мне задала, когда мы очутились вдвоём – тело А.А. ещё стояло в церкви и шла панихида, – был про наследство: что я знаю про завещание, есть ли завещание в её пользу, получит ли она наследство, неужели оно достанется Лёве, с какой стати?! Почему Анна Андреевна давным-давно не отреклась от Иры, не выгнала её, возилась с ней и терпела всё её хамство? Не знаю…» (Мандельштам Н. Об Ахматовой. С. 199). Из воспоминаний Надежды Мандельштам можно узнать, что Анна Ахматова осталась без сына, «Ира его не выносила». И далее: «Ира держала её в ежовых рукавицах: не удастся получить достаточно денег со старухи, уйдёт из дому и забудет накормить… А зимой посылала в Москву, чтобы не возиться с ней. И одну зиму за другой А.А. переезжала от одной подруги к другой – у каждой по две-три недели, чтобы не надоесть: Любочка, Ника, Нина Ардова, Маруся, вдова Шенгели, какой-то Западов и даже раз Алигер… Но к Ире до весны она возвращаться не смела… В ту самую квартиру, которую она получила от Союза писателей…» (Там же. С. 198).

Л.Н. Гумилёв, вернувшись из заключения, недолго оставался с матерью, он был уверен, что она не сделала всего того, чтобы поскорее выпустить его из заключения. «Реквием» и «Поэма без героя» не дали ей прощения с его стороны. Он так измучился в заключении, столько времени прошло для него даром, а мать, думалось ему, мало что сделала для него. С Ириной были сложные отношения, был суд, приговор… Л.Н. Гумилёв был, конечно, не прав: Анна Ахматова делала всё, чтобы освободить его, но это оказалось для неё делом невозможным, ведь она привлекла Фадеева, Шолохова, других… И ничего… Это была трагедия и для матери и для сына.

Печальная судьба в старости заставила Анну Ахматову довести свою литературную судьбу до завершения: «Реквием» опубликован в 1963 году в Мюнхене товариществом русских писателей за границей, «Поэма без героя» – тоже за границей.

В 1961 году по рекомендации А.А. Суркова в издательстве «Советский писатель» вышел небольшой сборник стихотворений Анны Ахматовой, который не удовлетворил её.

В начале 60-х годов Анна Ахматова обратила внимание на молодого талантливого поэта и переводчика Иосифа Александровича Бродского и поэта и переводчика Анатолия Генриховича Наймана, которые бывали у неё и читали свои стихотворения. В 1963—1964 годах началось преследование Бродского за «тунеядство», а представленные стихи и переводы с английского, испанского, польского и сербско-хорватского языков не считались «трудовыми». Бродский был арестован. Началось следствие. Ахматова, Чуковский, Паустовский, Маршак и десятки известных писателей писали в Прокуратуру СССР, ЦК КПСС, в районный суд письма с характеристикой Бродского как талантливого поэта.

Ф. Вигдорова записала ход следствия и судебный процесс, составив «Белую книгу» и издав её в Нью-Йорке. К этому протесту присоединились европейские и американские деятели искусства. Суд присудил И. Бродскому пять лет принудительного общественного труда. Через полтора года И. Бродского освободили, и он вернулся в Ленинград. Расцвет его дарования и Нобелевская премия – итог творчества за границей.

После этих бурных дней Анна Ахматова начала работу над сборником стихов, вскоре сдала в издательство «Советский писатель» сборник «Бег времени». Но в итоге получилась совсем иная книга: сдала одно, а получила совсем не то, что предлагала. Анна Ахматова составляла сборник «Бег времени» с Л. Чуковской, подробно рассказавшей об этом эпизоде её жизни в «Записках». Предполагали включить три поэмы: «Путём всея земли», «Реквием», «Поэма без героя». Наконец Анна Ахматова сообщает Лидии Корнеевне Чуковской, что в издательстве «Советский писатель» «Бег времени» редактирует Минна Исаевна Дикман, которая предложила выкинуть из сборника 700 строк, и она согласилась. Только в феврале 1965 года Анна Ахматова сообщила Лидии Чуковской о «Беге времени»: «Реквиема» не дают совсем, а из «Поэмы» – только первую часть» (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 283). Л. Чуковская в сноске комментирует: «Этот сборник сильно отличался от того «Бега времени», который вышел в свет в 1965 году. В нём было двенадцать стихотворных циклов, поэма «Путём всея земли» и тогдашний вариант «Поэмы без героя». Отличался он от всех сборников Ахматовой почти совершенным отсутствием стихов из первых книг. Подзаголовок «Седьмая книга». Никаких «Чёток», «Anno Domini», «Подорожника», «Белой стаи» – любовные стихи задвинуты на второй план. Открывается книга четверостишием 1961 года «Что войны, что чума…». В сборник введены и отрывки из «Реквиема», и «Венок мёртвым», и антисталинские стихи тридцатых годов. Шёл 62-й, еще «оттепельный», солженицынский год. Ахматова хотела предстать перед читателем в своём истинном, а не замурованном в десятые годы виде. Сборник был уничтожен Н. Лесючевским с помощью Е. Книпович» (подробнее об этом: Глен Н. Вокруг старых записей // Воспоминания: Сборник. С. 633).

И снова возвращалась к «Поэме без героя», шлифуя и редактируя отдельные эпизоды и строфы. И признавалась: «Моя бедная поэма, которая началась с описания встречи Нового года и чуть ли не домашнего маскарада, смела ли надеяться, к чему её подпустят… Она не только с помощью музыки дважды уходила от меня в балет. Она рвалась обратно куда-то в темноту, в историю («И царицей Авдотьей заклятый: Быть пусту месту сему»), в Петербургскую Историю от Петра до осады 1941—1944 гг., или вернее, в Петербургский Миф (Петербургская Гофманиана)» (РГАЛИ. Ф. 13. Цит. по: Жирмунский В. Анна Ахматова. С. 165).

Подробно анализируя творческий путь Анны Ахматовой, В. Жирмунский даёт оценку и «Поэме без героя»: «Поэма без героя» достигает такого жанрового синкретизма иными внешними и внутренними поэтическими средствами, более сложными и современными, чем народная по своему происхождению баллада или «романтическая поэма начала ХIХ века». Подобно «Ленинградским элегиям», она представляет монолог автора, свидетеля и участника изображаемых событий, – монолог, окрашенный глубоким лирическим чувством, эмоционально взволнованный и в то же время инсценированный драматически. Как автор, поэт является в этой инсценировке «ведущим» (конферансье): он ведёт действие, представляет нам своих героев, с которыми говорит на «ты», как со старыми друзьями; он показывает нам последовательный ряд драматических эпизодов, разыгрывающихся на бале призраков (в новогоднем сне!), – вплоть до трагического финала на Марсовом поле и гибели на наших глазах влюблённого корнета. Поэту принадлежит и моральная оценка людей и происшествий, сквозящая в их воображении. Тем самым он является перед нами и как автор и как герой поэмы, как современник и «совиновник» людей своего поколения и в то же время и как судья, произносящий над ними исторический приговор» (Жирмунский В. Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973. С. 177).

В эти годы А.А. Ахматова побывала в Италии (международная премия «Этна-Таормина»), в Лондоне, в Париже. Выдвигалась кандидатом на Нобелевскую премию. Но было поздно.

5 марта 1966 года Анна Ахматова скончалась в Домодедове, под Москвой.

Ахматова А. Бег времени. Стихотворения. М., 1965.

Ахматова А. Собр. соч.: В 2 т. 2-е изд., испр. и доп. М., 1990.

Ахматова А. О Пушкине. Статьи и заметки. Л., 1977.

Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. М., 1991.

Александр Трифонович Твардовский
(21 июня (8 июня) 1910 – 18 декабря 1971)

Родился в деревне (хуторе) Загорье Смоленской области в семье зажиточного крестьянина-кузнеца, в 1930 году, во время коллективизации, раскулаченного и сосланного на поселение в Вятскую область. Твардовский очень рано увлёкся литературной работой, рано начал писать стихи, стал селькором, писал очерки, заметки. В своей «Автобиографии» А. Твардовский вспоминал:

«В газете «Смоленская деревня» летом 1925 г. появилось моё первое напечатанное стихотворение «Новая изба». Начиналось оно так:

 
Пахнет свежей сосновой смолою,
Желтоватые стены блестят.
Хорошо заживём мы с весною.
Здесь на новый, советский лад.
 

После этого я, собрав с десяток стихотворений, отправился в Смоленск к М.В. Исаковскому, работавшему там в редакции газеты «Рабочий путь». Принял он меня приветливо, отобрал часть стихотворений, вызвал художника, который зарисовал меня, и вскоре в деревню пришла газета со стихами и портретом «селькора-поэта А. Твардовского». Было это в 1926 году. М. Исаковскому было двадцать семь лет, а А. Твардовскому – лишь шестнадцать. В той же «Автобиографии» А. Твардовский признавался: «Михаилу Исаковскому – земляку, а впоследствии другу, я очень многим обязан в своём развитии. Он, может быть, единственный из советских поэтов, чьё непосредственное влияние я всегда признаю и считаю, что оно было благотворным для меня. В стихах своего земляка, уже известного в наших краях поэта, я увидел, что предметом поэзии может и должна быть окружающая меня жизнь советской деревни, наша непритязательная смоленская природа, собственный мой мир впечатлений, чувств, душевных привязанностей».

А. Твардовский много читал, в том числе и стихи С. Есенина, но повлиял Есенин на его поэзию только через поэзию М. Исаковского.

А. Твардовский поступил в Смоленский педагогический институт, но учёба не оторвала его от деревенской жизни. Как корреспондент областной газеты А. Твардовский бывал в колхозах и писал о том, что происходило в деревне в этот сложный и противоречивый период. «То, что я знаю о жизни, – казалось мне тогда, – знаю лучше, подробней и достоверней всех живущих на свете, и я должен об этом рассказать. Я до сих пор считаю такое чувство не только законным, но и обязательным в осуществлении всякого серьёзного замысла», – вспоминал А. Твардовский (Твардовский А.Т. Собр. соч.: В 4 т. М., 1959. Т. 1. С. 14).

Огромное влияние на поэзию А. Твардовского оказали народные песни, сказки, пословицы и поговорки, весь богатый быт и обычаи смоленской деревни, постоянное общение с родными, соседями и соседками, хранителями русского народного языка.

А. Твардовский печатает свои сочинения в смоленских газетах «Юный товарищ», «Смоленская газета», «Рабочий путь», печатает не только стихи, но и очерки о колхозной деревне.

В поэме «Путь к социализму» (1931) А. Твардовский, показывая успех коллективизации, во многом упростил образы крестьян, их трудную судьбу, их сложные и противоречивые характеры.

В начале августа 1932 года А. Твардовский обращается к Исаковскому с письмом, в котором просит его прочитать поэму «Путь Василия Петровича», опубликованную в майском номере местного журнала «Наступление», поэму хотелось бы опубликовать в Москве, возможно в журнале «Земля Советская», который редактировал М. Исаковский. Но начавшаяся перестройка во время подготовки съезда советских писателей многое меняла в журнальной структуре. Поэму «Путь Василия Петровича» заметил заведующий критическим отделом журнала «ЛОКАФ» (журнал Литературного объединения Красной армии и флота) А.К. Тарасенков и порекомендовал её напечатать в своём журнале под названием «Вступление» (1932. № 10).

В 1932 году А. Твардовский собрал свои деревенские наблюдения и издал повесть «Дневник председателя колхоза», в которой рассказал о трудном психологическом вхождения крестьянина, привыкшего к свободе, в колхозное общежитие.

Если в первых поэмах «Путь к социализму» и «Вступление» А. Твардовский экспериментировал, писал упрощённым деловым языком и в этом легко обнаружились художественные их недостатки, то вскоре поэт понял, что так писать нельзя: «Такие стихи – езда со спущенными вожжами, утрата ритмической дисциплины стиха, проще говоря, не поэзия» (Твардовский А.Т. Собр. соч. Т. 1. С. 13).

Осенью 1934 года А. Твардовский приступает к поэме «Страна Муравия». Сначала она захватила его, но потом наступил длительный перерыв. Отмечал пятилетие колхоза «Память Ленина», общался с колхозниками, с председателем колхоза, вечер длился больше восьми часов. В письме к М. Исаковскому 26 января 1935 года А. Твардовский, подробно рассказывая о вечере в колхозе, писал: «Приступаю снова к Никите (главный герой поэмы «Страна Муравия». – В. П.). Был порядочный перерыв из-за всяких хозяйственных дел» (Из переписки двух поэтов / Дружба народов. 1976. № 7. С. 250). В письме от 18 февраля 1935 года А. Твардовский сообщает М. Исаковскому печальные новости:

«…Пишу поэму, дальше всё трудней, но в общем как будто ничего. Стремлюсь закончить первую часть. С Новосельским (вообще с Гизом) – возня. Есть там Маковский, политредактор. Безнадёжен. Есть такие строчки в старой моей поэме «Вступление»:

 
Колхоз – понимаю – нужно…
Против сказать не могу…
А сам, соглашаясь наружно,
Душой – на своём берегу.
 

– Это двурушничество, – заявил полит, – и я не могу в момент, когда… и т. д., позволять протаскивать двурушничество.

Потребовал зарезать это место. Новосельский вступился, не знаю, чем кончится. Тяжело…

Есть у меня сейчас серьёзная неприятность. Горбатенков (смоленский поэт, главный организатор выступлений против «Муравии», назвавший поэму кулацким произведением. – В. П.), находясь на курсах молодых писателей, распространяет среди людей, знающих меня, лживые и мерзостные слухи. Будто бы меня исключили из института, будто бы я хлопочу о возвращении родителей из ссылки и т. п., чего я и во сне не видел. Ну что с ним делать!.. Хуже всего то, что от всякой сплетни остаётся известный осадок, если даже сплетня и опровергнута» (Там же).

В совместной поездке по родным местам Исаковский и Твардовский собирали частушки для поэмы «Страна Муравия», собирали их вместе, один запишет первые строчки, второй – окончание, Твардовский редактировал весь текст. Пришло время идти в военные лагеря на десять дней, получил обмундирование у старшины роты, но не дали обуви, пришлось ходить в своих рваных ботинках. «Миша! Я – босиком, – писал Твардовский Исаковскому 30 мая 1935 года. – Хожу в тапочках, как Павел Васильев ходил в Иркутске. В Смоленске никаких образцов современной обуви, ничего кожаного, просто ни одной подмётки, ни в одном магазине нет. Если бы ты совершил подвиг и, направившись в Мосторг по вопросам, связанным с поездкой, завернул бы в обувной отдел и купил бы жёлтые или чёрные ботинки, или полуботинки 43 размера (ношу обычно № 42, но за глаза лучше взять 43), я бы тебя озолотил…» (Там же. С. 253—254).

Всё это вроде бы «мелочи», «ботинки», «беспорядок в комнате», «бесполезные переговоры с Облитом» и др., но все эти мелочи составляют жизнь двадцатипятилетнего талантливого поэта, работающего над очень важной поэмой. И этим мелочи интересны.

Твардовскому, работавшему над поэмой, сначала приходит в голову дать в поэме пожар, но вскоре он от этого отказывается и решает завершить первую часть поэмы свадьбой. «Свадьба пишется очень трудно, – сообщает он Исаковскому 10 июля 1935 года. – Опасно впасть в тот легкогазетный тон описания этого торжества, который есть уже в литературе (у Безыменского)» (Там же. С. 256).

Получив поэму М. Исаковского «Четыре желания», А. Твардовский обстоятельно отметил достоинства и недостатки поэмы. Читал своим друзьям, которые, слушая, прослезились, сообщает, что очень устал от поэмы, написал новую главу о Фролове, удачно раскрывающую образ «положительного героя», осталось подчистить «Свадьбу», вряд ли в ближайшее время будет писать «что-нибудь длинное».

А. Твардовскому очень хотелось получить отзыв А.М. Горького, и он его получил, отзыв о поэме был совершенно уничтожающий. Горький обвинил Твардовского в том, что он в поэме подражает то Некрасову, то Прокофьеву, то даёт набор частушек. Всё написанное – это черновик.

А. Твардовский отнёсся к отзыву Горького серьёзно, многое принял и начал дорабатывать поэму. Но тут же высказывает и опасения: «Я только чувствую, что если А.М. вдруг стукнет меня в статейке, то я буду обращён в пепел и прах» (Там же. С. 262). 20 ноября 1935 года А. Твардовский писал М. Исаковскому: «Живётся и мне тоскливо. Замучила меня Муравия. Надоела страшно, а бросить без конца (недоволен я концом) нельзя. Обсуждение поэмы проводить будет областной сектор Союза писателей совместно с «Красной новью»… «Красная новь», хотя и заключила договор и дала в общей сложности руб. 800 аванса (это ещё не всё, конечно), всё же, говоря откровенно… Это я тебе подробно объясню на словах. Грустные вещи мне хочется писать тебе, ибо этим ты и сам богат. А весёлых – мало…» (Там же. С. 266). В конце 1935 года поэма «Страна Муравия» была завершена, в апрельском номере журнала «Красная новь» за 1936 год опубликована.

В это время, в 1935 году, вышел сборник стихов (1930—1935) А. Твардовского в Смоленске.

А пока поэма не напечатана, А. Твардовскому тяжело, он не уверен в её художественной силе, не обманул ли он весь читающий народ, который поэму хвалит, а вдруг снова попадётся поэма в руки Горькому и объявит он его «на всю Россию шелкопёром и мазуриком». Но потом А. Твардовский надеялся, что успех поэмы даст ему возможность получить квартиру, ведь у него семья, которая ждёт его успеха. Полегче стало на душе, когда он прочитал рецензию В.Ф. Асмуса на сборник его стихов в газете «Известия» 12 декабря 1935 года: «Рецензия мне очень нравится, и не тем, что хвалит меня (в этом она как раз «перегибает»), а тем, что уж очень она искренняя и серьёзная. Я хотел бы такую рецензию иметь на «Муравию» (Дружба народов. 1976. № 8. С. 254).

Сталин обратил внимание на поэзию Твардовского, правительственные чиновники разрешили ему поехать в Вятскую область навестить родителей и сестер, Исаковского просил выслать деньги, если они понадобятся ему по адресу: Кировский край, Русский Турек, до востребования. Вскоре семья Твардовского вернулась из ссылки.

Первой рецензией на «Страну Муравию» была рецензия А. Адалис в «Литературной газете» от 24 мая 1936 года, рецензия, по словам Твардовского, «ничего», но ему не нравится, что его всё ещё называют «молодой поэт».

Никита Моргунок – обобщающий образ, он твёрдо знает, что крестьянин на своей земле хозяин, он никому не подвластен в своём хозяйстве, он достойно обрабатывает свою землю:

 
Земля в длину и в ширину
Кругом своя.
Посеешь бабочку одну,
И та – твоя.
И никого не спрашивай,
Себя лишь уважай.
Косить пошёл – покашивай.
Поехал – поезжай…
 

Вот идеал свободного крестьянина, а коллективизация в деревне ограничивает свободу работника, делает его рабом начальства, он делает то, что велят. А здесь возможны ошибки. И вот в поисках свободной крестьянской доли Никита Моргунок запрягает своего Серого и отправляется в путь-дорогу, встречается со многими людьми, крестьянами, коммунистами, хорошими и не очень, видит разное по своей природе, он видит коллективные хозяйства, видит и единоличные, сравнивает. Глядя на нищету единоличной деревни, где «ни крыши целой, ни избы. Что угол – то дыра. И ровным счётом три трубы. На тридцать три двора», он приходит к убеждению, что лучше всего жить ему в родной деревне, здесь он будет хозяином, как и весь коллектив крестьян-работников. В фантастическом сюжете не обошлось без преувеличений и выдумки. Так и здесь, но Никита вернулся, он принял перемены в своей жизни, он за коллективизацию.

15 июня 1936 года вернулись в Смоленск его мать и сёстры.

В сентябре 1939 года А. Твардовского призвали в Красную армию для участия в освободительном походе в Западную Белоруссию и Западную Украину. Работал в армейской газете «Часовой Родины», писал заметки, очерки, делал переводы украинских и белорусских поэтов, в ноябре, когда поход завершился, получил благодарность от политуправления.

Продолжая разрабатывать крестьянскую тему, А. Твардовский писал стихи, которые потом сложились в сборники стихотворений: «Стихи» (1937), «Дорога» (1938), «Сельская хроника» (1939), «Загорье» (1940). В этих сборниках и поэме «Страна Муравия» Александр Твардовский неотделим от крестьянской массы в самый трудный, может быть, период жизни, он видит трудности, он верит в неиссякаемую правду жизни, в справедливость, в надежду на всё лучшее. Всё это вместе выделяло А. Твардовского из поэтической массы стихотворцев, делало его одним из ведущих поэтов времени. Весной 1941 года по указу правительства поэма «Страна Муравия» получила Сталинскую премию второй степени.

После войны с Финляндией он начал писать поэму о Василии Тёркине. С началом Великой Отечественной войны А. Твардовский был направлен в газету «Красноармейская правда». В центральных газетах были опубликованы его стихи о войне, главы из поэмы «Василий Тёркин». Замысел становился объёмнее и глубже, Василий Тёркин приобретал черты не только положительного героя войны, он становился обобщающим символом русского национального характера: