Kitobni o'qish: «На задворках империи», sahifa 2

– Вы, наверное, что-то не договариваете, господин полковник. Я хотел бы знать, почему раньше афганцы на наши земли и земли союзников не зарились, а теперь туда нагло вторглись? – неожиданно спросил Баташов.

– А-а-а, это вы, поручик, снова хотите своими мудреными вопросами поставить меня в тупик, – откликнулся Пустошин. – Что ж, вы правы. Не хотел я перед походом головы господ офицеров высокой политикой забивать, да, видно, придется, – неохотно согласился он, с укоризной поглядывая на Баташова, словно говоря: «От кого, от кого, а от вас-то, господин поручик, спокойной жизни не дождешься».

– Я постараюсь сказать покороче. Сначала немного истории. Как вы знаете, в 1865 году российской императорской армии покорился Ташкент. Еще через три года – Бухара и Самарканд. Затем Хива. Все это не могло быть не замеченным англичанами. Британской короне показалось, что Россия положила глаз на самую крупную ее драгоценность – Индию. Не имея возможности остановить расширение Российской империи на Востоке силой, в 1876 году королева Виктория спешно приняла титул императрицы Индии, словно намекая нам: разевать рот на Индию – все равно что на саму Англию. С этой же целью англичане затеяли и нынешние интриги вокруг Памира. Они страшно боятся, что мы через Памир достигнем Индии и с ходу захватим ее. Так вот, желая создать «санитарный кордон» между Российской империей и британской Индией, англичане решили разделить центральный Памир между Афганистаном и Китаем. Британцы пообещали афганскому эмиру финансовую и военную помощь в обмен на захват приграничных с нами районов Памира. Что афганцы с необычным рвением и жестокостью осуществляют вот уже в течение многих лет. Теперь вы удовлетворены, господин поручик?

– Удовлетворен, господин полковник. Разрешите еще вопрос?

– Слушаю вас. – Пустошин с явным неудовольствием взглянул на Баташова.

– Когда мы выступаем?

– Ждите команду! – строго сказал полковник и, обращаясь к офицерам, добавил: – Если больше вопросов нет, то я вас больше не задерживаю, господа. Готовьте свои команды к походу. Приказ должен поступить со дня на день.

Но прошло еще долгих три недели, прежде чем гарнизон облетела молва: «Завтра в поход!»

Посыльные только-только начали выбегать со срочными поручениями из штабной избы, когда на ее пороге уже появились наиболее нетерпеливые начальники команд. И конечно же, поручик Баташов был среди первых.

– Господа офицеры, прошу всех в штаб, – пригласил командиров в хату только что прибывший начальник штаба отряда штабс-капитан Наволоцкий, – у меня есть важное сообщение!

– Знаем мы это сообщение, – с ухмылкой произнес казачий полковник Белоконь, – кабыть завтра выступаем!

– Откуда вы знаете? – удивленно спросил Наволоцкий, распечатывая полученную только что депешу.

– Да об этом уже весь гарнизон говорит, – вставил Баташов.

– Никакого понятия о служебной тайне… – удрученно промолвил штабс-капитан. – Ну я наведу порядок, дайте время, – пообещал кому-то он, знакомясь с содержанием телеграммы.

В хату спешно вошел Генерального штаба полковник Пустошин.

– Ну, что там? – указал он на телеграмму.

– Приказ выступать, – сообщил Наволоцкий.

– Когда?

– Второго дня, в 7.00.

– А мне денщик сказал, что завтра, – явно удивился полковник.

– Слишком длинные языки у наших телеграфистов да денщиков, – недовольно проворчал штабс-капитан, – никакого порядка!

– Господа офицеры, у вас есть сутки для того, чтобы окончательно подготовиться к выходу, – не обращая внимания на ворчание начальника штаба, сказал Пустошин, – вам и карты в руки. Поход покажет, кто из вас на что гож. С нерадивых спрошу строго, по-фронтовому, – добавил полковник.

3

Растянувшись почти на версту, военная колонна медленно, серой змеей вползла в Алайскую долину и, заполнив собой почти всю ее сердцевину, потянулась в узкое ущелье, ведущее к перевалу. Знойное полуденное солнце, пыль и огромные валуны, которые постоянно приходилось обходить, уже в самом начале похода как бы предупреждали о том, что эти первые трудности – всего лишь легкая разминка, более опасные препятствия – впереди. Но так уж устроен русский солдат, что в тяготах и лишениях он не расслабляется, а лишь крепчает.

Когда голова колонны подошла к началу ущелья, Баташов, батарея которого находилась в центре походного порядка, переходя от одного офицера к другому, давал им короткие советы и напутствия. Одним – чтобы сдерживали норовистых коней, на которых были навьючены стволы горных пушек и лафеты, другим – чтобы, наоборот, помогали коням при подъеме по крутой тропе и особенно при переправе через бурные горные речки, третьим – чтобы повнимательнее слушали команды и не расслаблялись. Встретив уверенные и понятливые взгляды солдат и офицеров, он вскочил в седло и, постоянно сдерживая явно застоявшегося в яслях артиллерийского мерина, погарцевал к перевалу. Забравшись на самый верх, он остановил коня.

Мимо него медленно двигалась длинная вереница серых, утомленных походом солдат, устало бредущих по ущелью, которое, словно кинжал, врезаясь узкою щелью в Заалайский хребет, круто забиралось ввысь от Алайской долины к перевалу Кизиль-Арт.

Баташов слез с коня и, передав поводья денщику, расстелил на плоском камне карту, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы понять, что дальнейший путь колонны будет еще сложнее и опасней. С перевала тропинка спускалась в долину реки Маркан-су, где следующим серьезным препятствием была горная речка Кок-сай. Было видно, что тропа, словно змейка, вилась вокруг скал, то круто поднимаясь вверх, то почти обрываясь вниз. Часто пересекая бурлящие воды речки, которая представляла собою немалое препятствие для движущегося обоза и пехоты, не говоря уже про артиллеристов, которым предстояло перед каждой переправой сгружать, а после переправы вьючить на лошадей тяжелый и некондиционный груз.

Когда отряд, перевалив через перевал, спустился в долину, полковник Пустошин объявил ночевку. Большой и шумный табор расположился на берегу горной речки и сразу же зажил своей дымной и многоголосой жизнью. На удивление господ офицеров, большинство из которых с ног валились от усталости, солдаты, чуть передохнув, запалили цигарки. Послышался смех и громкий говор ротных балагуров. Вдоль речки запылали костры, на которых варилась нехитрая солдатская снедь. Поужинав чем Бог послал, солдаты завалились спать.

Баташов, проверив свое небольшое конное хозяйство, выставил часовых и, оставив одного из офицеров дежурить до полуночи, лег спать. Несмотря на усталость, сон не шел. Необычно крупные в высокогорье звезды холодно мерцали над головой, словно хотели ему что-то сказать. Но их голоса, отдаленные от земли миллионами, а может быть, и миллиардами верст, не доходили до маленькой голубой планеты. Только их ледяной колючий взгляд, рожденный где-то в глубине вселенной, пронизывал холодом все человеческое существо, словно предупреждая, что Памир – не место для прогулок, что этот поход для многих, может быть, и для него самого, может стать последним.

«Бог не выдаст, свинья не съест», – бодро подумал он и, смежив глаза, тут же провалился в глубокую, бездонную яму небытия.

Казалось, что прошло не более мгновения, прежде чем Баташов услышал глухой, доносящийся словно из-под земли голос:

– Господин поручик! Господин поручик! Вы просили в полночь вас разбудить.

Открыв глаза, Баташов увидел над собой лицо прапорщика Горчакова и вспомнил, что надо идти проверять посты.

– Хорошо, Горчаков. Можете идти отдыхать.

– Спокойной ночи, господин поручик!

– Спокойной ночи, Алеша!

Следующий день выдался довольно пасмурным. Казалось, что набухшие влагой черные облака почти опустились на землю и до них можно дотянуться рукой. Тропа, по которой двигался отряд, то проходила впритык к скалам, то пересекала бурную речку. Вьюки поминутно задевали за большие обломки скал, лежащие на протяжении всего пути, обрывались и падали, так что солдаты положительно выбивались из сил, поминутно перевьючивая лошадей. Через несколько часов поднялся холодный ветер, облака совершенно спустились на землю – и из них прямо в лицо идущим посыпала снежная крупа, вслед за которой пошел снег. Чем выше поднимался отряд, тем крупнее становились снежные хлопья. Закрутилась метель, кругом не видно ни зги. Спереди, сзади, с боков – все бело, все неслось в каком-то фантастически-ужасном вихре. Идти приходилось ощупью, наобум выбирая дорогу, которая могла привести и к пропасти. Только хриплые крики «Поберегись» да ржание испуганных непогодой лошадей позволяли всем более или менее ориентироваться. Измокшие и прозябшие солдаты, одетые по-летнему, старались быстрой ходьбой хоть немного разогреть свои окоченевшие члены.

Глядя на своих артиллеристов, которым из-за довольно обременительного обоза приходилось много труднее, чем простым пехотинцам и казакам, Баташов думал о том, что же толкало солдат идти вперед, несмотря на промозглый холод и вьюгу, преодолевать одно препятствие за другим.

Конечно же это тот «русский дух» – сам же отвечал на этот свой вопрос Баташов. Тот «русский боевой дух», о котором он не раз слышал в стенах училища от офицеров, еще помнящих рассказы своих отцов и дедов о походах Суворова и Кутузова, которые под командованием Скобелева освобождали Болгарию, расширяли границы Российской империи на Востоке. Вот и теперь, лишь только раздалась команда: «Привал!» – артиллеристы, быстро сняв с коней тяжелые вьюки, устроились кто под скалой, кто под огромным камнем и как ни в чем не бывало закручивали цигарки. Увидев приближающегося командира, солдаты, разместившиеся под огромным валуном, нависшим над тропой, хотели встать, чтобы его поприветствовать.

– Сидите, братцы! Отдыхайте себе. Дальше дорога еще труднее будет, – предупредил Баташов. – Если позволите, я рядом с вами присяду.

Несмотря на то что места под камнем было немного, артиллеристы уплотнились, освобождая место для своего поручика. Немного помолчав, батарейский балагур и лучший наводчик орудия, степенный бородач Кузьма Соломин, весело взглянув на командира, спросил:

– А что, ваше благородие, небось, не приходилось раньше в самое поднебесье-то забираться?

– Бог миловал, – бодро ответил Баташов. – Выше Алайского перевала подниматься не приходилось. А ты, Кузьма, уже бывал на Памире?

– Как не бывать? Бывал! С самим генералом Скобелевым!

– Расскажи нам, дядя, как ты с самим Скобелевым китайцев воевал, – послышались голоса безусых батарейцев.

Ветеран вопросительно взглянул на Баташова.

– Расскажи, Кузьма, раз люди просят. Да и я не прочь послушать твои байки. Михаил Дмитриевич Скобелев и мой военный кумир.

– Было это лет шашнадцать назад. Я только-только прибыл в Маргелан с рекрутской командой из Курской губернии. Родители мои проживают в селе Пятницкое, что в Белгородской волости…

– Я и не знал, что ты курянин, – неожиданно вырвалось у поручика. – Мы же с тобой – земляки!

– Всяко бывает, ваше благородие, – откликнулся Кузьма и, затянувшись цигаркой, продолжал: – Знать, было это лет шашнадцать назад. Был я тогда молодой, да неопытный, и первый год службы показался мне адом кромешным. И когда штабные писаря объявили, что требуются охотники для похода в горы, то я сразу же согласился. Узнав об этом, ротный фельдфебель отвесил мне хорошую оплеуху. Мол, не суйся, куда не знаешь. Посмеялись над моим охотством и старослужащие. Но тогда сам черт был мне не брат. Добился своего, взяли меня в отряд. Так что я по этим тропинкам уже не впервой хаживаю. Недолгим был тот поход. Больше всего мне запомнилась стычка с инородцами в урочище Янги-Арык. Горцы сожгли единственный мост через речку, и когда мы попытались преодолеть ее вброд, открыли из ружей огонь. Видя, что в лоб «халатников» не взять, Скобелев послал охотников в обход позиции, занятой горцами. Через несколько дней разведчики собрали подробнейшие сведения о путях обхода позиции противника. И тогда генерал направил в обход врага, со стороны перевала Талдык, отряд под командой майора Пустошина…

– Какого Пустошина? – перебил рассказчика поручик.

– Константина Павловича, нашего нынешнего отца-командира, – радостно сообщил ветеран. – Мы уже который раз с ним по Памирам хаживаем, – с гордостью добавил он.

– А что дальше было, дядя? – послышались нетерпеливые возгласы солдат.

– А дальше все было просто. Пробрались мы под предводительством майора в тыл «халатникам» и внезапной атакой сбросили неприятеля в реку. Только нескольким главарям удалось бежать. Мы кинулись в погоню, но чуть было не попали под камнепад у озера Кара-Куль. Пришлось повернуть обратно…

Бывалый солдат ловко скрутил цигарку, насыпал туда табак и, прикурив у соседа, самозабвенно затянулся.

– Я слышал, что генерал Скобелев пленил алайскую царицу? – прервал Баташов явно затянувшееся молчание, прерываемое лишь щемящим душу завыванием ветра.

– Да, была царица! – подтвердил Кузьма и, передав цигарку по кругу, продолжал: – После боя под Янги-Арыком царица Алайской долины бежала в Китай. Ну, бежала и бежала. Наше дело воевать. Поступил приказ, и мы двинули дальше в горы. Высотища такая – аж дух захватывает. Выходим однажды в широкую долину, смотрим, а там богатые табуны коней и стада овец пасутся. Вот Михаил Дмитрич и говорит: «Небось, царица вернулась, раз табуны ее здесь». Высланный вперед казачий дозор подтвердил его догадку. И то верно, ведь в ту пору в Памирах только у нее были такие богатые стада и табуны. Увидев нас, почти все инородцы в ужасе кинулись в горы, оставив на произвол судьбы хозяйку большой белой юрты. Пока шли переговоры с рослым джигитом, оказавшимся родственником царицы, из юрты вышла невысокая худая женщина с черным морщинистым волевым лицом. Сложив на груди руки, она поклонилась нашему генералу. Скобелев тут же соскочил со своего коня и, по восточному обычаю прижав правую руку к груди, ответил на поклон царицы. Женщина, войско которой было накануне разбито, не могла и предполагать о таком вежливом обхождении со стороны русского генерала.

«Переведите датхе (датха – это царица, – пояснил Кузьма), – сказал Скобелев толмачу-киргизу, – что я очень рад видеть ее в добром здоровье и надеюсь, что она, пользуясь своим огромным значением на Алае, повлияет на кочевое население склониться к миру и подчиниться требованиям России».

Он говорил о ее мудром управлении, о том, что ее уважают жители соседних долин, и еще много чего. Если говорить коротко, то своими добрыми и ласковыми речами, богатыми подарками генерал пленил царицу. Особенно когда набросил ей на плечи расшитый золотом халат. Бабы любого достоинства очень падки на подарки, – со значением закрутив ус, добавил Кузьма. – Так вот после этого мы с киргизами больше не воевали. Они стали верноподданными, как они говорят, «Ак-паши» – Белого царя…

– Ваше благородие, – неожиданно прервал рассказчика посыльный, обращаясь к Баташову, – господин полковник распорядился через полчаса начать движение.

– Ну что, братцы, отдохнули немного?

– Маненько перекурили, ваше благородие. Пора и честь знать, – откликнулись артиллеристы и, прикрываясь куцыми воротниками шинелешек от бьющей в лицо снежной крупы, поспешили к своим лошадям…

4

Прежде чем поступила команда продолжать движение, все пушки и боеприпасы были навьючены на лошадей, и коноводы, стараясь подбодрить своих понурых животин, подкармливали их оставшимися с утреннего чая горбушками.

Ветер понемногу стихал, и вскоре тучи, разорванные островерхими скалами на мелкие лоскутки, скрылись за горизонтом. Над перевалом вновь встало солнце, которое, отражаясь от только что выпавшего снега, нещадно слепило людей и животных.

– Не успела одна напасть пропасть, как другая насть, – невозмутимо балагурил Кузьма, натягивая на глаза повязку из шинельного сукна с узкими прорезями.

– Что это у тебя за повязка? – удивился Баташов.

– В горах это самое надежное средство от слепящих солнечных лучей, ваше благородие. Если не побрезгуете, то у меня еще одна штука припасена.

– А что ж, давай, – решительно сказал поручик, и, взяв из рук бывалого солдата пропахший ружейным маслом лоскуток, быстро закрепил его на голове. Сквозь горизонтальные щелки повязки хорошо просматривались окрестности, и, что самое главное, резь в глазах от ослепительного солнечного света значительно уменьшилась.

Перейдя через перевал, колонна начала медленно, но уверенно спускаться в долину, в глубине которой бушевала горная речка.

Люди и обоз растянулись. Меж огромных валунов вяло переставляли ногами измученные солдаты и вьючные лошади.

Молодой солдат-артиллерист Петр Кузьмин, с трудом перешагивая валуны, в изобилии валяющиеся на тропе, понуро брел рядом с самым рослым артиллерийским мерином, прозванным в батарее Васькой. Бедное животное, на которое безжалостно было приторочено пудов девять казенного груза, вытягивая шею и низко опустив голову, казалось, напрягало последние силы, чтобы не скатиться по осыпи. Кузьмину стало жаль лошадь, и он, несмотря на усталость, стал рукою подпирать накренившийся на одну сторону вьюк. Лошадь, поёкивая селезенкой, время от времени останавливалась. Останавливался и солдат, с трудом поддерживая усталое животное. Неожиданно лошадь остановилась, казалось, окончательно.

– Чего стал, ей! – раздался голос казака.

Кузьмин ничего не ответил, а спокойно, без крика подошел к измученной лошади, поправил вьюк и проговорил: «Айда!» Животное, устало заржав, двинулось дальше.

Между тем колонна подошла к горной речке. Сильные воды ее как будто кипели, пенились, ударяясь о камни, и наполняли воздух таким шумом, что невозможно было слышать крика даже в нескольких шагах от кричащего.

Одно за другим покорно спускались вьючные животные в холодную воду и, медленно ступая по каменистому дну, с трудом передвигали ногами против течения, ежеминутно рискуя быть сбитыми с ног и унесенными бурными водами. Ободряемые криками солдат и коноводов, лошади двигались одна за другой по направлению к противоположному берегу. Вот и Кузьмин со своим Васькой осторожно подошел к реке. Увидев у себя под ногами бушующий поток, животное захрапело и попятилось. «Айда, айда!» – ободрял артиллерист, но лошадь не шла, только огромные глаза ее выражали боль и страх.

– Почему стоим? – спросил подъехавший на своем коне Баташов.

– Не знаю, ваше благородие. Не по нутру ей что-то.

– Не задерживай переправу! Всыпь хорошенько своему мерину нагайкой. Он не только пойдет, а и поскачет, – задорно прокричал поручик и, дав шенкелей своему коню, быстро переправился через речку.

– Жалко тварь бессловесную стегать! – крикнул вдогонку офицеру солдат и, схватив мерина под уздцы, потащил его за собой. Повинуясь человеческой воле, лошадь пошла вперед, но сунув передние ноги в поток, в нерешительности остановилась. Переправившись через речку, Баташов с интересом наблюдал за Кузьминым. Когда солдат погрузился в кипящий водоворот выше колен, его начало понемногу сносить. Не выпуская из рук уздечку, он пытался преодолеть течение, но внезапно попал в яму и уже не смог осилить бушующего потока. Кузьмина понесло по течению, несколько мгновений лошадь еще держала его, но вскоре он сбил с ног и ее. В волнах мелькнула и пропала голова лошади.

На берегу раздавались крики:

– Держи, утонул! Лошадь-то лови! Боеприпасы на ней! Не сыщешь ведь ничего потом!

Видя, что лошадь вместе с Кузьминым уносятся водой к порогам, Баташов, не раздумывая, галопом поскакал по берегу, стараясь опередить бешеный поток. Спрыгнув на ходу, он, держа одной рукой в поводу коня, бросился в воду. В волнах показалась голова артиллериста и вновь исчезла, чтобы через несколько мгновений появиться снова. Поручик только-только успел ухватить за ворот шинели явно захлебнувшегося солдата, как следующая волна накрыла с головой и его.

«Только бы конь не подвел», – подумал Баташов, еще крепче сжимая одной рукой уздечку, другой – отворот солдатской шинели.

Конь не подвел. Сделав несколько шагов по воде вслед за хозяином, он, видя, что тот исчез в волнах, испуганно остановился и стоял, громко хрипя, как вкопанный.

Вскоре подоспели переправившиеся первыми казаки и вытащили из разбушевавшейся реки поручика, державшего мертвой хваткой за воротник шинели солдата.

Первыми словами «утопленника», после того как из него вылили всю речную воду, были:

– Благодарю тебя, Господи!

– Да ты не бога благодари, а поручика своего. Если б не он, то ты вместе со своей лошадью уже давно бы покоился на дне речки.

– А мерина, что, не спасли? О, Господи Боже мой! Ведь во вьюке находились заряды к пушкам. Как же мы теперь воевать-то будем?

– Не журись, артиллерист, – отозвался один из казаков, – радуйся, что живота своего не лишился.

– Спаси вас Боже, ваше благородие, – запоздало поклонился Баташову Кузьмин. – По гроб жизни обязан я вам, ваше благородие, господин поручик.

– Ничего, браток, – сказал, смущаясь, Баташов. – Поди обсушись! Там наши артиллеристы костер разожгли. Здесь и заночуем.

Кто не бывал в походах, а особенно в горных, тот не может понять того восторга и подъема духа, какие доставляет усталому, измученному человеку голубая струйка дыма бивуачной кухни, весело поднимающаяся змейкой к облакам. Будь солдат изнеможен до последней степени, он непременно оживет, силы его возобновятся, как только он издали увидит этот соблазнительный бивуачный дымок. Но не только люди, даже лошади прибодряются, ощущая дым, и радостно ржут и рвутся из-под своих тяжелых и неудобных вьюков.

«Бивуак!» – разносится радостное известие по всем концам растянувшегося отряда, и все, напрягая последние силы, стараются как можно скорее преодолеть небольшое расстояние, отделяющее их от желаемой цели.

Около кухонного котла уже сгруппировалась кучка подошедших погреться солдат, ружья составлены в козлы, число коих увеличивается по мере подхода отставших. Маленький костер, сложенный из небольшого количества захваченного топлива, еле-еле горит, распространяя вокруг себя едкий дым тлеющего сырого терескена, но все же, несмотря на эту неприятность, каждый старается ближе протянуть к нему окоченевшие руки. Кухонная прислуга, пришедшая раньше, ставит палатку, в которую вскоре забрались офицеры в ожидании своих вещей и палаток.

Через бурную реку уже перебралось порядочно народу, но обоза, конвоя его и арьергарда все еще не видно. Только спустя несколько часов подошел наконец и обоз с промокшими подстилочными кошмами, палатками и разными солдатскими и офицерскими вещами.

К вечеру вновь пошел снег, и потому прозябшие на ветру солдаты, мигом установив палатки, стали было греть воду в манерках. Но мокрый кизяк не горел, а другого топлива найти просто не удалось. Так и пришлось солдатам лечь, даже не согревшись чайком.

– Хотя бы водочки выдали для сугреву! – ворчал Кузьмин, успевший к прибытию обоза обсушиться у костра. То ли по недогляду интендантов, то ли еще по какой причине, но водка почему-то выдана не была. Да и суп с недоваренным мясом поспел только к первому часу ночи, и, конечно, разоспавшиеся люди так его и не поели.

На следующее утро погода прояснилась. Сквозь серые клочки снежных облаков просвечивало голубое небо. С рассветом артиллеристам удалось найти заросли терескена – и вскоре удалось согреть чайники. Каким вкусным показался на этот раз черствый сухарь с чаем, сильно попахивающим дымком! С каким наслаждением пили его все, начиная от командира и кончая солдатом.

Раздалась команда, и отряд тронулся в путь по тропе, ведущей к высокогорному перевалу Кизиль-Арт.

На высоте более четырех тысяч метров стало труднее дышать. Солдаты часто останавливаются, чтобы перевести дух. От этого колонна, словно гармошка, то растягивается на несколько верст, то теснится на небольшом пространстве между скалами и обрывом… Все круче и круче поднималась узенькая тропа, заваленная камнями. Справа обрыв, на дне которого бежала речка Кок-сай, извиваясь между гранитными утесами. Перевал был покрыт снегом, кругом не видно ни деревца, ни кусточка – все серо, пустынно и мрачно.

Часто стали попадаться то с правой, то с левой стороны тропинки выбеленные непогодой кости лошадей и верблюдов.

Два пластуна из передового охранения первыми добрались до перевала. Остановились там и с восхищением глянули окрест.

– А што, братцы, вот и на небо сичас запрыгну, – пошутил один из них – рослый, крепкий детина. – Смотри, ребята! – и он с криком: – Ура! – бросился вперед, карабкаясь по снегу, и вмиг взобрался на самую вершину перевала. Но тут силы покинули его, и он в изнеможении плюхнулся прямо на снег.

– Ну и гора! Ну и горища, дьявол тя побери! – сказал другой – широкоплечий, пониже ростом. Остановившись и тяжело дыша, он взглянул на скрывающуюся в облаках вершину, оседланную более удачливым товарищем, и, разродившись целым потоком крепких русских словечек, полез далее…

Вершина перевала господствовала над окрестными хребтами, и оттуда перед глазами открывался чудный вид: с боков заснеженные горные кряжи угрюмо и мрачно стояли у подножия перевала, а спереди зиял крутой обрыв, в конце которого виднелась долина реки Маркан-су. Баташов, видя себя выше окружающих вершин, несмотря на одышку, невольно испытывал радостное чувство от того, что забрались так высоко, выше облаков.

Вскоре на вершину поднялись и остальные пластуны. Ожидая подходящую к перевалу колонну, они задымили своими цигарками и трубками, словно только что и не падали от усталости. Глядя с высоты на карабкающихся к перевалу людей, они беззлобно шутили.

– Эй, дядя, тебе помочь? – крикнул широкоплечий, видя, что безлошадный Кузьмин с трудом тащит на плечах палатку, которую на крутом подъеме снял с вьюка выбивающейся из сил артиллерийской лошади, стараясь хоть этим немного облегчить ношу бессловесной животины.

– Не надо. Мы сами с усами, – бодро откликнулся артиллерист и прибавил шагу.

Среди первых из команды артиллеристов забрался на перевал Кузьма. Подойдя к валуну, возвышающемуся над седловиной перевала, он сбросил тяжелый тюк себе под ноги и, истово перекрестившись, присел на него.

– Ну что, архаровцы, – обратился он к пластунам, – не надоело зубоскалить?

– Да мы, дядя, так, от скуки разговариваем, чтоб хоть немного согреться, – улыбнулся во весь рот детина.

Вскоре подтянулись остальные. Командир отряда объявил привал.

Артиллеристы расположились на месте, который застолбил Кузьма. Здесь меньше задувало, и редкие снежные заряды, казалось, обходили огромный валун. Вслед за подбадривающим табачным дымком послышались солдатские остроты и разговоры.

– Ну что, братцы, совсем зимушка-то рассейская, смотри: все уши залепило, – сказал молодой артиллерист, зябко кутаясь в свою потертую шинелишку.

– А в Маргелане-то, поди, теперь солдаты лежат себе да фрухтой разной обжираются, – завистливо произнес ветеран, выколачивая о каблук трубку. – И не пойму, для ча это нас повели сюды, кому нужны эти камни, пропади они совсем, ишь сапожишки о них, проклятых, размочалил, – прибавил он, рассматривая свои порядком изношенные сапоги.

Но недолго длился привал. Прозвучала команда, медленно, как будто нехотя, поднялись со своих мест солдаты и снова безмолвно шли вперед – навстречу рассвирепевшей стихии. Как ни хотелось бы подольше отдохнуть, но положительно нет физической возможности делать более или менее продолжительные привалы в такую погоду, когда даже во время ходьбы холод пронизывает до костей, а попадающий за воротник снег, тая, холодными струйками бежит по спине. Но вот после полудня снег мало-помалу начал стихать, и вскоре дорогу можно было уже различать на довольно далекое расстояние.

Спуск в долину реки Маркан-су довольно крут и извилист, но под гору идти – не то что в гору, а потому чуть не бегом спускаются солдаты, перегоняя один другого, и, перейдя вброд реку, идут по глубокому песку вдоль по широкому ущелью, окаймленному невысокими покрытыми снегом горами.

Нелегко было забираться на перевал и потом с него спускаться. Но оказалось еще труднее двигаться по рыхлой песчаной дороге высокогорной долины. Встречный ветер, несущий целые облака пыли, еще больше затруднял движение отряда. Люди и лошади, тяжело дыша, еле тащили ноги. По пути то и дело попадались отдыхающие солдаты, грустно, без обычной болтовни протиравшие от пыли глаза и уши.

Прикрывая глаза и рот башлыком, Баташов направил мерина в голову своей команды, подбадривая по дороге отставших артиллеристов.

Явно обессилевший, молоденький вольноопределяющийся, чтобы удержаться на ногах, схватил болтающийся конец веревки, свисающий с вьюка артиллерийской лошади, и, машинально переступая ногами, бредет вслед за ней. Лошадь, почувствовав дополнительную нагрузку, прижимая уши и скаля зубы, то и дело намеревается лягнуть его, чтобы отделаться от лишнего груза. Но вьюк не дает ей привести в исполнение свое намерение, и животное в бессильной злобе покоряется своей участи.

– Ну что, братец, устал? – посочувствовал вольноопределяющемуся Баташов. – А то садись ко мне.

Поручик сдвинулся на круп лошади, уступая место юноше в седле. Конь, недовольно заржал, когда второй седок, устроившись в седле, чуть ли не лег ему на шею.

Еще несколько верст прошел отряд долиной, прежде чем перед людьми предстала огромная равнина, окруженная кольцом совершенно белых, снеговых гор, среди которых черной жемчужиной блестело озеро Кара-куль.

– Ну, ребята, завтра мы, значит, на эфту самую Памиру зайдем! Сам слышал, как командир батареи господам офицерам сказывал! – поделился своим секретом полишинеля вездесущий Кузьма.

Все искренне обрадовались тому, что наконец-то добрались до этого неведомого и страшного Памира. Но никто не задумывается о том, сколько ему еще предстоит пройти по этой каменной, горной пустыне.

Расположившись на берегу озера на ночевку, солдаты, не дожидаясь обоза, нашли достаточное количество сухого кизяка и терескена и разожгли костры.

Интендантская команда быстро поставила командирскую палатку, а повар в это время приготовил чай. Вскоре майор-интендант пригласил господ офицеров к командирскому столу. В палатке стало шумно. Офицеры, собравшись вокруг ротного барабана, на котором, как на столе, с трудом умещались десятка два стаканов с чаем и тарелки с закусками, попивали горячий напиток, хвалили хозяина и проклинали так некстати обрушившуюся на долину метель. Ветер то и дело пытался взволновать полотнище, увлечь вслед за собой в ближайшую пропасть, но палатка, обложенная снаружи крупными валунами, стояла неприступной для швальных наскоков крепостью. Здесь несмотря ни на что было тепло и уютно. Над барабаном поднимался густой пар, распространяя вокруг неповторимый аромат индийского чая.