– А мне всё равно, но москвичам не отдам и тебе не позволю. Хватит, и так ползавода растащил со своей компашкой. Только попробуй… ты меня знаешь!– Глазков угрожающе потряс пальцем перед лицом мгновенно побагровевшего Сивохина.

– Это чем же вам так москвичи насолили?– с усмешкой осведомился Рогожин.

– Чем?!– Глазков резко повернулся к откинувшемуся на стуле оппоненту, в его сузившихся глазах плясало бешенство.– Вы… вы нас тут бросили… как собак… под калбитов подложили… хоть бы признали сволочи, а то ведь вид делаете, что нет миллионов русских, которых унижают все эти "хозяева страна"!… Так нет, наших страданий мало, вам надо ещё что-то с нас поиметь!…

– Да брось ты Сергеич, при чём здесь человек-то, он, что в Кремле сидит что ли? Он же почти местный, служил здесь, обстановку знает. Тебя послушать, так вся Россия теперь виновата… Нельзя так, политика политикой, а дело делом,– Сивохин, несмотря на обидные высказывания в свой адрес старался выглядеть рассудительным.

– Нет… я не позволю… и не советую действовать в обход меня! Ты меня знаешь, я такое могу устроить, мало не покажется!– с этими словами Глазков покинул прохладный кабинет, хлопнув напоследок дверью.

По тому как скис Сивохин Рогожин понял, что дело дрянь.

– Неужто, к директору побежит?– спросил он упавшим голосом.

– Да нет, это исключено. У него есть другие возможности нам помешать… Вот что Владимир Николаевич, боюсь, вам придётся задержаться, пока мне удастся его уломать.

– Что-то я сомневаюсь, что такое возможно, и чем это он тут вам угрожал, мафия что-ли?

– Мафия не мафия, но кое– что есть… Он состоит в некой организации, которая борется за образование славянской автономии в Казахстане,– объяснил Сивохин.

– Тогда почему же он нам препятствует?– недоумевал Рогожин.

– Он на Москву в страшной обиде, просто ненавидит… Мне бы вас предупредить, чтобы вы спектакль разыграли, что де с другого места, не из Москвы приехали… Эх, от радости, что так быстро договорились, я совсем забыл о его аллергии на Москву.

– А чем она вызвана-то, аллергия эта?

– В прошлом году он со своими единомышленниками, борцами этими, черт бы их побрал… В Москву они ездили, просить официальной поддержки, моральной, а главное материальной. Собирались по телевидению российскому выступать, рассказать, как тут нас притесняют… В общем, планы наполеоновские, ну а на выходе пшик получился. Ваши главковерхи не захотели с Назарбаевым отношения портить и делегацию эту бортонули. Вот он с тех пор и бесится…

Автобусы ходили настолько плохо, что Рогожину пришлось идти пешком от завода до пункта междугородней связи. Он позвонил в Москву шефу, сообщил, о возникшей задержке, и о "клондайке", обнаруженном им на заводе. Получив указание не упускать "добычу" и оставаться в Устье сколько потребуется, он стал долго и упорно дозваниваться к себе домой в Подмосковье…

Позвонив на завод на следующий день, Рогожин узнал, что дело с места не сдвинулось. Оставалось выжидать и довериться Сивохину. Оказавшись совершенно незанятым, Рогожин пошёл бродить по городу, попытался навестить своих бывших сослуживцев, ранее осевших здесь, но никого не разыскал: по имеющимся у него адресам либо жили новые люди, либо никто не открывал. Временами у Рогожина создавалось впечатление, что вокруг лишь декорации того прежнего Устья, а на самом деле это совсем другой город. Он решил выяснить, насколько свободно можно приобрести обратный авиабилет на Москву, но агентства на прежнем месте не оказалось и пришлось ехать в аэропорт.

От аэропорта даже в пасмурную погоду хорошо просматривалась двугорбая гора. Сейчас её вершины были пусты – на них отсутствовали радары. Рогожину вдруг захотелось посмотреть на нынешнее Захарово, ведь от аэропорта до него всего несколько километров. Зачем? Он бы и сам не смог объяснить какая сила заставила выйти его на шоссе и остановить попутку.

Последний раз Рогожин приезжал сюда четырнадцать лет назад, и уже тогда село, как и вся область были приведены к "общему знаменателю" и ничто не напоминало об относительном благоденствии семидесятых годов. Сейчас упадок здесь казался ещё более ощутимым, чем в городе. Заколоченные нежилые дома встречались то там, то здесь. Некогда щегольский стеклянный фасад-витрина Дома Культуры неприятно серел грязной фанерой. Забор вокруг парка и та беседка… всё было разломано и растащено, по всей видимости, на дрова. Он пошёл в сторону, где когда-то располагалась рота. КПП, шлагбаума не было, от казармы и складов остались одни полуразрушенные стены. Пусто было и на площадке, куда свозилась отслужившее своё техника, только обрывки колючей проволоки на уцелевших столбах позванивали под порывами ветра с Иртыша. Казахстану оказалось не по средствам содержать здесь радиотехническую роту, да и не за чем.

Рогожин брёл по селу, подняв капюшон зимней куртки – пошёл мокрый снег. Ему встречались одни старики и старухи, безразличные, закутанные в затрапезные одежды, не обращающие на него внимания. Создавалось впечатление, что не только вся молодёжь, но и люди среднего возраста разом собрались и покинули село. Дом Кати, он сразу его узнал, тоже стоял заколоченный, закрытый ставнями и возле него, также как и у прочих нежилых домов, отсутствовала ограда палисадника. Рогожин смотрел на дом, возле которого он простился двадцать два года назад с Катей, полной надежд и замыслов, и подумал, что уже шестнадцать лет назад в этом доме не было радости, а сейчас нет и самой жизни.

– Вы случайно не домом интересуетесь?… А то он продаётся,– пожилая женщина в ватнике, пуховом платке и женских сапогах типа "прощай молодость" шла от соседнего дома.

– Да нет,– машинально ответил Рогожин, собираясь идти дальше, на шоссе, ловить попутку до города… но задержался.– Извините, вы говорите продаётся… А кто продавец?

– Как кто, хозяйка.

– А где она сейчас?

– В городе, в Устье живёт… А вы что, будете покупать?– женщина смотрела недоверчиво.

– Надеюсь, она недорого возьмёт?– вопросом на вопрос ответил Рогожин.– Вы не в курсе сколько, и в каких деньгах?

Деловые расспросы растопили лёд недоверия, женщина несколько растерялась:

– Я даже не знаю… вы уж сами у неё спросите, но, наверное, недорого, сейчас ведь покупателя днём с огнём не сыщешь. Но тенге, зверобаксы эти не возьмёт, это точно, лучше в долларах.

– Ну, а рубли российские как?– решил проверить авторитет российской валюты Рогожин.

– Ой… не знаю, вы уж сами с ней договоритесь. Вот я вам адрес дам, если хотите. Могу и дом показать, она ключи мне оставила.

– А хозяйку-то как зовут?– Рогожин внутренне весь напрягся, хотя внешне оставался совершенно бесстрастным.

– Мезенцева Екатерина Степановна.

– Хорошо, давайте адрес.

Он долго не решался войти в этот пятиэтажный дом, двор которого был заставлен старыми ржавеющими легковушками, а детская площадка превращена в свалку. Рогожин помнил эти дворы совсем другими, здесь устраивались конкурсы снежной скульптуры, заливались ледовые площадки, где пацаны гоняли шайбу, мечтая попасть в основной состав местной хоккейной команды "Устинки", а девчонки грезили лаврами чемпионок фигуристок… Как давно это было, где и чем сейчас занимались те уже выросшие мальчики и девочки? Не до хоккея и не до фигурного катания стало городу, некогда так удачно лавировавшему между Москвой и Алма-Атой.

Чего он ждал от этой встречи? Неужто, просто любопытство: как сложилась судьба той, что когда-то его отвергла, а потом явно жалела об этом? А сейчас… по-прежнему жалеет? Так или иначе, но что-то толкало его… В то же время, что-то и сдерживало: в качестве кого он заявится, что скажет? Ведь у неё уже взрослый сын, скорее всего новая семья. Будь Рогожин занят… но наступавшим вечером делать было нечего и ноги опять понесли его… по указанному адресу.

– Могу я видеть Екатерину Степановну,– чуть заметная дрожь в голосе выдавала волнение. Наверное, оно же обозначилось и на лице Рогожина, но полумрак лестничной площадки скрывал это.

– А вы кто… по какому вопросу?– нервной скороговоркой донёсся голос парня, не снимавшего цепочки с едва приоткрытой двери.

– Что?… Да нет, я …– Рогожин не знал, как представиться, и если бы дверь перед ним захлопнулась, он бы не решился позвонить ещё раз. Возможно, парень так бы и сделал, но тут к двери подошёл ещё кто-то, шумно шлёпая тапочками, и он услышал её голос… Конечно, голос несколько изменился, но это была она.

– Кто там? – спросила она сына.

– Не знаю, тебя спрашивают… мужик какой-то… надоели уже эти твои жалобщики.

– Ладно, отойди… Вам кого?

– Екатерина Степановна?

– Да, это я.

– Извините я…

– Кто вы и по какому вопросу?

– Я… Я Владимир… Рогожин.

Длившееся несколько секунд молчание показались ему вечностью. Чувствуя, что в него всматриваются, он невольно снял шапку и провёл рукой по вдруг повлажневшему лбу и поредевшим с лёгкой сединой волосам. Цепочка, звякнув, упала и дверь распахнулась.

Неосознанное желание вернуть мгновения того летнего вечера 75-го, даже зная метаморфозу произошедшую уже к 81-му… вот что незримым магнитом тянуло его сюда, в эту квартиру и всё, что он делал, вроде бы и не думая об этом: пробивал командировку, убеждал шефа… ездил в Захарово – всё это в конце концов делалось только ради этого.

Время обошлось с ней сурово. Впрочем, наверное, так показалось ему, ведь в сознании ярко отпечатался её образ того вечера. Возможно, для почти сорокалетней женщины она смотрелась не так уж плохо, но ему она казалась чрезмерно обрюзгшей, говорящей хриплым, как бы прокуренным голосом. В ней, казалось, нельзя было уловить ни единой черты той Кати. Он видел сгустки тёмно-синих вен на толстых ногах, шерстяные носки и шлёпанцы, а в памяти всплывали полные, но чудной формы икры, плавно переходящие в тонкие лодыжки и небольшие ступни в белых босоножках. Он видел сухие неопределённого цвета космы, а в сознании – она то и дело подносит руку к густым тёмным волосам, взбитым в высокую причёску… Он видел одутловатое, красноватое лицо, а сознание – тугие щёчки цвета спелого яблока. В ней даже не осталось бабьей рабочей мощи 81-го года… Она не ждала гостей, тем более такого гостя, и предстала в самом неприглядном виде, не успев даже переодеть повседневный халат.

Екатерина Степановна выглядела растерянной, суетливо пригласила в комнату, но там стоял настоящий бедлам: посередине на письменном столе возвышалась пишущая машинка, а кругом набросаны листы бумаги, газеты, обиходные предметы. Дверь во вторую комнату была плотно закрыта, но пару раз чуть приоткрывалась, – видимо сын подсматривал.

– Извините, здесь у нас беспорядок, пойдёмте лучше на кухню.

Стандартная советская кухня, не более пяти "квадратов", тоже не являла собой образец зажиточности и порядка, хоть здесь было достаточно чисто. Она захлопотала у газовой плиты, а он, присев на старый, облезлый табурет, по-прежнему не знал как себя вести, что говорить. Первой преодолела неловкость она:

– Вы, наверное, проездом?

– Да… опять в командировке, только теперь уже не в армейской.

– Отслужили?… Вы сейчас где живёте, у себя в Тверской области?– она всё помнила о нём.

– Да нет… Так получилось, что моё последнее место службы было под Москвой. Я туда как раз отсюда по замене перевёлся. В девяносто четвёртом под сокращение попал… ехать некуда, родители умерли… Так и остался в военном городке. Там хоть крыша над головой есть, а пенсию я, слава Богу, успел выслужить.

– К пенсии-то ещё и подрабатываете?– она бросала на него взгляды, тут же отворачивалась, продолжая колдовать над сковородкой, издававшей шипение и хлопки, похожие на выстрелы.

– На майорскую пенсию у нас сейчас не прожить. В фирме работаю, в Москве, снабженцем. Каждый день на электричке туда и обратно мотаюсь. Вот и сейчас по делам фирмы приехал, в Захарово случайно оказался, увидел ваш дом заколоченный, а тут как тут соседка, не хотите ли дом купить. Ну и адрес дала…

Барьер неловкости был окончательно преодолён, когда она накрыла на стол, а он достал бутылку московской "кристалловской" водки, которую вёз с собой на случай, если бы заводских пришлось "поить". Она не по-женски легко выпила первую рюмку, за встречу.

– Ну, как вы там живёте в России, в Москве,– хоть она всячески пыталась прикрывать рот, но он заметил, что и с зубами у неё не всё в порядке, и вновь память навеяла её белозубую улыбку, тот без единой щербинки жемчужный ряд на фоне пухлых сочных губ, которые ему так и не суждено было поцеловать.

– Да как всегда… кому-то хорошо, кому-то плохо, кто-то посерёдке. Аксиома жизни она во все времена одна и та же.

– Да нет… у нас тут эта аксиома не проходит, у нас всем плохо,– чувствовалось, что водка на неё подействовала, прежде всего на жесты и движения.

– Не может быть, кто-то выиграл от всех этих перемен и здесь,– возразил Рогожин.

– Почти никто… Калбиты не кавказцы, они и сами ни жить, ни работать в условиях рынка не могут, и другим не дают. У нас буквально всё развалено… предприятия, колхозы. Частное предпринимательство, если только оно не под патронажем вышестоящих калбитов, в полном загоне, фермерских хозяйств, как таковых, фактически нет.

– В общем-то, государственные предприятия и у нас все на боку лежат,– внес реплику Рогожин.

– У вас хоть для частников условия какие-то есть, а у нас… Калбиты все командные высоты захватили, русским предпринимателям палки в колёса ставят постоянно, а сами… ну вы и сами помните, какие из них хозяева…

О прошлом стали вспоминать после второй рюмки. Рогожин предупредительно осведомился сколько ей наливать, на что она, усмехнувшись, ответила:

– Не бойтесь, я не опьянею, лейте полную.

Действительно после второй, она даже как бы стала трезвее и начала рассказывать о себе:

– После окончания института я вновь замуж вышла и из Захарова перебралась к мужу, вот в эту квартиру. Он на титано-магниевом комбинате работал бригадиром спасателей. Ирония судьбы, но он меня старше был на целых девять лет. Тем не менее, жили мы хорошо, я ему была благодарна, как ни как с ребёнком взял. Потом на комбинате авария случилась, муж наглотался ядовитых газов, когда рабочих спасал, болел, высох как мумия и умер в девяностом году. А я до девяносто третьего в школе работала, больше не смогла… Не смогла калбитскую историю преподавать, Ермака с Анненковым бандитами именовать, а Амангельды Иманова борцом с колониальным режимом. Не смогла предков своих сибирских и семиреченских казаков с грязью мешать, а Абая, Мусрепова и Алимжанова, выше Пушкина, Толстого и Бунина ставить…

– Понимаю… Вам бы надо было попытаться куда-нибудь в Россию уехать. Тут же недалеко, в Барнаул, или Новосибирск.

– Многие у нас именно так и поступили. За примером далеко ходить не надо, мой брат вон с семьёй куда-то в Сибирь подался. Письмо прислал без обратного адреса, дом уговаривал продать… – Она умолкла, с ней буквально на глазах происходила какая-то перемена, будто из неё, как в голливудских фильмах, лезло наружу совершенно другое существо. – Нет… я отсюда никуда не поеду, это земля моих предков,– она вдруг заговорила с угрожающей твёрдостью, и стало очевидным, что водка всё-таки на неё подействовала.