Kitobni o'qish: «Хозяин барин», sahifa 3

Крестьяне, конечно, рады, но и слегка недоумевают. Они убеждены, что все вещи явно с барского плеча. Удобно ли такое носить крестьянам?

После раздачи слонов я, стоя на телеге, толкаю речь:

– Сами смотрите, что надевать, а что придётся перешить. А вот продавать запрещаю, как и менять, разве что внутри деревни, тут меняйте. Даром получили, так и продавать не смейте. А кто продаст и пропьёт – тот в следующий раз не получит ничего. Всем раздам, а его дом обнесу.

Для цыплят я велел построить новый курятник, больше и теплее, чем тот, что уже есть. Благо, плотников у меня много, работать на меня они обязаны…

Хотел я недельки через две повторить выезд в Ярославль-21, но увы… Зарядили дожди, грязь, и пришлось ждать санного пути по первому снегу. Благо, выпал он уже в конце октября. Болота ещё не замёрзли, снег вот-вот растает, так что путь в это время не очень. Но сани, в отличие от телеги, в грязи не вязнут, так что по лесной «дороге» ехать даже проще. Тем более, что путь как раз недавно прорубили.

И вот, ясным морозным субботним утром, я отправляюсь с мешочком зерна, с четырьмя увесистыми зайцами и с теми же двумя мужиками, но теперь в санях. К Лилии Михайловне не заезжаем, так что уже в половине третьего я подкатываю к дому батюшки. Настроение у меня прекрасное, а вот отец Михаил, кажется, не слишком рад. Улыбается, но как-то натужно.

– А, Арсений. Что давно не был? А мы тут объявили сбор детской одежды, но… Приход небольшой и небогатый. Обычно у всех есть одежда, из которой дети выросли, но здесь, на окраине… В общем, собрали кое-что, но не так много. Кроме одежды ещё пелёнки, два одеялка есть.

Время как раз есть, и мы осматриваем и укладываем в коробки детские вещи. Их всего-то полторы коробки. Да и то – примерно четверть откровенный хлам. Но я как получил заряд бодрости с утра, от свежего снега, от солнечного дня, так и радуюсь целый день.

– Ничего, добьём взрослыми вещами. И неплохо бы ещё ниток добавить.

– Ты же в прошлый раз этих ниток увёз… Я думал, тебе на 10 лет их.

– Наши вещи крестьянам не очень подходят. Да и размеры, в основном, велики. Они бы всё на лоскуты разобрали и сшили, как им удобнее, благо, работать не боятся. Только сдерживает их опасение, что чудесные нитки могут закончиться.

– Гм… ну хорошо. Сейчас служба, завтра воскресенье… К следующему твоему приезду куплю. А пока что матушка даст, что может.

– Отец Михаил, вот зерно, вот зайчики, шкурка уже получше. А скоро и лиса, и волк будут уже в пушистой зимней шубе. Как, есть здесь спрос на таких зверей? Выясните через Василия Фёдоровича, или ещё как? Ну и медведь – его взять не так просто, но, если надо, если хорошо заплатят…

– Василий-то всех бы взял, тот же волк – это можно уже хвастаться, не говоря уж о медведе. Да только не больно-то он богат, Василий. Ну, можно попробовать через него выйти на богатого охотника. И 10% мне, идёт? Вот, придётся Васе двух зайцев отдать, а они бы и мне пригодились. Подкормить детей мясом перед постом, да и самому…

– А вы ему отдайте трёх, только чтобы он вам две тушки вернул, когда шкуру снимет. Ну, как пожертвование Богу за удачу на охоте, или ещё как.

– А так и сделаю.

Патронов у меня в итоге ещё полсотни прибавилось, а вот вещей Василий Фёдорович на этот раз не принёс. Утром, после литургии, снова идём на склад пожертвованной одежды. И я понимаю, почему Отец Михаил так кисло воспринял эту мою просьбу. Вещей прибавилось, причём именно приличных зимних вещей, а не тряпья.

– Арсений, мне от тебя пока что прибыли не так много, разве что зайчики. Поэтому ты особо-то не наглей. Вот тебе куртка хорошая, она всё равно маленькая, как раз на тебя. Да набирай ещё тряпья негодного, а хорошие вещи оставь, они мне нужны.

Куртка и вправду хороша – аляска на пуху с капюшоном, очень тёплая, как раз для 19-го века с его холодными зимами. У меня уже второй день какое-то радостное настроение, и это придаёт мне наглости.

– А вот эти штаны – горнолыжные, да? Явно женские, а мне с моими короткими ножками как раз подойдут. А женщина их вряд ли наденет из-за вот этого пятна. Подарите их мне, батюшка, мне тёплые штаны очень нужны. А вот эти сапожки – это же дешёвка, чистая синтетика. А мне по двору ходить такие лёгкие и тёплые в самый раз. Какой это размер? Сорок? Ну и зачем они вам? Ваша матушка найдёт и получше.

В результате добиваем полторы коробки до четырёх, но две из них очень большие. И снова в процессе переборки шмотья Михаил начинает говорить о делах.

– Арсений, а что ещё у тебя есть зимой, кроме зерна, зайцев, волков, лис и медведей?

– Кабаны ещё. Но их не так просто завалить, и потом – это гора мяса, сало, крепкая шкура на сапоги и упряжь. Крестьяне и сами кабана ценят. А что – нужен кабан?

– Не знаю пока. Просто хочется наладить бизнес. Ну а лес? Может, лесом торговать станем?

– Ну, леса у меня много. Я не специалист, но видел и большие, высокие сосны. Много ёлок, а берёз и всяких там осин и вовсе… Но вот вывоз всего этого добра… Речка у меня маловата, да и замёрзнет скоро, нет ни дорог, ни тракторов, ни лесовозов.

– А если я найду покупателя?

– Ну, наверно, можно тогда. Я перенесу на какую-нибудь полянку в лесу, а вы ищите покупателя, который и вывезти может.

– У тебя ведь деньги заканчиваются, верно? Так что ты и сам заинтересован, чуть ли не больше, чем я.

И снова в деревне праздник раздачи барахла. Детские вещи из 21-го века производят на крестьян большое впечатление. Вот только их намного меньше, чем детей. Зато нет проблем с размерами: всегда можно подобрать подходящего ребёнка.

Праздник длится недолго, а осенью в деревне скучновато. Крестьянам легче: много дел по дому, всякое ремесло, а молодёжь вечерами устраивает посиделки с играми. Игры туповаты, но суть в общении девушек с парнями. Им не скучно.

Я же с горя решил освоить верховую езду. Я много раз наблюдал, как конюх Илья выгуливает Француза, так что, вроде, знаю, как на него взбираться. И мне удаётся, хоть и не взлететь, но довольно уверенно залезть на седло. Седлали по моему приказу, и стремена подогнаны под коротковатые ноги Арсения.

Как ни странно, у меня получается неплохо. Возможно, тело Арсения помнит навык. Ну и, конечно, жеребец помнит Арсения. Ехать шагом оказалось совсем несложно, рысью уже сложнее, но не на много, а галоп… Он и для опытных всадников может быть опасен, особенно на незнакомой местности, по бездорожью. Так что вряд ли кого-то удивляет, что я галопом коня не посылаю.

К отцу Михаилу я теперь езжу регулярно, раз в 2-3 недели. Вожу зайчиков, лис, волков. А вот с ответными подарками пока пауза. Хуже того: отцу Михаилу предложили 800 рублей за бревно – это в разы меньше, чем я рассчитывал. Так что поищем других покупателей. Поп сильно расстроился по этому поводу, ну а я не унываю. Наверно, молодое тело оптимизму способствует.

Крестьяне, что меня сопровождают с телегой, быстро соорудили на месте своего теперь уже регулярного ночлега избушку. Да, без печки, и по размерам не сильно больше палатки туристической, зато они своими телами создают там температуру выше нуля. Ну и нет ветра, уже можно жить.

Я же продолжаю активничать:

– Няня Уля, а расскажите мне о соседях: к кому было бы прилично съездить, наладить отношения? Может, кого-то к нам пригласить?

– Ах, соколик… Положение наше известно: те, кто ближе к Ярославлю, нас ровней не считают, мы для них лесовики дремучие. Да и вотчина твоя небогатая. С другой стороны соседи – у них Волга, торговля по ней идёт. Эти тоже на нас с высока поглядывают. С третьей стороны – у них дорога от Москвы и до самого Архангельска. Ну а с четвёртой стороны, те, что ещё дальше от Ярославля… Их и барами можно назвать с трудом. По виду от богатого крестьянина не отличишь. Нечего тебе у них делать, да и дороги туда нет. А вот съездил бы ты к Пелагее Марковне. У неё и дочь на выданье, Марфуша. Постарше тебя, зато единственная наследница. Пелагея-то барыня давно уже овдовела, так вдвоём с дочерью и живут. Бабушка твоя закидывала удочку, как бы вас с ней поженить, да получила от ворот поворот. А имение у Пелагеи побогаче, мужескаго полу людишек сотни с полторы, да и дорога.

Разговор этот был прямо с утра, за завтраком, и я немедленно велю седлать Француза. День солнечный, морозный, дома сидеть грех в такую погоду. Беру и подарок: платок из тех вещей, что я не раздал крестьянам, а себе приберёг. Платок большой и очень тонкий, кажется, такие называли «газовыми» во времена моей первой молодости. Какая-то синтетика, зато ни у кого такого нет. Да и разрисован красиво.

В усадьбу Копыловых ведёт дорога, даже получше той, что в Ярославль. Раньше ездили в основном по ней, а дальше по тракту, но бабушка с Пелагеей Марковной не поладила, и стали ездить на прямую, через земли Троекуровых. Сам барин, Степан Петрович, живёт в Москве, но к нам (к покойной бабушке в основном) настроен доброжелательно.

Между усадьбами 12 километров, и я проезжаю это расстояние за полтора часа. Несмотря на снег.

Готов я ко всему: даже и к тому, что за ворота не пустят и прогонят. Но дворовые спешно открывают передо мной ворота, конюх Француза берёт под узцы.

– Смотри, приду проверить, как коня держишь.

– Не извольте, барин, беспокоиться. У меня кони в довольстве, хоть у кого спросите.

На крыльцо выходит пожилая женщина в полушубке нараспашку. Явно сама барыня. Не боится мороза, а вот мне не жарко в аляске и горнолыжных штанах. В руках у неё кубок, и она прямо на крыльце торжественно его мне вручает. Горячий сбитень после поездки по заснеженному лесу идёт на ура.

Не успел я порадоваться такой встрече, как барыня с улыбкой, но твёрдо объявила:

– Ты, Арсений, человек божий, грех тебя не принять. Но на Марфушу даже и не смотри, не по тебе это дерево. Да и не загащивайся, три дня поживи, и честь знай. А в прочем, всё развлечение, скучно нам тут. А уж как тебе в твоей глуши живётся, не хочется и думать.

Барыня ведёт меня в дом, лакей принимает аляску и шапку. У меня с собой запасной комплект одежды, и я, с разрешения барыни, переодеваюсь в костюм. В нём, наверно, в школу ходил мальчик из состоятельной семьи, и в 21-м веке я бы смотрелся жалко. Но здесь любая одежда из моего мира одинаково необычна, а костюм всё-таки лучше, чем что-то домотканое. Качество материи видно с первого взгляда, а если вещь явно дорогая, то и покрой, вероятно, ультрамодный.

Меня с дороги угощают щами, явно вчерашними. Так себе щи, у меня готовят как бы и не получше. Да и в целом усадьба… У меня хоть и грубовато всё, мужицким топором вырублено, но обновление идёт непрерывно, каждая подгнившая деревяшка заменяется, всё покосившееся выправляется, а то и перестраивается. А здесь…Усадьба не так уж и велика, больше моей раза в полтора, но не ремонтировалась лет двадцать. А в деревянных домах так нельзя. Дерево не бетон и даже не кирпич, и у нас не Египет. В общем, хоть сам барин топором и не машет, и дворовых тут не меньше, чем у меня (но, кажется, и не больше), а без мужчины дом ветшает.

После щей к гостю выходит Марфуша, и я вручаю свой подарок. Да, это дерево точно не по мне. Барышня выше меня ростом, весом и вовсе пуда на полтора превосходит. Ну и лицо – грубовато, кажется, она не сильно умнее Арсения изначального.

Мне удаётся улучить минутку, и намекнуть барыне, что я к ней по делу. И Пелагея Марковна отводит меня в кабинет. Тут до сих пор пахнет табаком, три трубки на столике разложены. В шкафу даже есть с десяток книг. Хороший был бы кабинет, если бы пол не был с заметным наклоном.

– Ну, говори, послушаю, что ты придумал. Но о женитьбе даже и не мечтай.

– Я уважаю вашу волю, Пелагея Марковна, и обещаю на Марфушу не претендовать. А дело у меня не о женитьбе. Познакомился я с одним купцом, а он торговлю ведёт с дальними странами. Даже не то, что с заморскими, а ещё дальше.

– То-то одежда твоя необычная, да и твой подарок – поди, от этого купца?

– От вас ничего не скроешь, Пелагея Марковна. Верно, он мне подарил кое-что из одежды. Но на одни подарки не проживёшь, а вот если бы торговлю открыть… Только зерно ему не интересно, у них там и своё есть, скот тоже больших барышей не даст, а обещал он узнать, нельзя ли продать лес. Не землю с лесом, а брёвна уже поваленные. Может, и не найдёт покупателя, зато уж если найдёт… Денег больших не обещает, да дело не в деньгах, а в заморских вещах. Вот Марфуша – красивая девушка (надеюсь, это не сочтут явной ложью), а ей бы ещё платье такое, какого и в Москве не сыщешь, весь Ярославль на неё бы одну только и смотрел. Ради такого брёвен жалеть грех. Да и вы ещё не старуха, почему бы и вам по заморской моде не одеться?

Помещица смотрит на меня с жалостью.

– Эх, Арсений. И где ты так складно говорить научился? Да не при твоём уме в торговые обороты пускаться. Ну что у тебя, у самого леса мало? Зачем ко мне приехал?

– Леса у меня не мало, и найдутся прекрасные мачтовые сосны, и ели столетние. Да вот дорога… Надо же их вывозить…

– То-то и оно, дорога. А теперь я сама с твоим купцом потолкую, тебе это не по уму, облапошит. Он где сейчас, у тебя, или в Ярославле?

– У меня он и не бывал никогда. А вы, конечно, торгуйте, Пелагея Марковна, если его найдёте. Да если он станет с вами дела вести.

– Почему это я его не найду? Если даже и ты нашёл? А дела купец ведёт с теми, с кем прибыль можно получить. И тут я больше тебя подхожу. Ты одним только и хорош: тебя легче купцу обмануть.

– Он купец особенный, не здешний. Прибыли с нас он и не чает получить, у него дела такие, что все наши товары для него тьфу. Он и не повезёт, поди, наш лес к себе за море. Подарит тут кому-нибудь, или построит что, может быть, даже церковь. А с меня он взял слово, что я никому о нём не расскажу, он тут на отдыхе, славы не хочет.

– А ты ему на что сдался?

– Сам не знаю. Но, думаю, вы снова всё правильно рассудили. Я человек Божий, видимо, тем ему и интересен. А то чем ещё?

Барыня надолго задумывается.

– А ты, Арсений, изменился. Вроде как поумнел.

– Так ведь при бабушке я не смел сильно умничать.

– Это да. При ней ты и рта раскрыть боялся. Да только, не обижайся, Арсений, а дура я буду, если сама с этим купцом не потолкую. Тебя, сироту, конечно, грех обижать, так что будет тебе от меня подарок. Не такой богатый, как эта твоя одёжа заморская, но для тебя и это много. А укорять меня не смей!

– Что вы, Пелагея Марковна, я ведь всё понимаю. Женщина вы умная, и хозяйствуете своим умом. Жалко только Марфушу, ведь в заморском платье, появись она только в Ярославле…

Да, я подозревал, что Марфуша подслушивает. Ну скучно девушке годами жить в лесу с мамой. Но Марфуша превзошла ожидания. Влетела, как фурия, вот-вот накинется на мать и расцарапает. После воплей и взаимных обвинений мама вынуждена обещать, что без платья Марфуша не останется.

– Ведь так, Арсений? – в голосе грозной барыни явный нажим.

– Так, Пелагея Марковна. Только бы его наш лес заинтересовал.

День в ноябре короткий, а вчера долгие. Что делать вечером? Хозяева пытаются меня развлечь игрой Марфуши на пианино. Да и само наличие такого инструмента демонстрирует уровень культуры. Играет, правда, Марфуша не очень. Как ученица средних классов музыкальной школы. Не из лучших ученица.

Долго я её постоянные ошибки не выдерживаю, и предлагаю дамам послушать сказку. Заморскую сказку, от того купца. Марфуша оставляет инструмент с облегчением, А вот барыня поджала губы, но наотрез не отказывается. И я начинаю легенду о Берене и Лучиэнь, когда-то дочке её рассказывал раза три, запомнил. Марфуша развесила ушки и слушает, а вот Пелагея Марковна поминутно перебивает меня вопросами. В результате сказка продвигается медленно, зато слушательницы узнают о Валиноре, Нолдорах, Телери и даже о битве Финголфина с Морготом.

На следующий день, после завтрака, Пелагея Марковна показывает мне имение. Возможно, хочет продемонстрировать превосходство. Но я вижу слишком много признаков бесхозяйственности и упадка. Земли у Копыловых даже чуть меньше, чем у меня, а вот пашни больше, больше и покосов, а главное – в полтора раза больше мужиков. Да, этому имению явно пошло бы на пользу, возьмись я им управлять. Но Марфуша – ну не в моём она стиле. Мне нравятся девушки умные и изящные, а у неё как раз с этим просто беда.

Я даже собирался уехать прямо после обеда, благо, добраться засветло успеваю, но…

– Уж сказку ты нам до конца расскажи, без этого не отпущу. Я думала, ты, наоборот, захочешь подольше погостить.

– В таком прекрасном обществе, конечно, хочется остаться хоть навсегда, но дела. Я ведь хочу хозяйство наладить, да и о купце забывать нельзя.

В результате, уезжаю я на следующее утро после завтрака. Пелагея Марковна поглядывает на меня из-под насупленных бровей, она явно задумалась. Марфуша раздирается противоположными чувствами: что жених я незавидный, ей твёрдо объяснили, да и внешне далеко не гусар. Но чем-то я ей понравился, а может, надоело в девках сидеть. Девушка простовата, и общее направление её мыслей легко читается.

На обратном пути я задумываюсь. Про налаживание хозяйства я соврал, желая поскорее уехать. Но, может быть, мне и в самом деле заняться имением? Оно же теперь моё, на всю жизнь? История с курами, опять же, к этому подталкивает.

В последнее время я заметил, что уважение ко мне выросло. Крестьяне, конечно, и раньше шапки ломали, барина, вроде как, уже по праву рождения положено уважать. Но теперь тон, жесты, сама манера поведения стали уважительнее. И привели к этому не раздачи тряпья, а куры. Да, одежда крестьян очень порадовала. Но не сильно пошла на пользу моему авторитету. Барин чудит – ну, на то и барин, чтобы иногда чудить. На этот раз чудачество полезное – ну и слава Богу. А вот куры, которые даже зимой несут по пять яиц в неделю – это серьёзное дело умного человека.

Да, цыплята подросли, и «барские куры» удивили своей продуктивностью сначала дворню, а затем и всю вотчину. Уберечь яйца нереально: их тайно уносят в деревню и подкладывают местным курочкам. Выращивать цыплят крестьяне умеют, и даже не жалеют им зерна. Обычно то надеются, что куры сами найдут червячков каких-нибудь, а зимой кур оставляют по минимуму. Я не против: будут у крестьян породистые куры, ну и хорошо, крестьяне-то мои.

Кур в деревне не так много, меньше даже, чем людей. Я подсчитал, что на человека в год приходится примерно 30 яиц. Одна яичница из 2.5 яиц в месяц. Даже если теперь яиц станет в пять раз больше, на основной продукт питания они не потянут. Так, приятная добавка. Но, видимо, даже такую небольшую пользу от барина крестьяне сочли доказательством умения умно хозяйствовать. Так ведь можно же и не ограничиваться курами – зерно гораздо важнее и для питания, и для продажи. Правда, и нужно его немало. Если считать и яровые и озимые, то только на барские поля минимум тонн десять нужно. Не знаю, сколько это стоит, но у меня этих денег явно нет. Что ещё? Коровы, свиньи, овцы… Всё это дорого и сложно. Вот картошка – это да, но тоже её нужно немало. Конечно, до весны ещё полгода…

Хозяйство

Увы, отец Михаил ничем не радует, кажется, он приуныл, не найдя покупателя на брёвна. Единственная хорошая новость появляется перед Рождеством: отец Олег, настоятель в храме Дмитрия Солунского, объявил сбор детских вещей, и вот, готов собранное передать. Вещей не так много, четыре больших коробки, все влезают в одну телегу. Но качество в среднем высокое, много вещей малоношенных. Крестьянские дети получают хороший подарок, а я надеюсь на плюс в карму.

Но по-настоящему доброе дело мне удалось прямо в Рождество. Вернулся с извоза Сергей, один из моих крестьян. И вернулся настолько больным, что удивительно, как доехал. Температура под сорок. Всё как у Некрасова:

Случилось в глубоком сугробе

Полсуток ему простоять

Потом, то в жару то в ознобе,

Два дня за телегой шагать.

Классик не преувеличивал: вполне реальная ситуация. Гуманизм здесь уже известен, но распространить его на крестьян пока что не додумались. К чужим же крестьянам отношение как к скоту. И это не эпитет, это буквальная правда. Лошадь, корова, мужик – в чём разница? Мужик умеет разговаривать? Ну и что? О чём с ним говорить?

Я об этом случайно узнал, мне даже не доложили. А зачем? Помощи от меня никто не ждал. Вот была бы жива бабушка…

Я зашёл в избу, посидел там. Сергею нет тридцати, но он оброс бородой и выглядит немолодым. Жена, видимо, из красивых, но тяжёлая жизнь, трое детей… Вот дети – милашки, две девочки и мальчик. Да и горе её явно не красит: не надо быть врачом, чтобы понять – Сергей умрёт. И ей тогда, и детям хорошо, если удастся хоть как-то выжить…

Дольше нескольких минут я в атмосфере перенасыщенного горя не выдерживаю, иду в усадьбу. До заката ещё часа два, потом ещё сумерки, ну и снег белый, не так темно в лесу. И я решаюсь: велю седлать и Француза, и Бочку. На последней со мной поедет конюх Илья. До мини избушки рядом с шоссе тридцать километров, но есть дорога, накануне вернулись оттуда с детскими вещами. И, чередуя рысь с быстрым шагом, мы добираемся за три часа. Ещё даже и не до конца стемнело.

Лошади остаются под присмотром Ильи, а я иду к дороге, по пути переместившись на двести лет вперёд. Ловлю попутку, и, не торгуясь, еду к отцу Фёдору. Священник несколько зависает, зато матушка Антонина немедленно начинает собираться в дежурную аптеку. Я отправляюсь с ней, вечер хоть и не поздний, но темно же. На такси мы экономим, всё равно я до утра обратно не поеду. Матушка ещё раз обстоятельно благодарит меня за зайчиков, которых я уже десятка полтора священнику перетаскал. Дети мясо видят нечасто, а тут – хорошая, свежая зайчатина, если её умело потушить с луком и картошкой…

Я покупаю антибиотик, всего то четыре таблетки, но не дешёвые. А колдрексом меня обещает снабдить матушка. У неё есть запас, а срок хранения скоро истекает…

На самом деле, срок хранения уже истёк почти год назад, но… Что ему сделается, парацетамолу? Зато сразу четыре пакетика и с лимоном.

Ночью я снова сторожу храм, но ещё за час до рассвета вызываю такси и отправляюсь в путь. А когда ночь посерела, я уже взбираюсь на Француза. Илья отстаёт: ему ещё Бочку седлать, да и помедленнее она рослого жеребца. Я его не жду. Еду сразу к Сергею, не заезжая в усадьбу.

За ночь больному стало ещё хуже, горло распухло, он дышит уже с трудом. Видимо, умрёт сегодня, в ближайшие часы. Жена совсем пала духом, даже печь не растопила. Но я на неё прикрикнул, и она метнулась как ошпаренная. Через 20 минут я уже разводил в кипятке первый колдрекс.

Проблема: больной с трудом может глотать, да и не слишком стремится. Уже больше о том свете думает. Но я ему показываю детей: давай, ради них, заглоти хоть немного. И он, преодолевая себя, отпивает грамм, наверно, 30. Я с ним уже замучился, да и с дороги устал, и минут десять его не трогаю. За это время кисло-сладкий напиток остыл, уже просто тёплый, а не горячий. А больной, кажется, немного пришёл в себя. И стал потихоньку, по полглоточка, отпивать лекарство. Когда в кружке осталось грамм сто из первоначальных трёхсот, даю ему таблетку антибиотика. И он смог её заглотить, запивая колдрексом.

– Завтра ещё приду. Вот тебе пакетик, разорвёшь его, там порошок. Порошок в горячей воде размешай, и дай ему выпить, если вечером хуже станет. А если на поправку пойдёт, так и не разрывай, я утром посмотрю.

Антибиотик я не оставляю, ибо скормит она его весь мужу сразу же. И колдрекс скормит. Дело в том, что крестьяне – народ прижимистый. Отдать барину обратно редкое и явно дорогое лекарство – это несусветная глупость. Крестьяне понимают, что лекарство может и повредить, они вовсе не тупые. Но, трезво взвесив шансы, приходят к выводу, что положительный эффект всё же вероятнее, поэтому надо использовать дорогую вещь на себя, пока есть возможность.

Вечером я не выдерживаю, и снова захожу к Сергею. Температуру удалось сбить, тем более, что второй колдрекс уже выпит. Термометра у меня нет, но явно ниже 38 температура. Но теперь он очень слабым выглядит. Хотя… Человек явно тяжело болен, но на умирающего уже не похож. Да и Таня, его жена, изменилась. Глаза просто лучатся, чуть ли не светятся надеждой. Да, даже завидно – меня бы кто так любил…

– Таня, сходи в усадьбу, возьми курицу, не барскую, а из старых. Скажи, я велел. Свари её, и бульон, воду то есть, в которой курица варилась, давай мужу пить. Ему сейчас силы понадобятся, а откуда они, если не есть?

Я боялся, что мне станут целовать руки, но Татьяна благодарит, сохраняя достоинство. Зато обещает не только молить за меня Бога, но и детей заставить.

Вот дети мне очень понравились – красивые, чистые, мордашки смышлёные. Особенно младшая девочка, Капитолина. Два года, но уже пытается говорить, сама залазит на печку. Такой беленький синеглазый ангелочек. Кроме того, очень послушные, совсем не капризные. Должны, вроде, быть невоспитанными, а я таких воспитанных детей в наше время не встречал. Старшей девочке, Серафиме, нет и десяти, но это ценная помощница. О ребёнке маме вообще не надо беспокоиться, всё сделает Сима. Или вот сейчас, мама в усадьбу ушла, а Сима заварила шиповник и даёт отцу. Это я посоветовал, вместо холодной воды давать отвар шиповника.

– Я знаю некоторые сказки. Если соберёте ещё детей, так приходите в усадьбу, я расскажу.

– А с ней можно? С Капой?

– Да, но пусть не мешает.

– Она и не пискнет, да, Капа?

Я боялся, что ребёнок сейчас съёжится от страха, но Капа лишь важно кивает, и говорит «хосё».

Через 20 минут я ухожу, а ещё через час приходят дети, 13 человек. Из них девочек почти половина, дискриминации нет. Дети располагаются в гостиной прямо на полу, благо, там есть ковёр и натопленная печка из стены выступает. Я усаживаюсь в кресло, и начинаю сказку о рыбаке и рыбке. Я её почти наизусть помню. Большинство детей не старше 10 лет, вот я и выбрал несложную сказку.

Дети слушают, стараясь не упустить ни одного слова. Кажется, этой сказки они не знают. Здесь, в глухой деревне, вообще острый сенсорный голод, и любое искусство идёт на ура. Сказка заканчивается, а дети смотрят на меня в полной тишине. И я не выдерживаю:

– Есть ещё сказка подлиннее, о Руслане и Людмиле…

Дети начинают перешёптываться и хихикать – оказывается, одна из девочек как раз Людмила.

– … но она не совсем для малышей, скорее, для детей постарше…

Дети молчат, не смеют с барином заговорить, но смотрят так, что…

– Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…

Начало и какие-то куски из середины я помню наизусть. Именно эти «складные» строки вызывают у малышей особенный восторг. Кажется, для них это сродни магии. Но уже поздно, и сразу после похищения Людмилы я предлагаю отложить продолжение до завтра. Дети безропотно и тихо уходят, но выйдя на улицу начинают наперебой вспоминать интересные моменты, перекрикивая друг друга. Да, успех полный, мультики отдыхают.

С утра иду, разумеется, к больному. И… А нет его в постели! Оказывается, пошёл лошадь посмотреть. Он её когда рассёдлывал, почти без сознания был, вот и беспокоится. Я довольно грозно ору и на него, и на Таню: я ради них ездил в город, привёз дорогое лекарство, причём прямо ночью. А он не лежит в постели, хочет умереть, нанеся мне убыток. Лежать не вставая ближайшие три дня, горшок рядом с кроватью поставить. А там посмотрим. Отвар шиповника как раз готов, и я скармливаю Сергею вторую таблетку антибиотика. Обойдётся без колдрекса, температура на ощупь совсем небольшая, возможно, 37.5.

– Барин, детям можно к вам прийти? Сказку послушать?

– А пусть приходят. Через час, я как раз позавтракаю.

Убедившись, что покормить больного есть чем, я ухожу.

Детей на этот раз приходит аж 23. Я даже задумываюсь, а сколько их всего. Если считать, скажем, с четырёх лет и до четырнадцати, то, пожалуй, с полсотни есть. Может, и побольше. А ведь они теперь повадятся, развлечений у них немного, особенно зимой. А тут ещё я распорядился давать каждому кусочек хлеба и молока грамм по двести. Хороший белый хлеб мало где пекут, больше ржаной, и очень низкого качества.

За сорок минут я заканчиваю сказку, и разъясняю малышне перспективы:

– Я ещё и другие сказки знаю, но не всё котам масленица. Буду вас учить, чтению, письму, счёту. Так что кто хочет послушать – тем и поучиться придётся. В следующий раз в понедельник приходите, в это же время.

Следующим утром я нахожу Сергея уже почти здоровым, но послушно лежащим в постели. Не то антибиотик подействовал так сильно, не то крестьянин от природы крепок.

– Слушай, вот тебе третья таблетка, сейчас же и запей её. Так, хорошо. А всего таблеток четыре. Ты ещё полежи до завтрашнего утра, не выходи никуда. А завтра посмотрим. Если всё хорошо пойдёт – начнёшь потихоньку ходить, даже и во двор. Только учти – ты сейчас ослаб, заболеть тебе очень легко. В полную силу работать нельзя, следующую неделю дома сиди, никакого извоза. А там, если Бог даст… В общем, молись.

Я, наконец, начал получать серьёзный доход от охоты. Волки и лисы уходят по пять тысяч, зайцы по тысяче. Зайцы – красавцы в зимней шубе. Десять процентов забирает отец Михаил, ещё десять – Василий Фёдорович. И всё-таки за месяц сорок тысяч я получил. Так что покупка полусотни тетрадей и стольких же шариковых авторучек меня не разорила. А вот небольшую доску на ножках удаётся достать бесплатно. В каком-то офисе стояла, фирма разорилась, а у отца Михаила знакомых немало. Писать, правда, приходится не мелом, а фломастерами на белом фоне. Зато видно хорошо.

Моя затея с обучением детей… Даже трудно сказать, удалась или провалилась. Дети-то неплохие, и слушаются барина точно лучше, чем наши школьники учителя. Меня иногда смешит их вид: причудливое сочетание одежды из 21-го века и самодельных вещей. Они не против того, чтобы учиться: барин сказал, значит надо. Взрослые вон тоже на барщину ходят. Но слишком они разные, от совсем маленьких до подростков. Тут ещё и посещаемость нерегулярная. В среднем примерно треть уроков они пропускают. В основном потому, что верхняя одежда понадобилась кому-то другому, или работать надо.

А ещё – они не глупые, но они другие. Мультиков не смотрели, в интернет не лазили. Знают хозяйство да лес, да немного старых сказок. Не очень понимают, зачем им учиться. Есть у Некрасова стихотворение «В дороге», из него выходит, что учить крестьян не надо. Они потом мучиться будут, трудно образованному быть крепостным в глухом углу. Но я с поэтом не совсем согласен. Если не поощрять гордыню, мол, я образованный, выше этих пентюхов, то, может, и не помешает образование. Вон, в Европе не дали возгордиться тамошней интеллигенции. Знает своё место, не то, что наши образованцы.