Kitobni o'qish: «Холодное сердце пустыни», sahifa 3
4. Глава, в которой герой приходит в себя
– Иди, – велела Мун Ануку. Вслух, потому что ощутила, как зашевелился Пауль, как бодро задышал. Ушел Эль, ушли и его дремотные чары. Пауль почти проснулся.
Анук ушел, Мун отпустила поводок своего контроля, полагаясь на магию. Перед этой реинкарнацией, создавая Анука, она потратила очень много сил, чтобы он выглядел нелюдимым, немым, но все-таки живым человеком. Чтобы ей не приходилось контролировать его круглые сутки напролет.
Анук ушел, Алима уползла, и даже Тариас скрылся в норе, возвращаясь в подвал дома, у него там не доедена какая-то мышь.
Они – её реликты, ключи её силы. И без них она чувствовала себя ничтожной и слабой.
Ох, как же плохо ей было быть человеком. Человеком, без права в любой свободный момент покинуть смертное тело. Но у неё спор висел не закрытый – она должна прожить в теле смертной без применения магии для себя один год либо до физической смерти.
И судя по бдительности Эля – просто так умереть он ей не даст.
А ведь утром она проснулась с четким намереньем найти каких-нибудь самых лютых местных ублюдков, которые точно перережут глотку девушке, которую ограбили.
Пауль, Пауль, ну вот зачем тебя принесло в Турфан, такого благородного?
И чем же ты в прошлом провинился перед Сальвадор, что она тебя предпочла забыть?
Кстати, почему ты жив в таком случае?
Одни вопросы, шайтан тебя раздери.
По широкому лбу северянина совсем ничего не прочитать. Она могла бы зачерпнуть силы из-под печати, могла бы прочитать его память, но пари…
Анук подошел к воротам – и Мун, посматривающая его глазами, увидела там Мансула.
Она вообще редко испытывала теплые чувства к мужчинам, искренне считая, что “сильные этого мира” прекрасны лишь в возрасте лет до двенадцати, да и вообще по своему долгу предсмертной клятвы куда чаще сталкивалась с мужскими предательствами.
Но Мансул был каким-то самым неприятным представителем мужского племени из всех, попадавшихся ей в трех последних реинкарнациях. Даже обидно было, что прямо сейчас его покарать нельзя.
Нет, в том, что Мансул был градоначальником, взяточником и казнокрадом, ничего удивительного не заключалось, это было очень по-человечески, но все-таки должны же были быть хоть какие-то границы?
Оказавшись в его рабынях, Мун прониклась сочувствием абсолютно к каждому рабу Мансула. А самой себе она вообще не очень завидовала, потому что тела у неё было два, и доставалось ей за двоих.
Вот и сейчас.
Мансул любил наказывать самостоятельно. Он носил плеть за поясом, любил сечь рабов до крови, до потери сознания, вырывать из их глотки вопль за воплем.
На коленях, уткнувшись лбом в песок, стоял Анук, и на его голую спину падал хлыст, но эта боль принадлежала Мун. Вся. До последнего глотка.
Что называется, наслаждайся, дорогая Сальвадор, припомни “чудные деньки” своей самой первой смертной жизни. Помнишь, как тебя порол твой драгоценный батюшка, пытаясь унять “шайтанову девку”?
И это все тоже было частью наказания, назначенного ей Эльясом. Да-да, наказания. Каждое условие их пари было её наказанием. Элю было плевать на дела смертных. Но духов он держал под пятой. И только Сальвадор ему не покорялась. За это и платила сейчас.
Северянин шевельнулся, и Мун пришлось сосредоточиться на нем, а не на пылающей спине Анука и собственном разуме, затопленном болью.
Пауль смотрел на неё пронзительно-синими глазами.
Таким синим цветом цвел раз в год священный лотос в оазисе Ахиллам, обители пустынных богов.
Сальвадор бывала там лишь изредка, мельком, не особенно там задерживаясь, чтобы полюбоваться красотами божественных садов. Там жили полукровные боги, и они не особенно привечали в своем саду Судью, что уродилась человеком.
Итак, глаза у северянина были синие.
И Пауль смотрел на девушку этими своими синими льдинками ужасно пристально. Она не любила такого настойчивого мужского внимания. Хотелось, чтобы он поскорее прекратил это делать. Это немыслимо раздражало.
– Куда ты меня притащила, красивая? – голос у Пауля прозвучал очень слабо, от отравления он еще не оправился. Нужно, чтобы он отсиделся тут, но… Но как это сделать, если у мужчин вечно зудит броситься вперед и в бой?
Запечатать бы дверь чарами, но нельзя ведь было прибегать к магии для себя, не для спасения хрупкой жизни смертного, встрявшего в их с Эльясом пари.
Придется уговаривать.
– Меня зовут Мун, помнишь? – мягко спросила девушка, касаясь ладонью влажного мужского лба. – Я говорила тебе имя, ты говорил мне свое, так почему ты упорно это забываешь?
– Может, я не хочу, чтобы ты забывала, что хороша, как самый волшебный мираж?
Самое занятное, что ведь сначала все было хорошо. Она его не заинтересовала. А потом началось вот это. “Красивая”, “поцелуй”, “не хочу, чтобы забывала”.
Мужчины…
– Ну-ну, осади, герой, – девушка рассмеялась как можно непринужденней, – я так забуду, что рабыня, подумаю, что ты меня замуж взять хочешь.
Вот так. Пауль, ошеломленный этими её словами, замолчал, потихоньку разбираясь со своим дыханием.
Ну и хорошо, что сработало.
Мун глянула глазами Анука – Мансул уже оставил негодного стража и шагал в сторону дома. Шею начало покалывать – хозяин приказывал Мун срочно явиться к нему.
Спина Анука была исполосована до крови, ему надо было достоять караул, больше его подставлять под удар и выводить Пауля его руками было нельзя. Еще одна порка – и Анук может попросту истечь кровью. Умрет его тело, придется отдавать свою магию на хранение Эльясу, а это был совершенно не заманчивый вариант.
– Пауль, мне нужно идти к хозяину сейчас, – тихо шепнула Мун северянину, – я даю тебе слово, как только хозяин ляжет спать – я выведу тебя отсюда. А до той поры ты можешь побыть тут? Никуда не выходи и желательно вообще сядь в угол за дверью и не двигайся с места, чтобы тебя не услышал никто.
Северянин посмотрел на неё пристально, а потом кивнул. Просто кивнул, без лишних слов.
Понял? Да неужели?
Рунный ошейник на горле начал жечь совсем нестерпимо.
Кажется, пришла пора и самой Мун получить от хозяина заслуженное.
Мансул, возвратившийся из управы, был зол как кобра, у которой мангуст сожрал все яйца.
Именно поэтому Мун успела только войти в трапезную, в которой ужинал хозяин.
А потом горло стиснула удавка заклятья.
Мансул никогда не наказывал её плетьми, только магией – он не хотел портить тело, предназначенное в подарок халифу.
Человеческое тело рухнуло на колени, и ноги подкосились, и сама Мун знала – если хозяин уверен в её виновности, лучше демонстрировать покорность.
– Тебя видели на рыночной площади, – в обычном общении с рабами Мансул не опускался до оскорблений. Он просто втаптывал в песок каждым звуком сказанных им с искренной яростью слов. Вот если Мансул начинать поминать шайтанов – значит до плети осталось совсем недолго.
Мун промолчала.
Ну, как промолчала, просто ловила ртом воздух, в то время как магическая удавка этот воздух из её горла выживала.
И в уме прикидывала время.
Еще секунд десять – и она умрет.
И будет свободна.
От Мансула, от этого пари-наказания и от противного обязательства сдерживать свою жажду справедливости в руках.
Пять. Четыре. Три…
Мансул щелкнул пальцами, распуская магическую петлю на горле рабыни. А тело – это жалкое человеческое тело, тут же со свистом вдохнуло воздух полной грудью.
Какое разочарование…
От этой петли даже синяков не останется. Такая вот особенность у магических наказаний.
– Ну, – скучающе поинтересовался Мансул, – будешь врать мне, что не выходила из дома, шайтанова дочь?
Да, да, скучающе. Ему не особенно интересно, почему она вышла на улицу, но послушать униженные оправдания ему приятно.
– Простите, господин, – сипло выдохнула Мун, держась за горло, – я забылась и вышла. Пришла в себя – вернулась в ваш дом.
Растирать было нечего, душила ведь её только магия, но пальцы так и тянулись к шее. К тем местам, которых когда-то касалась удавка.
Будь ты проклят, Эль, мог дать тело мужчины, им было попроще даже в рабах. Порка была не настолько отвратительна, как магическая петля, вызывающая слишком плохие ассоциации.
– Я взял тебя с улицы, помнишь, шайтанова дочь, – презрительно скривил губы Мансул, – ты болталась по улицам, не помня ни своего имени, ни своего отца. И никто в Турфане не признал тебя своей женой или дочерью. Я взял тебя в свой дом, я дал тебе имя, я кормлю тебя, хотя ты почти бесполезна. А ты позоришь меня своей непокорностью?
– Простите, господин, – она говорила это, даже не задумываясь, все эти оправдания были припасены заранее, – это было какое-то наваждение. Видимо, духи, похитившие мою память, все еще одерживают меня.
– Я продам тебя в дом утех, если не прекратишь сходить с ума, поняла? – раздраженно бросил хозяин, а затем тряхнул головой. – Возьми лютню. Я должен ужинать в тишине, по-твоему?
– Сию секунду, господин, – торопливо откликнулась Мун, поднимаясь на ноги.
На самом деле отчасти именно к ней Мансул и относился милосерднее прочих его рабов. Она – была его ставкой, он надеялся задобрить халифа и остаться градоначальником Турфана еще на десять лет.
Именно поэтому он проявил это “милосердие”. Другого раба за недозволенную отлучку из дома могли засечь до полусмерти, и это при том, что рабское клеймо все равно сожгло бы его, посмей он шагнуть за городскую черту Турфана. А Мун не только позволили дышать, но и даже милосердно разрешили усладить слух хозяина музыкой.
И она услаждает, ведь вопреки бесполезности, музыка – и её личная слабость. Она может понять Мансула, который не любит ужинать в тишине.
Но, пусть у неё были послабления, как же она хотела, чтобы сегодня Мансул сорвался… Ведь другой возможности обрести свободу до истечения пятилетнего срока у нее нет.
Все равно быть вот такой, слабой, уязвимой, вынужденной терпеть унижения от червяка Мансула и ублажать его – было противно до тошноты. А то, что в будущем – противнее стократ.
Она пойдет в гарем халифа. Наложницей.
Что бы там ни говорили о ней, но не Сальвадор, а Эльяс эль Мор был самой жестокой тварью в пустыне Махасар. И Мун была уверена – он замешан в этом повороте её судьбы. Ведь он-то знал, насколько омерзительно ей быть чьей-то игрушкой.
Он знал, и ему все равно.
Он на все был готов пойти ради победы в этом споре.
И хотелось Мун шепнуть, хотя бы про себя, ту фразу, которую ей сказал синеглазый северянин. И пусть её никто не услышит, кроме неё самой. Хорошо. Никто не узнает, что она согласна с человеком, да еще и с мужчиной.
И все-таки ты был прав, Пауль Ландерс, богам на нас плевать. На всех нас.
5. Глава, в которой герой ужасно бдителен
Пауль провел весь вечер так, будто сидел на раскаленных углях. А если выдала его черноокая лукавая ведьма? Вдруг сболтнул тот Анук, или второй стражник, что стоял на воротах, что Мун приволокла в хозяйский дом подозрительного и очень похоже что беглого гладиатора.
К ночи так стало и вовсе тревожно, за дверью начали ходить возвращающиеся в свои комнатки рабы. Откуда-то запахло едой, и Пауль вспомнил, что так и не дошел до торговца водой. А пить меж тем хотелось…
Каморка, в которой он оказался, была не особенно лучше камер в подземельях Арены. Почти пустая, с составленными в угол несколькими кувшинами и глиняной миской на окне. Как у многих жителей пустыни миска у Анука стояла кверху дном, чтобы не дай никакой пустынный бог, змея в ней не устроилась.
Решетка на окне была совсем простая, два прута, которые было легко вырвать. Но, по всей видимости, хозяин попросту не переживал, что Анук может сбежать. Видимо, та часть магического дара, что позволила бы ему выжечь клеймо, у раба господина али Хмара была попросту перекрыта.
Явился Анук. Темный как ночь, и такой же безмолвный. Взгляд Пауля зацепился за печать на предплечье Анука – такую же, как та, что выжгли ему. Теперь-то есть время разглядеть. Да-да, один в один. Анук же растянулся на своих тюфяках, повернулся к Паулю иссеченной до крови спиной. Знатно его исполосовали…
– Из-за меня досталось, брат? – шепотом спросил Пауль, а Анук молча дернул плечом. Ерунда, мол. Ну, да, Пауль бы тоже не открыл свою боль кому попало. И все-таки он замолчал, потому что представлял, как тяжко уснуть после тесного столкновения с хозяйской плетью. Особенно когда рядом всякие придурки никак не могли заткнуться.
Махасар… Даже имя этой пустыни было самым лютым ругательством, а для Пауля – даже более грязным, чем имя ненавистной ему Сальвадор.
Эта пустыня была просто рассадником замшелых традиций и работорговли.
Поневоле вспомнились слова девчонки.
Духи нас защищают.
От них бы кто защитил.
Уже даже урожденные пустынники, верующие в могущество духов, ставили вокруг своих городов защитные магические купола, уже каждый, даже самый захудалый оазис на Белом Шелковом Пути приглашал к себе и умелого чародея, и охотников на духов – в таком количестве, каком только мог потянуть.
Все боялись духов. Даже те, кто жили рядом с ними, даже те, кто приносили им жертвы и просили их о помощи.
Звяканье Пауль услышал издалека. Ритмичное такое, негромкое, будто кольчуга позвякивала при ходьбе всеми тысячами своих колец.
Наемник?
Ну точно выдала его девчонка, и её хозяин послал за Паулем своего воина…
И Пауль сам не заметил, когда все его существо вдруг оказалось напряженным, как натянутая гулкая струна на арфе.
Скрипнула дверь, приоткрываясь, и быстрое тело скользнуло в комнату Анука.
Пауль больше из инстинктов шатнулся вперед, зажимая гостя у двери, прижимая к его горлу кинжал.
– Ну-ну, полегче, мой герой, – насмешливо шепнула Мун, и над её пальцами зажегся магический светляк, на создание которого были способны даже такие магические неумехи, как сам Пауль.
Звякал, видимо, пояс девчонки, украшенный мелкими монетками. Новый? Тот-то, вроде, так и остался в переулке.
Пауль опомнился лишь три секунды спустя, понял, что слушает, как бьется сердце девчонки и… Выдыхает. Неведомо почему, Мун действовала на него как крепкий успокоительный настой, коими в Эффинах приторговывали некоторые ведьмы.
Пауль шагнул назад, опуская руку с ножом и отчаянно на себя ругаясь. Вот надо же так видеть во всем опасность. Взял и напугал девчонку.
Сказались эти несколько недель после побега, когда дергаться приходилось от каждого шороха.
– Ты долго, – проворчал Пауль, возвращая кинжал в ножны на поясе.
– Хозяин не засыпает без моей флейты, – Мун пожала плечами, – я говорила, что приду ночью.
Говорила. Да и Пауль сейчас недоволен был больше собой, чем ею.
Девушка была все в тех же черных шароварах и синем покрывале, обернутом вокруг головы так, чтобы скрыть волосы и шею. Только сейчас сверху была не коротенькая кофточка-чоли, открывающая плечи и живот, а просторная белая рубаха, спрятавшая абсолютно все, на что можно было втихомолку попялиться.
И это было даже немножко обидно, но все понятно – во-первых, кто такой этой девушке Пауль, чтобы она брала и открывала ему свое тело, а во вторых, вечера в пустыне прохладные. Что ей, мерзнуть из-за капризов чужого ей Пауля, которому глаза покормить приспичило?
Да и в рубахе этой Мун не была хуже, отнюдь. Её красота будто стала меньше лезть в глаза, стала какой-то приглушенной, но отнюдь не менее волнующей.
– Идем, герой, – Мун чуть улыбнулась своими яркими губами и шагнула к окну Анука. Перед этим лишь ненадолго склонилась к чернокожему рабу, заботливо провела ладонью по его плечу. Что-то шепнула.
Анук дернулся, кажется, кивая, и простенькая решетка из двух прутьев, крест накрест, что перегораживала окно, стала прозрачной и почти невидимой. И сам проем круглого окна вдруг резко стал шире.
– Пролезешь? – Мун кивнула на окно, снимая с плеча холщовую сумку.
Пауль пролез.
В это окошко пролез бы даже Анук с его разворотом плеч. Нет, если он был способен на такие трюки даже без обучения, магик из него вышел бы способный, если бы не рождение рабом.
Все было не просто, за окном барака оказался лишь только задний двор дома, и где-то неподалеку кто-то переговаривался.
– Эй, герой, лови, – тихонько крикнула Мун с той стороны окна, и в руки Пауля шлепнулась её сумка. Объемная. И пахнущая хлебом. Пауль, не евший со вчерашнего вечера, этот запах ощутил сразу же, как сумка пролетела мимо его лица. И даже удивился, что не унюхал сразу. Хотя… Так ли это удивительно?
Зато он помнил, что от Мун пахло апельсиновым маслом и сандалом…
Девушка выскользнула из окна и сама, продемонстрировав гибкость песчаной змеи.
Выскользнула, соскочила на землю, забрала у Пауля сумку и, качнув головой, повела его между низенькими круглыми и прямоугольными домишками слуг.
Поместье хозяина Мун окружала высокая каменная стена. Вся обмазанная глиной, чтобы если что – не получилось по ней просто так забраться. И если центральные ворота утром стояли нараспашку, только два стражника по бокам вели караул, то задняя дверь была скромная и небольшая.
Мун вывела Пауля к ней, обернулась и прижала палец к губам.
У калитки спал, звонко похрапывая, крепкий широкоплечий мужик в воинском доспехе.
Рука Пауля легла на рукоять кинжала быстрее, чем он успел сообразить.
– Не вздумай, – шикнула на него Мун, сверкнув глазами, – я на него столько сонного зелья потратила не для того, чтоб ты его прирезал.
Ох ты. Какая занятная девочка, в зельях разбиралась…
– Ты случайно не ведьма, милая? – с любопытством поинтересовался Пауль.
Нежные губки девушки насмешливо скривились.
– Не угадал, герой, – мурлыкнула она, – какая жалость. Угадал бы, я бы тебя поцеловала. Может быть, даже в губы.
Бесовка.
– Идем, – шепнула Мун, взмахивая тонкой рукой и указывая на калитку, – и помалкивай, Саллем, конечно, крепко спит, но петь мне серенады над его ухом все-таки не стоит.
По губам Пауля пробежалась улыбка. Девчонка все-таки была ужасно забавная.
Она дернула за ручку двери, но было заперто. Мун метнулась к стражнику и склонилась к нему, зашарила по карманам шаровар.
И вроде все было понятно, все логично. Было что-то, от чего Паулю захотелось, чтобы девчонка закончила с этим своим обыском побыстрее. Уж больно неприлично смотрелись эти ладошки, щупающие спящего мужика за бедра. И попробуй еще выскажи претензию, она ведь для Пауля это делала.
– Ты скоро? – недовольно буркнул Пауль, и видимо, слишком громко – потому что спящий вдруг вздрогнул, встрепенулся, глядя осоловелыми глазами вперед. На Пауля.
Пальцы снова стиснулись, теперь уже на рукояти меча. Сейчас стражник вскочит, заорет и придется прорываться с боем… Девчонку жалко, с собой не возьмешь – её убьют ошейником, а здесь оставишь – и её убьют за то, что провела в дом чужака…
– Спи, мой сладкий, спи, мой сахарный, спи, чего вскочил? – мягко и певуче шепнула Мун на ухо стражнику и замурлыкала какой-то успокаивающий мотивчик.
Это не должно было сработать.
Но сработало.
Саллем снова осел на спинку скамьи, на которой сидел, моргнул пару раз и опустил голову на изящное плечико Мун. Это было лишнее…
Мун стояла, закостенев, явно боясь разбудить спящего, но потом цокнула языком, привлекая внимание Пауля и махнула свободной рукой в его сторону. Что-то блеснуло в лунном свете. Пауль поймал это на чистом рефлексе, даже не сообразив, что конкретно ему кинули, и только глянув в ладонь, увидел ключ. Нашла все-таки…
– Открой дверь, – Пауль даже не услышал это, прочитал по губам девчонки. – И уходи.
– А ты?
– Иди, – Мун убийственно округлила глаза и ткнула пальцем в сумку, которую повесила на ручку калитки, – не забудь.
– Выйди хоть на минутку, – настойчивым шепотом взмолился Пауль.
– Зачем?
И правда, зачем ему лишняя минутка с чужой рабыней? Она его вывела, кажется, даже хлеба припасла на дорожку. Что еще надо?
И все-таки, не хотелось уходить не попрощавшись.
– Пожалуйста.
Мун посмотрела на него пристально, улыбнулась самым краешком губ, как-то слегка странно.
– Иди, – снова одними губами велела девушка, – я выйду.
– Обещаешь? – Мун закатила глаза, видно, впечатленная настырности Пауля. Он и сам себе удивлялся. Свобода дурманила рассудок, но как же хорошо, что она была – эта свобода. Можно было и на глупости её чуть-чуть растратить.
– Клянусь. Выйду. Иди.
Пауль чуть улыбнулся и шагнул к калитке. Ключ провернулся в замочной скважине совершенно беззвучно. А потом Пауль шагнул в ночной темный Турфан.
Тишина окутала его. Тишина полная, абсолютная, лишенная всяческих шепотков. Горожане явно побаивались духов, которые просыпались вместе с луной.
Там, во дворе поместья таинственного господина али Хмара, горели костры, у которых сидели рабы и слуги. Сидели, переговаривались, ничего не боясь, ведь по периметру стены, защищающей дом, снаружи была прокопана канавка, и по ней текла вода. Где-то работал насос, приводящий эту воду в движение. Дорогая вещь, даже в родных Паулю Эффинах стоившая больших денег – он знал, ведь именно его отец был одним из механиков, создававших такие механизмы. А здесь, в Турфане насос, обеспечивающий вокруг дома защитный контур из подвижной воды и не пропускающий духов, стоил, наверное, как хороший дом.
Пауль же лишь втянул прохладный воздух с удовольствием. Духи почему-то казались ему меньшей опасностью, чем человеческие патрули стражи. И если в Харибе, накрытом магическим куполом, стража ходила и по ночам, распугивая вечерних воришек, то в Турфане так никто не рисковал.
Что воришки – о них побеспокоятся голодные вайги или хорлы, коих тут наверняка хватает.
Плохо, конечно, было оказаться на улице в такое время без зачарованного оружия. Но если вести себя тихо и быстро найти какой-нибудь пустой заброшенный дом, в котором есть очаг для огня и твердый пол, на котором можно начертить углем защитный круг – то в принципе Пауль сможет там скоротать ночь. Еще бы найти такой дом…
Тихонько скрипнула дверь за его спиной.
Пауль обернулся и прямо ощутил, как споткнулся взглядом о Мун. Или не споткнулся, а просто налетел на неё взглядом, будто огромный тяжелый кит на отмель.
Девушка стояла за его спиной и смотрела на Пауля с выжиданием. Потом подняла руку, в которой держала ту самую сумку с хлебом.
– Ты забыл, – недовольно заметила она.
– Не забыл, а нарочно оставил, красивая, – Пауль усмехнулся, – чтобы ты точно вышла.
– Глупо, – девушка повела плечами, – я могла решить, что раз ты дурак, то и хлеб тебе не очень нужен.
– Но ведь не решила? – Пауль широко ей улыбнулся, любуясь игрой эмоций на изящном личике.
Мун насмешливо покачала головой и бросила Паулю в руки сумку. Ну что ж, ужин у него все-таки есть. Может быть, даже и на завтра хватит. Еще бы…
– Там есть вода, – добавила Мун, будто читая мысли Пауля, – я знаю, она лишней не бывает.
– Ты на редкость сообразительное сокровище, милая, – Пауль шагнул к девушке и осторожно сжал её в объятиях. Он так обязательно обнял бы Мег, если бы она так отличилась. Ну, по крайней мере себе Пауль именно такое оправдание придумал для того, чтобы аккуратно стиснуть в своей медвежьей хватке хрупкую чужую рабыню.
Две секунды так продержал её, а потом разжал руки и шагнул прочь. Девушка выглядела будто слегка напуганной и удивленной. Ну, да, в их традициях это чересчур. Это и в Эффинах несколько чересчур, но если что и глаза прикроют, а в городах пустынь таких жестов даже боятся.
– Чего ты хотел? – спросила Мун, нервно впиваясь пальцами в самый кончик расшитого покрывала, лежавший на её груди.
– Хотел поглядеть на тебя на прощанье, – Пауль пожал плечами, – у нас в Эффинах есть поверье, что боги сталкивают людей не просто так. Спасибо, что выручила.
– Вообще-то это ты меня выручил, – чуть улыбнулась Мун, – и это мне надо тебе говорить спасибо, герой. Могу ли я тебе еще чем-то помочь?
– Ну, разве что ты знаешь такое место, где я смогу переночевать, и хорошо бы если бы мне за это платить не пришлось, – Пауль чуть подмигнул девушке, намекая, что шутит.
– Ну, вообще знаю я такое место, – задумчиво откликнулась Мун, все так же с любопытством тараща на Пауля свои темные, как ночное небо над пустыней, глаза. – Отвести?
