Kitobni o'qish: «Национальная идея России», sahifa 5

Глава 4
Китайская нация или цивилизация?

В самом начале ХХ века в Китае также группа интеллигентов-республиканцев выработала и стала осуществлять проект создания современной нации. Наиболее заметной фигурой среди них был Сунь Ятсен, который обладал образным языком, большой политической волей и другими талантами⁵⁴. Именно он сравнивал население Китая с «кучей песка», который неспособны скрепить чуждая китайцам правящая маньчжурская династия Цин и колониальные державы, высасывающие из Китая его ресурсы. Задача состояла в том, чтобы соединить китайцев в «государственную семью». К. Янг так пишет об этом проекте: «Поколение Сунь Ятсена наделило Срединное Царство совершенно новым самосознанием китайского национализма, реинтерпретировав представления ханьского Китая о себе и о варварах – „других“ – так, что, даже не обеспечив строительства устойчивого политического сообщества в ближайшей перспективе, это позволило избежать судьбы, уготованной Китаю алчными колонизаторами. По мнению последних, находившийся в конце XIX века в упадке Китай уже можно было „разрезать, как арбуз“ …В Китае государство, история которого насчитывает уже три тысячелетия, создало мощную культурную идеологию: уникальным образом процесс конструирования китайского народа из различных по происхождению групп несет на себе отпечаток „Срединного Царства“»⁵⁵.

Программным для начального этапа нациестроительства в этой древней стране стал труд Сунь Ятсена «Три народных принципа», которые означали: национализм, народовластие и народное благоденствие. Принцип национализма подразумевал освобождение Китая от господства империалистических держав. Чтобы достигнуть этой цели, Сунь Ятсен считал необходимым развивать именно гражданский национализм (в противоположность этноцентризму и сепаратизму) и объединить различные народности Китая, прежде всего пять основных народностей: ханьцев, монголов, тибетцев, маньчжуров и мусульман (в частности, уйгуров). Единство пяти народностей символизировал пятицветный флаг Китайской Республики, которая существовала в 1911–1928 годах. Сформулированная Сунь Ятсеном идея государства-нации Китая заключала в себе не только конфуцианскую традицию единой семьи и общей судьбы, но привносила в традиционный ценностный арсенал категории и понятия западного модерна (сам Сунь Ятсен был протестантом по вероисповеданию). К учению «о трех народных принципах» до сих пор сохраняется апелляция в преамбуле Конституции КНР. Три народных принципа: национализм (в китайском переводе это звучит как «народизм» или «народность», а не как этническая общность), народовластие и народное благосостояние – соотносятся, соответственно, с факторами национальной суверенности, идущего снизу государственно-политического управления и основанного на социалистической эгалитарности развития.

Большим испытанием для китайского народа были вторая мировая война и понесенные в ее ходе огромные жертвы, но именно эти жертвы и совместная борьба против японских милитаристов стали одной из опор будущей общенациональной консолидации. Период существования Китайской Народной Республики после 1949 г. был временем утверждения авторитарного коммунистического режима с задачей построения социализма, сначала по советским лекалам, а затем – «с опорой на собственные силы». Но это было и время интеграции разнородного ханьского населения, а вместе с этим выработки оптимальной для условий Китая национальной политики в отношении меньшинств. Именно при коммунистическом режиме были заложены основы государственного устройства и политики общенациональной консолидации.

Необходимость модернизации страны и сохранения ее целостности выдвинули перед Китаем задачу обновить старую революционную идею «государственной семьи», сформулировать концепт «государственной нации». Следует учесть, что никогда в истории не существовало единой общности хань, а сам этот термин обозначал население империи династии Хань в первые века нашей эры, когда под одним политическим правлением среди местных племен появляются некоторые общие черты культуры и самосознания. Однако на протяжении всей истории среди ханьцев существовали различия, в том числе и в языке, которые были сильнее, чем, например, между восточнославянскими группами, составлявшими население древней Руси, а затем – три народа: русских, украинцев и белорусов.

Одним из инструментов национальной консолидации была политика утверждения версии официального языка – путунхуа. Именно консолидация хань была основой проекта формирования единой китайской нации. Вместе с этим не менее важной была задача объединения обширной этнической периферии страны вокруг основного населения. Эта этническая периферия была совсем немаленькой, и ее формализация была сделана через установление официального перечня 55 этнических групп меньшинств (некоторые исчисляются в десятки миллионов человек), которые получили название миндзу (народности). А для обозначения всех китайцев как национальной общности стало использоваться понятие чжунхуа миньцзу или «нация Китая», а точнее было бы перевести «нация народностей», ибо ханьское большинство также считается одним из миндзу, делая тем самым общее число «народов Китая» – 56 групп. С 1990-х гг. национальная политика страны направлена на создание «полиэтнического национализма», «национализма всей китайской нации»⁵⁶.

В коллективном труде о китайской цивилизации встречается по этому поводу заключение, которое требует критического комментария: «В первой половине ХХ в. был выдвинут целый ряд концепций китайской нации как единого народа на единой территории, связанного общей культурой и общей исторической судьбой. Доктрина единой китайской нации порождена западным влиянием, но имеет и традиционные „имперские“ корни в древних представлениях о Поднебесной как части земного пространства, населенного особым народом, которому покровительствует Небо. Сегодня призыв осуществить „великое возрождение китайской нации“ направлен не только на экономический подъем, но и на преодоление явлений сепаратизма, сохранение государственной целостности… Вместе с тем процесс образования единой китайской нации нельзя считать закончившимся. Велики различия не только между северянами и южанами, но по существу между жителями всех других исконно китайских провинций, которые ведут свое происхождение от когда-то самостоятельных царств. Особенности исторических традиций, производственных навыков и уклада жизни населения, значительные языковые расхождения и даже отличия антропологических признаков – все это дает основание рассматривать коренных жителей той или иной провинции как особые этнические образования в пределах ханьской нации-суперэтнос-цивилизации, своего рода субнации»⁵⁷.

Данные рассуждения – пример понимания нации как переплавленной в гомогенное единство культурной целостности. Это образец мышления в парадигме этнос-цивилизация – этих двух недоказанных и неясных ипостасей по признанию самих же авторов цитируемого труда. Последние пишут: «Как нет сомнения в том, что существует такое понятие, как цивилизация, так же точно существует понятие этнос. Однако четкому определению эти понятия поддаются с огромным трудом. В самом деле, определений того, что такое цивилизация, как утверждают историки-„цивилизационисты“, насчитывается якобы порядка 240. Определений этноса, очевидно, значительно меньше… Как бы то ни было, можно насчитать несколько и даже десятки определений того, что такое этнос. Таким образом, следует констатировать неопределенность в вопросе о самом понятии этнос, так же как в понятии „цивилизация“. Проблема этноса, по всей видимости, менее сложна, чем проблема цивилизации, хотя тесно с ней увязана: без этносов нет цивилизации, что является очевидным»⁵⁸. Я уже писал о «метастазах теории этноса» в ряде отечественной медиевистики, психологии, философии⁵⁹. Теперь можно к этому добавить и российское востоковедение.

Итак, изначально в рамках национальной идеи присутствует точка зрения о культурной самодостаточности и сосредоточенности Китая не просто как нации, но цивилизации, хотя в самом Китае это понятие никогда не используется. По заветам Конфуция Китай продолжает считать себя Поднебесной или Срединной империей. Таковым, кстати, довольно часто считают его и внешние акторы, включая российские СМИ. Посредством своей самопрезентации китайская нация утверждает мысль о национальном превосходстве и одновременно о преодолении исторической травмы, когда Китай был полуколонией западных государств. Для национального самосознания китайцев большое значение имеет память о прошлых несправедливостях: об «опиумных войнах», о «боксерском восстании», о разрушенной европейцами резиденции цинских императоров, которую власти сознательно не восстанавливали, сохраняя как свидетельство культурной ксенофобии Запада. По мнению известного китаиста В. Гельбраса, стратегия развития Китая подспудно мотивируется идеей «отмщения за почти 100-летнее унижение со стороны империалистических государств, в том числе России»⁶⁰.

Национальная идея Китая сочетает в себе компоненты самодостаточности и превосходства с компонентами внешней экспансии. При Мао Цзэдуне этот компонент был представлен в концепте «бумажного тигра», который КНР одолеет, будучи державой с численно людским превосходством над противниками «Бумажных тигров» представлялись США и СССР, чья ядерная мощь, по мнению китайского руководства, преувеличивалась. Эта идеологема обладала мобилизующим воздействием, вселяла в сознание китайцев чувство уверенности в способности противостоять любому сопернику. В современном Китае идея внешней экспансии представлена больше в виде экономического наступления, «нового великого похода» для завоевания КНР ведущего положения в мировой экономике.

В современном Китае принята доктрина социализма с национальной китайской спецификой. Идея специфичности социалистической модели получила обоснование еще в трудах Мао Цзэдуна, но маоистская «культурная революция» была разрывом с национальными традициями страны. Конфуцианские и даосские культурные традиции подлежали искоренению, многие памятники разрушались. Сегодня в КНР главный лозунг – не построение коммунистического общества, а «великое возрождение нации Китая». В марте 2013 г. Генеральный секретарь ЦК КПК Си Цзиньпин еще раз обратился к идее «великой китайской мечты» и изложил видение этого, перечислив три главных компонента: сильное и богатое государство (гоцзя фуцян), национальное возрождение (миньцзу чжэнсин), народное счастье (жэньминь синфу). Он объяснил обращение к «китайской мечте» желанием «всколыхнуть дух всей нации», «собрать воедино силы всей страны». Как писал этот руководитель: «Цель нашей предстоящей борьбы такова: к 2020 г. ВВП и среднедушевые доходы городского и сельского населения должны удвоиться на основе показателя 2010 г.; должно быть всесторонне построено средне зажиточное общество. К середине нынешнего века мы должны превратить страну в богатое, могучее, демократическое, цивилизованное, гармоничное социалистическое государство и осуществить китайскую мечту о великом возрождении китайской нации»⁶¹.

Главным в этом было сделать открытую модель экономики в рамках социализма с китайской спецификой. По мере проведения экономической модернизации в Китае утверждались политические и культурные характеристики обновленной национальной идентичности. Эта новизна заключалась в том, что представления об исключительности и превосходстве китайской нации отныне опирались не только на духовную культуру, но и на лидерство в технологиях и экономике в целом. «Великое возрождение китайской нации» предполагало сплочение общества с опорой на развитие «китайского духа» в сочетании с широкой исторической трактовкой «китайского пути». Это предполагало унаследование традиционной культуры, китайской системы ценностных воззрений. Многие китайские эксперты трактуют «мечту» как концентрированное выражение духа китайской культуры и наследия традиционной мысли. Стремление отыскать корни «китайской мечты» в традиции стимулирует попытки рассмотрения и древних китайских мифологем (гармония, забота о народе, моральное совершенствование и т. д.).

Символы китайской нации: Великая Китайская стена и Шанхай

Свои акценты в трактовке культурного наследия и специфики Китая Си Цзиньпин обозначил в четырех тезисах. Во-первых, у каждой страны и у каждой нации разные исторические традиции, культурное наследие, базовая национальная специфика, поэтому путь развития обязательно обладает спецификой. Во-вторых, китайская культура вобрала в себя глубокие духовные поиски китайской нации – это неустанное порождение жизни (шэн шэн бу си) китайской нации, развитие ее широкого добросердечия (фэнхоу цышань). В-третьих, китайская традиционная культура является выдающимся преимуществом китайской нации, самой основательной «мягкой силой». В-четвертых, социализм с китайской спецификой укоренен в плодородной почве китайской культуры, отражает желания китайского народа, соответствует требованиям Китая и эпохи развития и прогресса, обладает глубокими историческими истоками и реальной основой⁶². Таким образом, традиционная китайская культура более не является антитезой современного пути страны – напротив, она выступает источником его исторической легитимности.

Что можно сказать по поводу изложенного материала и мнений ученых коллег? Как понимать и трактовать современный Китай: как нацию-государство или как цивилизацию? Последний, в основе своей натурфилософский, подход т. н. «цивилизационистов», написавших целый том по этому поводу, вдруг обнаруживает диссидентов в их собственных рядах. Один из авторов, призывая «быть проще и точнее», пишет: «Нужно ли нам слово „цивилизация“ для объяснения причин китайского подъема? Не уверены. Как мы попытались показать, подъем этого мега-государства базировался на универсальных и в том числе методических основаниях, хорошо известных всякому человеку, родившемуся в СССР или КНР. Это исторический материализм, дополненный практическим ленинизмом Дэн Сяопина. Разумеется, не помешало и многое действительно полезное, наработанное на Западе и Востоке. Добавим, что измерения „цивилизационного“ в основном производятся различными обществоведами за рубежами Китая. Во многом эти интеллектуальные искания направлены на выявление некой особой идеальной субстанции – „китайского предпринимательского (трудолюбивого) духа“ – наподобие „протестантской этики“»⁶³.

Заметим, что автора этих срок смущает деление мира на отдельные «цивилизации», занявшее многие умы в XXI веке. Как справедливо пишет А. И. Салицкий, «раньше как-то неплохо обходились „мировой цивилизацией“ и национальными культурами. Как реакция на практические неудачи в модернизации и глобализации отдельных стран „цивилизационный дискурс“ вполне объясним, равно как и желание защититься от культурной и информационной экспансии Запада. Но это – реакция оборонительная, консервативная, что неплохо, но грозящая фундаментализмом и отступлением от научного подхода. Хорошие абстракции и четкие научные определения имеют свойство облегчать существование человечества. Но из этого не следует, что введение категории „цивилизации“ (во множественном числе), ставшее особенно популярной после работы С. Хантингтона, является необходимым для анализа социально-экономического развития и особенно – международных отношений. Работа с „цивилизациями“ в означенной сфере таит не только теоретические опасности, вытекающие из принципа экономии мышления. Есть политическая опасность избыточного применения цивилизационного подхода. Представляя мир в качестве совокупности „цивилизаций“ – китайской, индийской, западноевропейской, американской, российской, – мы рискуем. Можно не заметить в этой совокупности отдельные страны – из-за неопределенности их „цивилизационного“ положения, небольшого размера, смешанности существующих в них культур, этносов и т. п. Во-вторых, вводя в политический оборот термин „цивилизации“, мы, помимо прочего, сами ставим под сомнение основы деятельности ООН, в основных документах которой этого термина, к счастью, пока нет. В какой-то мере С. Хантингтон нас „купил“, заставив копаться в этнокультурном, а также „духовном и возвышенном“».

Я согласен, что без слова «цивилизация» можно прекрасно обойтись при строгом анализе явлений окружающего нас мира. «Не думаю, – пишет А. И. Салицкий, – что дядюшка Сэм Хантингтон специально совершил интеллектуальную диверсию. Но то, что вы, господа российские гуманитарии, were taken in „цивилизационным дискурсом“, не подлежит никакому сомнению»⁶⁴. В противовес отечественным «цивилизационистам», одержимым неотойнбизмом-хантингтонизмом, в Китае не дали себя запутать модной фразеологической шелухой. Китайские мыслители и политики справились с решением этой задачи, маневрируя и используя, в том числе, «цивилизационную» риторику, но предпочитая простые и практичные формулировки задач самоопределения и развития и для корректировки идеи нации. Кстати, и термин джунхуа миндзу был введен недавно.

Нужна ли Китаю «национальная идея»? – спрашивает А. И. Салицкий. Вопрос необыкновенно интересный, ибо «уже, казалось бы, можно повсеместно ставить памятники Дэн Сяопину и возвести китайский здравый эмпиризм в ранг мировой идеологии будущего. Но что это: новый лидер Китая Си Цзиньпин объявляет о китайской мечте. Очередная утопия? Думаем, что все сложнее. Поднебесная, внимательно наблюдая за внешним миром, все более укрепляется в ощущении собственной полноценности и уже готова внести конкретный идейный и, что важно, практический вклад в развитие мировой цивилизации, заплутавшей в последние десятилетия в дебрях неолиберализма, постмодернизма, монетаризма и т. п… Заземленный на практику „коммунистический Китай“ (о чем ныне угождающий Пекину Запад быстренько позабыл) выглядит теперь гораздо менее индоктринированным обществом, чем „свободный Запад“ с его остатками глобальных претензий»⁶⁵.

Так что Китай – это nation-state, а китайская нация – самая многочисленная и мощная в современном мире. Этот пример «работы с идеей нации» и нациестроительства заслуживает внимания в работе над идеей России. Здесь особо следует сказать о китайской национальной политике применительно к этническому и религиозному факторам. Как считает А. А. Закурдаев, эта политика «практична и явно демонстрирует высокое место в ряду задач государственной важности». В КНР этнокультурная специфика выступает в качестве особого объекта внимания национальной политики. Помимо поддержки этнических меньшинств внимание уделяется конструированию общенациональной идентичности. Это, в частности, обеспечивается через механизм подготовки управленческих кадров. «Как и раньше, когда представители знатных слоев „варварских“ народов приезжали в столицу Поднебесной получать считавшееся исключительным конфуцианское образование, так и сейчас представители малочисленных народов, населяющие свыше 60 % территории современного Китая, обучаются соответствующим специальностям, чтобы быть сопричастными к управлению многонациональной страной»⁶⁶.

Китайское научное сообщество пытается осмысливать варианты концепта о нации и национальном вопросе, используя зарубежный опыт, в том числе и российский⁶⁷. Этнолог Юань Э, обобщившая исследовательские позиции, пишет, что «цель дискуссий заключается в содействии стабильному развитию общества, усилении конструирования национальной идентичности, воплощении практической пользы науки на благо общества. Хотя подходы и варианты решения национального вопроса отличаются, тем не менее они так или иначе направлены на развитие национального сознания китайца, связаны с представлением о государстве и нации как едином целом»⁶⁸.

Выдающийся китайский этнолог Фэй Сяотун считал, что, несмотря на очевидную структурную сложность национальной идентичности, ее разные этнические составляющие не обязательно приведут к развитию антагонизмов и конфликтов. «Китайская нация – это одно целое, которое составляют 56 народов. Китайская нация – это высший уровень организации, а каждый из 56 народов – базовый уровень. Идентичность высшего порядка вовсе не заменяет или исключает идентичности базового звена. Идентичности разных уровней могут сосуществовать и без противоборства. Более того, в основе идентичностей разного порядка лежит оригинальная специфика этнического саморазвития, что формирует многоязыковую и поликультурную национальную целостность»⁶⁹.

В КНР принято придавать проблеме этнокультурной специфики и проблеме неравномерного социально-экономического развития народов долгосрочный характер, относиться к ним с высоким уровнем толерантности. Известный в китайской теории национального вопроса концепт «Смерть этноса» – «это решение национального вопроса внутри Китая, это трансформация сознания подданного страны, его полноценный переход в надэтническую форму организации материальной и духовной составляющих жизни. Поэтому понятны единство и акцент китайских этнологов и политиков на необходимых процессах слияния и аккультурации как оптимальных для строительства национального государства»⁷⁰. Означает ли концепт «смерти этноса» и «слияния» установку на ассимиляцию неханьских народов Китая? Например, известный историк, автор трудов по истории китайской нации Лю Чжэньюй придавал этническому слиянию первостепенное значение и противопоставлял его ассимиляции как проявлению политики насилия. Он считал, что народы, продолжительное время проживающие на территории одного государства, не могут угнетать друг друга, наоборот, в таких условиях они сближаются, взаимодействуют на культурном и экономическом уровне. Взаимовлияние и взаимопроникновение приводят к постепенному исчезновению этнокультурной специфики, что отражает суть естественного процесса слияния⁷¹.

Другую точку зрения выразил один из основоположников китайского марксизма Цзянь Боцзань, который отстаивал положение, согласно которому в истории Китая имел место процесс ассимиляции. Он был убежден, что такой большой по численности народ, как ханьцы, подобно снежному кому по мере скатывания с горы, будет иметь тенденцию роста, а малочисленный народ обречен на исчезновение. Высокий уровень производительных сил, несомненно, позволит ассимилировать народ с менее развитой экономической культурой. Другими словами, он называл этот процесс оцивилизовыванием. Что касается этнического слияния, то оно возможно в случае, если отсутствует подавление одного народа другим, достигнуто политическое и экономическое равноправие, осуществляется равномерное развитие. Подобную точку зрения поддерживает известный китайский социолог и этнолог, председатель Китайского исследовательского общества теории нации Чжан Лу.

Сказать в итоге, что китайский опыт нациестроительства целиком успешен, было бы преувеличением. После образования КНР в стране был установлен жесткий коммунистический режим, который сопровождался идеологическим прессингом и репрессиями, в том числе против меньшинств и сепаратистских регионов. Особенно это проявилось в отношении двух больших регионов: буддийского Тибета и мусульманского Синьцзяна. В 1950 г. Тибет силовым путем был присоединен к Китайской Народной Республике и получил статус автономного района. Духовный лидер буддистов Далай-лама XIV оставался главой района до 1959 г., когда произошло вооруженное восстание местных жителей, которое было подавлено китайской армией. Китайское правительство начало проводить жесткую политику интеграции тибетцев, закрывать и разрушать религиозные центры, которыми являлись мужские и женские монастыри и храмы. Далай-лама XIV эмигрировал в Индию, где появилось тибетское правительство в изгнании. С тех пор ситуация в Тибете оставалась долгие годы напряженной, а в мире возникло движение солидарности в поддержку самоопределения Тибета и с осуждением действий Китая как культурного геноцида. Власти КНР, в свою очередь, обвинили лидера тибетских буддистов в организации беспорядков. Следует отметить, что Далай-лама выступает не за независимость Тибета, а за широкую автономию в рамках КНР. Его политика «срединного» пути и ненасильственного решения проблемы предполагает нахождение компромиссного варианта решения тибетского вопроса. Похоже, что в последние годы экономические успехи и политика общекитайской интеграции дают свои результаты.