Kitobni o'qish: «Мигранты. Писарчуки», sahifa 5

– Давай, Петрович, о себе маленьких подумаем, а о глобальном

человечестве пусть пекутся правительства и международные гуманитарные организации. Не хочу я, чтобы у тебя тоже завёлся какой-нибудь Гапоша с прожорливой роднёй, ведь тебе разориться легче, чем мне. В общем, меньше приезжих – целее будем. Ты меня понимаешь?

– Понимать-то понимаю… – Артамонов между делом пытался хотя бы примерно прикинуть в уме, кто же жаднее объедает г-на Мормышкина и является более опустошительным для его казны – все вместе взятые приезжие могилёвцы Гапоненки-Дармостуковы, или же одна-единственная «охотница» Диана? Сдаётся, по продуктивности грабежа своего благодетеля «колхоз» вряд ли способен всерьёз тягаться с «богиней охоты». – Но, всё же, Михал Михалыч, давай попробуем полояльнее к…

– Лояльность нужна в постели с женой, да и то если она не мигрантка. А их я бы давил как вшей, всех без разбора.

– Миша, а ведь мы-то с тобой тоже провинциалы. Ты из Нижнего наведываешься в столицу по делам, я всего около года как прописался в ней, помотавшись по случайным заработкам и помыкавшись по съёмным углам…

– Как, и ты тоже?! Ну, ты, Петрович, даёшь!

– Рождённый делать давать не может. Ну, это я так, для разрядки – мне показалось, что нервная система твоя в некотором напряге. Прости, если эта шутка показалось тебе пошлой… А с мигрантами, я бы, всё-таки…

– Петрович, тема закрыта! В восемнадцать ноль-ноль созвон, и в девятнадцать – в ресторане, точный адрес скажу по телефону, я его сам помню только визуально, хоть и тыщу раз бывал. Всё!

***

Вечером Артамонова ждало разочарование, даже двойное. Миша, ещё раз показав некоторые свои специфические личностные черты, вроде вопиющей необязательности, ни в какой ресторан выезжать, похоже, и не собирался, это первое. Практически весь день, остававшийся после утренней встречи, потрачен практически впустую, поскольку достопримечательности этого города он неплохо знал и раньше, а подготовка к выпуску первого газетного номера требовала его максимального присутствия – это два.

С трудом дозвонившись до Мормышкина, мобильный телефон которого был постоянно в режиме «абонент временно недоступен», только в девятом часу вечера, он услышал полувнятную нетрезвую речь вроде того: «Тьфу, Петрович, это ты, что ли? А я уже на даче!.. Ик!.. У нас, кажись, пятница сегодня? Я просто запамятовал про этот факт, когда с тобой договаривался, думал – четверг… ик!.. А по пятницам я с семьёй всегда на дачу уезжаю… ик!.. Да и с Дианой неприятность – ей мой тесть ещё утром всю харю расквасил, недели на две, не меньше, из строя, подлец, вывел. Подкараулил, когда она из ворот моего офиса после нашей общей с ней и с тобой встречи выезжала на новенькой, всего пару дней назад подаренной мною тачке, о которой эта дура успела растрезвонить чуть не на весь Нижний Новгород, перекрыл дорогу, ну и… грозился ещё и убить, если семью будет грабить и рушить… ик!.. Теперь вся в трясучке дома отлёживается, хорошо хоть, не в гипсе. И машину в ремонт отдавать теперь – пробежался тестяра разъяренный булыжником по стёклам и по кузову… Так что, теперь однозначно придётся тебе голубушку мою пригреть у себя в Москве хотя бы на время. Снимешь ей там квартирку поуютнее да поцентрее, не у чёрта на куличках – денег я дам… ик!.. Эх, знал бы ты, какое это райское наслаждение – настоящий тайский массаж! И какая удача – иметь собственную квалифицированную тайскую массажистку… Ну, давай, Петрович!»

Не дожидаясь реакции собеседника на своё содержательное сообщение, Мормышкин быстренько отключился, вернувшись в режим «недоступен», а Артамонов, в досаде высчитывая, за какое время может домчаться по мокрому от дождя шоссе до Москвы, грустно усмехнулся: «Вот и один из секретов дорогостоящей привязки Михал Михалыча к Диане – всего-то массаж, хоть и, возможно, вправду имеющий что-нибудь общее с настоящим тайским…»

Через три с половиной часа он был уже в своём кабинете, настраиваясь

на бессонную рабочую ночь – завтра всё равно суббота, будет ещё возможность выспаться…

***

В понедельник на утренней планёрке Артамонова ждал очередной сюрприз не из самых приятных, недостатка в коих в последнее время не было. В пятницу, пока он отсутствовал по причине командировки к учредителю, Луиза Аркадьевна успела пригласить на работу под своё начало двух новеньких сотрудниц, которые теперь с любопытством и удивлением таращились на главного: воистину Москва – город маленький! Ну и круто же поднялся Андрей Артамонов за каких-то несколько месяцев, что они не виделись…

– Разрешите представить вам, Андрей Петрович, моих новых коллег, опытных и продуктивных рекламистов, которых я перевербовала из…

– А мы знакомы, – Артамонову не пришлось даже всматриваться в незабытые ещё лица ушлых сексапильных девиц-рекламщиц, недурно зарабатывавших на теме «комфортного и быстрого снижения веса», готовых хоть самое страшное проклятье рода человеческого изобразить в светлейших и благороднейших красках и тонах, если им заплатят. – Это Настя и Оля. Настя – из журнала «Образ жизни», а Оля, кажется, работала в «Бьюти» и «VIP-премьере» одновременно. Я не ошибся? Или… что-то с памятью моей стало? Тогда извините.

– Андрей Петрович! Какие извинения, это именно мы. Как здорово, что вместе теперь будем работать, если, вы возьмёте нас, конечно! То вы были одним из лучших наших рекламодателей по… – в один голос выразили свою радость от встречи и одновременно же осеклись неглупые, действительно опытные специалистки рекламного жанра так называемых глянцевых журналов, не решившись озвучить без разрешения недавнюю ниву деятельности человека (сетевой маркетинг, увы, пока не сделался в нашей стране почётной профессией), от которого, возможно, если он их примет, будет теперь зависеть комфортность и материальная стабильность, а также длительность их профессиональной деятельности на новом месте.

– К уровню профессионализма, а также касательно ваших деловых качеств у меня вопросов нет, поэтому оформляйтесь и работайте на здоровье и во благо нашего издания, не забывая об использовании в полной мере всех стимулов, в том числе и материальных, – Артамонов, деликатностью на деликатность, не стал озвучивать без их согласия, зачем именно девчонкам в первую очередь необходим материальный стимул: жилплощадь в Москве – главная проблема для приезжих, в том числе и для них обеих…

– Ну что, коллеги, с чего начнём сегодня? Предлагаю, для разминки – с небольшого традиционного «разбора полётов». И в первую очередь с главного, пожалуй, для успеха любого печатного издания, особенно аналитического, типа замышляемого нашего – с содержательной, журналистской части. Валерий… извините, Валериан Валерьевич, вы у нас отвечаете за гонорарную политику. Кто у нас лидер по начисленным гонорарам по готовящемуся первому номеру?

– Александр Митяев. Четыре материала по полполосы, и один на полную, шесть тысяч знаков полоса. Начислено из расчёта, согласно вашим личным рекомендациям в связи с ещё не утверждёнными гонорарными тарифами, по двести долларов за полосу – всего шестьсот долларов, или по курсу Центробанка – восемнадцать тысяч рублей. Это помимо основного оклада. И ещё обещает сдать в этот номер столько же. То есть идёт с весомым перевыполнением нормы.

– Валериан Валерьевич! Двести долларов, или правильнее – шесть тысяч рублей за полосу в шесть тысяч знаков – очень высокий гонорар, и платится он лишь за самый сложный у нас жанр – аналитическую статью. Репортажи, литературно-портретные зарисовки, информации должны оплачиваться скромнее. Обработка чьих-то готовых авторских выступлений – ещё скромнее. Позаимствованые откуда-то с разрешения владельцев авторских прав материалы – вообще по самой низкой шкале либо просто в пределах оклада. У нас же всё подряд идёт по одной мерке – любую писанину называют статьёй… не понимая, что до написания полноценной статьи ещё дорасти надо.

– Но большинство рядовых журналистов в современных изданиях понятия не имеет, в чём разница между всем этим… а в нашей газете вообще

нет ни одного с дипломом факультета журналистики. Ну, разве что… Шашечкин… и близко к тому – филолог Бильбашева.

– В том-то и беда. Поэтому, вот вам учебное пособие, – Артамонов поднял и показал всем толстый, изданный в советские времена «Справочник журналиста», – ознакомьтесь по очереди или все сразу сообща чтением вслух, что есть что в газетно-журнальном деле по структуре и жанрам в их классическом понимании: полоса, рубрика, врез, вынос, заметка, очерк, эссе и так далее… Просто отобразить какой-то факт или событие – это одно, отобразить с грамотным, умным комментарием, понятно изложенным мнением одного или целого ряда специалистов, экспертов – другое, а сотворить конструктивную вещь, какой является критическое или аналитическое выступление в виде той же статьи – уровень совсем уже зрелого специалиста. Вот, кто из присутствующих может сказать, из чего состоит тот самый конструктив, без которого критика или претензия на аналитику гроша ломанного не стоят?

– Можно, я отвечу? – попросила слова международница Зульфия Бильбашева. – Конструктивизм заключается в трёх основных моментах: первое – обозначение проблемы, второе – обнаружение причин этой проблемы, и третье – предложение конкретных путей её устранения.

– Молодец, Бильбашева. Итак, ближе к делу. Восемьдесят процентов представленных в номер материалов мною забраковано. И не просто забраковано… Предупреждаю: при систематических повторах подобного будем расставаться с халтурщиками бескомпромиссно, жёстко и без сюсюканий – тексты просто-напросто скачаны из новостных страниц в интернете. Не стыдно? Какие же вы журналисты? Митяев, вас вот, например, Валериан Валерьевич Гнидо только что отметил как наиболее продуктивного автора готовящегося номера… не догадавшись сверить ваши творения ни с одной подборкой интернет-новостей за истекшую неделю. Фактически же, как пришлось мне выяснять самому, «лидер по начисленным гонорарам» не сочинил в номер ни строки собственной. Что скажете?

– Скажу, что читателю по барабану, откуда я взял текст, – развязно, видимо рассчитывая на надёжную поддержку со стороны Гнидо, отвечал «рекордсмен», – сам сочинил, или скачал откуда-то… главное, чтобы тема ему была интересна. В заимствовании из интернета ничего криминального не вижу, тем более что скоро газет и журналов в бумажном виде, да и книг вообще не будет, люди перейдут на пользование электронными источниками информации. Даже у нас, за Уралом, а не только здесь в Москве, это давно уже все поняли. Так что… считаю, что начисленные мне за количество строк гонорары я заработал.

– Ошибаетесь, милейший. Во-первых, хоть интернет и наступает нынче по всем фронтам, бумажные носители информации будут всё же востребованы всегда. Немногие, согласен, выплывут в этом бушующем электронном океане… слабые или откровенно жульнические издания через какое-то время отомрут, и в первую очередь это будут как раз такие, в каких сегодня числятся корреспондентами, а фактически трудятся в поте бесстыжего лица и без зазрения совести прямыми плагиаторами алчные умельцы типа вас, Митяев. Поэтому, подчиняясь элементарному инстинкту самосохранения, я просто вынужден принять решение о том, что у нас вам трудиться ни в поте, ни без пота больше не придётся. Вы уволены. А во-вторых, поскольку вы не просто скачивали из интернета материалы и выдавали их за созданные собственным трудом, но и, пытались, вводя руководство редакции в заблуждение, получать в результате этого материальную выгоду, можно легко обвинить вас в мошенничестве. Ну и, наконец, в третьих – забракованные по этой причине материалы полностью минусуются из вашего актива, и выполнение нормы у вас, таким образом, получается нулевое, так что вы даже голого оклада, а не то что «гонорарного подспорья», выражаясь словами господина Гнидо, не заработали. Хотя… минимальную часть этих денег я вам всё-таки выплачу, только покиньте редакцию как можно скорее. Заявление писать необязательно – увольняетесь, как не выдержавший испытательного срока творческий работник. И ещё… про равнодушный «барабан» читательский. Если в газете нет ничего такого, чего нельзя было бы найти в интернете, то зачем её читать вообще? Эксклюзив, неповторимость – самое надёжное, а скорее даже единственно надёжное средство для печатного издания выжить. По барабану… Вы свободны, Митяев.

Пока Митяев с демонстративно независимым видом и одновременно плохо скрываемой досадой собирал со стола в портфель свои бумаги, редактор, не сбавляя напора, продолжал «ритуальное избиение халтурщиков и бездарей», как назовут потом между собой сотрудники редакции эту и некоторые другие подобные ей планёрки.

– А теперь, кто у нас отвечает за литературный уровень подлежащих публикации текстов? Вы, Давид Георгиевич? Что ж, берите ручку и как можно подробнее конспектируйте всё, что сейчас услышите. Готовы? Значит так. Перл первый: «Коттоновые джинсы на приехавшей из города новой директрисе сельской школы волнующе красиво обтягивали её…» Чей это опус? Ромашкина? Так вот, Ромашкин, красиво или некрасиво, да ещё волнующе или не очень – это ваше личное впечатление, и чтобы читатель сам определил, насколько это хорошо, и хорошо ли вообще, не лучше ли при подобных описаниях обходиться более объективными определениями, вроде, скажем – «туго», «плотно», и тому подобное. Потом – какой нормальный директор школы додумается появиться на работе, в сельской местности с хоть чуть, да сохранившимся патриархальным укладом, в джинсах, причём «волнующе красиво» обтягивающих что-то там? Но это ладно, Бог с ним, можно и проглотить… а вот что значит «коттоновые»?

– Коттон по английски – хлопок.

– Это мы и без вас знаем. Но джинсы, как таковые, иной ткани, чем прочная, на уровне брезента, хлопчатобумажная, для их изготовления не предполагают. Так что само упоминание о сырье здесь излишне в принципе. Или очень уж захотелось блеснуть на пустом месте заграничным словечком? А где мы с вами живём, Ромашкин?

– Ну, в Москве…

– В какой стране, и с каким государственным языком, я спрашиваю?

– Ну, в России, язык, естественно, русский.

– И газету собираемся издавать на…

– Пока только на русском, а потом, когда достигнем реального международного охвата, перейдём, наверное, на многоязычный выпуск. Вы

сами об этом говорили.

– А если так, то пока никуда не перешли, извольте выражаться на газетных страницах на государственном, являющимся в то же время вашим родным, языке! Далее… снова бессмысленная иностранщина, и опять у вас, Ромашкин. Зачитываю дословно очередной перл: «Если раньше, до появления в Окаёмово новой школьной директрисы, большинство деревенских жителей мужского пола, а среди них и немало представительниц пола прекрасного, привычно тянулось по утрам за «жидкостью для опохмелки» в местный маркет…» Побойтесь Бога, Ромашкин! Какой в исконной русской деревушке маркет? Хоть бы в кавычки, что ли, взяли… Они, сельчане, и слова-то такого не знают. Лабаз, лавка, сельпо, автомагазин, наконец! Ну, ладно, открыл какой-то местный предприниматель лавчонку с пивом-водкой-сигаретами и написал на вывеске «мини-маркет», а то и «супер-…», да хоть, сдуру, даже «гипер-маркет», но вы же – не он…

– Исправимся, Андрей Петрович! – Дзтракая деловито строчил в блокноте, подробно конспектируя, как просил главный редактор, всё услышанное. – Обилие иностранных слов без всякой на то необходимости говорит о скудном знании собственного языка и, действительно, не красит авторов солидного издания. Как правильно, мудро, актуально и по сей день, высказался ещё в позапрошлом веке корифей языкознания, великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, «неясность слова есть неизменный признак неясности мысли». Проведём соответствующую работу и будем избавляться от подобных огрехов.

– Что же вы, дорогой наш литературный редактор солидного издания, задним числом воюете, похоже, всего-то в поддакивание начальству, а не фильтруете эту неясность слова и мысли в зародыше, пока её ещё только в черновиках показывают вам на суд наши творцы-журналисты? Ладно, едем дальше… А это, родные мои, уже ни в какие ворота не лезет – что за улица у нас такая: Сакка Иванцетти?! Вы что, бредите? Синицына, не прячьте глаза! Кто вычитывал и утверждал текст? Тоже вы, Дзтракая? А кто вообще тестировал данного автора при приёме на работу? Вы, Гнидо? Тогда попрошу любого из вас двоих зачитать вслух вот от сих и до сих! – указал на подчеркнутые красным карандашом несколько строк на распечатке уже смакетированной газетной полосы Артамонов. – Ну, кто, смелее? Хорошо, давайте вы, Валериан Валерьевич. И, как лауреат наипрестижнейшей премии «Золотое перо России», чем вы так гордитесь, попробуйте дать публичную объективную оценку вашему же выбору при приёме журналиста на работу, а также самой этой работе на примере заметки с обязывающим подзаголовком «Статья о насущном». Опять статья, Боже мой… Читайте, читайте!

– «Находящиеся в одном здании на улице Сакка Иванцетти коммерческий магазин и баня-сауна…»

– Достаточно! В одном предложении три полноценных повода для безусловного увольнения автора как профессионально непригодного, и постановки вопроса о той же профпригодности некоторых наших должностных лиц рангом постарше. Светлане Синицыной следовало бы ещё в школьные годы быть внимательнее на уроках, тогда, возможно, ей было бы известно, что Сакко и Ванцетти⁷ – не один человек с уникальным именем Сакк и простой фамилией Иванцетти, а два разных, хотя и занимавшихся одним революционным делом, и вместе, в один день казнённых впоследствии за это дело, почему и упоминаются они исторически- традиционно неразлучно один от другого. Теперь – о «коммерческом магазине»… а вы где-нибудь видели магазин некоммерческий, и что такое вообще магазин, по своей сути и предназначению? Кто у нас достаточно грамотный для ответа на такой сложный для некоторых авторов вопрос? Молчите? Все как воды в рот набрали… Бильбашева, может, хоть вы что-то скажете?

– По словарю Ожегова⁸ магазин – это учреждение, осуществляющее розничную торговлю, а также помещение, в котором производится такая торговля.

– А что есть торговля?

– По тому же словарю это хозяйственная деятельность по обороту, купле и продаже товаров, – без запинки отвечала Зульфия.

– Это значит, что магазин является изначально коммерческой организацией, купившей товар оптом, а продающей в розницу, с законной торговой наценкой. И некоммерческих магазинов не может быть в принципе. Поэтому слово «коммерческий» перед словом «магазин» попросту излишне, как и в рассмотренном нами случае с «коттоновыми» джинсами. А то, что в начале Перестройки все вновь возникающие частные магазины, торгующие по спекулятивным ценам только-только начинающим выкарабкиваться из разряда дефицитных зарубежным ширпотребом, в народе называли коммерческими, или попросту «комками» – приличному журналисту никак не указ. Ну, а что такое «баня-сауна», я уже вас, Синицына, спрашиваю…

– Ну, это… финская баня.

– Какая финская баня? Может – по-фински?

– Может, и по-фински, откуда я знаю? Все так говорят.

– Кто – все?

– Ну-у… все…

– Вы хоть задумываетесь над смыслом того, что пишете? Если по- фински сауна – просто баня, то вы написали буквально «баня-баня». Красивая вы девушка, Светлана, но журналистская профессия, ни в коей мере не игнорируя привлекательную внешность, требует ещё и иных качеств… я не говорю уже об элементарной образованности. А вам, извините, не лучше ли попытать счастья на каком-нибудь другом поприще, без въедливых главных редакторов в начальниках и более высокими, при удачном стечении обстоятельств – многократно, заработками? Поприще, которое могло бы стать вашим настоящим призванием? Подиум, например, не пробовали? На нём вы имели бы успех…

– Я-то много чего могу попробовать, если захочу, какие мои годы! А вы

не боитесь, что вам придётся иметь дело с моим мужем?

– У вас же нет мужа, судя по анкетным данным…

– Гражданский – тоже муж, это даже в сто раз круче, поскольку по любви. Да вам этого не понять… И он депутат, между прочим, так что с огнём играете, господин главный редактор. Со мной нельзя так разговаривать. Адью! – выбралась из-за стола и, гордо вскинув голову, дефилирующей, вполне, к случаю сказать, «подиумной» походкой направилась к выходу уязвлённо-разозлённая красотка, уже в дверях всё же не сдержав истинных чувств: – Коз-зёл!!!

– Может быть, не стоило сразу так кардинально, а, Андрей Петрович? – исполняющий обязанности ответственного секретаря Серафим Семёнович Жук готов был побежать и вернуть обратно удалившуюся «подругу депутата», воздерживаясь от такого сердобольства, наверное, лишь из-за прозвучавшего напоследок ругательства. – Кто знает, авось, со временем, и состоялась бы юная «депутатша» как журналистка, и ругаться разучилась бы в приличном коллективе. Как было хорошо сказано в одном фильме: и обезьяну можно научить курить…

– Никаких обезьян, даже трижды депутатских, мы ни курить, ни чему-либо ещё учить не будем. Тем более, на «авось…». У нас не ликбез и не школа благородных девиц, а готовящееся к самостоятельному в недалёком, надеюсь, будущем существованию в жёстко-конкурентной среде коммерческому средству массовой информации. Одно дело подсказать оптимальное решение совершившему какую-то ошибку нормальному сотруднику, и другое – пытаться учить, тащить заведомо непригодного к нашей работе. Давайте-ка, вернёмся к делу… у меня есть ещё вопросы по содержательной части некоторых рекламных материалов, хотя в целом к этой службе претензий меньше, чем к другим. В частности, речь идёт об интервью с руководителем корпорации «Конус». Чьё творение?

– Это не реклама, Андрей Петрович, – невозмутимо как всегда, парировала Луиза Аркадьевна Кобылкина.

– А что же?

– Интервью, обыкновенное интервью.

– По жанру это интервью, не возражаю. А по существу – реклама. Самовосхваление, перечисление интервьюированным лицом своих трудовых подвигов, описание «прекрасных качеств» выпускаемой продукции. И апофеозом – прямое предложение услуг предприятия «широкому кругу потребителей, вплоть до самых взыскательных…» с подробными координатами этого предприятия, заметьте.

– А что в этом плохого? Особенно, если всё сказанное – правда.

– В том-то и беда, что неправда, а если какие-то факты и имеют место быть, то поданы они не под тем соусом, как есть на самом деле. Явно проплаченная попытка заведомой скрыто-рекламной публикации. Я навёл справки, у этого «Конуса» поднакопились проблемы с налоговой инспекцией, часть проектов заморожена и часть финансовых активов вообще арестована. Банки отказываются кредитовать-перекредитовывать эту фирму впредь из-за сомнений в её возможностях погасить задолженности хотя бы по тем кредитам, что выдавались ей ранее… А персонально к руководителю

есть вопросы и у прокуратуры.

– Хорошо, я переговорю, пусть платят как за рекламу. Уверена, они раскошелятся.

– А это и есть реклама, только неуклюже скрываемая, когда подобные клиенты «раскошеливаются» в пользу отдельного журналиста-плохиша негласно. Естественно, платят в таких случаях меньше, чем за рекламу официальную, но всё же… приработок для умельца проворачивать такие варианты неплохой.

– Вы наш департамент в чём-то подозреваете?

– Не подозреваю, а предупреждаю. Явную ложь публиковать не будем даже за деньги. Подчёркиваю – ни за какие деньги. И если их кто-то уже успел взять – я за его судьбу не ручаюсь.

– Корпорация «Конус», которая на слуху, между прочим, и в неплохом рейтинге по версии некоторых авторитетных изданий, могла бы одна обеспечить нашу газету заработком, достаточным для наполнения под завязку её бюджета, если бы мы сумели с ней подружиться.

– Если бы не подлежали аресту её владельцы и должностные лица, в первую очередь руководитель, любезно давший вам такое интересное интервью. А наверняка оплачиваемые многочисленные в последнее время рейтинги серьёзный читатель вряд ли воспринимает всерьёз.

– С кем же тогда работать? В наше время каждый может оказаться на месте «Конуса», вы не представляете, сколько таких. Многие предприниматели всех калибров ходят буквально по краю пропасти из-за несовершенства законодательства, в первую очередь как раз налогового.

– Многие – ещё не каждый. Найдём других. Давайте, не будем обесцениваться, изначально создавая себе репутацию брехливой газетки, готовой за копейку хоть дьявола провозгласить ангелом. Успешность в привлечении клиентуры производна ещё и от репутации издания, зарабатываемой его объективностью, а не только от пламенной реакции рекламодателя на декольте очередной юной интервьюистки. Если нет ко мне безотлагательных вопросов, то на этом всё. Очередная планёрка по расписанию – в это же время в следующий понедельник.

– У меня есть вопрос, но конфиденциальный. Можно, я останусь? – неожиданно скромно попросила Луиза Аркадьевна, хотя присутствующих, уже знающих нрав этой дамы, провести было трудно: на самом-то деле не привыкшая легко сдавать свои позиции она была настроена по-прежнему решительно.

– Хорошо, все свободны, остаются Кобылкина и… на одну минутку Гнидо. Валериан Валерьевич, проконтролируйте, пожалуйста, процедуру увольнения тех двоих наших сотрудников, с которыми мы решили расстаться. Пусть бухгалтерия сейчас же выплатит им причитающееся, включая сегодняшний день как полный рабочий, исходя исключительно из должностных окладов, без гонораров, которые вы им попытались начислить с барского плеча. И, чтобы без эксцессов, помягче.

– Будет сделано!

– А теперь слушаю вас, Луиза Аркадьевна…

***

– Это я тебя слушаю, Артамонов! – перешла в атаку Кобылкина в ту же секунду, как только захлопнулась дверь за Валерианом Гнидо, лихо вышагнувшим из кабинета в качестве замыкающего в бурно переговаривающемся под впечатлением от прошедшей планёрки коллективе. – Ты чего меня срамотишь перед быдлом?

– Не перед быдлом, а перед народом, людьми. И почему сразу «срамотишь»? Нормальный рабочий разбор…

– Разбор полётов и грубый наезд – не одно и то же. Что ты сегодня, как с цепи сорвался? Всем раздал на орехи по полной программе. Увольнять взялся… да таких как у нас – во всех газетах и журналах полно, поскольку налицо, и никуда от этого не денешься, катастрофическое падение журналистской, и не только журналистской, а и общей грамотности. Вон, даже по телевизору городят иногда такое… и ничего… как профессиональный редактор профессиональному редактору говорю… Смотри, Артамонов, совсем без людей останешься.

– И, всё-таки, надеюсь, сумеем набрать новых, более компетентных и добросовестных – деньги на это пока, слава Богу, есть. Кому хочется работать, но по каким-то причинам тяжело, поможем; кому из не совсем уж безнадёжных не хватает чуток каких-то знаний – научим. Не в вопиющих, конечно случаях, как сегодня…

– Уверен? Непростой это вопрос – кадры, ещё наплачешься, попомни моё слово. Или с прошлой нашей работой урок тебе не впрок? Хоть один кто-нибудь из тех, кому ты помогал, вспомнил тебя добрым словом?

– Нормальные люди помогают другим не в расчёте на их, или свыше откуда-то, благодарность, а просто не могут хотя бы не попытаться помочь тому, кто в помощи нуждается.

– Брось ты, Артамонов, моралистикой меня пичкать! Она не для меня, и вообще не для сегодняшнего дня. Не пойму, чего ты злой-то такой… К Мормышкину, что ли, неудачно съездил? А вот на него-то, как раз, эмоций тратить следовало бы меньше всего.

– Ну, как же не тратить эмоций, если это – главная, экономически ключевая сегодня для газеты фигура, кормилец-поилец. К делу нашему относится с душой… да и ко мне лично…

– С какой душой, опомнись, друг ты мой ситцевый! Газета для него – сиюминутная прихоть, денег на определённом этапе девать стало некуда. А лично на тебя ему плевать, да настолько глубоко, что затоскуешь, если узнаешь всю правду.

– И насколько же она горькая, эта твоя правда?

– Артамонов, если ты меня не сводишь сегодня же вечером, или, согласна – в ближайший выходной в хороший ресторан, а после него не покажешь, наконец, давно тайно влюблённой в тебя женщине, что ты настоящий мужчина, способный удовлетворить её во всех отношениях, то наживёшь в её лице вместо ценнейшего друга смертельного врага, ибо получишь от неё сейчас такую информацию, каковая продаётся только за деньги или другие не менее ценные услуги, поскольку опасна подобная информация для продающего. Опасна, быть может, даже смертельно. А попутно – поговорим, хотя бы кратенько для начала, о сокровенном… самом-самом…

– Луиз, а может, лучше воздержаться пока от такого серьёзного разговора? Как бы он роковым не оказался… И о сокровенном этом… семья у меня хорошая, не заслуживает она двусмысленности, недоговорённости по отношению к ней, попросту обмана, даже с такой великолепной, – я не иронизирую, – женщиной, как ты.

– Что, испугался? А влюбить в себя бабу и не уделять ей даже щепотки мужского внимания – порядочно? С тех пор, как ты поставил, прости Господи, раком всю эту нашу шайку-лейку в «Мастере», не одна бабёнка из редакционных отдалась бы тебе по малейшему зову хоть на тротуаре. А ты –

ноль внимания даже на меня, подлец… лучшую из лучших.

– Я не ловелас и никого в себя влюблять не пытался и не пытаюсь. Да ты посмотри на меня – невзрачный мужичонка без особых внешних достоинств, каких толпы на улице… таких в народе ботаниками прозывают…

– Ладно прибедняться, ботаник со спрятанными достоинствами! Стерженёк, я всегда чувствовала, – а меня обмануть в таких делах трудно, – в тебе тот ещё… не то что вся эта размазня моих соучредителей по «Мастеру», среди которых ни одного стоящего мужика. Всё импотенты или педерасты, если вообще не гермафродиты.

– Судишь об этом компетентно?

– Без твоей интеллигентской деликатности этот вопрос звучал бы: «А ты что, всех их перепробовала-перещупала?» Тьфу! И ещё раз тьфу! Да ну их… Короче, слушай… Кое-кто из моих реальных ухажёров-воздыхателей служит, не чета тебе, гастарбайтеру залётному – в настоящих силовых ведомствах, то есть в спецслужбах. И любую оперативную информацию о любом незасекреченном гражданине нашей необъятной страны добыть мне, вследствие этого, как понимаешь, что в туалет, извини, сходить.

– Серьёзная ты девушка…

– А то! Слушай, значит, дальше. Ну, что ты есть приезжий провинциал, сумевший благодаря своей личной незаурядности и неплохим мозгам недурно зацепиться в столице, я и без силовиков знаю – все твои анкетные данные ещё с той нашей работы помню. А вот высокочтимый тобою меценат-газетолюб Мормышкин знаешь, кто на самом деле?