Kitobni o'qish: «Червонец», sahifa 4

– И никаких сомнительных моментов?..

– Мил человек, выпейте-ка вот ещё рюмочку кизиловой, ладно, и я с вами, и перестаньте засорять себе мозги всякой ерундой! Дело это – чистое, с результатом во всех инстанциях одобренным. Окончательная точка давно поставлена. Всеми оно логично забыто, забудьте и вы о нём. Тьфу, плюньте и разотрите. И вообще, если всё ещё хотите сделать в органах достойную карьеру, а она у вас, как мне известно, уже имеет некоторые, мягко говоря, шероховатости, старайтесь поменьше терзаться прошлым, больше анализируйте, максимально подлаживая под свои цели и задачи, настоящее, и максимум энергии направьте на обеспечение будущего. Молодость пролетит быстро, глядишь, и поздновато будет стремиться выбиться… Вы же умный мужик, Владислав Игоревич.

– Ну, а как…

– Бросьте! Если этот друг ситцевый Десяткин опять что-то натворил – пусть отвечает по всей строгости закона. Сажайте без малейших сомнений и будете правы. Главное условие служебного роста следственного работника – успешная статистика: как можно больше законченных с обвинительным заключением и переданных в суд уголовных дел, лучше по возможности в кратчайшие сроки. И как можно меньше дел прекращённых за ошибочностью или, ещё хуже, прямой незаконностью их возбуждения. Так что, если уж взялся за гуж – не говори что не дюж, иди до конца не сворачивая. И слава, как в песне поётся, тебя найдёт. А излишние самокопания вряд ли кому-то когда-нибудь в нашей с вами сфере сослужили хорошую службу. Я, во всяком случае, такого не припомню.

– И всё же…

– Да вы, батенька, в армии-то хоть служили? Вы пейте, пейте! Вот ещё барбарисовой отведайте…

– Конечно, служил. А что?

– И не помните главного безотказного правила успешной службы?

– Правил было-о-о…

– Напомню самое-самое главное: напрягись, покажи себя образцово с первых дней службы, и благоволение со стороны командования обеспечено тебе надолго, возможно до самой демобилизации. А сплоховал изначально – беда! Реабилитироваться всегда во много раз труднее.

– В общем, так и есть, согласен…

– Во! Я же говорю, не лишённый вы, всё-таки, ума человек, – хозяин дома любовно посмотрел на красивые, в корпусе красного дерева антикварные, в человеческий рост напольные часы с солидно-медленно покачивающимся массивным золочёным маятником. Изящные стрелки часов показывали время окончания обеденного перерыва. – Жизнь штука мудрая. Не зря же говорят, что если хочешь, прошу прощения, помочиться против ветра – лучше уж не расстёгивай ширинку!

– Действительно, мудро!..

– Ну, надеюсь, наша встреча, дорогой Владислав Игоревич, прошла плодотворно. Вот, тут в свёрточке малосольный хариус, – любой заядлый пивник душу отдаст за такой деликатес, – попробуешь дома с «жигулёвским». А вот пара бутылочек наливочки разных сортов – жену угости обязательно, доставь женщине удовольствие с приветом от старшего коллеги, – опытный говорун, завотделом обкома, умело располагая собеседника к себе, как бы невзначай перешёл в общении с сильным, хотя и мало удачливым по жизни ещё достаточно молодым следователем на «ты». – А мне, увы, пора на совещание с руководящим составом управления внутренних дел. Водитель сначала меня забросит, а потом – тебя куда тебе надо.

– Дом у вас хороший, – словно стряхнув с себя давящий на волю магнетизм напористой и логически трудно опровержимой говорильни-монолога успешного партработника высокого ранга, Наконечный только в конце часового разговора позволил себе оглядеться вокруг. – А ландшафт за окнами, так вообще изумительный!

– Хочешь в таком жить – прекращай мучиться дурью, вступай, если получится, в партию и начинай выстраивать свою жизнь более разумно. Парень ты, Владислав, неглупый, порядочный, но для настоящего жизненного успеха одних только врождённых интеллектуальных способностей и высокой внутренней нравственности мало. Недаром же одна из древнейших истин гласит, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Нужна ещё и ум-но-сть! Запомни, кто сумел впитать эту истину в свою плоть и кровь с младых, как говорится у поэта, ногтей, тот всегда будет на коне. И встречать гостей не в казённом каком-нибудь, а в хорошем своём личном, раз уж зашла речь, доме. Большом, красивом и уютном, за житие в котором и дети, и внуки тебе благодарны будут. Ну, – он опять не без удовольствия покосился на те же старинные часы, – рад был познакомиться очно, вживую, так сказать, а то слышал издали о тебе много интересного, да вот так вот, как сейчас, с глазу на глаз, судьба свела только сегодня. Что, поехали?

Попросив водителя любезно предоставленной обкомовской «Волги» подбросить его на окраину города, где по раздобытому через служебные информационные каналы адресу должен был доживать свой век искомый им оперативник-пенсионер, Владислав, с трудом разобрав надпись на ржавой табличке, криво висящей на обшарпанной стене трёхэтажки ещё довоенной постройки, обратился к выходившему в этот момент из подъезда пожилому, приличному с виду, но не совсем, судя по походке, трезвому, а может, просто сильно похмельному, мужчине:

– Простите, квартира тринадцать…

– А кто вам нужен в тринадцатой? – с некоторой подозрительностью в хмуром взгляде, не ахти как приветливо отозвался хриплым голосом мужчина.

– Николай Андреевич…

– Если Кусков, так это я. С чем пожаловали? И почему без предупреждения, без звонка? И кто вы вообще такой? – мужчина с явной неприязнью проводил угрюмым взглядом отъезжающую машину, судя по начинающимся с нулей её номерным знакам принадлежащую высоким властным структурам.

– Я следователь прокуратуры, из междуречья, где вы, Николай Андреевич, когда-то в райотделе работали… – протянул Наконечный своё служебное удостоверение.

– Работал, и что? Было, да быльём поросло. Теперь я обыкновенный пенсионер, и хотел бы хоть остаток жизни пожить спокойно, тихо.

– Понимаете, я расследую одно несложное на первый взгляд дело…

– Ну и расследуйте! Кто мешает? Оперативников в помощь, молодых и образованных, в милиции теперь сколько угодно добудете в случае нужды, не то что в наши времена… причём здесь я-то?

– Тут, знаете ли, Николай Андреевич, для объективности возникла необходимость развеять кой-какие сомнения с прошлой судимостью моего подследственного, а в том расследовании, то есть в раскрытии того преступления, вы принимали непосредственное участие.

– Да мало ли где я участвовал! Ни одного, считай, крупняка, особенно с трупами связанного, без меня не обходилось в районе. И что, теперь до конца дней моих покоя не дождусь? Надо – вызывайте повесткой и допрашивайте официально, под протокол.

– Это долго, а человек сидит…

– Тогда дайте следственное поручение здешним своим коллегам, пусть они допросят на месте, если нет времени вызывать меня к себе в район.

– Николай Андреевич! Если можно, давайте мы с вами обойдёмся сейчас пока только приватной беседой, без процессуального оформления? Я это, ну, по собственной инициативе, не имея благоволения, если можно так выразиться, своего начальства…

В глазах бывшего оперативника мелькнула искорка интереса.

– И если окажется, что мои опасения выеденного яйца не стоят, – в просительной позе продолжал Наконечный скромно, но упорно настаивать на грозившей уже и не состояться «приватной» беседе, – пусть всё и останется как есть. Значит, я был неправ, и зря нервировал своё начальство. Но очень был бы вам благодарен, если бы вы кое-что рассказали, не откладывая, официально или неофициально – на ваше усмотрение.

Кусков испытующе посмотрел назойливому посетителю в глаза:

– Ладно, если недолго и без головной боли, без каверзных мозговых и совестливых доставаний…

– Спасибо, Николай Андреевич!

– Пока не за что. Да, о головной боли я немножко заикнулся… Вы уж простите, но я как раз шёл в магазин. Здесь недалеко.

– А может, не надо никуда ходить, время терять? У меня тут случайно, человек один угостил, есть кое-что целебное.

Кусков ещё раз окинул взглядом следователя:

– Что ж, тогда прошу! Если, повторяю, недолго…

– Нет, нет, много времени я у вас не займу!

Поднялись в небогатую квартирку. Экс-опер проводил гостя в невеликих размеров кухоньку, обставленную стандартной незатейливой мебелью, открыл небольшой старенький холодильник, вздохнул.

– Благодарствуйте, Николай Андреевич, но я только что отобедал, и очень сытно! – поспешил тактично отказаться объективно неплановый, что верно, то верно, гость, не желая, да и не имея необходимости злоупотреблять куда более скромным, по сравнению с только что отведанным у обкомовца, «хлебом-солью» судя по всему не изнывающего от гастрономических излишеств на своей кухне хозяина.

– А я вот сегодня ещё не успел, поэтому, с вашего позволения, щец всё-таки подогрею. Ну, и яишенки, да чайку для полноты меню. Чем богаты, как говорится. Наше ведь дело предложить…

Наконечный выставил на стол подаренные ему меньше часа назад бутылки с

наливкой, развернул свёрток с рыбой.

Кусков восхищённо взял одну из хариусинок, поднёс к носу и, закатив глаза, блаженно нюхнул:

– Экое чудо, да без пива? Грех… Нет, давайте-ка, я всё же добегу до продуктового, тут недалеко. Может, по старой дружбе, чешского откуда-нибудь из загашника сподобят. Да и, под наливочку, чую – ягодная, чего-нибудь поблагороднее глазуньи надо бы. Время есть подождать чуток? Вот, и добре…

Меньше чем через полчаса запыхавшийся от быстрой ходьбы хозяин квартиры вынул из авоськи, кроме прочего предполагавшегося к покупке, бутылку водки, наполнил стопки, поднял одну и произнес хитровато-виновато:

– Не выдержала всё-таки душа без этой злодейки, с утра маюсь, да и знакомство лучше, по всем нашим народным канонам, начинать с простейшего, а мы люди простые, исконно русского напитка. Ну, за знакомство!

– За знакомство, Николай Андреевич!

Беседа, вопреки начальному настороженному настрою Кускова, оказалась обоюдно интересной, и затянулась далеко за полночь. Уже давно была выпита первая принесённая им бутылка водки, затем, как водится у истинных русских, ещё одна «бегом повторенная» «поллитра»… с наслаждением высмакованы полдюжины бутылок добытого «по старой дружбе» у продавщиц гастронома чешского пива под чудесного полупрозрачного нежно-малосольного хариуса… распита на десерт совместно с возвратившейся с работы женой Кускова одна из подаренных Наконечному обкомовцем бутылок ягодной наливки (вторую он по настоянию хозяина припрятал было «для семьи», да снова вынул и оставил гостеприимным супругам в качестве сувенира на память) под дефицитные, купленные по той же «старой дружбе» мандарины. А запершиеся на кухне, чтобы не мешать спать кусковской «старухе», не очень-то уж и пьяные, несмотря на солидные дозы выпитого, мужчины всё никак не могли наговориться.

Сколько, оказывается, было между ними, несмотря на разницу в возрасте, общего! Даже число звёздочек, обозначавших служебный чин, совпадало: Николай Андреевич «дембельнулся» на пенсию в позорном во мнении сослуживцев для его возраста и опыта звании старшего лейтенанта милиции, хотя поднимался в своё время до майора и мог, как всякий уважающий себя офицер, завершить службу полковником. Ну, в крайнем случае, подполковником – тоже неплохо. Да вот, характерец…

Оба, благодаря неординарности мышления и незаурядным профессиональным способностям, много раз выручали каждый своё начальство, ухитряясь раскрывать самые безнадёжные, казалось, «висяки» – преступления давнишние и настолько запутанные, что впору хоть колдуна зазывай в помощь. А одно лишь упоминание в те годы вслух о колдовском воспомоществовании могло мгновенно вычеркнуть допустившего такое кощунство из рядов служителей советского правосудия. И Кусков, и Наконечный могли, когда требовалось, скумекать головой похлеще, нежели непонятно чем чующие колдуны…

И оба, по циничной иронии судьбы, за свою излишнюю, особенно допускаемую в «щекотливых» ситуациях принципиальность, бывали многократно жестоко биты посредством торможения карьерного роста и понижения в чинах. И того, и другого уважали как специалистов, и одновременно чурались как сослуживцев, пытаться «договориться по-человечески» с которыми в «скользких» случаях было не то, что бесполезно, а бессмысленно в принципе.

– Так что, насчёт Червонца этого ты, Владик, – чур-чур! – ценю, конечно, твою смелость, но лучше окстись и забудь. Не ломай зазря свою и так не больно уж сладкую жизнь. Твои начальники списали его в тираж совершенно конкретно. Ничего ты никому не докажешь, а прослывёшь опять, в который уже раз, придурком.

– Но, вы же сами, Николай Андреевич, только что пролили некоторый свет…

– Это всего лишь россказни-бредни выжившего из ума мента-ветерана, да ещё и пьющего. И уже давно-о получившего своё за дурь, в том числе и по этому делу.

– Но истинный-то убийца перед своей уже смертью покаялся ж перед вами.

– А кто эту уст-ну-ю, обрати внимание, исповедь слышал? Покаянное письмо, которое он, по его словам, лично передал бывшему следователю, с которым ты сегодня, вернее уже вчера, так душевно пообщался, нигде не всплывало, и, будь уверен, не всплывёт.

– Вот, сволочь!

– Это эмоции. А где криминалистически подтверждённые факты? Да и двоих других свидетелей уже нет в живых.

– Их «убрали»?

– Ну, что ты, родимый, до такого наши советские правоохранительные органы пока ещё, слава Богу, не докатились. Это тебе не буржуазная разнузданная Фемида. Просто вся эта бригада во время одного из очередных походов с целью наживы в горы, переплавляясь через бурную реку на плотах, попала в водоворот. Один чудом выжил, но вскоре умер. А перед смертью, видимо, опасаясь попасть в ад, – многие ведь у порога в вечность вдаряются в религиозность, – решил очистить душу, покаяться в содеянном.

– И он же однозначно заявил вам, что убил в пылу драки камнем своего собутыльника-соотрядника! А заметив, что напившийся в усмерть Червонец дрыхнет, на свою беду, без задних ног, решил, сговорившись тут же с остальными дружками, свалить всё на него…

– Правильно. И тщательнейшим образом промыв в воде, а затем, протерев водкой, и снова пополоскав в реке, вложил орудие преступления – булыжник, в руку дрыхнущему, как ты говоришь, без задних ног Червонцу. Ещё и кровью потерпевшего измазав и камень, и самого Червонца для полного антуража. И милицию вызвал по рации. И что из этого?

– Как что? Как что, Николай Андреевич?!!

– Давай спокойнее. Вот, приезжаешь ты по вызову испуганных пьяных очевидцев на место происшествия. Окровавленный труп «альпиниста» с проломленным черепом – пожалуйста, налицо. Орудие преступления – покрытый свежей кровью булыжник – аккуратненько изымается экспертом в перчаточках прямо из рук валяющегося рядом с трупом храпящего алтайца-проводника, испачканного такой же точно, как и на булыжнике, кровью. И вся эта обнаруженная кровь, как в дальнейшем неопровержимо подтвердит экспертиза, принадлежит потерпевшему-«альпинисту», а отпечатки пальцев на орудии преступления – этому храпящему алтайцу. Более-менее отрезвевшие в результате всего происходящего свидетели без слишком уж заметной путаницы рассказывают одно и то же… Всё ясно, чего ломать голову? Ну, попрыгал опер, пошумел, что, давайте, мол, ребята, поглубже поработаем. А кто хозяин следствия по убийству? Верно, – прокуратура, то есть её «следак». Отвали, ментяра, ты свою узкую оперативную задачу выполнил, спасибо, а теперь не мешай командирам делать нужные юридические выводы. Тем более, что повязанный с окровавленным орудием преступления в руках проводник – судим, да неоднократно.

– Но совесть-то у этого следака, мать его перемать, должна же быть!

– Конечно, должна. Кто же спорит? Но на месте этой самой совести у некоторых людей знаешь, что давным-давно выросло?

– Что?

– Расстегни свои модные брюки и загляни промежду ног!

– Ну, знаете, Николай Андреевич…

– То-то и знаю, что бесполезно сейчас всё это ворошить. Смысл?

– Червонец, выходит, зря свой «червончик» отбухал на зоне…

– Думай, как знаешь. А я в эти игры наигрался.

– Николай Андреевич, я понимаю, что вы устали… Но ведь человеку грозит теперь ещё один, такой же точно десятилетний срок! А если он опять не виноват? Это страшно…

– Если эксперты дадут соответствующие, причём даже ты не станешь отрицать – не лживые, а совершенно объективные, как и тогда по убийству, легко перепроверяемые заключения… хана твоему Червонцу.

– Ну, это мы ещё посмотрим!

– Светает уже, не пора ли хоть чуток поспать перед неблизкой дорожкой. В гостиницу вряд ли стоит, выпивши, идти, поэтому давай-ка, здесь на кухне раскладушку застелю. Не побрезгуешь?

– Спасибо, Николай Андреевич, не побрезгую. Я вам очень благодарен за сегодняшний разговор. Вы – честный человек и настоящий опер.

– Спокойной ночи, Пинкертон²⁵…

IX

Домой одухотворённый Владислав летел как на крыльях. За несколько командировочных дней ему удалось основательно прояснить, для себя во всяком случае, картину того злополучного происшествия с убийством, совершённым якобы Десяткиным. Хоть и не состоялась после плодотворнейшей беседы с бывшим оперативником Кусковым так необходимая повторная встреча с обкомовцем – бывшим следователем по делу из-за его занятости, а скорее из-за нежелания, но Владислав успел слетать в Челябинск, где когда-то жили все уже, увы, покойные, участники события – «барыги», как назвал их этот обкомовец в своём рассказе.

Соглашаясь разговаривать исключительно «без протокола» со следователем, занудливо копающимся в уже почти забытом, бывшие коллеги «барыг» по работе в общих чертах подтвердили объективность их отрицательных характеристик. А из бесед с их родственниками дотошный Владислав Игоревич вызнал, что незадолго до своей смерти от последствий тяжёлых травм единственный оставшийся в живых после катастрофы с перевернувшимся плотом, слёзно раскаиваясь в содеянном, просил прощения у родителей убитого им, а вовсе не осужденным за это Десяткиным, их сына – своего подельника по «барыжьему» промыслу. Родители это признание тогда предавать огласке не стали, видимо решив «не ворошить прошлое, поскольку сына всё равно не воротишь, а виновный и так уже достаточно наказан судьбой». Что же касается невинно осужденного неизвестного им алтайского парня, так органы разберутся, мол, и выпустят его на свободу, ведь умирающий истинный виновник успел до кончины своей, дай Бог успокоения его душе на том свете, отдать, кому следует, покаянное письмо, означающее, по сути, посмертную явку с повинной. И хотя всего этого было, конечно же, недостаточно для безусловной реабилитации Десяткина, особенно по делу об изнасиловании Выхухолевой, но это была уже, пусть пока только внутренняя, в душе, но всё же победа. Расследование теперь принимало совсем иной оборот.

Да, зря он, оказывается, так опрометчиво заявил Десяткину на том первом допросе, что в его деле невозможны никакие повороты и что всё, дескать, здесь просто и ясно. Ничего пока не ясно. И повороты ещё как возможны. Да не просто повороты, а такие кульбиты, что все ахнут…

Единственная промашка, допущенная перевозбуждённым Владиславом

Игоревичем в этой поездке, заключалась, по сути, в мелочи – забыл забежать в облпрокуратуру, чтобы поставить в командировочном удостоверении отметку о прибытии-убытии. Но это поправимо – отметиться можно и задним числом в следующий приезд, кои хоть раз в месяц, да случались, или поручить это сделать кому-то из знакомых при ближайшей оказии, не откажут, чай, в любезности – делов-то на пять минут. Но если бы всё же не забыл он посетить вышестоящую организацию сам и своевременно, то мог узнать о последних небезынтересных толках и соображениях начальства по свою душу куда раньше, нежели по приезду домой.

С порога подхватив на руки, расцеловав и покружив по квартире пышащую здоровой юной свежестью жену, Владислав сразу же, даже не перекусив и не отдохнув с дороги, заторопился, несмотря на выходной день, на работу – дел по горло!

– И не хочешь хоть чуточку побыть с истосковавшейся жёнушкой после разлуки? Сразу в свою прокуратуру… – скорчила обиженную рожицу не умеющая всё же скрыть радость встречи Дарья. – Ну, ты и фанатик!

– Эх, если бы ты, Дашка, знала, какой у тебя умный муж! Такое раскопал! Теперь они у меня запляшут, бюрократы грёбаные…

– Пока, я вижу, пляшешь ты один, умник. А другие живут как люди, припеваючи и в ус не дуя. Может, всё же отдохнёшь с дорожки, а? Душик примешь, а я пока быстренько покушать чего-нибудь вкусненького сварганю. Выпить немножко найдётся. А то и вздремнул бы малость с устаточку… – она с несмелым намёком повела томным взглядом в сторону спальни.

И Владислав сдался. Хотя тянуло его сейчас на работу как никогда, и по причинам более чем веским.

Насладившись нехитрым, но от души набором чувственных удовольствий, которые может доставить после хоть и недолгой, но разлуки здоровому мужчине любящая молодая жена, Владислав, развалясь в приятной полудрёме в широкой уютной постели, умиротворённо слушал полусвязный лепет так же расслабленной, наслаждающейся близостью с любимым человеком Дарьи о том как скучала по нему, о домашних заботах, событиях последних дней, сплетнях соседок и сослуживцев по отделу охотоведения райисполкома, где она работала… и, как обычно, с подсознательной тревогой обречённо ждал привычной концовки большинства душевных бесед с женой – увещеваний не ссориться по пустякам с сильными мира сего, не осложнять жизнь себе и семье (Дарья мечтала о детях, но никак не решалась забеременеть из-за непредсказуемости судьбы любимого).

Но на этот раз концовка выпала не такой пессимистичной как обычно, хотя и странноватой.

– Владик, а ты знаешь, есть всё-таки везение на этом свете и для невезучих…

– Ты о чём? – не чуя подвоха, беззаботно и длинно, с хрустом в костях потянулся Владислав.

– Ну, отпуск у нас с тобой намечался, помнится, аж в декабре, зимой…

– График такой облпрокуратура утвердила, куда ж деваться. Да и разве плохо Новый год в отпуске встретить? Махнём куда-нибудь, ну, хотя бы к твоим в тайгу. Красота! Мороз и солнце, день чудесный! Как там дальше у поэта?..

– К родителям-то мы можем наведаться и без отпуска когда хочешь, хоть в ближайшие выходные. А вот на работе мне предложили неожиданно славненькую санаторную путёвочку, семейную, на двоих. Если откажусь, не залежится – желающих тут же толпа налетит.

– Да кто ж меня отпустит? – с интересом глянул на жену Владислав. – На мне такие дела висят незаконченные… один Десяткин чего стоит – на личном контроле аж у самого Стюднева – областного босса нашего.

– Понимаешь, Владька, мне наш главный охотовед, вроде как исключительно из уважения к моим родителям, считающимся лучшими егерями области, предложил горящую – кто-то из больших людей, для кого она предназначалась, по каким-то причинам не может поехать… И с твоим руководством обещают утрясти, не волнуйся.

– Куда и, главное, когда ехать? – лёгкий благодушный интерес в голосе

Владислава начал приобретать оттенок подозрительности.

– В Ялту, в сентябре. Самый, говорят, шик – бархатный сезон. Как раз и от Десяткина своего отделаться успеешь. Сдашь дело в суд, и – в дорогу. Представляешь? Я на самолёте ещё ни разу в жизни не летала.

– Постой, постой! Во-первых, от Десяткина теперь уже так просто не отделаешься – новые обстоятельства вскрылись.

– Так тебя ж не было эти дни, неделю почти в командировке мотался. Что могло вскрыться? Слухов на эту тему, кажется, не прибавилось.

– Вот в командировке и вскрылось. Хотя и не по этому делу, а по старому, с убийством связанному.

– И что теперь?

– А теперь всё усложняется, и следствие может затянуться надолго.

– А другому вашему сотруднику это дело передать нельзя? Тому же Грязновскому?

– Нельзя, Дашенька. Это исключено. Тем более что Грязновский, как тебе сказать, во-первых – не спец, не следователь, а помощник прокурора, расследующий уголовные дела очень редко, от случая к случаю, когда следователь перегружен или просто больше некому. Во-вторых – он до такой степени беспринципный карьерист, что запорет дело скорее даже не как полупрофессионал, а как законченный лизоблюд. То есть, сработает не по совести, а по хотению-велению начальства.

– Но, разве можно запороть дело по такому очевидному, как ты сам всё время утверждал, преступлению? Даже в угоду начальству…

– Ещё как можно! Тем более, что оно уже далеко не очевидное.

– Ну, Владька!.. – по милому умненькому лицу Дарьи покатились крупные слезинки, всегда выводившие Наконечного из душевного равновесия.

– Ладно, я подумаю, – хмуро отбросил он одеяло. – Вечером поговорим на эту тему.

– Так, мне завтра, в понедельничек, просить, чтоб попридержали путёвку? –

утирая слёзы, с надеждой подалась обнять его, тоже встав из постели, Дарья.

– Хорошо, возьми на размышление сутки-двое. Там посмотрим… – не желая с ходу разочаровывать так доверчиво и с такой надеждой прижавшуюся к нему, никогда до этого и на самом деле далеко не выезжавшую жену, заслуживающую, наверное, «более любящего» мужа, Владислав, не глядя ей в глаза, быстро оделся и ушёл.

В прокуратуре его не менее озадачила секретарь – миловидная, «кровь с молоком» и с роскошной пшеничного цвета косой до пояса студентка-заочница

того же вуза, в котором учились в своё время чуть ли не все местные юристы, дочь начальника райотдела милиции Ирина. В первую очередь, конечно, тем, что в воскресный день, не будучи таким трудоголиком как он, оказалась на работе. А вот во вторую…

– Владислав Игоревич, с приездом! А у меня для вас, – сияющая Ирина игриво оглянулась по сторонам и понизила голос, – новость. Строго конфиденциальная…

Наконечный поначалу не удивился: у Ирины, давно, с первых, наверное, дней её работы здесь проявляющей явный, «безтормозной» женский интерес к «ничего что женатому, главное – очень уж привлекательному внешне и обаятельному в общении» следователю, все новости для Владислава Игоревича были «строго конфиденциальными».

Но сама прозвучавшая тут же новость, наряду с сегодняшним сообщением жены о предложенной ей чудо-путёвке с «утрясанием всех вопросов», насторожила.

– Мне «шеф», – Ирина кивнула на дверь в кабинет прокурора района, – дал ответственное спецзадание в отношении вас, Владислав Игоревич!

– Следить за каждым моим шагом? – шутливо осведомился Наконечный.

Ирина смешливо прыснула в кулачок:

– За вами, Владислав Игоревич, – чувствовалось, что Ирине очень нравится произносить это имя, – даже жена вряд ли уследит. Куда уж неопытной девушке!

– А что может быть ещё стоящего конфиденциальности в нашей скромной

конторе?

– Фёдор Лукич поручил мне, – Ирина как можно ближе придвинулась к Наконечному, – срочно подготовить проект положительной служебной характеристики на вас. И не просто, а оч-чень положительной!

– Это ещё зачем?! – изумление Наконечного было настолько неподдельным и ярко выраженным, что девушка опять, не удержавшись, хихикнула.

– Не сказал.

– Так уж и не сказал? Совсем ничего? Странно…

– Хотя… Владислав Игоревич, кое-какими соображениями я могла бы с вами поделиться. Конфиденциально, конечно.

– Ну, разумеется, конфиденциально, Ирин. С меня большая шоколадка.

– Под глоток шампанского как-нибудь на досуге…

– Ваш папаня головы нам свинтит вмиг за малейший такой досуг.

– О папане-то и речь, между прочим.

– Интересненько…

– Прошлой ночью он проболтался маме…

– Так вы подслушиваете по ночам, о чём родители в спальне шепчутся? А может, ещё и подглядываете? Ай-яй-яй! Никогда бы не подумал.

– Ну, Владислав Игоревич, не вгоняйте скромную девушку в краску. А то растаю от стыда. Я по делу, а вы…

– Ладно-ладно, я пошутил, простите.

– Значит, со слов отца, согласно каким-то там его оперативным данным, наша область к концу года может выйти в лидеры, или в сколько-то там лучших по раскрываемости. Особое внимание – тяжким преступлениям, главным образом по подследственности прокуратуры. Милицию, конечно, как надеется отец, тоже не забудут при распределении наград, и мне кажется, теперь все районы из кожи вон вылезут, чтобы в числе лучших представителей области отметиться, когда Москва областную правоохранительную систему награждать будет. Вот…

– Ну, а я тут с какого боку припёка?

– Да вы же у нас гений, однозначно сильнейший специалист! Хоть и не

хотят признавать этого вслух наши отцы-командиры – ведь насолили вы многим своей смелостью.

– Дурью, скорее…

– Нет, смелостью! И принципиальностью!

– Ну, пусть будет по-вашему. Так чем же я могу гениально, смело и принципиально помочь вам в этом многотрудном деле – написании характеристики?

– А как вы догадались, что я хотела… попросить вас… о помощи? – стрельнула глазками секретарь.

– Позвольте вам напомнить, что я пусть, может, и не такой гениальный, как вы только что явно переоценили меня, и даже, наверное, плохонький, но всё же – следователь. Профессиональный, если верить диплому и трудовой книжке.

– Вы обалденный следователь! И не смейте даже в шутку так несправедливо о себе отзываться. А то я обижусь. Пло-охонький… скажете тоже.

– Ближе к делу, Ирочка. Касаемо моей характеристики, какие сложности-то?

– Ну-у… скажем, я ещё нашей специфической служебной терминологией недостаточно владею – как-никак всего второй курс юридического, да и то заочно. Но, главное не в этом.

– А в чём?

– Фёдор Лукич попросил подготовить на вас две положительные бумаги.

– Что вы говорите! И какая же вторая?

– Причём, обе хотя и в разные инстанции, разным читальщикам, но не должны быть слишком похожи одна на другую. Здесь ума поболее моего требуется.

– Так, что за второй-то документ? – не удержал нотку нетерпения следователь.

– Проект рекомендации в партию! И тоже как можно скорее.

Тут уже Наконечный опешил по-настоящему. Вот это да-а…

– Ничего не пойму… И всё срочно? Поэтому вы и на работе в выходной день?

– Я тут, Владиславчик Игоревич, случайно расслышала маню-у-сенький такой фрагментик телефонного разговора Фёдора Лукича. Судя по интонации – с кем-то из вышестоящих. Уважительно он очень говорил. И заикался при этом. Видимо, от волнения.

– Ну и слух у вас, Ирин! Да вам впору хоть на подводную лодку идти служить, акустика отменного Родина могла бы обрести.

– А здесь я плохая, не на своём месте? – игриво надула губки Ирина.

– Хорошая, хорошая, я серьёзно, – рассеянно погладил он плечи девушки. Душа его ликовала: зашевелились скорпионы! Но и тревога не покидала. – Да, о чём это «шеф» так уважительно с кем-то калякал? И что относительно срочности характеристики с рекомендацией? К чему вся эта спешка?

– Он как будто отчитывался, что всё будет в порядке, в отпуск вы уйдёте вне графика в сентябре. Десяткин будет осуждён без проблем и по максимуму. А если вы, Владислав Игоревич, благоразумно отнесётесь к предложению вступить в партию, то всё совсем в ажуре: бесконфликтность ваша как минимум на год – на время прохождения кандидатского стажа, гарантирована. И никаких фокусов не выкинете перед награждением оперативно-следственных передовиков по результатам года. И даже вам самому «какую-нибудь грамотёшку» отчего бы, мол, не рискнуть подкинуть за компанию с остальными. Для включения вас в эти списки, видимо, и понадобилась характеристика. Конечно, о государственной награде, по угодливому согласию Фёдора Лукича с его собеседником, и речи быть не может – будто бы человек вы для этого действительно несерьёзный, а Почётная грамота в самый раз – следователь-то в общем классный. А относительно срочности… Фёдор Лукич настоятельно просил всё исполнить хотя бы за неделю-другую до суда над Десяткиным.