Kitobni o'qish: «Червонец», sahifa 10
– Простите, многоуважаемый Иван Юрьевич, – возразил пока что отмалчивавшийся начальник следственного управления, – но оперативно-следственные группы всегда являлись и являются и нашей, местной повседневной практикой, а не только столичной. Вам как прокурору-криминалисту и моему ближайшему коллеге это известно лучше чем кому бы то ни было.
– Беда только, не менее уважаемый вы мой коллега Василий Викторович, – не меняя тона продолжал прокурор-криминалист, – в том, что наши с вами такие группы создаются уже потом, в ходе следствия, когда первоочередные действия проведены, и зачастую на примитивнейшем уровне. А не до выезда на место происшествия, что было бы эффективнее во много раз…
– И что вы предлагаете? – вопрос и.о. прокурора области звучал строго.
– Да плюнуть на этот истрёпанный портфель, забыть о нём хотя бы на время, и сосредоточить наше внимание на том, ради чего, в общем-то, и собрались – на казусной ситуации, сложившейся вокруг дела Десяткина-Червонца. Ведь именно от того, как мы её сумеем разрешить, в значительной мере зависит, насколько я понимаю, служебная судьба нашего коллеги Владислава Игоревича Наконечного. Вопрос же организации работы оперативно-следственных групп включить в повестку дня какого-нибудь следующего, может быть специально посвящённого этому совещания.
– В отношении совещания принимается, проведём его в ближайшее время. Готовьте, товарищи, ваши соображения по теме. Содокладчиками назначим, скорее всего, вас, Иван Юрьевич, как прокурора-криминалиста, и вас, Василий Викторович, как начальника следственного управления. Недели две на подготовку хватит? Управитесь?
– Спасибо, двух недель вполне достаточно.
– А вот… судьба нашего коллеги Владислава Игоревича, это и лично вам, Иван Юрьевич, и всем присутствующим известно не хуже, чем о принципах криминалистики – маску благодушия с лица Стюднева как корова языком слизнула, – так же как и судьбы всех работников прокуратуры Советского Союза, зависит в первую очередь не от каких-то там отбросов общества с кличками вроде «Червонец» и иже с ними, а исключительно от него самого. То есть – от уровня его профессионализма, степени служебной добросовестности и дисциплинированности, глубины ответственности за порученное дело и, не в последнюю очередь, от того, насколько осознан им его человеческий, сыновний долг перед народом, из корней которого он произошёл, который воспитал его, и перед нашим социалистическим государством, давшим ему всё, в том числе и высшее юридическое образование. Бесплатно, между прочим, в отличие от капиталистических стран.
Стюднев, видимо спохватившись, что на лирические и теоретические отступления тратит времени больше разумного, тогда как живая работа совещания практически ещё и не начиналась, поглядел на часы:
– Ну, ладно, раз наша встреча сама собой перешла в это русло, по сути – в главную тему, ради чего, собственно, правильно вы заметили, Иван Юрьевич, и сидим мы сейчас здесь, прошу вас, товарищи, предлагайте порядок её проведения. Желательно, чтобы в рабочий день уложиться. В основном. А что не успеем… довершим уже за рамками совещания, каждый на своём месте и в пределах своих должностных полномочий.
– Разрешите, Александр Всеволодович? – подал голос прокурор Коровкин.
– Конечно, конечно, Фёдор Лукич, ваше мнение для нас сегодня особенно важно. По всем пунктам.
– Я бы хотел попросить, прежде чем мы приступим к детальному разбору дела Десяткина и линии поведения моего подчинённого Наконечного Владислава Игоревича, немного прерваться для того, чтобы…
– Так мы наработаем с вами много, Фёдор Лукич, если даже такие важные
совещания, как сегодня, будем начинать с перекуров, по любимой тактике бездельников. Да и, курящих-то среди присутствующих – ни одного. Не понимаю… – голос Стюднева был пока ещё относительно ровен.
– Я не о перекуре как таковом, а о более основательном перерыве.
– Конкретнее!
– Владислав Игоревич Наконечный, прежде чем будет в какой-то мере решена его собственная судьба, ну, пусть не совсем судьба в целом, а… ну ладно, и прежде чем окончательно определиться, как себя вести по некоторым вопросам дальше, хотел бы повидаться и хотя бы накоротке пообщаться с лечащимся уже не год и не два, а значительно более долгое время в облпсиходиспансере…
– Ревизора-активиста вы имеете в виду? Из того района, где Владислав Игоревич начинал? Могу уточнить – шесть полных лет приводили его нездоровую психику в порядок, плюс сколько-то месяцев и дней, уже и не вспомню. Так поспешу вас обрадовать, то есть не вас лично, а скорее – столь озабоченного его состоянием Владислава Игоревича: есть мнение врачебного консилиума о возможности выписки этого человека. Сегодня в течение дня подготовят необходимые документы, справки, и сразу же, ну, в крайнем случае завтра он может отправляться домой к семье, заждавшейся отца и мужа.
– Ну что ж, тогда отпадает. Извините, спасибо.
– Отпадает, Фёдор Лукич, да не совсем. Главврач и завотделением, а также лечащий врач хотели бы, прежде чем бывший ревизор покинет это лечебное заведение, задать несколько вопросов Владиславу Игоревичу как человеку, тесно сотрудничавшему когда-то с ним и, кроме того, довольно плотно общавшемуся на дружеском, человеческом, так сказать, уровне. Необходимость такая возникла для возможно более полного успокоения в отношении психического здоровья гражданина Сёмушкина. Так, кажется, звучит его фамилия? Хотя, лично я, например, убеждён, что шизофрения неизлечима в принципе, и заболевшие, как ни жалко их по-человечески, не должны покидать стационара до конца дней своих. Так что, если Владислав Игоревич не возражает, то пусть сам же с кем-нибудь из наших сотрудников и забирает своего ревизора. С кем вот только? Да вот, хотя бы с Борисом Борисовичем Степчуком… А пока, давайте продолжим. Василий Викторович, приготовьтесь, как главный у нас специалист по следствию, к детальному анализу дела, а вы, Борис Борисович, пока Василий Викторович готовится, доложите некоторые моменты в рамках вашей служебной компетенции.
«Штирлиц» снял очки, тщательно протёр их специальной фланелевой салфеточкой, предварительно хорошенько подышав на каждую из сильнейшей диоптрии линз.
– Докладываю. Первое: подлежащий выписке из облпсиходиспансера бывший ревизор, не зная о том, что врачебное руководство само изъявило желание пообщаться со следователем Наконечным, выдвинул категорическое условие – он согласится покинуть территорию стационара только в том случае, если получит на это безусловное одобрение Владислава Игоревича. И одобрение это Владислав Игоревич должен высказать ему только лично, при непосредственной встрече.
– Вот как? – и.о. облпрокурора Стюднев, судя по гуляющим желвакам на скулах и забродившим по лицу тёмным пятнам, владел собой уже не так хорошо, как в начале совещания. – Значит, тянутся друг к другу два дружка-товарища, и скрыть этого не хотят, или не могут? И годы этой странной, нездоровой тяге – не помеха… А, может, не такой уж и странной? Рыбак, как говорится, рыбака… Или, я ошибаюсь, а, Владислав Игоревич? Чего молчите? Насупились, гляди-ка! Неужто обиделись?
– Не отрицаю, я изредка навещал его все эти годы в частном, не служебном
порядке, – Наконечный сконцентрировал всю силу воли, чтобы не сорваться на грубость, соблюсти сегодня внешние приличия, чего бы это ни стоило. Даже если будут изощрённо провоцировать. – И однажды даже устроил громкий разнос персоналу, когда узнал, что из присланной мною восьмикилограммовой посылки с фруктами ему медперсонал отдал всего четыре апельсина.
– Разнос, как нам известно, с рукоприкладством.
– Да, взял за грудки одного негодяя в белом халате.
– И все-то у вас негодяи, Владислав Игоревич, все, куда ни глянь – жулики да мошенники. Один вы у нас ангелочек непорочный. А вот, документики некоторые говорят немного об ином. Что там у вас, Борис Борисович, в папочке по поводу алкогольных пристрастий нашего пока ещё коллеги?
Степчук стрельнул укоризненным взглядом в сторону хозяина кабинета: не получается, уважаемый «шеф», удержать себя в руках? Чего-чего, но уж с этим «пока ещё коллеги» спешить не стоило… И деловито продолжил рапорт:
– Тут докладная записка поступила от прокурора Междуреченского района товарища Коровкина. Пьянствуют, оказывается, отдельные сотрудники в рабочее время, появляясь в нетрезвом виде в общественных местах и компрометируя тем самым в глазах населения правоохранительные органы.
– Ну, а на это что скажешь, Владислав? – Стюднев решительно отбросил всю и так, даже для невооружённого взгляда заметную, слишком явную наигранность то служебно-официальной, то либерально-добряческой дипломатии, и с облегчением перешёл к обычной и привычной своей простецкой манере общения с подчинёнными. – Неужели и тебя, такого незаурядного прочного мужика, способного и авторитетного специалиста, схомутала-таки коварная сорокоградусная?
– Берите уж выше, Александр Всеволодович, – понуро усмехнулся Наконечный. – Девяносто шесть.
– Чего девяносто шесть? – изобразил будто бы недопонимание, о чём идёт речь, Стюднев.
– Как чего? Градусов…
– Градусов чего? – Стюднев уже сообразил, конечно, что далеко зашёл и начинает выглядеть нелепо в своих притворных расспросах, но никак не мог перестроиться на нужную, более деловую тональность разговора.
– Да уж, спиртика нашего родимого, медицинского…
– В сорокаградусную-то почти жару?!
– А то вы не знаете, и в молодости сами не грешили этим? Именно в такую
жарищу в наших захолустных моргах-сараях при вскрытии трупов никак невозможно без спасительного спиртика…
При этих словах следователя Стюднев победным взглядом посмотрел на прокурора Коровкина – вот видишь, Лукич, как я точно угадал в нашем с тобой телефонном разговоре развитие событий с выпивкой в морге. Прямо слово в слово излагает твой Наконечный предположенное мною. Коровкин этот взгляд, хотя с трудом, покраснев и вспотев, но выдержал. Приняв смущённость Коровкина за признание тем его, Стюднева, неординарных провидческих способностей, Александр Всеволодович напористо продолжал:
– А кто же тебя, дорогой мой, заставляет присутствовать лично при каждом паталогоанатомическом вскрытии? В функциональные обязанности следователя, насколько мне, старому правовику, известно, это не входит.
– Привычка досконально самому…
– Не доверяешь, значит, свет ты наш Владислав, советской судебной медицине? Без твоего жёсткого надзора она совсем плохая?
– Не медицине в целом, а некоторым конкретным алкоголикам-экспертам вроде нашего Барабулькина.
– Рискуя самому вслед за каким-нибудь таким Барабулькиным заделаться форменным алкоголиком?
– Ну… не каждый же день проблемные трупы в нашем тихом районе. Всего-то, в этом году, например, раз-два, и обчёлся.
– И именно в эти «раз-два» ты не далее как позавчера закономерно вляпался? Но ведь, труп на этот раз никаким проблемным не был, а самый, если позволительно так выразиться, безобидный – после вертолётной аварии. Тут сложностей с судебно-медицинской экспертизой вообще никаких. Так что, следить в оба за работой эксперта было объективно ни к чему. И, тем не менее, ты, всё-таки, попёрся на вскрытие. Значит, просто захотелось лишний разочек приложиться к тем самым любимым тобой «девяноста шести». В результате – дебош на глазах всего честного народа в центре районного села…
– Не было никакого дебоша, Александр Всеволодович. Вернее, имела место
странная попытка непонятных притворно-пьяных мужичков затеять драку со мной. Слишком уж это смахивало на какую-то провокацию. Пришлось срочно навесить на себя клеймо труса и позорно бежать с места навязываемого таким образом боя.
– У тебя, родной, никто в роду манией преследования не страдал никогда? –
Стюднев многозначительно оглядел присутствующих, призывая взглядом подивиться сообща глупости только что услышанного. – Ладно ещё, сплошь ворьё да жульё кругом, так теперь ещё и провокаторы! Тогда, если уж всё валить на них, таких-сяких, то и опоздание твоё на утренний автобус до областного центра давай на них, негодяев, спишем… И то, что в результате из-за твоего припозднившегося вчера приезда заседание пришлось перенести на сегодня – тоже дело рук злодеев-провокаторов? И – вчерашняя пьянка в гостинице, что аж горничные задыхались от смрадного перегара во время утренней уборки твоего номера. Чего молчишь? Сказать нечего? Да-а… хорошая морально-идеологическая поддержка для твоего выписывающегося из дурдома дружка.
– Александр Всеволодович!.. – взгляд Наконечного становился всё более отрешённым. – Я как должное приму любое дисциплинарное взыскание за недостойное личное поведение, беспрекословно выполню все ваши указания относительно поездки в облпсиходиспансер, отвечу на любые вопросы, которые будут поставлены его медперсоналом, но очень прошу вас, нет, не закрыть, а хотя бы приостановить сейчас мою личностную проблематику, и перейти к действительно животрепещущей теме. Готов немедленно дать исчерпывающие пояснения по делу Десяткина.
– А ты, и впрямь, гусь то-от ещё… – Стюднев в очередной раз оглядел подчинённых, в надежде заручиться их хотя бы молчаливой солидарностью в оценке событий, – коль способен осмелиться указывать руководству прокуратуры области, в каком порядке вести заседания, да ещё и заседания чрезвычайной степени важности.
Борис Борисович Степчук вновь укоризненно глянул на и.о. областного: опять ненужный срыв в эмоциях, это «чрезвычайной важности…» Ни к чему
пока. А Стюднев, не обращая внимания на нервничающего «Штирлица», продолжал заседание в режиме, какой уж задался:
– Значит, Борис Борисович, давай, раз уж Владислав Игоревич так настаивает, закруглимся пока по твоему кадровому вопросу. Обеденный перерыв для вас с ним сегодня продлим на пару, а может даже и тройку часиков с тем, чтобы съездили вдвоём в диспансер. Пусть потолкует с медицинскими светилами, о чём они просили. Лучше бы беседу запротоколировать. Уточните время выписки ревизора Сёмушкина, на которую вам бы тоже лучше вместе поехать. Да проследи, чтобы, упаси Боже, без конфликтов…
– Как прикажете, Александр Всеволодович.
– Вот и хорошо. А теперь, товарищи, перейдём, как предлагает Владислав Игоревич, и как, впрочем, мы сами планировали, к главному – тщательному детальному разбору уголовного дела номер… какого, Василий Викторович?.. Ага, правильно… Приступайте, слушаем вас.
– Александр Всеволодович! Уважаемые члены коллегии… – почему-то без особого подъёма забубнил себе под нос начальник следственного управления.
– Ну, вот и вы тоже, как на партийном или профсоюзном собрании, – привычно-бесцеремонно перебил «главследа» Стюднев. – Давайте-ка, сразу по делу: тогда-то, там-то тот-то совершил то-то, предусмотренное статьёй такой-то… вина доказана… дело подлежит передаче в суд… при расследовании допущены нарушения. Или, я что-то не так понимаю, не так говорю? Тогда аргументированно возразите, объясните мне, неразумному. Имеете право.
– Простите, Александр Всеволодович, но, на мой взгляд, – вежливо, но твёрдо отвечал «главслед», – совещание действительно, как того просит Фёдор Лукич Коровкин, лучше прервать. Однако, не только по высказанным им причинам.
– И по каким же ещё, потрудитесь объяснить.
– Зря, пожалуй, мы сегодняшнюю повестку дня построили с кадрово-дисциплинарным вопросом в первом пункте. Полагаю, в данном случае никак не с выступления Бориса Борисовича Степчука надо было начинать.
– Да вы что, хорошие мои, сговорились, что ли, сегодня? Такое ощущение, как будто сорвать сообща хотите… Ну, что ж… ладно, аргументируйте!
– Дисциплинарные и кадровые вопросы логичнее решать под занавес, после установления всех обстоятельств по существу рассматриваемых проблем. И если б мы досконально разобрались сначала конкретно по делу, из-за которого столько всего уже… то, кто знает…
– О-о-о!.. Я вижу сомнения теперь уже, кроме некоторых прочих, и в ваших непорочных глазах, уважаемый Василий Викторович! Да не только в глазах, а и в голосе нотки какие-то неуверенные… Чувствую, доклад будет не столь бравурным, как ожидалось.
– Предлагаю обойтись пока вообще без доклада. Как минимум – до окончания перерыва, который просил бы объявить незамедлительно.
– Так, так, та-а-ак… – исполняющий обязанности облпрокурора стал мрачнее тучи. – Абракадабра какая-то получается! То – логично, то – нелогично, то – неправильно начали, то – давайте в том же духе, но с перерывчиком… Да дорогие това-ри-щи! Чего вы добиваетесь? Каких ждёте от меня распоряжений? Может, давайте, милые, придерживаться одного какого-то вектора, одной линии, единой направленности, чётко и последовательно!..
– Эмоционально-психологический настрой, Александр Всеволодович, тот, что сложился у нас здесь сейчас, вряд ли будет способствовать объективности нашей с вами в ближайшие часы, а точнее – до закрытия возникшей психиатрической темы.
– То есть, вы, Василий Викторович, как я понял, предлагаете…
– Именно так, Александр Всеволодович. Прерваться не менее чем до завтрашнего не утра даже, а более позднего времени, чтобы дать возможность нашему коллеге Владиславу Игоревичу Наконечному обстоятельно разобраться, чего от него хотят психиатры (при этих словах Стюднев и Степчук кратко, но многозначительно переглянулись), принять решение, что именно рекомендовать подлежащему выписке бывшему ревизору, успокоиться самому, и хорошенько, с
учётом всех факторов, подготовиться к защите своей позиции по делу Десяткина
на следующем этапе нашего совещания.
Стюднев задумчиво побарабанил ногтями по поверхности полированного стола и вдруг неожиданно для всех присутствующих, без всяких возражений согласился:
– Хорошо, так тому и быть! Все свободны… обедайте, а в четырнадцать ноль-ноль жду здесь же. Разумеется, это не относится к Наконечному, который, как мы только что решили, в сопровождении Степчука отправится в облпсиходиспансер… решать неотложные вопросы. Машина для поездки будет выделена сию же минуту. Да, товарищи, вторую половину сегодняшнего дня мы с вами, воспользовавшись случаем, посвятим накопившимся текущим вопросам, не касающимся темы, ради которой специально собрались. А конкретно по ней – перерыв, как условились, до завтра. Так что, Владиславу Игоревичу успехов и… по коням, что ли?
ХХ
Ехали молча, не находя, видимо, обоюдоинтересных тем для душевного разговора. Уже в конце пути, на подъезде к областной психиатрической больнице, первым заговорил «Штирлиц»:
– И что вы… какие-то… сами себе во вред.
– Мы – это кто? И какие?
– Ну, ревизора твоего взять. Шестеро детей!
– Так честь ему и почёт… как отцу-герою.
– Я о другом. Не прикидывайся непонимайкой. Он – дурак, а чада-то за что страдают? Столько лет без отца.
– Он далеко не дурак. Да и «отдых» его на этом «псих-курорте» – не его прихоть, и не на его совести.
– А на чьей же, Влад? Жил бы он, и работал спокойно, не лез куда не следует, тем более что один чёрт без толку… отдыхал после трудового дня в кругу любящей семьи, воспитывал бы ребятишек, мял по ночам любимую жёнушку, рыбачил по выходным да охотился вволю в таких заповедных местах, какие вам обоим, дурням, на счастье выпали… Вот как я, например, хоть мне и сложнее на природу выбираться – живу и работаю ведь в городе. Приглашу как-нибудь в гости, полюбуешься на мои охотничьи трофеи. А что? Давай, прямо сегодня вечером и сообразим, всё равно ведь, чую, не одна ещё ночёвка вам с Лукичом здесь предстоит. Ну, не в гостинице же тебе вечера коротать с этим затруханым деятелем под водяру с немудрёным закусем. Тем более что заложил он тебя товарищу Стюдневу с головой по поводу спиртопития с судмедэкспертом.
– Так по вашему же указанию докладную накатал, против собственной совести!.. Не в обиде я на него, хороший Фёдор Лукич в основе своей мужик, да жизнь не совсем справедливо сделала его, как вы выражаетесь – «затруханным».
– Да-а, Владислав Игоревич, насчёт мании преследования Стюднев не зря, выходит, в твой адрес проехался сегодня… Какие ещё такие указания?! Что за глупости?Но, не обижайся. Ладно. Только пойми и уразумей, пожалуйста, что совершенных людей не бывает в природе, вследствие чего социум вокруг нас не может быть идеальным в принципе.
– Вы, уважаемый Борис Борисович, что, открыто отрицаете коммунистическую идею об идеальном обществе? Уж не в еретики ли подались? И не боитесь вслух это высказывать, тем более в присутствии непредсказуемого, по вашему мнению, в своём поведении человека? А ну, как начальство узнает от него о таком кощунстве особо доверенного порученца?
Степчук досадливо поморщился:
– Влад… ты же умница по большому счёту, несмотря на некоторые твои не совсем дальновидные разногласия с окружающей средой, в том числе с большинством из нас, твоих сослуживцев. Говорю это, положа руку на сердце. Остановись хоть на минуту в своей сумасшедшей беготне в поисках пресловутой правды, оглядись вокруг без розовых очков! Посмотри внимательнее, кто как живёт, кто кого за что уважает. Попробуй переосмыслить интерпретированные противоположно истинному смыслу золотые слова «жизнь даётся один раз»…
– Допустим, остановился и огляделся. Что, по-вашему, я должен узреть
вокруг себя в первую очередь?
– С твоими мозгами – многое из того, что надо не просто увидеть, а ещё и осмыслить. Само собой придёт понимание, неизбежная переоценка ценностей. То, что раньше казалось бесспорно плохим, может перестать таковым казаться, а что воспринималось исключительно как хорошее – наоборот… Ни я, ни ты даже в шутку не станем называть себя сверхчеловеками, а вот как с реальными недостатками своими да правильно, хорошо прожить отмеренный тебе природой срок… и не превратить его при этом в срок лишения свободы (шучу)…
– Ну, и что, в вашем, например, понимании, есть безусловно «правильно» и однозначно «хорошо»?
– Да хотя бы многодетного ревизора опять взять, по прихоти которого мы с тобой сейчас направляемся не в самое уютное местечко на земле. Пять дочек и пацан! И эту ораву не просто прокормить да одеть-обуть надо, а ещё и воспитать, образование дать. Другие ревизоры как ревизоры, живут себе, поживают, как сыр в масле, ничего не воруя, а так, имея благодаря присущим своей работе знакомствам любой продуктовый и прочий дефицит по минимальным ценам. А вы… чего добились, например, в случае с супругой секретаря райкома, пытаясь засадить в тюрягу успешную по всем параметрам женщину? Посмеявшись над вашей наивностью, она теперь на порядок выше поднялась по служебной линии – областным почтамтом руководит. Ты – из района в район кочуешь с необратимо растущим шлейфом бузотёра… друг твой – в психушке ожидает выписки, не знаю, надолго ли…
– У каждого своя правда. Вам с ним друг друга не понять.
– Слушай, дружище, ты что, противопоставляешь патологически гипертрофированную ревизорскую щепетильность мне, и в моём лице всей правоохранительной системе?
– Что вы, Борис Борисович! Просто, люди вы слишком разные. Он – наивный эмоциональный правдолюбец, возможно, и на самом деле с чересчур прямолинейным мышлением, вы – профессиональный страж законности с мышлением прагматично-аналитическим. В спорах между такими противоположностями, – это подтверждённый жизнью научный факт, – и рождается истина…
– Кажись, приехали, – начал первым выбираться из машины, остановившейся перед глухими железными воротами строго, как в войсковых частях или тюрьмах, охраняемого контрольно-пропускного пункта «Штирлиц». – Ты, Владислав, постарайся не дышать на врачей-психиатров при общении – у них, собаку съевших в работе с алкоголиками, обострённый нюх на это дело… ну, на выхлопы после употребления человеком даже самых малых доз.
– Спасибо, постараюсь. Но, вроде, исчерпывающие меры по устранению перегара приняты – на совещании у Стюднева, мне кажется, никто не учуял.
– Не обольщайся. Пошли…
ХХI
– Зинаида Абдуловна, «замлеч» здешний, а если официально-полностью – заместитель главного врача областного психоневрологического диспансера по лечебной работе кандидат медицинских наук, доцент Исхакова, – по-мужски протянула для рукопожатия сильную ладонь почти квадратная телом, со сплошными обоими рядами железных зубов во рту, внушающая невольный позыв вытянуться перед ней в стойке «руки по швам» женщина.
Наконечный, вымучивая вежливую улыбку, внутренне содрогнулся, на секунду представив себя пациентом эдакой представительницы самой гуманной на свете профессии. Если стерильно-белый, традиционно для руководящего врачебного персонала накрахмаленный халат на этом экспонате непонятной с виду половой принадлежности и низким прокуренным голосом сменить на серую эсэсовскую форму гитлеровских «зондер-команд» времён второй мировой41… можно понять узников Бухенвальда42, падавших в обморок при
одном только грозном взгляде подобной «обслуги».
Но зато следующая персона поразила воображение в прямо противоположном смысле. Буквально через минуту после Степчука и Наконечного в кабинет энергичной, и в то же время изящной походкой вошла в сопровождении двоих угрюмых гориллообразных санитаров молодая дама с улыбкой очаровательной настолько, что Владислав Игоревич, реагировавший на женскую красоту более чутко, чем Борис Борисович, невольно зажмурился.
– А это наш главный врач, познакомьтесь, пожалуйста, товарищи. Профессор Князева Эльвира Ильинична.
– Голову даю на отсечение – москвичка… Только в столицах такое великолепие произрастает, – далёкий от проявления каких-то человеческих эмоций на публике Степчук на этот раз, – о, чудо! – не смог удержаться хотя бы от примитивного комплимента. Тем более «столичный» в его, как коренного москвича, понятии было наивысшей оценкой. Да и где ещё возможна такая карьера – профессор в облике и возрасте совсем чуть-чуть припозднившейся невесты на выданье!
– А вот, и ошиблись… – не менее приятным, чем её внешность, голоском ответствовала младо-профессор. – Я самый, наверное, местный из всех здесь присутствующих. Хотя и училась в институте, и обе, кандидатскую и докторскую, диссертации защищала, здесь вы угадали – действительно в Москве. А родилась… чуть ли не в сугробе под ёлкой, в той самой песенно-голубой тайге, где до сих пор живут мои старенькие родители, и уже сколько лет трудится в нелёгкой должности директора леспромхоза известный на всю область человек, депутат, не единожды орденоносец Татьяна Ильинична Князева – моя родная старшая сестра, друг и наставник по жизни.
«Штирлиц» с умножившимся любопытством глянул сквозь запотевшие вдруг очки на занявшую буквально на днях столь солидную должность красотку: ничего не скажешь – порода! Нетрудно понять многих, теряющих головы с первого взгляда вот на такое… как теряли в своё время, да и продолжают терять наверняка и сегодня из-за её старшей сестрицы, бывшей тёщи (как тесен мир!) Наконечного, тоже в своё время не устоявшего… да и что касается этой младшенькой – хана теперь всей хвалёной бдительности пусть даже повзрослевшего и посерьёзневшего с тех пор Владислава Игоревича с его сегодняшней репутацией «бескомпромиссного».
– Владислав Игоревич! – будто подслушав штирлицевы мысли, нежно проворковала прекрасная как Аврора43 главврач. – Если не возражаете, попрошу
вас ненадолго ко мне в кабинет для небольшой конфиденциальной беседы («прямо как у прокурорского секретаря Ирочки – сплошная конфиденциальность так и льётся из сладкоголосого ротика…» – почему-то вдруг мелькнуло в голове Наконечного). Надеюсь, вас предупредили о необходимости её в связи с некоторыми… как вам сказать… нюансами? А вы, Зинаида Абдуловна, займите, пожалуйста, Бориса Борисовича, вам есть о чём поговорить, как меня проинформировал Александр Всеволодович Стюднев – руководитель областной прокуратуры. Да, и распорядитесь, чтобы пригласили для беседы с Владиславом Игоревичем готовящегося к выписке пациента, э-э…
– Сёмушкина, Эльвира Ильинична, – суетливо в голосе, но не в тяжёлом взгляде и неторопливых движениях поспешила подсказать мощная, с засученными как для кулачного боя рукавами доцент Исхакова. При этом даже чисто голосовая суетливость «железнозубой» была настолько заметно фальшивой и почти открыто наигранной, с затаённой небрежной насмешливостью во взгляде, что ни у кого вокруг не могло возникнуть и тени сомнения, кто же здесь, во всяком случае пока, на сегодняшний день, настоящий хозяин – ещё не успевшая войти, как следует, в курс текущих дел, без году неделя как прибывшая сюда деликатная и мягкая в обхождении главврач, во многом зависимая в своих грядущих трудовых успехах от того, как «проникнется» к ней с самого начала подчинённый коллектив, или же эта опытная пятидесятилетняя, прошедшая, судя по внешности, огни и воды не только в медицинской практике, но и жизни вообще, пропустившая через свои крепкие, как у кузничного молотобойца руки сотни, если не тысячи непростых историй болезни далеко не всегда смирных в поведении «психов», её заместитель… – Сёмушкина Анатолия Никифоровича, бывшего сотрудника контрольно-ревизионного управления. Будет сделано.
– Да-да, займитесь…
Беседа следователя Наконечного с главврачом облпсиходиспансера, как та и обещала, не заняла много времени, но при всей её предполагавшейся приятности оставила в его душе совершенно не ожидаемый след – какой-то досадный осадок, приторный привкус, какой бывает от неосторожно-поспешного глубокого поцелуя с вроде бы привлекательной внешне, но на поверку не совсем здоровой и малоопрятной женщиной. Да ещё эти амбалы-санитары за спиной, ни на миг не выпускающие из поля своего зрения как свою патронессу, так и всё вокруг неё…
Как только Владислав Игоревич и младшая сестра его бывшей леспромхозовской тёщи вдвоём, если условно воспринимать шкафообразных санитаров за неодушевлённые предметы интерьера, и не обращать на них внимания, расположились друг против друга за её рабочим столом, она, несколько стушевавшись, то резко вдруг краснея, то – так же резко впадая в болезненную бледность, протянула ему незаполненный, но уже кем-то подписанный бланк какого-то медицинского документа, и попросила подписать там, где карандашом были проставлены галочки. Владислав Игоревич машинально, не отрывая будто бы случайно брошенного взгляда от того волнующего места, которое чуть приоткрывала расстёгнутая всего на пару пуговичек модная блузка-батничек, подписал, впервые в жизни допустив такую вопиющую халатность – не вглядываясь в суть бланка.
Взяв подписанный Наконечным теперь уже классический карт-бланш, красавица-профессор начала быстро, аккуратным убористым почерком, мало похожим на обычный врачебный «курица лапой», заполнять его, время от времени задавая сначала вполне ожидаемые, а затем – более и более настораживающие вопросы. Например: был ли склонен к пьянству бывший ревизор Сёмушкин, и не могла ли его агрессивная озлобленность против достигших материального или иного благополучия людей возникать вследствие алкогольной интоксикации. Ведь, не только печень разрушается крепким спиртным, а ещё и, пожалуй, даже более катастрофично – мозг и нервная система. Или: не связана ли тесная дружба Сёмушкина и Наконечного главным образом с регулярным в прошлом совместным распитием. Пили ли родители Сёмушкина и Наконечного. Лечился ли кто-нибудь из их близких родственников от алкоголизма, в том числе принудительно. Когда Наконечный сам выпивал в последний раз. Не далее как вчера? И позавчера тоже? То-то же, запашок чувствуется, простите, перегарный…
