В поисках Аполлона

4

Конечно, для меня дело было не только в бабочке. Аполлон незаметно и постепенно стал символом красоты, символом прекрасного вообще, хотя я и не понял этого сразу. И еще я знал, что бабочка Аполлон охраняется почти во всем мире, а в Европе, например, близка к исчезновению.

Правда, в самом начале своего увлечения я не думал о том, сколь серьезна проблема, нависшая над человечеством. Какая там гибель природы, если даже в маленьком городском дворе – целые «джунгли»! А уж за городом на какой-нибудь лесной полянке жизнь и вовсе кипит! Жуки, бабочки, пауки, муравьи, стрекозы, комары, мухи, тли, клопы… Да мало ли! А цветов и трав сколько? Растений на Земле сейчас около полумиллиона видов, пауков – тридцать тысяч, а насекомых больше, чем всех животных и растений, вместе взятых, – от полутора до нескольких миллионов видов!

Но так оптимистически я был настроен лишь в самом начале. Увы, на моих глазах в короткое время свершались заметные изменения. Наш двор был заасфальтирован почти весь, застраивались домами сказочные полянки в пригородном лесу, все меньше бабочек встречалось в моих путешествиях, меньше пауков, жуков. Что ж говорить об Аполлоне – я и махаона-то под Москвой не встречал ни разу, хотя когда-то рисунок этой бабочки украшал собой обложку книги, посвященной борьбе с насекомыми, вредителями сельского хозяйства… Да что там махаон! Траурницу, такую распространенную когда-то траурницу, я встречал все реже и реже. И жук-олень, рогатый сказочный жук, которого мы ловили, помнится, в ближайших окрестностях пионерского лагеря, вообще исчез из лесов средней полосы России почти повсеместно…

В 1976 году в Ереване состоялся конгресс, посвященный охране насекомых. Подумать только – охране! А ведь еще недавно мы только и слышали: насекомые – наши враги! В новом издании Красной книги СССР более 200 видов беспозвоночных, главным образом насекомых, одних только бабочек – 104 вида! «Две трети бабочек Европы близки к исчезновению, – говорил в своем выступлении профессор, доктор наук А. В. Яблоков в Центральном Доме литераторов. – Каждую минуту (!) на земном шаре исчезает несколько десятков гектаров леса… К концу столетия будет уничтожено две трети всех тропических лесов планеты… Ежедневно (!) прекращает свое существование один вид животных, главным образом насекомых…» Отравляются реки, озера, даже моря. Воздух, которым мы дышим, уже далеко не так чист, как раньше. И все меньше и меньше в нем кислорода… А человечество все растет. Индустриализация, урбанизация убыстряют темпы. Если так пойдет дальше, то… Что же будет?

Конечно, уже то хорошо, что мы осознали. Забили тревогу. Честно, так сказать, взглянули в лицо. И верим, конечно, что разум восторжествует. Потому что это в наших силах. Но благих пожеланий мало, мало осознания и тревоги. Надо еще и что-то делать Но что?

Знаменательным стало заседание Верховного Совета СССР в 1980 году, когда был принят Закон «Об охране и использовании животного мира», в котором предусматривается сохранение всего видового многообразия животных в состоянии естественной свободы. Важно то, что в Законе нет деления животных на «полезные» и «вредные», потому что в сущности каждое живое существо полезно, каждое имеет право на жизнь.

А что же лично я могу сделать для охраны природы? Ведь я-то не мыслю свою жизнь без постоянного общения с миром, который все сущее на Земле породил.

И я подумал: вот если бы удалось рассказать людям не только о больших, но и о маленьких существах! Тех самых, с которыми я познакомился благодаря своему счастливому увлечению. Вот если бы удалось показать, как прекрасен наш мир, как достоин он уважения, как интересно и полезно наблюдать и изучать его, как необходимо беречь!

Мне не раз доводилось уже выступать с показом цветных слайдов и рассказывать о своих захватывающих путешествиях в «джунглях во дворе». И каждый раз удивляла и радовала реакция слушателей и зрителей, среди которых бывали люди самых разных профессий и возрастов – от учеников начальных классов школы до пенсионеров. Никогда не забуду своего первого выступления. Это было на БАМе, в поселке Беркакит. Собрались люди в спецовках – пришли сразу после рабочего дня, усталые, – однако надо было видеть, с каким неподдельным интересом вглядывались они в изображения цветов, бабочек, гусениц, жуков, пауков, как восхищались сверкающими на листьях каплями росы… Казалось бы, это так далеко от их повседневных забот, от трудовой жизни. Но когда кончилась кассета с тридцатью шестью слайдами и понадобилось время, чтобы перезарядить ее, аудитория единодушно согласилась ждать. Мы сделали перерыв, и никто во время перерыва не ушел! Потом те же слайды я показывал на встрече с рабочими и служащими комбината Якутуглестрой в знаменитом Нерюнгри, центре Южно-Якутского территориально-производственного комплекса, – и опять тот же неподдельный, радующий меня интерес. Значит, не угасла в людях любовь к природе! И иногда достаточно лишь пробудить это изначальное чувство, поддержать, подсказать, чтобы не считали его чем-то не слишком «взрослым», не очень серьезным…

Для меня бабочка Аполлон стала символом. Причем не только символом красоты и путешествий, связанных с поиском. Аполлон, этот охраняемый представитель беззащитной, хрупкой, находящейся под угрозой природы, стал еще и символом бережности, уважения человека. Уважения именно к красоте, потому что нет от этих бабочек практической пользы для сельского хозяйства. От них польза другая, и, как мне теперь кажется, гораздо большая…

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик –

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык…

Ф. И. Тютчев

5

Сначала я собрался съездить с экспедицией в Киргизию, в окрестности озера Иссык-Куль. Там горы, а значит, и Аполлоны могут быть. Но экспедиция не состоялась.

Тогда я уже самостоятельно выехал на Кавказ, в район Теберды. Там Аполлоны определенно есть, но, когда я приехал, они уже отлетали.

Потом, года через два, от своего знакомого Дмитрия Викторовича Панфилова, ученого-энтомолога и географа, я узнал, что Аполлоны остались не так далеко от Москвы – на берегах Оки, у границы Приокско-Террасного заповедника. Неужели? Так близко…

Но радость моя была преждевременной. Аполлоны действительно летали в окрестностях деревни Лужки, но лишь до тех пор, пока существовали там луга, поросшие очитком, «заячьей капустой», которой кормятся гусеницы этой солнечной бабочки. Луга примыкали непосредственно к территории заповедника и как будто бы охранялись. Но однажды то ли по чьей-то халатности, по близорукому ли расчету, который видит только ближайшую меркантильную выгоду, но не видит сквозь нее самой жизни, луга были выкошены, и единственная как будто бы оставшаяся в средней полосе России популяция Аполлона безвозвратно погибла. То, чего не сделали коллекционеры за много лет, сделал совхоз (или колхоз) буквально за один день. Современной техникой долго ли скосить несколько гектаров!

Конечно, люди разные. Одни видят или по крайней мере пытаются видеть мир природы таким, какой он есть, – многоцветным, ярким, не враждебным человеку вовсе, а лишь требующим уважения к своим вполне справедливым законам. И они любят этот мир, уважают и хотят понять его. Другие же смотрят на природу как на объект противоборства, озлобленно и насупленно. Они словно бы забывают, что то время, когда человек только завоевывал себе право на существование среди дикой природы и вынужден был бороться с ней, прошло.

К счастью, все больше и больше становится тех, кто начинает осознавать, как важно сохранить природную среду хотя бы отчасти в ее первозданной прелести и многообразии, что прежде всего надо попытаться ее понять, изучить и не рубить тот сук, на котором мы все сидим. И ради этого, может быть, стоит поступиться чем-то, а иногда даже и потесниться.

Задача в том, чтобы научиться распределять продукты труда и вообще разумно организовать этот труд, чтобы один человек не угнетал другого, чтобы каждый мог реализовать свой человеческий потенциал, чтобы приблизиться таким образом к социальной гармонии…

Итак, Мечта не оставляла меня. Мечта об Аполлоне.

Где же мне отыскать его?

Я уже сказал, что поиски Аполлона связаны с путешествиями. А следовательно, будут встречи не только с природой, но и с людьми. И я догадывался, что это тоже имеет с моей Мечтой какую-то неуловимую связь. Красота притягивает людей, объединяет, а наши Федор Михайлович Достоевский и Николай Константинович Рерих вообще были уверены, что именно красота «спасет мир», именно она в конце концов будет тем объединяющим началом, которое положит конец извечным человеческим распрям.

И решил я поехать ну, например, в… Таджикистан. Южная республика, свыше девяноста процентов территории которой составляют горы. Уж там-то точно должны быть солнечные бабочки.

Глава вторая. Страна Белых Бабочек

1

Есть у меня знакомая, Елена Михайловна Антонова, старший научный сотрудник Зоологического музея Московского государственного университета, энтомолог, «хозяйка» прекрасного музейного собрания бабочек, искренний любитель своего дела. Обдумывая маршрут путешествия, я по старой памяти обратился к ней за советом. Она поддержала идею и к тому же дала мне адрес человека, живущего в Таджикистане, страстного любителя чешуекрылых.

– Игорь Владимирович Максимов, человек молодой, по специальности, кажется, строитель. У него уникальная коллекция, он даже несколько новых видов открыл. Очень энергичный и симпатичный человек, идеально было бы, если бы он сам сходил с вами, – сказала она, давая мне записку с адресом, и я в очередной раз подумал о великом братстве людей, которых связывают общий интерес, общее дело.

Хотя в тот момент о Максимове я больше ничего не знал.

Мало ли что сказала Елена Михайловна! Она ведь и сама-то видела его всего раза два. Но мне он был уже симпатичен.

И я написал письмо Игорю Владимировичу, в котором рассказал немного о себе, о своей Мечте и попросил совета. Особенность момента была в том, что письмо я посылал в конце июля. Аполлоны же перестают летать в конце августа. Времени оставалось мало, и потому я просил ответить по возможности телеграммой или телефонным звонком. Получив мое письмо, Максимов тотчас мне позвонил. Слышимость была не очень хорошая, но разобрать было можно, как молодой энергичный голос настойчиво убеждал меня выезжать как можно быстрее, лучше всего немедленно, потому что лето в Таджикистане жаркое, и лёт Аполлонов может закончиться раньше, чем обычно.

Я спросил, какая температура воздуха у них сейчас, и услышал:

– Теперь хорошо. Недавно было до сорока восьми в тени, а сейчас градусов сорок всего. Нормально.

Сорок всего?! Нормально?! В Москве в тот год тоже было жар-кое лето, около тридцати, но все же представить себе, что где-то сорок считается «нормальным», было не очень приятно. Хотя по опыту я и знал, что сорок в Средней Азии – это все же не так страшно, как, например, тридцать пять в Москве.

– А вы не смогли бы со мной пойти? – спросил я.

– Смотря когда вы приедете. В двадцатых числах августа я уезжаю на учебу в Новосибирск. Если приедете до этого, то смогу.

– А в каких местах водятся Аполлоны? – спросил я на всякий случай, потому что не был уверен, что быстро оформлю командировку, достану билет, да и много дел еще было в Москве.

– На Анзобском перевале можно найти, недалеко от Душанбе, – ответил Максимов. – Но торопитесь. Если там снег пойдет, то ничего не будет. А в августе снег на перевале часто бывает.

И мы условились, что, выезжая, дам телеграмму. Максимов жил в ста с лишним километрах от Душанбе, в Вахшской долине, где гор поблизости не было, не было и Аполлонов. Очевидно, ему непросто было пойти со мной на Анзобский перевал – для этого нужно приехать в Душанбе, а я на такое и не рассчитывал. Но хотя бы место узнал. Теперь главное – не опоздать.

Но… Как часто в жизни подстерегает нас это «но». Сначала были неотложные личные дела, потом пришлось быстренько съездить в короткую командировку от газеты, затем возникли некоторые трудности с авиабилетом до Душанбе – сезон… Так что вылетал я, увы, лишь 21 августа.

2

Полет над землей прекрасен. Самолет, взлетая, словно прорывает невидимую сеть-паутину, и, глядя на ослепительно сверкающие гряды кучевых облаков, поражающих бесконечным разнообразием форм, наконец-то начинаешь думать о том, что живешь, может быть, не совсем так, как надо, что, бессильно барахтаясь в суете, ты сам даешь кораблю уплыть. Чего только не увидишь, глядя на эти скопления водяного пара: и мавзолеи, и башни, и пагоды, и торосистые полярные просторы, заснеженные пространства, а надо всем этим – пронзительно синее небо и солнце, на которое невозможно смотреть.

Внизу, в прорывах меж облаками, видна поверхность земли, на которой и дома-то не разглядишь, тем более одного человека. И странно думать, что крошечное, невидное отсюда двуногое существо несет в своей голове Вселенную и ты, один из полутора сотен сидящих в крылатой обтекаемой металлической коробке, что-то такое о себе воображаешь… Еще поразительнее, когда вспоминаешь о том, что совсем уж крошечные создания, тем более никак не различимые с самолета – любимые мои букашки тоже живут своей самостоятельной жизнью, ни в какой мере, разумеется, не представляя о человеческом и уж тем более «самолетном» масштабе…

Пролетели восточный край Европы, Урал, и теперь под нами Азия, Приаралье – голая, совершенно мертвая сверху, выжженная рыжая равнина, тянущаяся на десятки, а то и сотни километров. Я-то знаю, что она населена разнообразными живыми существами и покрыта скудной растительностью, но сверху это так трудно себе представить…

Еще в аэропорту я познакомился с человеком южного типа в соломенной шляпе. Он оказался преподавателем географического факультета Душанбинского пединститута. Дододжон Пулатович Пулатов сразу понравился мне естественностью и простотой. В самолете рядом со мной было свободное место, и Дододжон Пулатович пересел ко мне. Мы немножко поговорили о Таджикистане, но когда я стал рассматривать облака, а потом и землю, открывшуюся в разрывах, Дододжон Пулатович тактично умолк.

Когда подлетали к Душанбе, Дододжон Пулатович обстоятельно рассказал, как отыскать центральную гостиницу, продиктовал свой адрес и телефон и просил непременно звонить, если что понадобится.

Вот и еще один аспект «поисков Аполлона». Люди всегда удивительно чувствуют твой уважительный и мирный настрой. Да что там люди! Бабочки, жуки, пауки и те, кажется, понимают, если ты приходишь к ним с миссией мира и дружбы! Сколько раз поражало меня, как близко подпускают к себе бабочки, стрекозы и другие чуткие крылатые существа, если ты и на самом деле не собираешься их ловить, а только фотографировать, если, созерцая их красоту и наслаждаясь ею, ты вовсе не пытаешься лишить их жизни.

С такими мыслями, а вернее, с таким настроением сошел я по трапу на землю солнечного Таджикистана: солнце действительно светило, хотя был уже вечер, но над летным полем, над всем зеленым красивым городом Душанбе повисла мутная дымка – мы заметили ее, когда самолет еще только шел на посадку.

– «Афганец», – сказал Дододжон Пулатович. – Он, наверное, не первый день, осел. А то ведь так накроет, что фонарей ночью не видно.

«Афганец» – это южный ветер со стороны Афганистана, он поднимает пустынную пыль и несет ее куда вздумается, и долго потом висит эта пыль, постепенно садясь и покрывая все окружающее «бархатным» слоем.

– Вам не повезло, – добавил мой спутник. – Если захотите поехать на Памир, мало чего хорошего увидите. Все будет как сквозь кисею.

– А долго она будет висеть? – спросил я.

– Еще дня три-четыре, не меньше.

Прекрасен, конечно, Памир – «крыша мира», но меня беспокоило больше всего, был ли снег на Анзобском перевале…

Дододжон Пулатович любезно попрощался и взял с меня обещание обязательно ему позвонить и прийти на ужин.

На пути из гостиницы к Дододжону Пулатовичу я зашел на почту и дал срочную телеграмму Максимову с просьбой мне позвонить. В наступившей темноте вокруг фонарей метались довольно крупные тени, я поначалу подумал, что это бабочки бражники, и очень обрадовался. Но потом услышал тонкий писк и понял: летучие мыши.

3

На другое утро до одиннадцати часов я сидел в гостиничном номере, ждал звонка. И напрасно. Теперь-то я понимаю, что Максимов и не мог позвонить так рано: во-первых, телеграмма могла еще не дойти, во-вторых, у него были ведь и свои дела, но как же привыкли мы воспринимать мир исключительно «со своей колокольни», будучи уверены в том, что именно то, что важно для нас, обязательно важно и для других! Сколько раз я уличал самого себя в этом грехе, в этой печальной ошибке, но каждый раз забывал. И вот опять…

Однако что же мне делать? Лёт Аполлонов кончается, если не кончился уже, и дорог каждый день. Самому добираться до Анзобского перевала? Ведь очень может быть, что Максимов уже уехал в Новосибирск. И даже скорее всего.

В каждом новом городе для меня обязательно посещение рынка, ибо он много может сказать о здешней жизни. На вывеске у входа было написано именно «Рынок», хотя на самом деле это был конечно же настоящий южный базар с разнообразными овощами и фруктами, чурчхелой, пряностями, вялеными дынями и уж конечно со множеством дынь свежих – ароматных лимонных, нежно-палевых, канареечно-желтых, зеленоватых и покрытых сероватым сетчатым налетом. Их, как я убедился, обожают здесь все – и дети, и взрослые, и старики. Но мне сейчас было не до лакомств. Не за дынями же я летел в такую даль!

Походив по базару, я направился в правление Союза писателей Таджикистана. Нужно было проехать несколько остановок на троллейбусе по одной из центральных улиц. Улица была очень широкая, и дома на ней располагались на довольно большом расстоянии друг от друга, что свойственно многим южным большим городам. Правление размещалось в новом здании из стекла и бетона.

Ответственный секретарь Михаил Иосифович Левин внимательно выслушал мою просьбу, стараясь, вероятно, не показать своего удивления сомнительной целью моей творческой командировки, и любезно дал телефоны Института зоологии и паразитологии Академии наук.

Я вернулся в гостиницу и начал звонить. Самый известный из местных энтомологов, автор довольно объемистой книги «Высшие чешуекрылые Вахшской долины» и других книг о бабочках, Ю.Л.Щеткин оказался в отпуске до 3 сентября. Директор института тоже. Его заместитель, которому я по телефону попытался объяснить цель приезда, сказал, что Аполлоны водятся в Таджикистане только в районе Хорога, да и то встречаются очень редко… Настроение мое, конечно, тотчас упало. Но заместитель директора дал мне телефон Института физиологии и биофизики растений, чей стационар расположен в районе Анзобского перевала.

Вот он, век телефонной связи! Не прошло и часа, а я уже связался и с этим институтом, по цепочке вышел сначала на ученого секретаря Аллу Геннадиевну Колтунову, получил ее принципиальное согласие и телефон сотрудника, ответственного за стационар, – Клавдии Петровны Рахманиной. Оказалось, что машина, которая должна была как раз сегодня идти на стационар из Душанбе, пока не ушла, а пойдет завтра в 11 утра. Клавдия Петровна заверила, что машина заедет за мной и возьмет меня на стационар на несколько дней.

Стало легче, а то я уж совсем было загрустил. Ведь сегодня 23 августа. Пока собирался, пока доделывал всякие дела, казавшиеся столь важными, время, конечно, не стояло на месте. Земной шар двигался по орбите, и вот его положение относительно Солнца стало критическим для Аполлонов, которые летают на Анзобском перевале. Да летают ли? Ведь сказал же заместитель директора: лишь в районе Хорога. Неужели ошибся Максимов?

К тому же он не звонил. Я с тоской сидел у телефона, поглядывая в окно на пейзаж залитого солнцем города Душанбе, и вспоминал, что, перед тем как идти на рынок, а потом и возвращаясь с него, внимательно осматривал цветы на клумбах вокруг гостиницы. Увы, на них не было ничего интересного: капустные и резедовые белянки, репницы и одна потрепанная репейница – бабочка, которую я встречал буквально везде: и в средней полосе, и в горах Европы и Азии, и в степях. Шел, как выяснилось, уже четвертый день после прилета «афганца», и все равно воздух был мутный: горы, окружающие столицу Таджикистана, почти не видны. В первые же дни, говорят, было, «как в Лондоне»: фонари ночью едва просвечивали, чуть виднелись днем соседние дома. Жара была далеко за тридцать, но переносилась легче, чем в Москве.

В середине дня пришел Дододжон Пулатович, принес карту республики. Вчерашний мой визит к ним сделал нас, кажется, уж и совсем близкими знакомыми. Я вспоминал его жену Хасият Касимовну, очень приветливую, милую женщину, которая, несмотря на свой вовсе еще не преклонный возраст, уже доктор наук, профессор, заведующая кафедрой марксизма-ленинизма. Понравилась, конечно, и дочь Гюльсара – красивая длинноволосая таджичка, студентка одного из московских институтов, приехавшая на каникулы. Гюльсара советовала обязательно побывать на Памире, хотя идею эту вовсе не поддерживал в Союзе писателей Михаил Иосифович Левин. Он утверждал, что это очень сложно, тяжело физически и с людьми непривычными даже бывает истерика или эйфория. Одну женщину, например, при переезде через перевал пришлось долго приводить в чувство – так действует на людей высота. Можно, конечно, полететь в Хорог на самолете, но он по нескольку дней не принимает, потому что в горах уже часты дожди и даже снег – можно засесть надолго.

И вообще горы лучше фотографировать весной, когда воздух чистый и погода хорошая. Это подтвердил и Пулатов.

Никто из них, увы, не придавал значения тому главному, что занимало меня – бабочке Аполлону. Выслушав, они вежливо кивали, но потом тотчас переходили к тому, что интересно было бы им. Только разве что Гюльсара вспомнила вчера, что тоже замечала иногда летом красивых бабочек, но тотчас стала советовать мне обязательно, обязательно побывать на Памире, чтобы сфотографировать горы…

Потому-то я с особым чувством ждал звонка Максимова. Один увлеченный всегда поймет другого увлеченного… Однако звонка не было. Пулатов, вздыхая, сочувствовал мне… И когда мы выходили с ним из номера, чтобы прогуляться, раздался междугородный звонок.

Да, это звонил Максимов. Я очень обрадовался, но, как выяснилось через минуту, преждевременно. Он улетает в Новосибирск в воскресенье (а был четверг) и хотел бы видеть меня у себя в Калининабаде. Что касается Аполлонов, то они наверняка уже отлетали, потому что было похолодание в горах и там, вероятно, снег. Я опять опоздал.

– А у вас под Калининабадом есть что фотографировать? – спросил я, с трудом скрывая грусть.

– Кое-что есть, – сказал он, однако без особого энтузиазма.

Тогда я похвастался стационаром и завтрашней машиной, цепляясь за эту надежду. Но Максимов принялся настойчиво отговаривать меня. Все же я оказался настойчивее, и он в конце концов согласился завтра утром приехать, чтобы съездить вместе со мной, а в случае неудачи (в которой он был абсолютно уверен) в тот же день вечером вдвоем ехать к нему в Калининабад. На том и договорились. Я немного повеселел. Все-таки оставался шанс.

Вечером я ходил по красивому, зеленому городу Душанбе, наслаждаясь вечерней прохладой, но сердце мое было уже там, на Анзобском перевале, среди чистых, высоких гор, освещенных сейчас луной. Неужели я опять опоздал?