Kitobni o'qish: «Синее золото», sahifa 5
6
Шум подъехавшего к дому грузовичка разбудил Марион раньше обычного. Почувствовав неладное, она натянула дежурные футболку с джинсами и выбежала навстречу посетителям.
– Плохие новости, босс.
– Что случилось?
– Пчёлы не покинули ульи! – эмоционально потрясая руками, заговорил выбравшийся вслед за Фабио из машины Бертран.
Ничего не понимающая Марион вопросительно на него уставилась.
– У вас есть выход в интернет? – попытался объяснить Фабио. – Посмотрите прогноз.
С интернетом дела в Блё-де-Монтань обстояли ещё хуже, чем с телефонной связью. Поэтому Марион использовала его возможности только при крайней необходимости – проверить почту, например. На другое не хватало ни времени, ни – самое главное – терпения.
– Не нужен никакой прогноз, мадемуазель! Прислушайтесь к старику, восьмой десяток лет топчущему Прованскую землю – будет буря! О-ла-ла… Столько трудов впустую!
Прогноз погоды Марион всё же посмотрела. Бертран оказался прав – уже во второй половине дня до Блё-де-Монтань доберётся фронт, несущий с собой грозу, ливень и сильнейший ветер. А после синоптики обещали ещё несколько дней проливных дождей.
Провансальцы крайне не любят плохую погоду, а каждый дождливый летний день считают потерянным – это она уже уяснила. Но ожидающаяся буря была не просто дождём, который испортит настроение обитателям Блё-де-Монтань, она могла обернуться настоящей катастрофой!
Лаванда. В поле, на которое они так рассчитывали, сбор должен был начаться буквально на днях – цветы «дозревали», впитывая изобильное тепло солнечных лучей, накапливая в себе необходимую концентрацию эфирных масел. Оставшиеся несколько дней не могли весомо повлиять на качество цветов, а вот ливень… Напитанная влагой лаванда не годилась для тех целей, которые были ей уготованы – сырьё не просушится, и велика вероятность, что и вовсе придёт в негодность. Поэтому придётся ждать, пока дожди пройдут и растения вернутся в состояние, когда сбор можно будет возобновить. А такой возможности у них не было, ведь Бертран сдержал слово – слух о том, что в Блё-де-Монтань будет своё масло дошёл до «нужных» людей. И с одним из них уже был заключён договор, неисполнение которого могло обернуться для фермы приговором. И дело даже не в сроках – на качестве лаванды дожди такой силы и продолжительности непременно скажутся далеко не в лучшую сторону, это Марион уже уяснила.
Не оставалось иного выхода – цветы нужно успеть собрать до бури. Вручную. О том, чтобы использовать технику, не могло быть и речи. И даже если бы у них и получилось загнать трактор по единственной ведущей на поле узкой тропе, Бертран Дюпон в этом вопросе был категоричен, утверждая, что техника нанесёт цветам вред больший, чем все дожди вместе взятые. И молодая хозяйка фермы склонна была довериться его опыту. Высокогорную лаванду, в отличие от лавандина, собирали способом, который не менялся столетиями.
В прямом смысле слова закатав рукава, Марион вместе со всеми, кто мог держать в руках серп или специальные ножницы, принялась за работу. Дороги были каждый час и каждые руки. Уже к обеду клубившиеся в стороне гор тучи стали стремительно приближаться, ветер усиливался, горизонт то и дело вспыхивал, а до слуха доносились далёкие раскаты грома. Все работники фермы были перекинуты на самое ценное поле, а вскоре к ним присоединились и жители деревни, которые официально не подчинялись Марион, но до которых дошли слухи о том, что на ферме требуется помощь.
Марион, давно живущей по современным законам бизнеса и не привыкшей в век, когда каждый сам за себя, к подобным поступкам, было до слёз приятно, когда люди поодиночке или группами приходили и приезжали со своим инвентарём в руках, и, лишь отмахиваясь на слова признательности, скорее приступали к работе. Она дала себе слово отблагодарить каждого.
Они не успели убрать совсем немного. Оставшийся кусок поля, конечно же, было жаль, но то, что основная часть лаванды была срезана и доставлена туда, где ей не страшны влага и ветер – было победой! И когда люди, побросав свои орудия труда, под бьющими, моментально промочившими всё насквозь струями дождя, под раскатистый аккомпанемент грома, не сдерживая эмоций, обнимались, поздравляя друг друга, Марион поняла, что всё не зря. Не зря она приехала сюда. Не зря, наплевав на здравый смысл, ввязалась в авантюру, не сулившую ничего, кроме головной боли. Не зря стёрла непривычные к крестьянскому труду руки до кровавых мозолей. Ради таких моментов, как бы высокопарно это не звучало, стоило жить!
Уже оказавшись дома, стягивая с себя и Фабио мокрую одежду, впитывая каждой клеточкой тепло мужчины, который неожиданно стал таким близким, она поняла, что сейчас, в этот момент, она счастлива. Безгранично, отдаваясь этому счастью без остатка, впервые за долгие годы открываясь ему навстречу, отбросив все доводы разума, доверяясь лишь заходящемуся в стремительном беге сердцу.
Марион и опомниться не успела, как у них с Фабио зашло всё дальше некуда. Закрутилось после памятной ночи, когда они пили кофе у неё на кухне и говорили, говорили, говорили… Обо всём на свете и ни о чём одновременно. Шутя о вещах важных, и серьёзно о всякой ерунде. А потом… Потом была пара случайных прикосновений пересёкшихся рук, встреча горящих глаз, осознание взаимного притяжения… Невесомый, словно спрашивающий разрешения поцелуй, постепенно перерастающий в сметающий все преграды рассудка вихрь… Стучащая в висках кровь, жаркие ласки осмелевших рук, лёгкий ветерок, врывающийся в распахнутые створки окон спальни и холодящий сплетённые тела…
Проснувшись рядом с итальянцем, украдкой разглядывая его загорелое тело на фоне контрастно-белых простыней, Марион тогда корила себя за то, что посчитала минутной слабостью. Корила и потом, когда вдруг поддалась этой слабости ещё раз. И ещё… А затем осознала, что ни за что на свете не хочет отказывать себе в ней.
Между ними не было каких-то договорённостей и обещаний. Была страсть, была невероятная тяга друг к другу. Днём Фабио вёл себя как образцовый (ладно, далеко не образцовый, но какой уж есть!) подчинённый, обращаясь к ней не иначе, как «босс», а она поддерживала эту игру. Впрочем, то и дело ловя на себе лукавые и немного осуждающие взгляды проницательного Бертрана, если тот оказывался рядом. А ночами безропотно сдавалась натиску вспыхнувших чувств к обаятельному наглецу, который ко всему прочему был на целых пять лет младше! Но двадцать семь – не восемнадцать, и хоть итальянец иногда и вёл себя так, словно только-только перешагнул совершеннолетний рубеж, Марион быстро стала подозревать, что это не более чем маска. Уж кому, как не ей знать, что такое бежать от себя, притворяться… Только она, наоборот, всегда стремилась быть взрослее, серьёзнее, чем есть на самом деле.
И Фабио, казалось, смог увидеть за наносным её настоящую. Но при этом лишь слегка приоткрыл завесу, за которой прятался сам – Марион чувствовала, что он далеко не тот простачок, которым хочет казаться. А порою, поймав на себе его непривычно серьёзный, задумчивый взгляд, который он тут же спешил спрятать, понимала, что докопаться до подлинного Фабио Бонелли будет нелёгкой задачей.
7
Но как же она ошибалась! И каких душевных сил ей стоило, поняв свою ошибку, сделать вид, что ей всё равно. Что ей совсем не больно.
Это случилось в Модене, куда они отправились на проводящуюся ежегодно ярмарку лаванды. Выйдя из лавки, куда она заскочила буквально на считанные минуты, Марион случайно стала свидетелем интереснейшей сцены на противоположной стороне улицы. Рядом с Фабио стоял не кто иной, как Венсан Обен. О чем мужчины говорили, из-за царящего вокруг гвалта было не разобрать, но по выражениям лиц и жестикуляции было ясно, что это явно не вежливая беседа о погоде едва знакомых людей. Мужчины спорили. Марион сбилась с шага и застыла, стараясь найти объяснение действу, что сейчас разворачивалось у неё на глазах. Пыталась отмести навязчивые подозрения, не желая верить в двуличие Фабио.
Но что бы ни твердило сердце, она доверяла своим глазам и сохранила способность трезво мыслить. Что могло связывать этих двух мужчин, если не она сама и её земля? Многое бы отдала Марион, чтобы ошибиться в своих догадках, но всё указывало на то, что они были верны… Последней каплей стал жест Обена, который, несмотря на возражения, сунул что-то в нагрудный карман Фабио, и, покровительственно хлопнув того по плечу, развернулся и ушёл прочь. Спустя мгновение итальянец повернул голову и наткнулся на взгляд Марион.
– Ключи, – ей стоило неимоверных сил не расклеиться и произнести это твёрдо.
– Мари, я…
– Ключи, Фабио.
Она протянула руку и, спустя минуту, растянувшуюся для них на вечность, ключи от машины легли ей на ладонь.
– Босс, я могу объяснить.
– Босс? Хотелось бы знать, Обена ты тоже так называешь?
– Марион…
– К чёрту, Фабио. Не надо слов, я видела достаточно. Ты уволен.
«Ситроен» долго не хотел заводиться, вгоняя Марион в ещё большее отчаянье. И кто знает, как бы всё сложилось, если бы она так и не смогла запустить двигатель грузовичка, если бы у Фабио действительно была возможность объясниться… Но через десяток минут она уже мчалась по просёлочной дороге, зная, что дать волю слезам сможет только здесь и сейчас, что, прибыв домой, снова возьмёт волю в кулак, запрячет эмоции настолько глубоко, насколько это вообще было возможно, опять закроется от всего мира и спрячется за маской непроницаемости, уже не один год верой и правдой служившей ей, и никогда ещё не подводившей. Не стоило пренебрегать этой маской и сейчас, не стоило показывать своё настоящее я. Даже здесь. Даже ему.
Этот отвратительный день никак не хотел заканчиваться.
Марион уже лежала в своей постели, пытаясь навести порядок в голове, осознать то, что она заигралась, что и здесь, в этом чёртовом Провансе, люди остаются теми же людьми – продажными и готовыми идти по головам, когда её разбудили крики.
Горел завод, который они восстановили. А вместе с ним сгорали все её надежды и мечты.
За считанные секунды собравшись и запрыгнув вместе с соседским мальчишкой, принёсшим новости о пожаре, в оставленный у дома грузовичок, Марион помчалась к заводу, лихорадочно соображая, что может сделать.
Пожарный наряд уже вызвали, но пока тот прибудет на место, старое здание грозило выгореть до основания. Вместе со всем, что было внутри. Вместе с огромной бутылью в оплётке из лозы, наполненной драгоценным маслом – уже завтра оно должно было отправиться своему новому владельцу. Бертран, взяв себе в помощники пару умелых рабочих, несколько суток колдовал над сырьём, вываривая его в огромных котлах. Уже была проведена очистка и экспертиза, и масло, опечатанное и хранившееся за новыми надёжными замками, ждало своей дальнейшей участи.
Вокруг завода суетились люди: кто-то бегал с вёдрами, кто-то громко причитал… Марион же, выбравшись из машины, застыла на месте. Она стояла и словно загипнотизированная смотрела, как пламя, вырывающееся из лопнувших окон, ещё недавно освобождённых от досок и вычищенных до блеска, лижет каменные стены. Скоро прогорят балки, и рухнет крыша. Подсознательно она ждала громкого хлопка, возвестившего бы о гибели стеклянного сосуда с его дорогостоящим содержимым, и уже представляла, как благоухающее, горьковато-пряное масло беспощадно пожирает огонь…
Но рык приближающегося трактора вырвал Марион из оцепенения. Не успела она опомниться и осознать, что происходит, как древний агрегат пронёсся мимо на всей возможной для него скорости, направляясь прямо на горящее здание. Старые, но крепкие деревянные ворота с железными засовами и креплениями, служившие для того, чтобы сгружать в подсобное помещение сырьё, трактор протаранил не сразу – только с четвёртого или пятого раза. Но всё же они поддались натиску тяжёлой машины, чудом выдержавшей такое испытание.
Отогнав трактор от освободившегося прохода, Фабио выскочил из кабины, и с ходу, хватая у кого-то ведро с водой и опрокидывая его на себя, кинулся внутрь.
