Цветущая вишня

То, что происходило с Матвеем, было похоже на увядание доселе крепкого цветка. Он всегда был таким сдержанным, чересчур спокойным и оттого почти безжизненным. И закрытым. Он всегда был подобен плотно сомкнутым ставням. Но сейчас она увидела, как ставни эти приоткрылись. Она увидела, как постепенно стали проявляться эмоции на его лице, как заблестели черные глаза. И сердце ее содрогнулось. Она обняла его за шею и привлекла к себе, позволив его лбу уткнуться в ее обнаженное плечо, уже покрытое солнечным ожогом.

– Я никогда, никогда тебя не забуду, Матвей. Спасибо тебе, дорогой.

Он поцеловала его в висок, погладила по волосам и, последний раз заглянув ему в глаза, направилась ко входу в здание. Обернувшись, она сказала с улыбкой:

– Не жди меня.

Всем своим видом Матвей показывал яростное отрицание.

Но как мог страх не заявиться в душу Веры?

Конечно, именно тогда, когда она поднималась на нужный этаж в маленьком лифте, где пахло скважиной, Вера почувствовала ломоту во всем теле и сильную дрожь в коленях. Этот страх был бессознательным, но Вера узнала это ощущение. Его ни с чем не спутаешь.

Что она скажет Кате при встрече, когда в голове путается слишком много мыслей? Сможет ли она удержать самообладание? Как сильно будет дрожать ее голос? И не заплачет ли она в самый неподходящий момент?

Когда Веру подвели к кабинету, время для нее остановилось. Именно тогда, в ту минуту, Вера полностью отреклась от нынешнего состояния – она вновь стала сорокалетней Верой, матерью несносной дочери переходного возраста.

Нужно обойтись без прелюдий, здесь и сейчас они ни к чему.

Дверь перед ней отворилась, она вошла.

В глаза ей сразу же бросилась Катя, сидящая за своим рабочим столом в самом конце кабинета, у окна. Она смотрела на Веру так, будто ждала ее все это время.

Вера закрыла за собой дверь, другой рукой она прятала за спиной дневник. Не отрывая глаз от Кати, она сделала неуверенный шаг вперед, но дальше не сдвинулась.

– Добрый день, – разорвал напряженную тишину звучный голос Кати.

Вера лишь медленно втянула воздух носом, надеясь, что это успокоит ее нервы.

– Проходи, садись.

Вера проигнорировала ее предложение.

Катерина улыбнулась, откинув кудрявую гриву через плечо.

– Будешь стоять там? Откуда легче убежать?

Веселое настроение, в котором Вера пребывала еще утром, покинуло ее уже при входе в кабинет. Уверенность и надежда на победу еще раньше. Теперь она уже не знала, чем закончится этот визит, и, кажется, уже все равно. Цель одна – поставить свою дочь на место. Впервые за всю жизнь.

– Не притворяйся, – произнесла Вера низким голосом.

Катерина повела бровями.

– А кто здесь…

– Ты знаешь меня, Катя, – Вера принялась наступать, но очень медленным, осторожным шагом, – и ты узнала меня еще тогда, в ресторане. Черпнула радости из моего позора? Как всегда, ты питаешься только моим горем. Надеюсь, ты насытилась, но довольно игр. Нравится тебе быть взрослой? Вижу и сама.

Сначала Катерина изменилась в лице: она насупилась, глядя на Веру из-под бледных бровей, а затем надменно вздернула подбородок, показывая ей тем самым, на чьей, все-таки, стороне преимущество.

– Ты бредишь. Ты… бредишь. Садись. Мы с этим разберемся.

– Ну признайся уже, что узнала меня. Зачем продолжать прикидываться? Неужели тебе не было страшно, одиноко, тоскливо? Я очнулась там, дома, одна, вот такая, без тебя. Мне было страшно! – Вера прижала свободную руку к груди. – Я искала тебя по всему городу, но тебя как будто перестало существовать! И вот, когда я нашла тебя, ты продолжаешь надо мной издеваться?!

Катерина молча смотрела на Веру. Губы ее сложились в тонкую нить, а взгляд остыл. Видимо, она еще не придумала, что сказать, но Вера всегда была готова к нападению.

– Где ты живешь? С кем? Как ты оказалась в Петербурге? Почему? Почему мы поменялись возрастами? Почему оторвались друг от друга? Неужели тебя не мучали этим вопросы? Я ни за что не поверю. Если в тебе, дочурка, есть хоть капля человеческого, ты задумывалась об этом.

Дыхание Катерины учащалось: ее ноздри раздувались при каждом вдохе и наливались кровью. Но она продолжала хранить молчания, к удивлению и опасению Веры, слушая ее внимательно.

– Ты загадала это. Так? Загадала? – Вера подошла к столу. Ее била дрожь. – Ну, признайся, Катя. Все кончено. Никого здесь нет. Только ты и я. Мать и дочь, которые…

– Ненавидят друг друга. – Закончила она металлическим голосом, упавшим Вере прямо на сердце.

Вера оторопела. Сначала ее слова ударили ее, а затем успокоили – она признала.

– Да, мама, а что ты хотела услышать от меня? – Она сардонически улыбнулась, а потом начала ее передразнивать. – Ой, мама, я так скучала, мама, мне было так страшно, мама, мама, мама, мама, мама!.. Так вот – нет! Нет, это все не так! Думала, я упаду к твоим ногам, думала, все будет как в этих тупых мелодрамах для смазливых девчонок? Что мы обнимемся и будем рыдать от счастья, что, наконец, нашли друг друга? Ха-ха-ха! Господи, ты такая наивная!

Вера молча смотрела на свою дочь, уже не имея ни малейших сомнений в том, что это действительно Катя. Ее слова уже не били кнутом по ее и без того израненной душе, – она к этому привыкла, – но доставляли ей радость, ведь она, наконец, признала! Признала!

– Что, – Катя приподнялась со стула и уперлась руками в стол, – думала, напялишь мои шмотки и явишься ко мне с подготовленной речью, и все? А? Нет, мамочка. У меня, наконец, есть все, что я хотела.

– И что же это? – Спросила Вера, конвульсивно сглотнув.

Катя оскалилась, и от ее беспощадной улыбки у Веры все похолодело внутри.

– Свобода.

Между ними на какую-то минуту воцарилось молчание, необходимое для того, чтобы перевести дух обеим. Затем Катя спросила, полностью поднявшись:

– Зачем ты хотела меня найти?

Вера открыла рот, но испустила лишь пустой звук.

– Зачем? – Продолжала Катя. – Неужели тебе плохо быть вот такой, молоденькой? Хоть похорошела.

У Веры вырвался нервный смешок.

– Ты стала еще наглее.

– А что? – Катя засмеялась. – Имею теперь право. Взгляни на меня. Я взрослая, независимая, самодостаточная. Я нравлюсь мужчинам, мужчинам обеспеченным, готовым подарить мне что-то более ценное, чем их кредитная карточка. Я работаю там, где и всегда мечтала, а вот ты об этом даже не подозревала никогда. Ты и не интересовалась. Тебе всегда было плевать на меня.

– Не правда, Катя, это не правда…

– Да ну?! – Вскрикнула она. – Хочешь сказать, что была образцовой матерью? А ты не переоцениваешь себя, мамочка?

Чем больше она говорила, тем быстрее Вера тратила силы. Теперь она была уверена в победе, но только не своей.

– Удивительно, какой папа красивый. – Сказала Катя вдруг тихим голосом. – Как мне жаль, что я раньше не видела его. Как жаль, что увидела его только сейчас. Вот это – твое самое главное преступление.

Слезы встали в горле Веры. Она чувствовала – еще словечко, и ее прорвет.

– Он такой вежливый, общительный, интеллигентный. Видела, как он держался со мной? Он был настоящим джентльменом. Он принимает тебя за меня, конечно. Только это меня гложет – ведь это я его дочь. Поражаюсь, как он мог тебя любить, такую скрягу.

Вере хотелось что-то сказать, но она боялась, что ее голос сорвется и она заплачет, а это уже поражение. Она не может так быстро и легко сдаться. Нужно перестать слушать ее, нужно приложить все оставшиеся усилия и охладить пыл.

– Долго ты ждала, чтобы сказать мне это? Почему не сделала этого раньше, когда все было на своих местах? Боялась, что я влеплю тебе не одну, а две пощечины?

– Не сомневаюсь в этом, – она скорчила гримасу. – Вместо материнской ласки от тебя следует ожидать только этого.

Вере хотелось заскулить. Теперь ее руки дрожали, но от страстного желания вцепиться в чье-то горло. Раньше она не замечала в себе такого напряжения, но теперь четко осознавала, что это такое.

Ее разрывало внутри бурлящее чувство вины. Оно обжигало все нутро Веры, оно просилось наружу, будто кипящая лава. И Вера знала, что с минуты на минуту это случится – и она не сможет устоять.

– Я не знаю, что это такое произошло с нами, – говорила Катя, – но это истинное чудо.

– Чудо? – Глухо повторила Вера.

– А что, разве нет? – Катя усмехнулась. – Да какое это счастье – быть подальше от ворчливой черепахи, которая всем недовольна: тобой, собой, жизнью. Это так угнетает! А что сейчас? Что сейчас? Нет, даже не говори, зачем ты сюда явилась, даже не говори! Ничего не выйдет! Слышишь? Не выйдет!

Катя скрестила руки на груди и вызывающе вздернула подбородок.

Почва затряслась под ногами Веры. Она сделала шаг вперед, удерживая за спиной книгу.

– Ты не понимаешь, Катя! Это не чудо! Такого не бывает в реальной жизни! Нам нужно это исправить!

– Вот еще! – Закричала Катя. – Ты прекрасно справлялась, когда портила мне прошлую жизнь, а эту я тебе тронуть не позволю!

– Хватит! – Свободной рукой Вера сделала выразительный жест. – Я загадала в ночь на свой день рождения то же, что и ты! Не увиливай, не ври! Я все знаю!

Катя раскрыла рот, но застыла на месте, пытаясь самой понять суть ее слов. Когда же первая мысль пришла ей в голову, она вся побагровела от гнева.

– Ты что, была в моей комнате?! Ты дневник мой читала?!

– А что мне оставалось делать?! – Сорвалась и Вера на крик. – Я просыпаюсь – маленькая, прыщавая, в пустой квартире, тебя нет нигде, нигде! Ни в комнате, ни в школе, ни в городе, ни в мире! Что, что я должна была делать?!

– Жить дальше своей тупой жизнью и не копаться в моих личных вещах! – Катя выхлестнула всю свою злость, ударив ногой пол, а кулаком – воздух. – Ты – свинья! Свинья!

– Нет! Это ты свинья! Неблагодарная, неблагодарная…

Вера осеклась. Она и сама не знала причину, по которой запнулась – то ли слова подходящего подобрать не смогла, то ли вдруг осознала, что происходит.

Но слов больше не было.

Тяжело дыша, она смотрела на Катю, как на чужую взрослую женщину. Она больше не воспринимала ее как собственную дочь. И это была не ее трансформация во взрослого человека, не ссора, разгоревшаяся между ними сейчас. Это случилось уже давно, задолго до их превращения – Катя стала ей чужой еще несколько лет назад. Но точный день, точное время она не помнила. Просто убедилась в этом Вера только сейчас.

И это осознание потрясло ее больше, чем поведение Кати, чем ситуация, в которой они находились.

Вера оглянулась в поисках опоры, но и не могла сдвинуться с места. В глазах у нее помутнело. Она сморгнула пелену и как будто в первый раз увидела Катю. Она уперлась руками в стол и, глядя из-под блеклых бровей прямо на Веру, процедила:

– В ту ночь я загадала еще одно желание, которое, к огромнейшему сожалению, так и не сбылось. Ведь ты стоишь сейчас передо мной.

И Вера, совсем потеряв рассудок, закричала от отчаянной ненависти, прорвавшейся внутри нее, словно плотина. Замахнувшись рукой, в которой она держала дневник, Вера бросила его со всей силы прямо в лицо Кати.

Книга ударила уголком прямо в лоб Кати, так, что та пошатнулась, но не упала.

Однако Вера, не колеблясь ни секунды, решила это исправить: она перелезла через стол, набросилась на Катю, вцепившись руками ей в шею, и повалила ее на пол.

– Замолчи, дрянь! Молчи! Молчи!

Катя пыталась сбросить ее с себя, но Вера, подпитываемая гневом, была слишком сильна: она душила ее с таким неистовством, с такой жестокостью и безумством, каких доселе не наблюдала в себе. Все это когда-то казалось ей чем-то нечеловеческим, зверским, необъяснимым. А теперь вся она превратилась в чудовище, каких всегда боялась – дикого, голодного, бездушного.

Сцепив зубы, она душила Катю и смотрела, что происходило у нее на лице, глазами человека, питающегося муками и страданиями других. Она была сосудом, веками остававшимся незаполненным. Но теперь она чувствовала, как удовлетворение, то удовлетворение, что приносит подлинную радость, проникало в нее: сначала в мозг, а потом разливалось по всему телу.

Катя руками пыталась помочь себе, то царапая ногтями лицо Веры, то ее руки, но вскоре и это перестало получаться. Испуская свистящие звуки, Катя смотрела на мать выпученными от страха глазами. Это был тот самый жуткий, всеобъемлющий страх, с которым люди так часто путают чувства более отдаленные, вроде волнения перед экзаменами и всякого рода трепета. От такого страха кровь буквально стыла в жилах, цепенело тело и застывали мысли – думать было невозможно, даже о самом худшем. Сдавливало грудь, и нечем было дышать.

И когда сопротивляться уже не было сил, а кровь полностью отхлынула от лица, холод пробрал все тело Кати. Голова ее была пуста. Уже никакая мысль не заявлялась в ее сознание. Оно было чистым, так же, как и у человека едва вступившего в жизнь. Вот только она ее покидала.

И когда Катя уже не могла задыхаться, она схватила Веру за плечо и, прежде чем обмякнуть, прохрипела в последний раз:

– Мама!

Вера отдернула руки, но было уже поздно: тело Кати лежало бездыханным. Увидев ее застывший взгляд, – холодный и пустой, – Вера с криком отпрыгнула от нее.

Вера пятилась, пока не напоролась на стул. Закинув на него руку, будто пытаясь с его помощью подняться на ноги, она уставилась на тело Кати немигающими глазами, готовыми вот-вот вырваться из орбит. Ее сердце стучало оглушающе громко, а жадное дыхание свистело при каждом вдохе. Она застонала от одной мысли, показавшейся ей тогда нелепой, что она убила Катю. И застонала так отчаянно и истошно, точно кто-то со стороны провозгласил безжалостно: «убила!».

Вера попыталась задержать дыхание, не позволяющее ей сосредоточиться, и, приподнявшись так, чтобы взглянуть на грудь Кати сверху внизу, она судорожно закричала.

– Убила! О-о-о, Г-господи, я ее убила!

И она исступленно зарыдала, прижав руки ко рту. Зубы ее вцепились в костяшки пальцев, она захлебывалась слезами и кашляла, а потом, когда истерика ее достигла самого пика, в голову ей ударила ясная мысль: ее могут услышать!

Призвав все остатки рассудка, Вера заставила себя замолчать (хотя далось ей это нелегко, и для этого пришлось вонзиться зубами в нижнюю губу). Она с опаской взглянула на дверь, прислушалась, но услышала стук лишь собственного бешеного сердца.

Она не бросилась к телу дочери, не рванула она и к столу, где находился телефон, с помощью которого она могла бы вызвать скорую. Как будто все еще не уверенная в том, что она сотворила, Вера вскочила на ноги и убежала вон из кабинета.

Оказавшись на свежем воздухе, она с удивлением подумала, что провела у Кати полдня и уже наступил поздний вечер – на улице было слишком темно для обеда. Но потом она подняла глаза к небу и поняла, что во всем виноваты грозовые тучи, плотно заслонившие небо. Их цвет, черный, как дым пожаров, был настолько устрашающим и зловещим, что это просто не смогло не повлиять на Веру. И без того впечатлительная, она, уставившись на небо с открытым ртом, вся затряслась, словно провинившаяся собака, готовая принять удары своего хозяина.

«Не к добру. Не к добру!»

Поднялся ветер.

Пыль попала Вере в глаза. Она зажмурилась, протерла глаза и открыла их.

– Где же Матвей? Матвей! О боже, я ведь, я… я сама отослала его. Я одна!

Вера схватилась за волосы, готовая зарыдать, но потом, поддавшись неведомому импульсу, она кинулась вперед, туда, где виднелся мост.

Она не отошла от здания, где находилась Катя, слишком далеко, как вдруг кто-то схватил ее за руку и обернул к себе.

– Что случилось? – Это был Матвей.

– Матвей! М-матвей!

Она была бледна, точно изваяние, и это насторожило Матвея.

– Что случилось? – Повторил он тверже. – Почему ты здесь?

– Я… я…

Голос ее сорвался, и она сглотнула подступающий ком. Боясь, что, если продолжит говорить, вот-вот заплачет, она опустила влажные глаза.

– Вера, – он подошел к ней и приподнял ее лицо за подбородок, – ничего не получилось?

Губа ее затряслась. Глядя в глаза Матвея, она увидела в них те ужасные картины, развернувшиеся в кабинете Кати, и, не устояв, бросилась ему на шею, сотрясаясь рыданиями.

– Не получилось! Не получилось!

Матвей едва коснулся рукой ее спины, как вдруг холодная капля, упавшая ему на щеку, заставила его поднять голову к небу.

– Начинается дождь. Нам нужно идти.

– Д-да, п-пойдем… Пойдем же, скорее!

Она развернулась и быстрым, хоть и нетрезвым, шагом поспешила вперед – а куда, не важно, уже совсем не важно.

Редко падали крупные капли дождя, когда они начали пересекать мост. Чем быстрее шла Вера, тем сильнее ухудшалась погода: ветер, особенно рядом с водой, становился неистовым, а дождь превращался в ливень, больно ударяющий по лицу.

– Быстрее, – сказал Матвей, но голос его растворился в шуме природы. Вера смотрела на то, как ветер раздражал реку, будто пытаясь поднять ее и обрушить на город. Обхватив себя руками, она шла и смотрела на волнующиеся волны, и ей хотелось, чтобы они захлестнули ее с головой, чтобы река вобрала ее в себя, и чтобы…

Когда они, наконец-то, перешли мост, Вера обратила внимание на спуск, ведущий к реке. Она остановилась, заставив Матвея сделать то же самое.

– В чем дело?

Не слушая его, Вера быстро спустилась по каменным ступеням. Вода выбивалась из-за краев, омывая плиты. Вера стояла, мокрая насквозь, и завороженно смотрела на бушующую воду. Перед глазами у нее лежала Катя, бездыханная и уже холодная. А в ушах звенел ее голос, не тот свистящий хрип, а детская трель маленькой девочки: «Мама! Мама! Мамочка!».

Эти мысли вновь лишили Веру самообладания. Она упала на колени и, схватившись за голову, исступленно зарыдала.

Матвей спустился к ней и, совсем не обращая внимания ни на ливень, ни на реку, поднявшуюся за края плиты, и опустился перед Верой на колени. Он взял ее за плечи, пытаясь привести в чувства, но она, словно в бреду, что-то кричала и отмахивалась.

– Да что с тобой?! Мы тут сейчас вообще потонем, если ты не успокоишься! Зачем ты сюда спустилась? Вера!

Вера, цепляясь за Матвея, но не глядя на него, глотала то ли дождь, то ли слезы, то ли все вместе и, заикаясь, говорила:

– Убила ее, я убила ее! Я убила свою дочь, доченьку, Катеньку, убила! Собственными… ими! А-а-а, о боже, боже мой!

Голос ее надорвался, сделав ее рыдания чуть ли не пугающими. Матвею стало не по себе.

– О чем ты?! Вера, о чем ты говоришь?

Она повернулась к нему и, взглянув ему в глаза, сказала уже тихо:

– Я задушила ее. Я задушила Катю.

Вера впервые видела, чтобы лицо Матвея приобретало такое выражение. Именно это она и боялась увидеть – его глаза, полные ужаса.

– Что?!

И это добило Веру. Она откинула голову назад и издала звук, больше похожий на отчаянный вой. Она чувствовала, что сходит с ума, и единственное, что ей хотелось сейчас – покончить со всем этим. Открыть глаза и оказаться в своей спальне своей старой, но родной, квартиры, в тишине и покое, со своей ноющей спиной и седой прядью в волосах. Это желание разъедало все ее нутро, подобно яду.

– Я устала, Матвей, устала! Ничего не вышло! Она не поверила, она меня вынудила, понимаешь?! Она вынудила меня!

Но Матвей, по-своему потрясенный ее словами, угрюмо смотрел на нее. Но это не было осуждение или презрение. Это было что-то другое, но легко воспринимаемое как отвращение.

– Что мне делать, Матвей? – она схватилась за него, как за спасительный круг. – Что? Я хочу, чтобы все это кончилось! Я не смогу жить дальше, не смогу жить, зная, что я сделала такое! Избавьте, избавьте меня от этого, пожалуйста! О, Боже, что мне делать!

– Ты должна проснуться, – сказал Матвей ровным лаконичным тоном.

– Что? – Вера встряхнула головой, как будто ослышавшись.

– Ты должна проснуться, – повторил он.

– Как? Как! – Она вцепилась ему в плечи ногтями.

Они сидели на коленях друг против друга и молчали. Матвей, лихорадочно размышляя о решение проблемы Веры, вдруг ставшей и его проблемой, смотрел на воду, как она накрывала их колени, смотрел на свинцовые тучи вдалеке, так, где виднелся непоколебимый небоскреб. И когда мысль, которую он так тщательно плел на протяжении уже нескольких недель, появилась в его голове уже тугим узлом. Он посмотрел в глаза Веры и сказал:

– Ты спишь, Вера. И все, что происходит, это нереально. Твоя дочь жива, все это – твое воображение. Единственное, что может заставить тебя очнуться там, где ты потеряла сознание – это смерть во сне. Чтобы победить, сперва приходится проигрывать.

– О чем ты, Матвей? Я не понимаю…

Матвей вздохнул носом, а затем, взяв ее лицо в ладони, поцеловал в губы – и это было так нежно и легко, как будто по губам ее провели пушистым пером. Отпрянув от нее, он сказал:

– Наверное, я долго не протяну здесь, без тебя. Но проснуться у меня не получается уже несколько лет. Я желаю тебе удачи, Вера.

– М-матвей…

– До встречи.

И, взяв ее за волосы и шею, он резким движением опустил ее в воду и, чтобы она не смогла вынырнуть, он крепко держал одной рукой ее шею под водой, а другой пытался удерживать ее за талию. Она брыкалась, и пару раз ей удавалось вырваться из воды и глотнуть воздуха, но Матвей был сильнее. Отключив разум, он топил ее с зажмуренными глазами, пока небо разрывалось на часты от мощных разрядов молнии и грома.

Поначалу Вера изо всех сил боролась за жизнь: она вся извивалась, при этом задержав дыхание. Но после того, как у нее получилось перевести дух, она расслабилась, ибо в воображении вновь нарисовалась ужасная картина убийства Кати. Ведь она так же билась, так же пыталась спасти себя…

Смирение заставило Вера прекратить сопротивляться. Закрыв глаза, она позволила себе глубоко вдохнуть носом, а затем еще раз, пока вода не заполнила ее легкие.

Теперь уже не было никаких мыслей.

Лишь только голос: «Мама, мама, мама, мама…».

Часть 4. «Пробуждение»

Думаю, каждый человек хотя бы раз задумывался о том, почему некоторые сны кажутся такими явными, едва отличимыми от реальности, а другие и не запоминаются даже?

Конечно, мы все помним только те видения, что потрясли нас с первых мгновений их возникновения. Как только мы «теряем сознание» или, лучше сказать, связь с материальным миром, и переносимся в запредельное, грани стираются. Человек не думает в каждом своем сне «вот сейчас я сплю, и все происходящее лишь плоды моего воображения». И особенно глубоким является забытье в наиболее впечатляющих снах, тех, что надолго впиваются нам в память.

А что же касается продолжительности сновидений?

Бывало ли у вас ощущение, что вы «спали целую вечность»? Вы понимали это не потому, что у вас на утро ныло все тело, но как раз потому, что именно сон казался вам необычайно долгим, словно вы впали в полугодовую кому.

Например, наша героиня, Вера, растворилась в своих сновидениях полностью, прожив в них чуть ли не половину жизни – выдуманного ее разумом будущего.

Проснувшись посреди ночи в холодном поту и со спазмом в груди, Вера еще долго не могла прийти в себя. Она приподнялась на локтях, сдавленно дыша, и огляделась.

В сумраке ей удалось разглядеть спальную комнату: дверь, гардероб, где-то в углу большое зеркало, цветы повсюду, широкое окно…

У нее першило в горле. Вдруг она услышала чье-то мерное дыхание рядом и поняла, что кровать принадлежит не только ей.

Мужчина, укрывшись по самую голову, лежал к ней спиной. Вера долго рассматривала его, прежде чем сквозь маленькие дырочки в ее памяти не стали просачиваться воспоминания: Господи Иисусе, это же Никита!

– Никита, – прошептала она, затем приникла к нему и, толкнув его в плечо, заставила его очнуться, – Никита, проснись, Никита!

Тот застонал, обернулся и, хмурый со сна, прохрипел:

– Что случилось?

– Никита, мне такое приснилось, – голос ее трепетал.

– Ну, что такое? – Он жмурился, потому что она включила свой светильник.

– Мне приснилось, что мы с тобой развелись, я жила в маминой квартире, у меня…. У меня выпали волосы, я… я работала кассиршей, кажется, получала ничтожную зарплату, сводила концы с концами и… Боже, все было так страшно, так… так реально!.. Господи, – она выдохнула с еще большим облегчением, – как я рада, что все это сон…

– Конечно, сон, – он провел рукой по ее густым, растрепавшимся волосам, – иначе мы и не можем развестись.

Вера улыбнулась, но затем беспокойство вновь вспыхнуло на ее лице.

– А еще мне снилось, что… что ты встретился со своим другом, Сергеем.

– О, мне бы этого и самому хотелось очень, – расстроенно произнес Никита, приподнявшись. – С тех пор, как Матвей впал в кому, он предался своему горю и полностью отделился от внешнего мира. Никогда еще не видел, чтобы так переживали…

– Он же его сын…

– Знаю. Думаю, со мной бы было то же самое, случилось с Катей что-то подобное…

– Прикуси язык, – прошипела Вера живо.

В тот же момент раздался пронзительный плач.

– Я сама, – и Вера, отбросив одеяло, подбежала к кроватке, стоящей у окна. Наклонившись, она взяла в руки извивающееся создание, встревоженное, как обычно, без всякой причины.

– Проголодалась, солнышко, проголодалась? – Лепетала Вера, укачивая ребенка, пока тот не затих. Она села на край кровати, чтобы покормить дочь, и потом, когда та вскоре уснула, она вернула ее на свое место, но не ушла. Склоненная над ней, Вера наблюдала, как младенец спит. И перед глазами ее стоял образ «взрослой Кати», Кати-подростка, взбалмошной несносной девчонки. У Веры сжалось сердце. Нет, ее дочь никогда не будет такой! Она приложит все усилия и посвятит ее воспитанию все свое время, всю свою жизнь.

Когда все опасения, наконец, улетучились и Вера убедилась, что все вокруг на самом деле реально, она блаженно улыбнулась. В голову ей пришла мысль, что этот сон являлся попыткой ее разума показать ей один из вариантов развития ее будущего. И он же являлся, в какой-то мере, предупреждением. Завтра, когда она окончательно отрезвеет, она обязательно поразмышляет об этом.

Вернувшись в кровать, она сказала:

– Давай завтра навестим Матвея.

– С чего бы? – Удивился Никита.

Глядя куда-то сквозь дверь, в которую она уставилась, Вера сказала с загадочной улыбкой:

– Чувствую, он скоро очнется. Надоело ему спать.