Последний рыцарь Тулузы

Суд юного Раймона

Кинув пожитки в дешевой гостинице, расположенной недалеко от дома астролога, и переодевшись в чистое я, Раймон и сопровождающие нас пятьдесят отборнейших воинов отправились к Иоганесу Литтенбаху. Дом астролога был двухэтажным с плоской, словно крышка от котелка, крышей, на которой подобно ушам торчали две причудливые башенки. Должно быть, в доме располагались два алтаря. Каждый из которых требовал себе по персональному куполку.

Каким двум богам астролог воскуривал ладан? Осталось загадкой. Жалею, что не осведомился об этом заранее, но теперь уже приходилось принимать все как есть.

Бьюсь об заклад, с такой крыши мог навернуться только сильно пьяный. Так что создавалось впечатление, что крышу сделали такой специально для того, чтобы располагать на ней лучников. Во всяком случаи, получи я приказ прикончить кого-нибудь из посетителей мессена Иоганеса, спрятался бы за одним из «ушей». Поэтому я сначала отправил туда своих ребят, и только после того, как они дали сигнал о том, что путь свободен, позволил молодому господину выйти из гостиницы.

Нам надо было пересечь небольшую круглую площадь у храма, на паперти которого по заведенному обычаю клянчили медяки нищие да убогие, несли постовую службу копейщик и лучник да сновали туда-сюда мелкие торговцы с корзинами и переносными лотками.

Следуя в шаге от Раймона, я зорко оглядывал все крыши, проулки и окна, за тяжелыми ставнями которых мог притаиться вооруженный арбалетом убийца.

После того как мессен де Савер сообщил о пришлых, я почувствовал себя приблизительно так же, как чувствует себя кот на раскаленной пожаром крыше. Мои ребята ждали лишь сигнала. Даже не глядя на них, я махнул старшему, и тут же несколько лучников понеслись через площадь, заняв все стратегически важные точки. У дверей храма, у дома астролога, в маленьком проулке, у кучи с нечистотами. Еще десяток занял вокруг нас оборонительную позицию, заключив юного хозяина и меня в ощетиненный стрелами круг.

Таким манером мы достигли центра площади.

Слушая вполуха проклятия Раймона, которому были не по душе принятые нами меры безопасности, я обернулся и тут же увидел мелькнувшую на крыше нашей гостиницы тень. В тот же момент я крикнул лучникам, чтобы они стреляли, а сам, схватив в охапку ничего не понимающего Романе, бросился с ним в храм, плотно закрыв за нами тяжелую дверь.

В церкви был полумрак, в одну секунду мы пересекли зал. Я распахнул перед юношей первую попавшуюся исповедальню, затолкав его туда. В случае если в храм ворвутся лучники, толстые стены лучше самой крепкой кольчуги сберегут графского сына. Сам я обнажил меч, готовясь к нападению.

С площади не доносилось никаких звуков, какое-то время я стоял с мечом в проходе между сидениями. Наверное, если бы там происходил бой, я услышал бы это. С другой стороны, если опасность миновала, рыцарь, поставленный мной старшим, должен был бы придти за нами.

Я оглядел церковь, только тут приметив стоящий на специальном возвышении гроб, покрытый плащом рыцарей иоаннитов. Все еще не убирая меча, я подошел к гробу, только тут заметив, что в зале кроме меня находится еще кто-то. Это был старик в черном плаще и коричневой одежде. В руках он сжимал кожаную шапку с ушами, которые обычно одевают под шлем. Седые волосы были вымыты и опрятно расчесаны, голубые глаза излучали силу.

Я заметил, что незнакомец сидит неподвижно и смотрит мне в глаза, как это и подобает мужчине и воину, а не на меч, как сделали бы простолюдины.

В тоже время, я был готов отдать голову на отсечение, старик просто выжидал, что предприму я, чтобы верно отразить удар, и по возможности унести с собой и мою жизнь.

– Кого хороните? – хрипло спросил я, косясь на исповедальню, из которой мог в любой момент показаться непоседливый Раймон.

– Барона де Вердюн, – акцент незнакомца выдал в нем германца, голубые глаза смотрели прямо, точно направленные в мою сторону два острия со смертельным ядом.

«Вердюн, а не так ли звали смертельного врага покойного Эльота?» – припомнил я.

– Барона де Вердюн, чьи владения находятся в графстве Фуа? – на всякий случай уточнил я, подходя к гробу.

– Да.

– Отчего же хороните в Анжу?

– Тебя не спросили. – Старик обнажил кривые клыки, одновременно выставляя на обозрение рукоятку своего короткого меча. Такой меч был более приличен слуге, нежели господину, поэтому я приободрился, и одним движением скинув плащ, зашел за гроб, где мог отложить меч, и попытаться открыть тяжелую крышку. На случай внезапного нападения гроб прикрывал бы меня почище знаменитого щита короля Ричарда.

– Я прислан графом Тулузским, – многозначительно сообщил я, наконец отодвинув крышку гроба. На моих последних словах подошедший было к гробу германец бросил на пол меч, поспешно произнося молитву.

Уверен, он убил бы меня, не успей я представиться представителем власти.

Лицо покойника было черным, на шее красовалась резанная рана.

– Две недели назад моего господина убил подлый Эльот, в чем я могу поклясться вам на Библии. Беззаконие, что наш епископ запретил хоронить мессена Жуафри де Вердюн на его землях в Фуа. Графу Раймону следовало давно уже вмешаться в это подлое дело.

– Ваш епископ должно быть посчитал покойного самоубийцей? – Склонившись над раной, я старался не дышать.

– Да вы и сами все прекрасно знаете, доблестный рыцарь. Раз сам Раймон Тулузский прислал вас разобраться в этом деле. Подлость и неуважение к благородным людям. Посмотрите хоть сами на эту рану, разорвавшую моему господину горло. Разве человек может нанести себе такую рану, я вас спрашиваю?

Я задумался. Когда человеку режут горло, кровь хлещет фонтаном, так как повреждаются жизненно важные артерии. За считанные секунды человек теряет всю свою кровь. Лицо же Жуафри де Вердюна красноречиво доказывало, что он был задушен, в результате чего, кровь прилила к голове. Рана была нанесена ему позже, чтобы скрыть след от веревки. Для чего можно скрывать удушение? Только для того чтобы скрыть факт самоубийства, ведь если бы Жуафри де Вердюн был задушен наемным убийцей, священник за несколько монет, счел бы такого покойника достойным погребения на кладбище.

Теперь, кому могло понадобиться скрывать факт самоубийства? Только близким самого барона.

– Рыцарь Эльот подослал убийцу, который совершил это злодеяние! – затараторил старик, теперь его глаза метались, словно не способные найти себе места птички.

– Кто нашел барона? – тихо спросил я, уже зная ответ.

– Я. Его старый воспитатель.

С помощью старика я закрыл крышку гроба, вернув на место плащ.

– Сьер Эльот умер месяц назад. – Я посмотрел в глаза германцу. Это снова была не та смерть, от которой я мог бы начать разматывать весь клубок и выйти на конкурентов де Савера.

В этот момент церковная дверь открылась, на пороге стояли два моих лучника. Путь был свободен.

Раймон вышел из исповедальни и встал рядом со мной, глазея на плащ своего ордена.

– Ты пытался скрыть то, что твой господин убил себя.

Старый воин дернулся, руки его метнулись к пустым ножнам. На всякий случай я взял свой меч и направил его в грудь германцу.

– Должно быть в доме де Вердюн произошло нечто страшное, отчего твой господин повесился. Ты нашел его в петле, перерезал ему горло и затем позвал слуг и стражу. Ты думал свалить вину на давнего врага твоего господина рыцаря Эльота, потому что твой сеньор все равно всю жизнь грызся с ним. Ты просто пытался завершить его дело. В конце концов, если твой хозяин мертв, отчего должен жить его враг… Так ли все было?

Раймон смотрел на старика испуганными и в то же время восхищенными глазами.

– Да, милостивый сьер, все было именно так. Дочь моего господина спуталась с одним из наших рыцарей стражи и бежала из замка. Все остальное верно. Я понимал, что знающий человек разберет, что такая глубокая рана отворила бы кровь, не пустив ее к голове. Но у меня не было времени, Жуафри я знал с детства, с самого младенчества он был нежным и впечатлительным ребенком. Он повесился на шарфе своей дочери. Когда я разрезал шарф и освободил его шею, на коже остались характерные вмятины от жемчужин, которыми был разукрашен шарф. Я понял, что даже если я сообщу, что господина задушили наемные убийцы, по отметинам легко найдут шарф, а дальше раскрутят и все дело. Поэтому я разрезал горло, уничтожив следы от жемчуга.

Одна просьба благородные рыцари, позвольте все-таки моему господину покоиться в церковной земле. Не открывайте моей тайны. Лучше уж я покаюсь в убийстве своего сеньора, и понесу заслуженную кару. Пожалуйста, позвольте мне умереть за моего господина. Зачем такому старику жить на свете? – Он попытался упасть на колени, но я не дал ему сделать этого. Во-первых, не было времени, во-вторых, на полу все еще лежал его меч, а видеть этого черта вооруженным рядом с моим юным господином я не желал.

– Лично я не имею ничего против того, чтобы барон Жуафри де Вердюн был похоронен как это и подобает христианину, – я дал знак своим лучникам, чтобы ждали нас, – что же касается тебя – старый, то не думаю, что мне понравится вид твоей головы в корзине палача. Впрочем, я сам ничего не решаю, решает он – я поклонился Раймону. Сын Тулузского графа и наследник престола решит кому жить, а кому умирать, кого хоронить как христианина, а кого выбрасывать в канаву точно пса. Я же как верный вассал выполню любой приказ. – С этими словами я поднял, не дающий мне покоя, меч германца и властным движением опустил его самого на колени перед своим сеньором.

Губы Раймона посинели, лицо сделалось мертвенно-белым.

– Зачем ты искушаешь меня, Анри? – прошептал он. – Ведь ты знаешь, что я уже, можно сказать, не…

– Но пока еще вы наследник и можете вершить закон именем своего отца, – не отставал я.

– Доблестный рыцарь. – В черных глазах Раймона стояли слезы. – Своим судом и судом Тулузы, я повелеваю похоронить твоего господина по христианскому обычаю и как можно быстрее. Что же до тебя, то… я не думаю, что рана, нанесенная трупу, карается законом так же строго, как убийство. Во всяком случае, ты сделал это не с целью поиздеваться над своим господином, а из любви к нему и из милосердия, как учит нас святое писание. Милосердие выше справедливости. С давних времен Тулуза жила по законам милосердия, иногда, правда, в ущерб справедливость. Поэтому, хоть твоему господину возможно и уготовано место в аду, мы не станем вредить ему еще больше и разрешаем похоронить на освященной земле. Поэтому я отпускаю тебя с миром, но всю оставшуюся тебе жизнь ты должен провести в неустанных молитвах за душу барона Жуафри де Вердюн. Тебе понятно решение тулузского суда? – Отработанным движением Раймон протянул германцу руку, и тот схватил ее обеими руками и начал целовать, орошая слезами.

В тот день я вдруг остро ощутил, что именно Романе – юный сын Великого Раймона Пятого, и есть тот господин, которому я буду служить до своего последнего вздоха. Несмотря на свою любовь к катарам и детское желание куртуазно расстаться с жизнью, сиганув со скалы, он был человеком этого мира. Нет, не так, он был самой сутью этого мира – мира грешного и каявшегося в своих грехах, мира, где милосердие возводилось на престол и попиралась справедливость. Где рыцари славили любовь и мальчишки молились на пропахшие пóтом войлочные боевые одежды отцов, и где сильнее солнца горели кольчуги и кресты в руках священников. Раймон Шестой был истинным сыном Тулузы, воистину они стоили друг друга и друг для друга были созданы, точно идеальные любовники, воспетые в нескромных кансонах трубадура из Тулузы Гийома де Ла Тур.

Распятый дьявол

На пороге дома астролога Романе вдруг сделалось дурно, пошла носом кровь. Я подхватил его на руки и внес в дом. Представляю, что это было за зрелище – окровавленный отрок, которого, яко агнца Божьего на заклание, я нес навстречу с его судьбой. Охнула какая-то женщина, вскочил одетый в золотую парчу старик, я прошел в комнату, пнув ногой дверь, отчего она чуть было не слетела с петель, и возложил своего юного господина на черный каменный стол в виде креста с вырезанными на нем кабалистическими знаками.

– Свершилось! – Залепетал золотой старик, хватаясь за сердце и усаживаясь на сундук в углу комнаты.

Понимая, что никто мне не поможет, я засунул Раймону за шиворот его медальон. Потом нашел кувшин с водой, стоящей тут же на небольшом алтаре, и, намочив платок Раймона, приложил к его переносице.

С Романе и прежде случались подобные казусы, так что повода для беспокойств не было. Наконец, он начал приходить в себя, я заметил в дверях наблюдающую за моими действиями бабу, и, взяв ее за плечо, подвел к своему господину, велев ей помочь ему умыться и привести себя в порядок.

Постепенно до меня самого начала доходить вся странность окружающей нас обстановки. Черный каменный стол в виде креста с кабалистическими знаками. Окровавленный Раймон на кресте.

Спустя годы, эта картина будет преследовать меня во сне, не давая покоя. Ведь в ту ночь Раймон действительно принял свой крест, и крест этот был ужасен словно растянувшаяся на долгие годы пытка. Как распинание на кресте, творимое каждый день. Смерть без права воскрешения. Жизнь, в которой не было места надежде, и в которую почти не заглядывало счастье, а была лишь одна сплошная и всепоглощающая любовь. Любовь к Тулузе – своей земле и людям, любовь к своим детям, женщинам, к своим подданным, ради которых долгие годы он шел на пытки, лишения и бесчестия, не получая в ответ ничего и ничего не прося.

Окровавленный отрок на кресте, о, мой господин! Отчего же тогда я не внял твоим словам о том, что милосердие выше справедливости и не убил тебя прямо там на каменном кресте, отчего позволил агнцу божьему еще раз спуститься в этот мир населенный демонами и страдать.

Господи Иисусе Христе! Прости в своем божественном великодушие грехи Раймона Шестого и отвари ему наконец врата в Царствие Небесное.

О, мой господин, грешный и святой, о тебе молюсь я!

Тем же вечером во время ужина Романе подозвал меня, велев сесть рядом. Мальчишка-слуга поставил передо мной деревянную миску с парой кусков мяса. Раймон довольствовался сваренной на воде кашей и хлебом.

Какое-то время мы молча жевали. Зная, что не посрамлю за столом ни своего достоинства, ни достоинства моего сеньора, так как среди прочих премудростей, полученных в школе де Савера, я был обучен этикету равно как и правилам поведения за столом, я держался свободно и уверенно, не приставая к Романе с разговорами и давая, таким образом, ему возможность обдумать то, чем он со мной вознамерился поделиться.

– Слышал ли ты предсказание благородного сеньора Иоганеса Литтенбаха? – наконец нарушил тишину юный хозяин.

– До последнего слова. – Я пожал плечами, не отрывая взгляда от своей плошки, в которую паж только что положил поджарку. – Правда я не совсем уверен, возможно ли называть уважаемого сеньора Литтенбаха благородным, потому как ни где у дома или в доме я не видел родового герба, а значит…

– Не суть. – Романе поморщился, словно разгрыз перец. – Я хотел спросить, что ты думаешь о том, что сказал астролог?

– Что тут думать? Вы хотели услышать предсказание, он вам его дал, а дальше уж вам самому и не кому-то другому решать верить или не верить, следовать или не следовать.

– А ты веришь?

Я снова пожал плечами.

– Мое дело маленькое. Прикажете поверить, поверю.

– Ты и в черта поверишь, если тебе прикажут! – Романе недовольно стукнул по столу кулаком. – Ты же сам слушал вместе со мной господина Христиана. Ты был на всех уроках, я думал, что ты последуешь за мной к «добрым людям».

– «Добрым людям», – перед глазами всплыло лицо моего отца, и настроение резко упало. – Это моя работа быть везде рядом с вами, слушать то, что слушаете вы, особенно если это имеет отношение к новым религиям или политике. Мое дело быть всегда подле своего господина, – я поклонился, – чтобы в решительный момент спасти его от опасности.

– И ты последуешь за мной к катарам?

Я дал себе время обдумать это предложение. – Если на то будет воля моего сюзерена вашего отца, я вступлю в братство, как вступил уже до этого в орден Иоаннитов.

– Если прикажет, будет на то воля… – Передразнил меня Раймон, паж налил ему полный кубок анжуйского вина. – У тебя нет своего мнения. – Он встал, по-видимому желая подняться к себе, но тут же сел, так что я даже не успел подняться вслед за ним, как того требовал придворный этикет. – Скажи Анри, милый, дорогой Анри, я приказываю тебе говорить, что ты думаешь, потому что ты знаком с учением катар и слышал предсказание благородного Иоганеса Литтенбаха, скажи мне, Анри – могу ли я верить в то, что сказал мне астролог, действительно ли я стану великим Совершенным? Действительно ли я буду первым Совершенным королем, первым после Бога на земле, королем над катарским королевством?

– Не станете. – Я разломил хлеб и вытер руки о еще теплый мякиш. – Не станете сеньор, потому что само катарское учение предусматривает не только отказ от мясной пищи, оружия и украшений, оно требует от своих последователей особых правил и норм поведения, которые невозможно сочетать с управлением графством или страной. – Я подставил свой кубок пажу и, сразу же осушив его, велел налить еще раз. – Потому что, если вы останетесь на престоле, вы должны будете жениться и произвести на свет наследников, а связь с женщиной запрещена орденом. Потому что катары ходят босяком или в сандалиях и отдают все беднякам. Правитель же собирает со своих подданных налоги, в то время как Совершенный должен раздать их?..

– Ты совершенно прав, благородный друг. Они меня обманули… Мой отец! – Он вскочил с места. – Немедленно поднимай людей, мы едем в братство!

– Людей, конечно, поднять можно, но… – я неохотно встал, – только не думаю, что это хорошее решение. Люди устали, но как-нибудь еще выдержат, чего не могу сказать о лошадях…

– Замени лошадей, – лицо Романе покраснело, глаза были полны слез.

– О какой же любви вы говорите, мессен, – я выдержал полный негодования взгляд подростка, – если приказываете мне бросить здесь прекрасных, верных и ни в чем не повинных животных, заменив их на других? Если не даете отдохнуть людям? В чем ваша любовь, если вы не даете жить себе и другим?

– В Тулузе отец повесит тебя на первом же суку, – прошипел Романе.

– На все божья воля, – спокойно ответил я. – Но лично я думаю, что всего лучше выспаться в удобной гостинице, закупить еду и в путь. В дороге, извините, я отвечаю за вас, и не желал бы, чтобы ваш благородный отец повесил меня за то, что я не уберег его наследника.

– Он повесит тебя за ослушание! – С этими словами Романе пронесся мимо меня к ведущей наверх лестнице.

– Скор на расправу ваш сеньор. – Толстяк хозяин гостиницы стоял в дверях, держа на плече пузатый бочонок с вином. – Меня он тоже обещал колесовать, за то, что я не позволил ему щупать мою дочь. Обещал прислать из Тулузы отряд лучников. – Кряхтя он поставил на пол свою ношу, и довольный собой отер пот со лба. – А я так считаю, пусть моя девка и не знатного рода, а коли просватана, то просватана. И не дело, чтобы всякий проезжий на нее пялился, тем паче руки распускал. Хотя, подскажите, сеньор, не сочтите за труд, окажите божескую милость, надоумьте старика. Может, зря я мальчишке отказал-то? Не пришлет его отец лучников? А?

– Может и зря отказал. – Я налил себе еще вина, садясь таким образом, чтобы видеть лестницу, по которой поднялся Раймон.

– Думаете, пришлет лучников? – Хозяин старался заглянуть мне в глаза.

– Не пришлет, делать ему больше нечего, как людей от дела отрывать. Не бойтесь. Но, вот, коли дочь твоя проявит благосклонность к моему сеньору, за это я тебя сам отблагодарить могу, не дожидаясь тулузского папочки. – Я испытующе посмотрел на хозяина гостиницы. Вдруг подумалось, что вот же – самый простой вариант, Раймон честно держит пост, не прикасается к оружие, и вдруг ни с того ни с сего возжелал женщину… Иными словами – получи он то, что желает, и никакому посвящению, во всяком случае сейчас, не бывать. А значит, не будет и дурацкой, нелепой смерти, парню придется снова поститься и молиться, а там, кто знает…

Мы сговорились, что я заплачу трактирщику, если он приведет ночью дочку в покои Раймона. На те деньги, которые этот поборник нравственности заломил за свою дочку можно было нанять девок для всего отряда, и еще осталось бы, но я согласился не раздумывая. В конце концов, в случае успеха, я получил бы от Тулузского в сто раз больше.