1983-й. Мир на грани

Согласно Томасу Риду, ответственному за это мероприятие, еще один сверхсекретный инструктаж Рейгану дали на следующее утро. На этот раз ему объяснили, каким образом его будут информировать в случае ядерного кризиса или войны, как будут защищать его лично и как он будет передавать свои указания военным. Наряду с этим ему объяснили, сколько у него будет времени, чтобы принять решения. Позже Рид написал, что «Рейган хорошо усваивал то, о чем ему говорили. Из его вопросов мы поняли, что он пытается уяснить страшные последствия обмена ядерными ударами»^[64].

Все это было прелюдией к начавшимся 1 марта учениям «Лига плюща – 82», которые не предполагали развертывания тысяч солдат или использования сотен танков и самолетов как в имитационных военных играх. Это были штабные учения, в которых США отрабатывали свои действия в случае масштабной ядерной конфронтации, и игроки репетировали соответствующие процедуры при участии Центра руководства Вооруженными силами страны – оперативного центра в Пентагоне, который должен был консультировать президента во время кризиса. Эти учения проводились совместно с двумя другими учениями – «Девять жизней» («Nine Lives»), связанными с вопросами выживания и продолжения работы президента во время атомной войны, и «Рекс 82 Альфа» («Rex 82 Alpha»), во время которых репетировались эвакуация правительства и обеспечение его деятельности в случае ядерной войны. Роль президента исполнял бывший государственный секретарь Уильям Роджерс, поскольку Рейган мог лишь время от времени участвовать в военной игре, которая по плану должна была продлиться пять дней.

В день начала учений Рейган пришел в зал оперативных совещаний Белого дома и недолго за ними наблюдал. Учения начались с имитационного предупреждения о ракетном ударе. Предполагалось, будто присутствующие находятся на командном пункте, оборудованном в летящем над США самолете, а на экране компьютера отражаются события, происходящие внизу, на Земле. На экране, на карте США, начали появляться красные точки. Ими обозначались места попадания советских ракет. Красные точки зажглись сначала на месте Вашингтона, потом на местах всех крупных городов и военных баз на территории США. «Прежде чем президент успел глотнуть кофе, карта покрылась красными точками, – вспоминал проводивший учения Томас Рид. – А потом, разглядывая все это ошеломленно и недоверчиво, он узнал, что советские ВВС приведены в боевую готовность и начинается второй этап ракетного нападения. В следующие полчаса новые красные точки стерли с лица земли выживших и покрыли последние еще не заполненные пробелы в этом море красных огней». Рейган был, похоже, ошеломлен стремительностью и масштабом этих событий. Рид пришел к выводу: «У меня нет сомнений, что в тот мартовский понедельник Рональд Рейган действительно понял, каким может стать ядерное нападение Советского Союза на США»^[65].

Вечером того дня Рейган снова спустился в зал оперативных совещаний, чтобы принять участие в командных учениях. Ему предоставили полную информацию о вариантах выполнения Единого комплексного оперативного плана и объяснили, как ему позвонить в Пентагон, используя специальные коды, чтобы идентифицировать себя как президента. Судя по всему, Рейган был напуган так же, как и в прошлый раз. Президенту «стало ясно: одного его кивка будет достаточно, чтобы были уничтожены все славные достижения имперской России, все надежды и мечты украинских крестьян, все поселения первопроходцев в Казахстане, чтобы были сожжены дотла десятки миллионов женщин и детей, не причинивших абсолютно никакого вреда американским гражданам»^[66].

Серьезный Рейган, только что увидевший имитационный ядерный удар по США, с Уильямом Роджерсом, исполнявшим роль президента в продолжении военной игры «Лига плюща – 82». 1 марта 1982 года

Несколько дней в учениях участвовали высокопоставленные представители военного ведомства, игравшие свои роли. Во время имитационных учений «Девять жизней» президент погиб во время ядерного удара, и его потенциальные преемники рассеялись по убежищам во всей стране. Во время учений «Рекс 82 Альфа» структуры федерального правительства были отчасти разрушены, и их участникам приходилось справляться с почти полным уничтожением систем связи. На пятый день Рейган уехал на свое ранчо в Калифорнии, но в конце учений провел с их участниками селекторное совещание и сказал им: «Мы молим Бога, чтобы нам никогда не пришлось применять протестированные нами процедуры, [но] страна выиграла от того, что мы провели эти учения»^[67].

Неизвестно, что именно думал Рейган об этих учениях. Они были сверхсекретными, и он не упоминал о них в своих мемуарах. Но у него сложилось четкое представление об американской ядерной стратегии. Позже он писал: «Наши отношения с Советами – и их отношения с нами – были основаны на политике взаимного гарантированного уничтожения, и она действительно была безумием. Это была самая безумная идея, о которой я когда-либо слышал. Проще говоря, она требовала от каждой стороны иметь в состоянии боеготовности достаточно ядерного оружия, чтобы уничтожить другую сторону, так, чтобы если одна сторона нападет, у другой осталось бы достаточно бомб, чтобы уничтожить противника за считанные минуты»^[68]. После одного из инструктажей сотрудники Пентагона сказали Рейгану, что в ядерной войне с Советским Союзом погибнут как минимум 150 млн американцев, но победить в такой войне все-таки можно. Рейган пришел в ужас и не мог себе представить, какой станет жизнь для тех, кто уцелеет. Он писал: «Даже если ядерная война не означает уничтожения человечества, она, несомненно, означает конец цивилизации, какой мы ее знали». И пришел к такому выводу: «Никто не сможет “победить” в ядерной войне»^[69]. Позже Рейган с изрядной долей иронии написал: «Будучи президентом, я не носил в карманах ничего – ни бумажника, ни денег, ни водительских прав, ни ключей; в маленьком кармане пиджака я носил только… пластиковую карточку, [в которой] были перечислены коды, которые я должен был отправить в Пентагон для подтверждения, что это действительно президент Соединенных Штатов приказывает применить наше ядерное оружие… секретные коды, способные привести к уничтожению большей части мира, каким мы его знали»^[70].

Через два месяца после учений Рейган произнес речь в колледже города Юрика штата Иллинойс, где он когда-то учился. Поводом для этого выступления был полувековой юбилей окончания этого колледжа самим Рейганом. Он говорил, что надеется на уменьшение арсеналов ядерного оружия – на сокращение численности всех баллистических боеголовок хотя бы на треть. Кроме того, он говорил об ужасе ядерной войны и поклялся, что его долг президента – сделать так, чтобы «окончательный кошмар никогда не произошел»^[71]. Какое бы впечатление не произвели его слова в США, в Москве они совершенно никого не впечатлили. Политбюро не обратило внимания на идею сокращения на треть ядерных арсеналов. Там ее расценили лишь как «пропагандистское прикрытие для агрессивной милитаристской политики США» и как попытку отказаться от прежних соглашений о ядерном паритете^[72].

Однако участие в военных играх не поколебало фундаментальных убеждений Рейгана, связанных с Советским Союзом. Его враждебное отношение к коммунизму было еще сильнее его неприязни к ядерному оружию. В самом деле: теперь его представления о СССР стали еще более определенными благодаря тому, что за эти месяцы он услышал на инструктивных совещаниях по вопросам обороны и национальной безопасности. На встрече в Белом доме 26 марта 1982 года Рейгану сообщили об ужасном состоянии советской экономики. Он записал в своем дневнике: «Их дела очень плохи, и если мы сможем отрезать их от кредитных линий, им останется просить пощады – или голодать»^[73]. Из России в Западную Европу строился новый нефтегазопровод, который должен был бы принести СССР миллиарды долларов прибыли от экспорта энергоносителей. Администрация Рейгана оказывала на своих европейских союзников огромное давление, уговаривая их не продавать технологию, необходимую для строительства и эксплуатации нефтепровода. В мае администрация подготовила директиву по национальной безопасности № 32. В документе, названном «Стратегия национальной безопасности США», говорилось о совершенно новой форме агрессивной позиции по отношению к Москве. В нем заявлялось, что политика США нацелена на ослабление альянсов Советского Союза (особенно с Польшей, где профсоюз «Солидарность» стал широкой платформой для сопротивления советскому диктату). Для этого необходимо поддерживать национализм в странах-сателлитах Советского Союза, чтобы вынудить его «вынести на себе всю тяжесть собственных экономических просчетов» и чтобы «ограничить советские военные возможности путем усиления армии США»^[74].

Рейган был непоколебимо убежден в превосходстве западной демократической системы над тоталитаризмом советского государства. В своем июньском выступлении в Лондоне перед обеими палатами парламента Рейган заявил: «Темпы роста советского валового национального продукта неуклонно снижались с 1950-х годов, и сейчас он составляет меньше половины прежнего ВНП. Масштабы этого провала поразительны: страна, пятая часть населения которой занята в сельском хозяйстве, не в состоянии прокормить собственный народ… Сверхцентрализованная, почти не имеющая стимулов к развитию советская система год за годом тратит свои лучшие ресурсы на производство орудий уничтожения… Постоянное сокращение экономического роста в сочетании с ростом военного производства ложится тяжелым бременем на советский народ». Рейган был убежден: социалистическая система вот-вот рухнет и «наступление свободы и демократии» приведет к тому, что «марксизм-ленинизм окажется на свалке истории»^[75].

Разумеется, не все поддерживали Рейгана в его антикоммунистической кампании. На промежуточных выборах в ноябре 1982 года демократы получили в Палате представителей 26 мест, создав угрозу для республиканского большинства. В начале 1983 года противники Рейгана по-прежнему решительно возражали против сокращения бюджета, что было необходимо для финансирования колоссально возросших оборонных расходов. Демократы хотели увеличения трат на социальные выплаты и пособия. Кроме того, некоторые американцы начали протестовать против роста численности ядерного оружия. Они требовали прекратить испытания, производство и размещение такого оружия: это стало бы первым шагом на пути прекращения гонки вооружений и приближения к мирному будущему. Многие церковные лидеры были вынуждены согласиться с тем, что с точки зрения нравственного и христианского отношения к ситуации в мире стоило бы призвать к замораживанию ядерных вооружений и противодействовать дальнейшему наращиванию смертоносных арсеналов.

В такой обстановке 8 марта 1983 года Рейган вылетел в г. Орландо штата Флорида, чтобы выступить на собрании христианской организации «Национальная ассоциация евангелистов США». Президент полагал, что коммунизм – это антихристианская идеология, лишенная какой-либо морали и стремящаяся исключительно к достижению своих целей. Он хотел убедить своих слушателей, что им надо бороться с этой идеологией. Рейган утверждал, что холодная война была духовной борьбой «между праведным и неправедным, между добром и злом». Нэнси спорила с мужем и пыталась убедить его снизить тон риторики. Но на этот раз Рейган к ней не прислушался. Завершая свое выступление перед евангелистами, президент призвал их «молиться о спасении всех тех, кто живет в этой тоталитарной тьме, молиться, чтобы им открылась радость знать Бога. Но этого еще не произошло, и мы должны знать, что, пока они проповедуют верховенство государства, заявляют о его превосходстве над личностью и предрекают свое будущее господство над всеми народами Земли, они останутся средоточием зла в современном мире». Далее он призвал своих слушателей противостоять «агрессивным внушениям империи зла»^[76].

Никогда прежде Рейган не нападал на Советский Союз настолько явно. Он прибег к своего рода апокалиптическому языку, не привычному для американского президента. О своей борьбе с коммунизмом и Советским Союзом он говорил как о религиозной войне, как о «крестовом походе во имя свободы». По словам Рейгана, он хотел, чтобы Андропов обратил внимание на это выступление^[77]. И, назвав соперничающую с Америкой сверхдержаву «империей зла», он наверняка этого достиг.

4. Операция РЯН

Последствиями возможной ядерной катастрофы были глубоко обеспокоены и советские руководители. В 1972 году Генеральный штаб советского Министерства обороны разработал военную игру, участвовать в которой должны были Леонид Брежнев и премьер-министр [председатель Совета министров СССР] Алексей Косыгин. Учения начались с сообщения об американском первом ядерном ударе, якобы нанесенном по СССР. По результатам компьютерного моделирования этих учений, Советская армия сократится до одной тысячной своей численности; 80 млн советских граждан умрут в первые же минуты; 85 процентов советской промышленности будет обращено в руины. Как вспоминал присутствовавший на учениях советский генерал, и Брежнев, и Косыгин были заметно потрясены масштабом этих разрушений. Во время этих учений Брежневу было предложено нанести ответный удар, запустив три межконтинентальных баллистических ракеты без ядерного заряда. Когда пришло время нажать на кнопку, чтобы запустить ракеты, Брежнев заметно побледнел и его рука задрожала. Он с волнением повернулся к стоявшему рядом министру обороны и несколько раз попросил его подтвердить, что после пуска не будет никаких последствий. «Вы уверены, что это просто учения?» – нервно спросил Брежнев^[78].

Брежнев пришел к власти в 1964 году, после отстранения от власти Хрущева, когда его назначили первым или Генеральным секретарем. Косыгин стал председателем Совета министров (по сути – премьер-министром), Николай Подгорный – президентом [председатель Президиума Верховного Совета СССР]. Через три года они назначили Юрия Андропова председателем КГБ. Эти четыре человека управляли Советским Союзом 20 лет. Все это время, пока СССР был вынужден догонять Америку в неослабевающей гонке вооружений холодной войны, советская экономика работала на пределе возможностей. Она по-прежнему опиралась на тяжелую промышленность и зависела от колоссального военно-промышленного заказа. Все экономическое и промышленное планирование было по-прежнему централизовано, как во времена Сталина. На производство товаров потребления почти не обращали внимания. Образом жизни в Советском Союзе стали очереди – за едой, за предметами повседневной необходимости и за любыми предметами роскоши, изредка попадавшими на прилавки. Универмаги имелись в большинстве городов, но в них был, как правило, очень небольшой выбор, и многие из продававших товаров были не по карману обычным гражданам. Но появлялись, конечно, и новинки. Например, в 1970-х годах довольно дешевыми и широко доступными стали небольшие транзисторные радиоприемники, хотя количество станций, которые они принимали, было строго ограничено. Уровень обслуживания потребителей, с точки зрения западного человека, был ужасным. Местные чиновники отличались равнодушием, некомпетентностью и, если они состояли в партии, зачастую высокомерием. Дома, даже недавно построенные, были плохого качества. Личные автомобили были редкостью; люди в советских городах ездили на велосипедах или в переполненных автобусах. Граждан, от колыбели до могилы, держали в повиновении системой, основанной на идеологии марксизма-ленинизма. Образование было доступным; здравоохранение – бесплатным. Безработицы официально не существовало. Считалось, что преступности нет. Газеты, радио и телевидение были доступны большинству, но всегда контролировались и проводили линию партии. Зрелища и искусства были нацелены на воспитание граждан в духе традиционной советской морали. Доступным и дешевым товаром являлась водка, что сказывалось на производительности труда. Количество рабочих дней, потерянных из-за пьянства, не учитывалось официальной статистикой, но было колоссальным.

В центре однопартийной системы находилась партийная элита, известная как номенклатура. На вершине располагалось Политбюро ЦК КПСС, действовавшее при поддержке Секретариата ЦК КПСС, этим органам были подотчетны партийные секретари всех областей Советского Союза – от границ с Западной Европой до азиатского побережья Тихого океана, от полярной тундры до пустынь Центральной Азии. Им подчинялась обширная сеть партийных организаций, руководившая заводами и предприятиями, школами и университетами, больницами и, наконец, магазинами и универмагами. За всем этим бдительно следил КГБ, который был везде, где встречались или работали группы граждан. Элите, управлявшей системой, предоставлялись разные привилегии как для нее самой, так и для членов семей, привилегии, которых не было у других граждан. Например, отпуск представители элиты проводили на хороших черноморских курортах или в домах отдыха в горах; они лечились в лучших больницах и первыми покупали телевизоры и автомобили. Строго говоря, номенклатурой считались те представители власти, назначение которых официально одобрялось коммунистической партией. По некоторым данным, в ее состав входило около 100 тыс. человек^[79].

Внешняя политика Брежнева с конца 1960-х до начала 1980-х годов мало изменилась. Брежнев содействовал разрядке отношений с Западом, но в то же время хотел сохранить советский контроль над режимами Восточной Европы, которыми управлял еще Сталин. Брежнев гордился освободительными движениями, участвовавшими в национальной борьбе некоторых стран третьего мира, таких как Ангола, Эфиопия, Никарагуа и Сальвадор. Поддержка Москвой этих движений принимала разные формы, но всегда имела идеологическую основу, поскольку Кремль был настроен на помощь движениям, нацеленным на строительство социализма. Советские руководители надеялись, что это приведет к победе над капитализмом, не вызвав катастрофическую ядерную войну. Брежнев своими глазами видел то разорение, к которому привела Россию Вторая мировая война, и не сомневался, что ядерная война принесет гораздо больше разрушений, и потому ее необходимо избежать. Он полагал, что руководители США придерживаются того же мнения и что обе стороны считают ядерную войну самоубийственной.

Однако в конце 1970-х годов, когда западная экономика эффективно развивалась, сделав ставку на новые технологии и рост потребительских расходов, советская экономика вступила в эпоху застоя, символом которого стал руководитель страны, человек, не желавший радикального изменения режима. Брежневу, когда он стал Генеральным секретарем, не исполнилось и шестидесяти, тогда он был энергичен, выглядел моложаво. Однако в конце 1970-х годов это был уже больной и немощный человек. Во время его многочисленных появлений на экранах телевизоров было видно, что телеоператорам приходится отводить камеры, когда Генеральный секретарь неловко пытается прикрепить медали к лацканам пиджаков награжденных, советское телевидение часто предлагало зрителям подобные сюжеты. Во время официальных выступлений Брежнев говорил неразборчиво. Рассказывали об одном крупном собрании, на котором он официально председательствовал. Внезапно он заерзал и начал вертеть в руках перьевую ручку, с которой не понимал, как обращаться. Ручка начала подтекать, и Брежнев испачкал пальцы чернилами, он позвал помощника, который вскоре вернулся с несколькими носовыми платками, после чего Брежнев начал медленно вытирать руки. Присутствовавшие на собрании потеряли интерес к бубнящим докладчикам и в изумлении смотрели на Генерального секретаря, пытавшегося вытереть забрызганные чернилами руки^[80].

Леонид Брежнев правил Советским Союзом почти 20 лет. В последние годы он выглядел довольно смешно. Позади него справа стоит Андрей Громыко

В эпоху разрядки у пожилых советских руководителей, политическая зрелость которых наступила еще во времена Второй мировой войны, сложилось противоречивое отношение к Западу и в частности к Соединенным Штатам. Оно было столь же искренним, сколь и идеологическим. Запад по своей морали представлялся им индивидуалистическим, алчным и агрессивным, нацеленным исключительно на зарабатывание денег ради личной выгоды. В противоположность ему марксизм-ленинизм искренне полагался на коллективную деятельность на благо всех, хотя действительность была далека от идеала. С другой стороны, в Кремле возрастал и страх перед Западом. Кремлевские руководители понимали, что благодаря своим промышленным и технологическим достижениям он вырвался вперед, особенно в использовании новых сложных технологий, в которых в Москве почти не разбирались. Побывавшие в Америке советские люди потом рассказывали, что в США почти в каждой начальной школе есть компьютеры, которые начинают играть существенную роль в жизни общества – от здравоохранения до производства и продажи потребительских товаров, от экономики до обороны. Однако в Советском Союзе микроэлектроника была редкостью. Не существовало культуры открытости, которая содействовала бы ее разработке. Доступность компьютеров открывала людям мир информационных технологий, предоставляя каждому пользователю доступ к огромному массиву данных. Однако это шло совершенно вразрез с принципами советского общества. В Советском Союзе считалось незаконным владеть даже пишущей машинкой или фотокопировальным устройством, если это только не было разрешено и одобрено государством. Центральная бюрократия контролировала издание каждой книги и содержание всех газет. В СССР не существовало традиции свободного обмена идеями и информацией.

Это сочетание страха перед Западом с признанием увеличивающегося разрыва между западной и советской технологиями способствовало возникновению в Кремле паранойи. Маршал Николай Огарков, первый заместитель министра обороны и начальник Генерального штаба, в марте 1983 года сказал в удивительно откровенном интервью западному журналисту: «Мы не можем сравниться с качеством вооружения США в течение еще одного или двух поколений. Современная военная мощь основана на технологии, а технология основана на компьютерах. В США маленькие дети играют с компьютерами… Здесь у нас даже нет компьютеров в каждом отделе Министерства обороны. И по причинам, которые вы хорошо знаете, мы не можем сделать компьютеры доступными в нашем обществе. Мы никогда не сможем догнать вас в современном вооружении, пока у нас не произойдет экономическая революция»^[81]. Высокопоставленный сотрудник КГБ лаконично резюмировал: «Больные, стареющие руководители, неспособные начать никаких внутренних реформ, окруженные экономически и технологически развитыми западными странами, страшившиеся успехов очень воинственного (по крайней мере, на словах) президента Соединенных Штатов Рональда Рейгана… были реально напуганы до смерти»^[82].

Когда в Кремле распространилась паранойя, советские руководители, чтобы обрести утраченную уверенность, обратились к КГБ. Обширная организация КГБ подразделялась на несколько управлений – внутренней безопасности, контрразведки, пограничных войск, радиоперехвата и так далее. Самым престижным, судя по всему, было управление, занимавшееся внешней разведкой и известное как Первое главное управление (ПГУ). В 1972 году ПГУ переехало в только что построенные здания в Ясенево, на юго-западной окраине Москвы. Это был огромный комплекс с залом заседаний на 800 мест, библиотекой, поликлиникой, хорошо оснащенным спортивным залом и бассейном. Из кабинетов открывался живописный вид на холмы, березовые рощи, зеленые луга, а в летнее время – на золотящиеся пшеничные и ржаные поля. Руководителей на лимузинах ЗИЛ подвозили к комплексу, к их личных отдельным входам. На особых лифтах они поднимались в просторные кабинеты, нередко оснащенные личными саунами или спортивными залами. Поскольку свои машины были лишь у немногих других сотрудников, каждое утро из Москвы мчался поток автобусов, отвозивших работников ПГУ в Ясенево. Рабочий день заканчивался в шесть часов вечера, и все сотрудники устремлялись к отправлявшимся в обратный путь автобусам, и милиция, чтобы ускорить их путь, услужливо останавливала все движение на Московской кольцевой автодороге.

В 1974 году начальником ПГУ Андропов назначил человека, влияние которого будет огромным и который со временем возглавит КГБ. Это был Владимир Александрович Крючков, он станет главным союзником и советником Андропова. У Крючкова было круглое морщинистое лицо с узкими пристально смотрящими глазами. Он был трудоголиком, которого охарактеризовали так: «На официальных фотографиях татарское лицо Крючкова всегда серьезно, уголки губ опущены вниз. Он, собственно, таким и был – неулыбчивым и энергичным»^[83]. В ПГУ он привнес абсолютную уверенность в том, что Запад постоянно устраивает заговоры против советского государства. Как и большинство представителей советского руководства, Крючков не имел понятия о том, как работает американская политическая система с различными ветвями власти и принципом сдержек и противовесов. Так, например, вынужденная отставка Никсона из-за Уотергейтского скандала ошеломила Крючкова. В КГБ считали, что его сместили не из-за общественного негодования, а в результате заговора врагов разрядки, вероятно, сионистов и представителей военно-промышленного комплекса, желавших продолжать торговлю оружием. Привыкшие к управляемой из центра командной экономике, советские граждане в своем большинстве и представить не могли систему, которая успешно действовала без регулирования и контроля. Как говорил об этом один высокопоставленный советский дипломат, у многих его коллег сложилось мнение, «что, должно быть, где-то в Соединенных Штатах находится секретный Центр управления. Сами они привыкли, что всей системой управляет за закрытыми дверьми небольшая рабочая группа, упрятанная в каком-то секретном районе»^[84]. Крючков полностью разделял и подтверждал своими действиями мнение о том, что почти все происходившее на высшем уровне на Западе сопровождалось того или иного рода заговором.

Ракетный комплекс «Пионер» (SS-20). Эти ракеты можно было запускать из укрытий в СССР по целям в Западной Европе

В конце 1970-х годов, опираясь на это миропонимание с присущей ему ограниченностью, режим Брежнева совершил несколько существенных ошибок, которые вызвали негативную реакцию Запада и положили конец длившейся несколько лет разрядке. Больше всего Запад напугало решение Кремля развернуть в Восточной Европе и на западе России новое поколение ракетного комплекса «Пионер» (по классификации США и НАТО – SS-20) с баллистическими ракетами средней дальности. Это решение было плохо продумано и в результате сработало против Кремля. «Ястребы» в США представили его как тайный замысел Советов улучшить свои ядерные позиции в то время, когда Америка отвлеклась на разрядку. Но еще более гибельным и для Советского Союза, и для представления о нем на Западе оказалось другое решение Кремля.

Афганистан традиционно являлся сферой соперничества между русскими царями и западными державами. В 1970-е годы он стал полем битвы холодной войны, когда его прозападный режим свергла просоветская группа афганских армейских офицеров. После этого переворота начались реформы. Доступ к образованию получили женщины, что вызвало гнев мусульманского духовенства, которое при одобрении Ирана и Пакистана стало поддерживать моджахедов, «воинов Бога», открыто боровшихся против коммунизма и «безбожного» режима. В Москву из Кабула поступали просьбы о предоставлении военной помощи, но в апреле 1979 года Политбюро высказалось против отправки войск в Афганистан. Все более отчаянные просьбы о помощи продолжали поступать весь год, и вечером 12 декабря, после еще одного переворота, оставившего впечатление, что Афганистан снова враждебен Советскому Союзу, члены Политбюро встретились, чтобы рассмотреть вопрос о военном вмешательстве. На эту встречу Брежнев приехал пьяным и не мог по-настоящему председательствовать. Попросили высказаться лишь представителей узкого круга Политбюро, имеющих право голоса. Советские военные были против военного вмешательства, но возобладали сторонники «жесткого» курса, в том числе Андропов. Они ссылались на то, что победа исламского фундаментализма над социализмом в Афганистане нанесет большой удар по авторитету Советского Союза. Никто даже и не подумал о том, какой будет реакция Запада. Через две недели, в Рождество, советские танки и десятки тысяч машин мотопехоты пересекли границу и за несколько дней установили в Кабуле новый просоветский режим.

В Вашингтоне администрация, которую до сих пор обвиняли в мягком отношении к Советам, не смогла сдержать гнева. По телефону горячей линии Картер сказал Брежневу, что вторжение в Афганистан может стать «поворотным пунктом» в отношениях между странами. Он потребовал ввести торговые санкции и ввел эмбарго на продажу зерна Советскому Союзу. В советской агрессии Картер усмотрел угрозу всему региону, простирающемуся до Персидского залива и ближневосточных нефтяных месторождений. В своем ежегодном послании «О положении в стране» в январе 1980 года Картер назвал советское вторжение «самой серьезной угрозой миру со времен Второй мировой войны»^[85]. Он прекратил выполнять договор ОСВ II, и Соединенные Штаты начали окольными путями поставлять новое сложное оружие моджахедам, которых в США называли «борцами за свободу», на Западе эта политика привела к катастрофическим результатам, оставив тяжелое наследие в стране, за которую потом будут сражаться еще несколько десятилетий. Со временем много оружия окажется у Талибана, который в 1990-х годах станет надежным прибежищем для Усамы бен Ладена и «Аль-Каиды».

А тем временем советских военных вскоре втянули в войну с партизанской армией, в войну, которую они не могли выиграть, но которую, как оказалось, было очень трудно прекратить. К середине 1980-х годов через Афганистан прошли более 600 тыс. советских военных. В СССР эта война была чрезвычайно непопулярна. В похоронных мешках домой отправили сотни, а потом и тысячи тел молодых советских солдат. Обычно их грузили по ночам, втайне от репортеров, опасаясь огласки, в гигантские транспортные самолеты, известные под названием «Черные тюльпаны». Родным погибших почти ничего не сообщали о том, что произошло с их близкими, и запрещали ставить в их честь какие бы то ни было военные памятники. Ветеранов, известных как «афганцы», на родине люди сторонились из-за слухов о совершенных ими в Афганистане военных преступлениях, им приходилось бороться с советской бюрократией за пенсии и пособия^[86]. Война растянулась на годы и стала известна как «Вьетнамская война Советского Союза». Хорошо информированный и высокопоставленный сотрудник КГБ резюмировал чувства многих, когда сказал: «Мы все погрязли в этой войне, мы не можем выиграть и не можем выбраться из нее. Это нелепость»^[87].