– Наверное. – Он кивнул и в тот же миг потерял к ней интерес. Ольга кожей почувствовала, как исчез тот невидимый щуп, что шарил у нее в мозгу. – На сегодня можете быть свободны. Ирма, займись остальным, мне нужно поработать. – Сказал и уткнулся в бумаги, что лежали перед ним на столе. Гармония легла у его ног, но продолжала следить за Ольгой.

– Следуйте за мной, – велела фрау Ирма и, больше не говоря ни слова, вышла из кабинета. Фобос и Деймос скользнули за ней черными тенями.

Они снова шли по темному коридору: фрау Ирма впереди, Ольга следом. Спустились по лестнице, прошли в маленький, скромного вида кабинет.

– Прошу – присаживайтесь. – Фрау Ирма указала на стул с высокой спинкой, а сама уселась за письменный стол. На столе царил идеальный порядок. Впрочем, как и в самом кабинете.

Фобос и Деймос остались у двери, и захочешь – не убежишь.

– Я рада, что Отто вас оставил, – сказала фрау Ирма, открывая изящного вида записную книжку. – Мне бывает тяжело.

Она не договорила, но Ольга и сама поняла, что речь сейчас не о загруженности, а о дефиците общения. Хотелось ли ей общаться с этой старухой? Нет! Но она будет. Будет общаться, будет улыбаться, даже пресмыкаться, если потребуется. Что угодно, лишь бы у нее появилась возможность беспрепятственно передвигаться по территории усадьбы.

– Ваш рабочий день будет начинаться в восемь часов утра и заканчиваться в семь вечера. – проговорила фрау Ирма. Помолчала, видимо, ожидая возражений, но Ольга возражать не стала.

– Как скажете. – лишь кивнула она.

– Каждое утро в усадьбу приезжает автомобиль с провизией. Я распоряжусь, чтобы по дороге водитель забирал вас на окраине поселка. Но возвращаться вам придется самой. Понимаете меня, фрау Хельга?

Ольга понимала. Спускаться в Гремучую лощину всяко легче, чем подниматься из нее. Бедные ее ноги…

– Да, меня все устраивает.

– Устраивает… – Фрау Ирма хмыкнула. – Редкое качество по нынешним временам.

Ольга ничего не ответила, да от нее и не ждали ответа. Дальше был по-армейски четкий и быстрый инструктаж, а потом такая же быстрая экскурсия по дому.

– Каждый день я буду обозначать для вас фронт работ. Дел в таком большом доме всегда много, а люди ленивы и нерасторопны.

Ольга не знала, о каких людях говорит старуха. За все время ее пребывания в поместье она не видела никого, кроме фон Клейста, фрау Ирмы и автоматчиков на воротах.

– Если будете работать хорошо, помимо жалования получите паек. Я слышала, у местного населения с этим есть определенные трудности.

Трудности были. По большей части из-за того, что не осталось ни одного дома, который бы не разграбили оккупанты. А еще от того, что в поселке почти не осталось мужчин. Старики и малые дети не в счет.

– Я буду вам очень признательна, фару Ирма.

– Пока не благодарите, – отмахнулась старуха. – Я еще не видела, как вы работаете. Попасть в Гремучий ручей тяжело, но гораздо тяжелее здесь задержаться. Вы должны это понимать. Хоть я и скучаю по родной речи, ваше знание языка не может служить гарантией.

– Я понимаю. – Ольга кивнула.

– Хорошо. – Фрау Ирма посмотрела на нее из-под полуопущенных век. – Подождите в холле, вам вынесут пропуск. И прошу вас, не опаздывайте. Пунктуальность – это половина успеха.

Ждать Ольге пришлось недолго. Похоже, фрау Ирма в вопросах пунктуальности была строга к себе так же, как и к другим. Молодой солдат протянул Ольге пропуск, сказал, глядя не на нее, а прямо перед собой:

– Следуйте за мной. Я провожу вас до ворот.

Полной грудью Ольга вздохнула, лишь оказавшись за территорией усадьбы. Тут же разнылись спина и колени. Ничего. Она справится. Начало положено.

Путь домой показался ей длиннее в два раза. Наверное, из-за того, что дорога все время шла в гору. Несколько раз Ольга останавливалась, чтобы передохнуть. Пока стояла, прислушивалась к голосу лощины. Своя она тут или чужая? Рад ли ей этот не то лес, не то парк? Принял ли ее старый дом? Готовы ли мраморные нимфы смириться с тем, что она каждый день будет проходить мимо них? Скоро она получит ответы на свои вопросы, а пока нужно двигаться дальше.

* * *

Дома было тепло, пахло печеной картошкой и травяным чаем. С продовольствием у них и в самом деле было плохо, на остатках картошки, круп и муки им нужно было как-то дотянуть до лета. Летом станет полегче, летом в лесу появятся грибы и ягоды. Да и в огороде можно будет вырастить какую-никакую зелень. А пока приходится экономить, жить впроголодь и надеяться на унизительные подачки от немцев. Если ей еще удастся заработать эти подачки.

– Бабушка, ты? – на звук открывшейся двери из комнаты вышла Танюшка. Она зябко куталась в вязаную кофту. Худенькая, высокая, большеглазая… Девочка с ледяными ладошками и горячим сердцем.

– Я, Татьяна. – Стараясь не морщиться от боли, Ольга присела на скамью, принялась разуваться. – Как ты тут?

– А как ты… там? – Внучка смотрела на нее без злости, скорее, с недоумением. Все никак не могла понять, почему Ольга решилась на такой поступок.

– С завтрашнего дня выхожу на работу. – Вслед за ботинками Ольга сняла пальто и шляпу. Пошевелила затекшими пальцами на ногах. Отвыкла она от каблуков. Отвыкла, но придется привыкать снова. До усадьбы можно добираться и в чем-то более удобном, а переобуваться уже на подступах. Почему-то ей казалось, что внешний вид очень важен для тех, кто принял ее на работу. Почти так же важен, как и ее безупречный немецкий. Ну что ж, она потерпит. – Туда буду добираться на фуражной машине, обратно своим ходом.

– Бабушка, ну зачем?.. – Танюшка переставила ее ботинки поближе к печке. – Это же нелюди, бабушка.

– Я знаю. – Ольга погладила внучку по волосам. – Нелюди и враги. Но, Татьяна, иногда лучше быть как можно ближе к врагу.

– Зачем? – внучка смотрела на нее с осуждающим недоумением.

– Затем, чтобы знать наперед, что он захочет предпринять.

– Бабушка, ты меня прости, – Танюшка пристроила ее пальто на вешалку, – но какая из тебя подпольщица? А люди будут говорить…

– Люди всегда говорят! – Ольга оборвала внучку. – Человеческой натуре это свойственно. Но умный человек всегда может определить, где правда, а где пустые сплетни.

На самом деле не всегда, но Танюшке об этом знать не нужно.

Они уже пили чай, когда в сумраке за окошком мелькнула какая-то тень, а через пару секунд в дверь торопливо, но настойчиво постучали. Ольга знала этот стук. Танюшка тоже, поэтому и не стала спрашивать, кто там, а сразу впустила нежданного гостя в дом.

Впрочем, не гостя, а гостью – соседку Зосю Куликову. До войны Зося работала в школе уборщицей, большим умом не отличалась, но была прилежной и исполнительной. Она в одиночку растила сына, балбеса и хулигана Митьку, при случае всем и каждому жаловалась на свою нелегкую бабью долю, даже умела весьма натуралистично расплакаться в нужный момент. Не сказать, что Зосю так уж ценили, но жалели. И балбеса Митьку тоже жалели, тянули из класса в класс, хоть и было очевидно, что к наукам он не расположен, ни умом, ни прилежанием не отмечен, а хулиган, каких еще поискать. Митька учился с Танюшкой в одном классе, с раннего детства очень не любил ее и задирал. Повлиять на него не могли ни отповеди директора, ни мокрое полотенце, которым регулярно перетягивала его Зося. Такой уж он уродился. К материнской, граничащей с легким слабоумием простоте добавлялась безрассудная удаль отца, который больше времени проводил в тюрьмах, чем возле жены и ребенка. Гриня Куликов был вором-рецидивистом, а еще романтиком. Из тюрьмы он слал неграмотной Зосе длинные и витиеватые письма, которые ей зачитывал кто-нибудь из учителей. Бывало, и Ольге доводилось приобщиться. Письма прекратились сразу после начала войны. Зося все еще надеялась на чудо, верила, что ее любимый Гринечка вернется. Только она одна и надеялась, потому что тюрьму, в которой сидел Григорий, разбомбили в первые же дни оккупации.

Зося шмыгнула в дом, прижалась спиной к двери, уставилась на Ольгу с Танюшкой совершенно безумным взглядом. По ее круглому простоватому лицу градом катились слезы. Сердце сжалось. Не было нынче в Видове хороших новостей.

– Зося, что?.. – Ольга взяла соседку за плечи, легонько встряхнула. – Что случилось?

Она не отвечала, плакала, мычала что-то невразумительное, икала…

– Тетя Зося, выпейте! – Танюшка сунулась к ней с чашкой травяного чая. Как будто чай мог унять то отчаяние, что рвало на части эту несчастную.

– Пойдем-ка присядем. – Ольга потянула вялую, несопротивляющуюся Зосю в комнату, силой усадила за стол, велела: – Рассказывай!

Зося вздрогнула, словно от пощечины, перестала голосить, утерла мокрое лицо рукавом телогрейки.

– Забрали… – сказала шепотом. – Митеньку забрали.

– Кто? – ахнула Танюшка. Она не любила Митеньку, но в этот самый момент забыла об их давней вражде.

Да, кому мог понадобиться балбес и хулиган Митька Куликов, вред от которого исчислялся разве что разбитыми в поселке окнами да килограммами украденных в колхозном саду яблок?

– Я не знаю… – Зося таращила красные от слез глаза, шмыгала носом.

– Погоди, – Ольга придвинула к ней травяной чай. – Погоди, Зося! Тогда откуда ты знаешь, что его забрали?

– Откуда знаю? – Зося обхватила чашку обеими руками, вцепилась в нее так, что побелели костяшки пальцев. – А оттуда! – сказала и громко икнула. – Домой он не пришел. Вот откуда!

Ольга глянула на настенные часы – десять часов пятнадцать минут. Да, уже поздно, но когда такие мелочи останавливали Митьку? Однажды он и из дому сбегал. На перекладных добрался аж до областного центра, решил навестить папеньку. Там его и поймали. Ольге с директором пришлось за ним ехать, потому что Зося слегла от переживаний. Вот и сейчас уже почти готова слечь…

– Вернется, не реви, – сказала Ольга строго. Она знала, что люди удивительным образом реагируют на такой вот строгий тон. Большинство из них приходит в чувство.

Зося не пришла, лишь придвинула к себе чашку и тоненько завыла.

– Он знает… что нельзя… – В вое иногда удавалось разобрать слова. – Он же висельников… висельников видел… Я его специально побила, чтобы не лазил… где попало не лазил чтобы… Им же без разницы, Митенька это мой или партизан… Они ж сразу стрелять начнут… Я сама слышала, как Мишаня рассказывал, что приказ есть стрелять по партизанам… Особливо, если не отзываются и убегают… А Митенька ж он всегда убегает… Он же такой у меня быстрый… – Вой сделался громче, остальные слова в нем потонули.

– Выстрелы слышала? – спросила Ольга, разжимая закостеневшие Зосины пальцы.

– Что?.. – спросила та и снова завыла.

– Я спрашиваю, стреляли сегодня в Видове?

Выстрелы – это событие. О стрельбе тут же узнают все сельчане, вести разносятся, как пожар.

– Татьяна, – Ольга перевела взгляд на внучку, – сегодня стреляли?

– Нет. – Танюшка замотала головой. – Тихо было. Я даже этих… – хорошенькое личико ее исказила гримаса ненависти, – даже этих не видела.

– Слыхала, Зося? Не было никаких выстрелов. Немцев в поселке сегодня тоже не было. Вернется твой Митька. Вот попомнишь мои слова, нагуляется и вернется.

– Нагуляется… – Зося сжала лицо ладонями с такой силой, что глаза ее сползли к переносице, а рот округлился, а Ольга некстати подумала, что, наверное, с кого-то очень похожего на Зосю, Мунк и писал свою картину «Крик»… – Да как же он нагуляется, когда я запретила? Я ж ему велела из дому не выходить!

– И он всегда тебя слушался?

– Всегда! – Продолжая удерживать голову руками, Зося закивала.

– Никогда! – Отрезала Ольга. – Даже когда малой совсем был, не слушался. Не блажи, Зося, вернется твой Митька.

– Вернется? – Теперь Зося смотрела на нее с надеждой.

– Всегда возвращался. – Или возвращали. Но всегда целым и невредимым.

– Тогда я, наверное, это… – Зося встала. – Пойду я тогда. А то ж Митенька вернется, а меня нету. Может он уже вернулся, а?

– Может и вернулся. А может, у кого из дружков заночевал. – предположила Ольга.

Но не было у Митьки дружков, не сходился он с местными пацанами темпераментом. Только зачем же Зосе такое знать? Ольга и сама верила, что Митька объявится. А вот когда объявится, тогда его и нужно как следует отлупить. Только не мокрым полотенцем, а ремнем, что остался на память от папеньки.

Она говорила, а Зося кивала в такт каждому слову и пятилась к выходу.

– А если до утра не объявится, куда мне? Кому в ноги падать? – Зося смотрела на Ольгу с такой надеждой, что стало не по себе. Да, она могла предвидеть развитие событий. А точнее, просто просчитать все возможные варианты. Пока все было за то, что Митька где-то отсиживается, что к утру вернется домой. Другие варианты Ольга пока рассматривать не решалась.

– А если до утра не объявится, пойдем к Мишане, – сказала она твердо. – Я с него спрошу.

Спросит. Если потребуется, так и за петельку потянет. Дернет так, что кровь уже у него носом пойдет.

– Если что, ты ко мне в шесть утра постучись, потому что в семь мне нужно будет отлучиться.

Да, видно, и в самом деле Зосе было очень плохо, раз не спросила, куда это она собралась отлучаться. В другое время спросила бы непременно. Сначала спросила, а потом бы по поселку разнесла, еще и от себя приврала бы. Но сейчас не до того, сейчас все ее мысли о непутевом Митеньке.

Как только за Зосей захлопнулась дверь, Ольга задвинула засов, строго посмотрела на Танюшку.

– Давай ложиться. Завтра рано вставать.

– Бабушка, а ты в самом деле веришь, что Митька найдется? – спросила внучка.

– Я надеюсь, Татьяна. Всего лишь надеюсь. – Девочке врать не нужно. Не в этот раз. Случиться могло всякое, и обе они это прекрасно знают. – Но, если до утра не объявится, я лично схожу к Мишане.

Врать не надо, а успокоить нужно.

* * *

Заснуть получилось не сразу, а когда наконец получилось, снилось всякое. Тревожную предрассветную дрему прогнал тревожный же стук. Стучали в окно. Стучали и голосили…

Ольга спустила босые ноги на холодный пол, накинула на плечи шаль, успокаивающе шикнула на вскинувшуюся на своей кровати Танюшку.

– Лежи, я посмотрю, кто там.

Она уже знала, кто там, а это значило, что Митька так и не объявился, а это значило, что придется идти на поклон к Мишане-полицаю…

Мишаня жил на окраине села в покосившейся избушке вместе со старой, полуглухой и полуслепой бабкой. Избушка давно нуждалась в мужском внимании, как и прогнивший местами забор, но руки у Мишани росли не из того места. А еще с совестью была беда.

– Ты не суйся, я сама буду разговаривать. – Ольга строго глянула на голосящую Зосю. – А лучше отойди-ка вон туда, не путайся под ногами.

Зося пыталась сопротивляться, но этой бессонной ночью силы ее покинули.

– Жди, я скоро, – велела Ольга и решительно постучала в дверь.

Ей не открывали долго, минут пять, если не десять, но Ольга знала – Мишаня уже затаился по ту сторону двери, и если попытаться пошарить в этой сонной темноте…Она и пошарила, нащупала петельку, потянула. И вслед за петелькой вытянула на крыльцо Мишаню. На невидимом аркане вытянула.

– Чего надо? – Мишаня моргал и щурился в тусклом свете керосиновой лампы. Был он одет в исподнее, лишь поверху накинул телогрейку. – Что за пожар?

– Вопрос у меня к тебе есть.

– Посеред ночи?! – Он пытался уйти, захлопнуть дверь, но Ольга держала крепко. Никуда он не уйдет, пока она не узнает то, за чем пришла.

– Уже утро, Михаил. Рассвет скоро.

Полицай переминался с ноги на ногу, ежился на ветру, смотрел понуро.

– Говори, что надо… – В голосе его было уже знакомое Ольге недоумение.

– Где Митька Куликов? – спросила она и чуть сильнее потянула за петельку.

Мишаня пошатнулся, но на ногах устоял, удивленно сощурил рыбьи глаза.

– Митька? А мне откуда знать? Почему ко мне приперлись? – Поверх Ольгиного плеча он глянул на Зосю.

– Приперлись, потому что Митька не пришел домой ночевать. Зося боится, что его забрали.

– Кто забрал? – Мишаня юлил, пытался соскочить с крючка, но удивление его было неподдельным. – Кому он нужен, этот паразит?!

– Маме нужен. Зося его домой не дождалась, вот мы и подумали, что его могли…

– Не было приказа производить арест. – Мишаня подбоченился, расправил грудь. – Если бы был, я бы знал. Да и зачем? Какой с него вред новой власти?! Ни вреда от него, ни пользы.

Это хорошо, что ни вреда, ни пользы. Это значит, что Митька не у немцев, и есть надежда, что парень вернется домой.

– Все? – спросил Мишаня с вызовом. – Все, что хотела спросить, спросила?

Ольга молча кивнула, развернулась к нему спиной.

– А тогда я спрошу, – ударили ее в спину насмешливые слова. Эх, не нужно было отпускать петельку…

– Спрашивай. – Ольга не стала оборачиваться, замерла на крыльце. – Как долго ты собираешься Таньку от меня прятать, старая? Ты смотри, она у тебя девка видная, лакомый кусок! На такой кусок желающих найдется много! Так может со своим лучше, чем с немцами? Я-то один, а немцев-то много…

Он говорил, а Ольга наматывала невидимую веревку на кулак. Намотала, дернула со всей мочи. За спиной послышался вой. Значит, получилось до кровавой юшки. Зря он заговорил про Танюшку. Ох, зря…

Зося поверила. Любой матери проще поверить, что ее непутевый сын где-то загулял, а не томится сейчас в фашистских застенках. Она даже припомнила какого-то Митькиного дружка из райцентра и даже убедила себя, что Митька сейчас у него в городе. Ольга ее не переубеждала. Человек должен надеяться на лучшее. Она тоже надеялась. Мишаня бы ей не соврал, не смог бы, даже если бы попытался.

– А вот я соберусь… вещички кое-какие возьму и схожу в город, – бормотала Зося. – А что мне? Я ж быстрая, что мне до того города-то идти? Да, тетя Оля?

– Погоди, Зося. Подожди еще хотя бы день. Вдруг объявится.

– А и то верно! – Зосина голова была сейчас похожа на растревоженную голубятню, и мысли в ней метались, словно птицы. – Это ж плохо выйдет, если я уйду, а Митенька вернется. Еще разволнуется, что мамки нет, глупостей натворит.

Это был вполне вероятный исход. Каким бы шалопаем не был Митька Куликов, но мамку свою он любил и жалел. Да и к совершению всяких глупостей был расположен с рождения.

Зося вдруг застыла, как вкопанная, уставилась на Ольгу широко раскрытыми глазами, сказала шепотом:

– А если он у них?

– У кого, Зося?

– У партизан если…

– Да не нужен твой Митька партизанам. От него ж одни только проблемы. Партизаны б его сразу развернули.

– Думаете, тетя Оля?

– Уверена.

– А он же хотел… – Зосин голос упал до тихого шепота. – Хотел к партизанам сбежать. Особливо после того, как Сережку Власова на площади того… – Она закрыла лицо руками, беззвучно завыла. – Отомстить хотел за Сережку, дурак такой… А я его по привычке полотенцем… А он у меня полотенце отобрал… Представляете, тетя Оля?.. Отобрал и говорит: «Хватит, мамка, я уже не маленький!» И вот я думаю…

– Вернется, – оборвала ее Ольга. – Все будет хорошо, Зося. Главное – верить.

– А я и верю! – Зося торопливо перекрестилась. – Я боженьку всю ночь просила, чтобы вернул мне Митюшеньку. И вот прямо сейчас пойду попрошу.

– Иди попроси, Зося. – Ольга приобняла ее за плечи, заглянула в глаза, нащупала петельку. Нет, тянуть не стала, лишь успокаивающе до нее дотронулась. – Только сначала поспи. Ты же ночь не спала, небось. Вот иди и отдохни, а там, глядишь, все и наладится…

Она проводила притихшую Зосю до дома, убедилась, что та успокоилась и спокойствия этого хватит до вечера, и отправилась к себе.

Танюшка уже окончательно проснулась и даже приготовила завтрак.

– Ну что? – спросила она, едва Ольга переступила порог.

– Не знает Мишаня ничего. Нет Митьки у немцев. – Ольга зачерпнула из ведра студеной воды, сделала несколько жадных глотков.

– А где же он тогда?

– Не знаю. Зося думает, в город отправился к какому-то своему дружку. Танюшка, главное, что его не арестовали. Вернется.

– Вернется… – эхом отозвалась внучка.

Больше они почти и не разговаривали, слишком мало осталось у Ольги времени на сборы. И так едва поспела к назначенному месту, пришла всего за пару минут до того, как там остановился грузовик.

– Это вас, что ли, нужно отвезти в Гремучий ручей? – послышался из нутра кабины сиплый бас. Шофер был свой, не немец. Впрочем, можно ли называть своим того, кто служит новой власти? Или не спешить с выводами? Она вон тоже служит…

– Меня, – сказала Ольга, забираясь на пассажирское сидение.

В кабине грузовика пахло бензином и махоркой, а шофер, грузный мужчина лет шестидесяти, занимал собой почти все свободное пространство.

– Ну так поехали, уважаемая! Вы, видно, из местных? – И, не дав Ольге возможности ответить, тут же продолжил: – А я из города. Ефим Сидорович я, но для вас, уважаемая, просто Ефим. Вас как звать-величать?

– Ольга Владимировна. – Ольге хотелось тишины, но Ефим жаждал общения.

– А я, Ольга Владимировна, вот уже второй месяц между городом и усадьбой мотаюсь. Каждый день туды-сюды. Да мне не привыкать, я, считай, полжизни за баранкой. Если бы взяли на… – Он осекся, покосился на Ольгу. Она понимала, о чем он, понимала, почему замолчал и испугался. Если бы его взяли на фронт, он бы и там был за баранкой. Но на фронт его не взяли, зато взяли в услужение немцы.

Ольге хотелось его успокоить, но вместо этого она спросила:

– А что вы возите в Гремучий ручей?

– Гремучий ручей… – Ефим поежился. – Название такое… гадючье. Любили же раньше напридумывать! А вожу я тоже всякое. В основном продукты. Бывает мебель из города. Короче, что велят, то и вожу. Да и не смотрю я, что там, – добавил он поспешно.

Боится. Ее, Ольгу, боится. Поговорить хочется, да опасается, что она из таких, как Мишаня.

Дальше ехали в молчании. Когда доехали до Гремучей лощины, уже рассвело, но стоило лишь оказаться под сенью старых деревьев, как словно бы снова вернулась ночь.

– Странное место, – заговорил Ефим. – Вот сколько сюда езжу, а привыкнуть никак не могу. Жуть какая-то кругом. Звук этот… Бабы голые, прости господи, из-за кустов выглядывают.

Бабы – это, вероятно, нимфы. Но ведь тоже заметил, что не просто так стоят, а будто бы следят.

– И свет такой… Вы ж местная, Ольга Владимировна? Вот скажите мне, почему тут так… словно на том свете?

– Особенности ландшафта. – Ольга смотрела прямо перед собой. – Низинное место, затишное. Тут все немного иначе, чем наверху.

– Немного! – Ефим фыркнул в усы. – Тут все иначе! Как тут вообще можно нормальному человеку жить? Вот вы не поверите, а мне это все на мозги давит. Вот прямо чувствую, как въезжаю в лощину, так хоть караул кричи. А я мужик крепкий, первую мировую прошел. Что тут так гудит, а?

– Никто не знает, Ефим, но лощину потому и называли гремучей. Вот из-за этого звука.

Вот только слышат его далеко не все. А те, кто слышат, воспринимают по-разному. Ей чудится шепот, а Ефиму, выходит, гул. Каждому свое.

Грузовик тем временем вырулил на аллею, и Ефим сбавил газ.

– Тут нужно медленно ехать. Мне так велели, – сказал он чуть виновато. – Вы, Ольга Владимировна, если первый раз, так просто сидите молчком и делайте, что они велят. Разговаривать я с ними сам буду.

Разговаривать… Ольга едва заметно усмехнулась. Ну, пусть разговаривает.

Ефим остановил грузовик прямо перед запертыми воротами, но выходить не стал, остался сидеть в кабине. Большие лапищи свои положил на баранку, так, чтобы их было хорошо видно.

– Сейчас обыщут, и дальше покатимся, – сказал он шепотом.

Так и получилось. В приоткрывшиеся ворота вышли два автоматчика. Один остановился перед грузовиком, автомат он держал наизготовку. Второй, забрался в кузов грузовика, прямо под брезентовый полог. Какое-то время Ольга и Ефим слышали его неспешные шаги, а потом все затихло.

– Аусвайс! – сказал Ефим, показывая в окошко пропуск, а Ольге шепнул: – Достаньте свой, только медленно, чтобы не это…

Ольга открыла сумочку, протянула автоматчику пропуск. Тот изучал его так же внимательно и пристально, как и прошлый раз, а потом наконец вернул, качнул стволом автомата, пропуская грузовик на территорию усадьбы.

– И вот так каждый день, – сказал Ефим с явным облегчением. – Еду и думаю – пропустят или на месте пристрелят? А вы не боитесь, Ольга Владимировна?

Она боялась, только не того, что пугало этого человека. Она боялась собственных мыслей и собственных планов.

Ефим высадил ее перед крыльцом, а сам отправился на хоздвор. На прощание он махнул Ольге рукой. В этом жесте была какая-то обреченность, словно прощался он с ней навсегда, а не до завтрашнего дня. Ольга поднялась на крыльцо, потянула за медное кольцо, но постучать не успела. Дверь открылась так же быстро и так же неожиданно, как и вчера. Из темноты на нее смотрели три пары светящихся глаз. Две из них были на уровне земли, а третья…

– Доброе утро, фрау Хельга! – Из темноты выступила старуха. Глаза у нее были самые обыкновенные. Наверное, Ольге показалось. Ей в последнее время всякое кажется. – Вы пунктуальны. Я рада. – Вслед за старухой вышли Фобос и Деймос. Они больше не рычали на Ольгу, но следили за каждым ее движением, потому она и старалась лишних движений не делать.

– Доброе утро, фрау Ирма! – поздоровалась она, переступая порог. – Я готова приступить к работе.

– Успеется, – старуха привычным жестом положила ладони на головы псам, погладила. – Пройдемте на кухню, выпьем по чашечке кофе. Вы любите кофе, фрау Хельга?

Любит ли она кофе? Любит, пристрастилась еще во время учебы в Москве, но сейчас кофе для нее – недостижимая роскошь. Говорят, в городе на черном рынке даже сейчас можно купить все. Но она не могла позволить себе рисковать ради кофе. Тем, что оставила ей баба Гарпина, распоряжаться нужно с умом и осторожностью. Острой необходимости пока нет, значит, можно потерпеть.

– Спасибо, я очень люблю кофе. – Она уже даже слышала слабый аромат, растекающийся по дому.

– Почему-то я так и подумала. – Фрау Ирма уже скользила по коридору, а черные псы крались следом. – Отто привез кофе из Германии. Большой запас. Он гурман, понимаете ли. Здешняя еда кажется ему слишком простой и слишком грубой. И лишь чашка крепчайшего кофе примиряет его с несовершенством бытия.

Коридор вывел их к просторной и светлой кухне. Тут у плиты хлопотала юная девушка, почти девочка. При их появлении она вздрогнула, побледнела. Впрочем, она и без того была бледной, даже без намека на румянец. А еще очень худой. Девушка была не из Видова, всю местную молодежь Ольга знала, большую часть ее Ольга учила. Значит, девушка не местная, скорее всего, из города.

– Это Эльза. – На девушку Ирма даже не взглянула. – Отто привез ее из города, она живет в усадьбе, помогает мне по дому, но по-немецки понимает плохо. Это очень раздражает! А еще Эльза страшно неловкая, вечно что-то роняет. На днях разбила любимую чашку Отто. Скажите ей, фрау Хельга, что если она не возьмет себя в руки, мы будем вынуждены с ней расстаться. А я пока сварю нам с вами по чашечке кофе.

Вынуждены расстаться… Даже думать не хотелось, какой смысл вкладывала старуха в эту фразу. Но с девочкой надо поговорить.

– Лиза? Тебя ведь Лизой зовут? – спросила Ольга сухо. В присутствии старухи нужно держать лицо, не нужно улыбаться, нельзя демонстрировать жалость.

– Вы говорите по-русски? – Девочка прижалась спиной к стене и, казалось, готова в стену эту впечататься.

– Я живу в селе Видово, преподавала в школе немецкий. А сейчас буду помогать фрау Ирме по дому. – Ольга перевела взгляд на старуху. Понимает ли она хоть что-нибудь по-русски? Или изучение языка рабов – пустое занятие для господ? Как бы то ни было, а нужно быть осторожной. – И фрау Ирма только что попросила меня передать тебе ее недовольство. Лиза, ты должна лучше стараться. Ты должна быть собранной и ничего не бояться.

Последняя фраза прозвучала как насмешка. В этом доме, посреди этой черной стаи тяжело сохранять смелость. Особенно юной девушке.

– Ты понимаешь меня, Лиза?

Ольга пыталась понять, но слишком велик был страх Лизы. Она таращилась на Ольгу расширившимися от ужаса глазами, а тонкие пальцы ее скользили туда-сюда по белоснежному переднику. Ольгино сердце не выдержало.

– Я буду приезжать сюда каждый день. Думаю, ты можешь обращаться ко мне, если тебе что-то будет не ясно. Я даже могу подтянуть твой немецкий. Чтобы ты могла общаться. Лиза, ты меня слышишь?

Что они сделали с бедной девочкой? Что нужно сделать, чтобы превратить нормального человека в смертельно напуганное существо?

– Вы тратите слишком много слов, фрау Хельга, – сказала старуха, оборачиваясь. – А вам всего лишь нужно сказать этой беспечной фройляйн, что, если она не будет справляться со своей работой, я скормлю ее псам.

Ольге очень хотелось, чтобы это было шуткой. Пусть дикой и страшной, но все же шуткой, однако на лице фрау Ирмы не было и тени улыбки.

– Переведите, – велела она. – Переведите, я жду!

Ольга перевела. Нельзя быть до конца уверенной в том, что старая карга не понимает по-русски. Зато можно быть уверенной в том, какой эффект произведут эти слова на бедную девочку. Значит, нужно действовать прямо сейчас.

Петелька девочки была такой же тонкой и полупрозрачной, как у Танюшки. Ольга коснулась ее легко и осторожно.

– Лиза, если ты не будешь справляться со своими обязанностями, тебя скормят собакам, – сказала она четко, по слогам.

– Ничего не бойся, девочка, – сказала она мысленно, отпуская петельку. – И забудь мои слова.

– Ты меня поняла? – Ольга кожей чувствовала, что старуха следит за ней, ловит интонации, всматривается в мимику. – Лиза, скажи, что ты все поняла.

– Я все поняла…

– Ольга Владимировна. Меня зовут Ольга Владимировна.

– Я все поняла, Ольга Владимировна. Я буду стараться.

Ольга развернулась лицом к старухе.

– Я передала ей ваши пожелания, фрау Ирма.

Та кивнула, и по ее некрасивому, костлявому лицу пробежала тень не то удивления, не то одобрения.

– Хорошо, фрау Хельга. Скажите ей, чтобы шла на второй этаж, там нужно перестелить постели в гостевых спальнях.

Ольга перевела, Лиза попятилась к двери, едва не налетела на дверной косяк, но в последний момент увернулась и исчезла в темноте коридора.

– Кофе готов! – сообщила старуха, разливая кофе по фарфоровым чашкам и выкладывая на поднос покрытые золотистой карамелью рогалики. – Прошу вас!

Они сидели за огромным столом друг напротив друга. Фобос и Деймос лежали тут же, возле стола. Ольга пила кофе и не чувствовала его вкуса, из головы все никак не шли слова фрау Ирмы.