Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

7.

ДЕЛО № 153 ч.1/1909 ОСОБОГО ОТДЕЛА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

ПИСЬМО ВЛАДИМИРОВА – РАЧКОВСКОМУ

14/26 августа 1888 года

«Гранд Отель»

Лондон

Любезный Петр Иванович!

Все решено и готово. Поляк нанявши комнату недалеко и поселил там своих ирландцев. Они приведут вашего человека на место и обратно в комнату. Вы не пожалеете, что поручили нам такое дело. Все содрогнутся в ужасе.

Прилагаю с превеликими трудностями добытую мною всего за три фунта конспиративную анархистскую газету «Свобода».

Теперь пишу прямо Вам ввиду того, что мне хочется, чтобы Вы скорее мне выслали немедленно денег, так я совершенно без денег. Если почему-либо у Вас там задержка, то прошу пока выслать мне фунтов 40, так как я тут задолжавши. Расходы на организацию стоили мне много денег. Я бы попросил Вас выслать по телеграфу, хотя этого не стоит делать, а потому еще раз прошу Вас выслать мне, пожалуйста, сейчас же, чем премного обяжете денег

преданного Вам

Гурина.

Об остальном прочтете в следующий раз. Адрес мой Вам известен.

Глава 16

29 августа, в среду

Накануне днем на Лондон обрушилась самая настоящая буря, какой давно не было в этих местах. В три часа дня потоки воды хлынули сверху из разверзшихся небес и такое светопреставление длилось до шести. Поэтому ни Фаберовский, ни Владимиров не рискнули выйти на улицу. Намеченный на этот день визит к найденному ирландцами месту был перенесен на следующий день, после встречи присылаемых Рачковским подкреплений в виде Дарьи и Васильева, которые прибывали на вокзал Ватерлоо в половине шестого утра. Артемий Иванович честно собирался появиться на вокзале в это время, хотя накануне и отметил день Преображения Господня. Он встал, когда на часах не было еще и двух, умылся, побрился, хорошенько подкрепился внизу в ресторане, зная, что предстоит хлопотливый вечер, потом поднялся в номер и решил прикорнуть, чтобы во всеоружии явиться на встречу. Проснулся он только в шесть, когда его новые подчиненные уже полчаса недоуменно толклись на платформе. От былой готовности Артемия Ивановича не осталось и следа. Вскочив с кровати, он долго не мог найти ботинки, потом бегал в одних носках по коридору и тростью гонял лакея, требуя вернуть ему обувь, которая в конце концов совместными усилиями была найдена под кроватью.

Артемий Иванович опасался Васильева и очень боялся, что за его опоздание ему будут от убийцы неприятности.

Примчавшись по утренней темноте на вокзал, он обнаружил, что платформа, куда прибывал поезд из Дувра, уже совершенно пуста, даже состав был отогнан в депо. Лишь в дальнем конце рядом с горой подушек стояла гренадерского вида барышня, покачивая из стороны в сторону исполинским турнюром и прижимая к груди огромный, обвязанный в подушки предмет, обернутый поверх одеялом.

– Боже мой-с, Боже мой-с! – растерянно застыл на месте Артемий Иванович, мгновенно узнав в барышне свою несостоявшуюся невесту. Чуть погодя он заметил позади нее небольшого щуплого мужчину, в котором без всякого сомнения признал мужа Дарьи. Счастливый обладатель его трех тысяч ехал вместе с его невестой и новорожденным сыном в свадебное путешествие.

Владимиров попытался скрыться, но Дарья давно заприметила его фигуру и закричала басом на весь вокзал:

– Артемий Иванович, голубчик! Постойте! Ведь я здесь!

Артемий Иванович обмер и покорно повернул обратно.

– Куда же вы, Артемий Иванович, – сказала Дарья, протягивая ему свой спеленатый предмет. – Вот, подержите.

– Это что, твой сын?

– Самовар, экий вы пакостник.

– Чего же он такой тяжелый?

– Да из него воду не вылили, – пояснила Дарья. – И так насилу на вокзал успели. У вас есть Британская энциклопедия?

– Чего?! – возмутился Владимиров.

– У вас должны быть некоторые тома…

– Какие тома?! Ты бредишь, Дарья Ивановна.

– Да как же, Артемий Иванович, – чуть не плача сказала Дарья. – Вы же должны агентов с Парижу встречать!

– И то верно, – согласился Артемий Иванович. – Только где же они?

– Так я вам зачем про тома-то говорила – мне Рачковский сказал, что вы иначе меня не узнаете. Да мы с Коленькой-то и есть агенты!

– Какой еще Коленька?

– Братец мой названный, Коленька Васильев.

– Братец Иванушка! – хмыкнул Артемий Иванович. – Так вот мне кого Рачковский под начало прислал!

– А я тогда кто?! – возмутилась Дарья. – Это мне Петр Иванович велел за Коленькой ухаживать, я даже жить при нем буду.

– Это верно тебя Рачковский за душегубом присматривать отрядил, на такую, как ты, даже у него рука не поднимется. Значит, ты тоже подо мной будешь. И смотри, веди себя хорошо, сама знаешь – у меня не забалуешь! – Артемий Иванович погрозил Дарье пальцем.

Погрузившись вместе с вещами и подушками в омнибус, Владимиров повез Дарью с Васильевым в их новое жилье неподалеку от вокзала.

Фаберовский поселяет Васильева и Дарью на Бетнал-Грин-роуд, 400 у сыроторговца Фрэнка Катера. Тот дает визитные карточки, видя, что это достаточно солидный жилец, для раздачи булочникам, молочникам и пр. Фаберовский вручает визитку Васильеву: «На, выучи как ”Отче наш” адрес, по которому будешь жить». Эта карточка потом окажется у Эддоуз. Ее отдал Васильев, сказав: «Вот, спросишь по этому адресу русского доктора».

Хозяйка пансиона провела Артемия Ивановича с Дарьей и Васильевым в квартиру на первом этаже.

* * *

Большой ореховый буфет исторг у Дарьи радостное восклицание. Она припала к нему щекой и гладила, словно отец блудного сына. Васильев угрюмо бродил по комнатам, потом встал посреди одной из спален и сказал себе под нос:

– Я буду спать здесь.

– Как скажешь, Коленька, – подлетела к нему Дарья, оставив буфет в покое. – Я тогда буду спать в соседней спальне. Как тут чудесно нам с тобой будет! Тут и печка с духовкой, будет где пирожки печь.

Начался дележ имущества. Из комнаты в комнату быстро перемещалась Дарья с тюками, за ней слонялся фельдшер, сонно прижимая к себе подушки.

Артемий Иванович, понаблюдав за этим бестолковым движением, решил самолично повесить в углу киот с иконой Богоматери, который не замедлил упасть и расколоться надвое.

– Ах ты, матерь Божья! – выругался Владимиров.

– Уйдите вы, Бога ради! – умоляюще воскликнула Дарья.

– Я только хотел помочь, Богородицу повесить! – виновато пояснил Артемий Иванович, делая шаг назад и опрокидывая на пол главное сокровище Дарьи – швейную машину фирмы «Эйдель и Науманн».

– Ты что! – накинулся он на Дарью. – Не нашла другого места свою точилку для карандашей поставить!

– Где хочу, там и ставлю, – с обидой ответила Дарья и поволокла машину к себе в спальню.

Громкий крик раздался из гостиной, сопровождаемый грохотом падения чего-то тяжелого на пол. Дарья взвизгнула и бросилась туда, отбросив своим крупом Владимирова к стенке. Артемий Иванович испуганно поспешил следом, решив, что на Васильева упал шкаф.

Он увидел на полу распростертое тело, выгнутое дугой. Голова была подтянута назад, лицо посинело, а глаза закатились вверх и внутрь. Дарья бросилась перед ним на колени и подсунула руку под затылок, другой всунув между зубов лезвие большого ножа. Владимиров склонился над Васильевым.

– Чего он?

– Падучка на него напала, вот что, – огрызнулась Дарья.

– В Англии это часто бывает, – сказал Владимиров. – Я тут с первого разу тоже из извозчика выпал, чуть лоб не расшиб.

Он взял Васильева за плечи и попытался приподнять его.

– Деревянный он что ли? – спросил Владимиров в полнейшем изумлении, ощупывая оцепеневшие члены.

Внезапно крупная дрожь пробежала по всему телу фельдшера. От неожиданности Артемий Иванович отпустил Васильева и тот грохнулся в страшных корчах на пол. Владимиров отскочил в сторону.

– Ирод, что же ты делаешь! – закричала на него Дарья. – У него и так весь затылок в шишках!

Судороги сжали Васильеву горло, он заскрежетал зубами по железу. Изо рта появилась кровавая пена, он тяжело и часто дышал.

– Может, ему кровь пустить? – издалека спросил Артемий Иванович, опасаясь теперь подходить близко.

– Вам бы только кровь пускать! Кровопивцы! – крикнула Дарья.

– Тогда стопочку водки с перцем да солью влить? Враз полегчает. У нас в Пскове в церкви Василия-на-Горке прихожане так попа одного лечили. Он после Пасхи у себя в храме крест аналойный серебряный украл да пропил.

– Так от чего же его лечили?

– От того и лечили, – мрачно ответил Артемий Иванович.

Через несколько минут Васильев угомонился и теперь недвижно лежал на полу. Лицо его порозовело, дыхание успокоилось. Спустя еще несколько минут он очнулся и осмотрелся кругом. Затем встал, ничего не соображая, и Дарья отвела его к дивану, где он тотчас уснул. Крылова с облегчением перекрестилась на иконку Божьей Матери, валявшуюся в углу.

– Ой, выпить бы что-нибудь с такого дела, – сказал Владимиров.

Дарья согласно покачала головой, прислушиваясь к сопению на диване.

– Вон, Артемий Иванович, уголек в ведерке в углу. Вы покуда самовар распакуйте, а я лучину нащеплю. Только осторожней, в нем воды налито.

Она взяла большой остро заточенный нож, годный в равной степени как для мясницких работ, так и для разжимания зубов ненаглядному Коленьке, и ловко нащепала лучин из сосновой дощечки. Стоя с угольным ведерком у самовара, Владимиров зачаровано смотрел на огромный нож в ее руках.

– Ну что пнем стоите? – Дарья протянула ему пук лучин. – Разжигайте.

– Эх, Даша, как у тебя ловко-то ножом выходит. Вот бы тебя Фаберовский увидел…

– Он что, ваш начальник?

– Ха! Фаберовский – начальник! – оскорбился Артемий Иванович. – Я сам здесь от Пёрда Иваныча поставлен начальником. И вы все у меня в подчинении!

С кряхтением Артемий Иванович встал на колени перед самоваром, размотал его, снял крышку и набил топку лучинами и угольем. После чего чиркнул спичкой о штаны, поджег лучины, и, водрузив трубу на топку, раздул угли. Он слышал, как Дарья выкладывала на стол многочисленные банки с вареньем, вазы с печеньем и коробки с конфетами.

Артемий Иванович прошел в гостиную, где Дарья водружала на стол рядом с обкусанной сахарной головой щипцы, оловянную чайницу с чаем, сахарницу и розетки для варенья. Васильев все также недвижно спал на диване.

Артемий Иванович подошел к буфету и взял так приглянувшийся ему нож. У него было крепкое узкое лезвие с острым концом вершков пяти длиною, вроде тех, которыми орудовали в мясном ряду на Сенном рынке.

«Надо будет позаимствовать для дела», – подумал Владимиров.

– А этот, на диване, он сам-то как? – спросил он у Дарьи. – Часто он падает?

– Он сам по себе, когда хочет, тогда и падает.

– Он же на службе! Я вот не сижу каждый божий день в ресторанах!

– Да он же нешшасный, думаете ему нравится – затылком об пол?

– Ха! Нашла себе несчастного! Урод он тряпошный.

– Да уж получше вас будет.

– Да ты посмотри на себя! Глупая, толстая, страшная, как экзамен по латыни!

– Вы мне совсем другое говорили, когда купец Васин за мной три тыщи давал, – гордо сказала Дарья, уходя к себе в спальню.

Она достала из несессера аккуратно свернутую в трубочку и завернутую в бумагу хромолитографию, изображавшую стоящих у балюстрады в парке даму с красным зонтом и кавалера в голубом камзоле, и повесила на стену над кроватью. Напечатанные под картинкой вирши гласили:

 
Во мне любовь горит огнем…
Отказа мне не говори.
Поцелуй мне подари —
Все мое блаженство в нем.
 

Артемий Иванович дополз до ближайшего стула и с трудом взгромоздился на него.

– Что сидите? – окликнула его из спальни Дарья. – Слышите, самовар шумит? Несите его в гостиную!

Владимиров поспешил в кухню, где убрал с самовара трубу, надел конфорку и установил на нее заварочный чайник. Но обратно в гостиную возвращаться ему не хотелось. Он выглянул в окно в тайной надежде увидеть Фаберовского, который обещал подъехать, познакомиться с новыми сотрудниками. Минут десять он стоял, боязливо прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся в кухню. Наконец он увидел, как из подъехавшего кэба выбрался поляк и направился в подъезд. Обрадованный Владимиров подхватил самовар за ручки и отнес его на стол на металлический поднос.

– Что пан дрожит, как кролик под осиной? – приветствовал его Фаберовский. – Представляйте наше чудовище!

– Оно совсем не чудовищное. Вон, на диване валяется.

– Так кого же вы страшитесь?

– Я не его. Я вон ту особу! – Артемий Иванович кивнул на Дарью, хозяйничающую у себя в спальне.

– Что то за огром?

– Дарья Крылова, надзирательница его. Бывшая моя невеста. Как-то летом, мне было тогда двадцать четыре года и я был молод и красив… – вздохнул Артемий Иванович, – я ходил в мундире гимназического надзирателя с медалью на груди и все барышни оборачивались мне вослед…

– Что то за медаль? – поинтересовался Фаберовский.

– За турецкую кампанию. Я познакомился с Дарьей Семеновной в то лето, когда она в Петергофе вымокши в фонтане «Дубок». Я защитил ее от насмешек публики и отведши ее в сторожку.

– Пан увидел ее обнаженной и пожелал ожениться с ней?

– Но помилуйте, тьфу, вы же сами видите ее!

– Как же пана угораздило сделаться женихом?

– Ее опекун стал давать за ней три тысячи рублей.

– Отчего же пан упустил такую оказию?

– Чертов купец пронюхавши, что меня в свое время выгнали с Введенской гимназии.

– Я не ведал об этом.

– Помогал вешать портрет Государя в кабинете директора. Пришлось сказаться припадочным. Потом еще эта история со смолянками… Да, я совсем забыл. Наш фельдшер-то тоже припадочный. Он только что так головой о пол бился, просто страсть какая-то!

– Не хватало нам в добавок к пану Артемию еще и припадочных! – испугался Фаберовский. – Я ведаю одного лекаря, который может осмотреть нашего урода и потом будет молчать обо всем, что бы ему не пришлось увидеть. Разбудите нашего монстра.

Поляк пошел брать кэб, а Владимиров взялся за дело.

– Эй, ты, урод! – Артемий Иванович растолкал фельдшера, дремавшего на диване. – Поднимайся, пора к доктору ехать. И выдадут тебе рубашечку как у меня. Я б еще и Дарье выдал, чтоб эта буйная руки не распускала.

– Мне ваших сорочек не надобно! – подала голос из спальни Дарья. – И поосторожней с Ванечкой!

Фаберовский вернулся и, непочтительно взяв Васильева за шиворот, повлек к экипажу.

– Да что же вы делаете, черт ляшской! – кинулась следом Дарья.

– Знай свое место, дура! – осадил ее поляк, пригрозив тростью. – Напои пока женишка бывшего чаем.

* * *

Фаберовский оставил Васильева у себя дома в Сент-Джонс-Вуд на попечение Розмари и поехал за доктором Смитом.

Это был не самый богатый дом на Харли-стрит, но внутри чувствовалось тщеславное желание хозяина пустить пыль в глаза, для чего стены были украшены репродукциями Арундельского общества поощрения искусств, а на лестнице стояли гипсовые слепки с римских статуй.

– Мистер Фаберовски! – радостно встретила его миссис Смит. – Как поживает ваш русский друг, мистер Гурин?

– Спасибо, хорошо, просил вам кланяться, – Фаберовский наклонился и поцеловал ей ручку.

– С кем это ты там целуешься, Эстер? – из гостиной в прихожую вышла в сопровождении Энтони Гримбла дочь доктора. – Ой, это вы, как мило!

Она была в обычной теннисной юбке, в плотно облегающей вязаной кофте, без привычного корсета и в туфлях на плоских каблуках. Перекинутый через локоть пластрон из оленьей кожи показывал, что Пенелопа, видимо, собиралась ехать в Фехтовальный клуб. Увидев, какую искреннюю открытую улыбку вызвало у нее появление поляка, Гримбл высокомерно поджал губы, и бросив на пришедшего косой взгляд, подкрутил напомаженные усы. Фаберовский расправил плечи и выпрямил свою сутулую спину.

Дочь доктора Смита протянула ему руку. Тонкое запястье охватывал плетеный кожаный ремешок с серебряными наручными часиками – последний крик моды.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, мисс Пенелопа, – сказал Фаберовский, прикладываясь и к ее ручке тоже.

– Вы еще посетите нас? – кокетливо спросила Пенелопа и во вставленном в глаз доктора Гримбла монокле тотчас зажглась ревность.

– Кто там пришел? – раздался из кабинета сварливый голос доктора Смита. – Это ко мне? Если это Гримбл, гоните его прочь, он мне надоел!

– Нет, папа, это мистер Фейберовски, – ответила Пенелопа.

– Черт побери! – возгласил доктор, но Фаберовский, не дожидаясь приглашения, уже входил в его кабинет и закрывал за собой дверь.

– Необходимо осмотреть одного припадочного больного.

– Пока он не принесет мне извинения за то, что сбил с моей головы цилиндр в присутствии моей жены и дочери, я не сделаю и шага.

– Но это не мистер Гурин! – возразил Фаберовский. – Это совсем иной припадочный.

– Не слишком ли много среди ваших знакомых припадочных? – спросил доктор. – Я нахожу это странным.

– А я нахожу, что вы должны поехать со мной безропотно и бесплатно, памятуя о наших с вами особых деловых отношениях, сэр.

– Вот, Пенни, – крикнул доктор Смит, обращаясь куда-то в пустоту, – ты называешь этого негодяя самым достойным из известных тебе молодых людей, а он обычный шантажист и вымогатель!

Натянув пальто, доктор первым вышел на улицу и свистком подозвал кэб.

– Взгляните, доктор, вот наш больной, – сказал Фаберовский, когда они приехали на Эбби-роуд и вошли в гостиную, где Розмари посадила Васильева на стул.

Завидев незнакомого человека, фельдшер несмело встал.

– Этот?! – брызнул слюной доктор Смит. – Да если он больной, то я вовсе покойник!

– Сегодня утром у него был эпилептический припадок.

– Mobus sacer^[6]. А ну-ка сядь, – велел доктор Васильеву. – И закатай штанину.

Он раскрыл саквояж и достал из него перкуссионный молоток и стетоскоп.

– Скажите, доктор, когда у него могут проявляться припадки? – спросил поляк, пока доктор вынимал инструменты.

– Припадок может проявиться, если пациент сильно разволнуется, – ответил Смит, отводя Фаберовского за локоть к окну. – А может случиться, когда он спокоен. Зависимости здесь нет. Это хроническая болезнь нервной системы, чистый невроз. О сущности ее наука знает очень мало.

– Почему она возникает?

– Она часто передается из поколения в поколение. И страдают ей по большей части истощенные и слабые субъекты, – доктор ткнул Фаберовского согнутым пальцем в грудь, – а также пьяницы, – палец Смита угодил поляку в живот, – и онанисты!

– Осторожно, доктор! – Фаберовский успел перехватить руку доктора и отвести в сторону.

– А все потому, что каждый наглец, имеющий интерес в моей дочери, сперва пакостит мне, старому, больному человеку!

– У меня нет интереса в вашей дочери, доктор. Меня интересует только вот этот человек. Он действительно эпилептик?

– Не знаю, не знаю. У вашего больного кариозные зубы, он медлителен…

– Мы можем ожидать от него каких-нибудь неожиданностей?

– Каких угодно! Большому припадку предшествует так называемая аура. Больной ощущает, как будто на него дует, – доктор Смит поежился, как от сквозняка. – Это ощущение, начинаясь с рук или ног, восходит к голове…

Фаберовский сделал шаг назад и палец доктора, направленный ему в лоб, повис в воздухе.

– …И быстро переходит в припадок. Ауре часто предшествуют галлюцинации, искры в глазах, шум в ушах и прочие неприятные ощущения. Но это еще не самое страшное. Иногда у эпилептиков бывают другие расстройства, которые мы, врачи, называем помрачением сознания.

– Чем это может грозить?

– Внезапными помешательствами, гримасами, вывихиваниями членов, заиканиями, и как бы во сне совершаемыми безумными и дикими поступками.

– Ну, это еще не так страшно. Я мыслил чего погорше, – облегченно вздохнул поляк.

– Ха! – обрадовался доктор Смит. – Я еще не все вам сказал, мистер Фейберовский. В таком состоянии он может в своем бреду дойти даже до убийства или самоубийства.

– Что же делать? – спросил Фаберовский и оглянулся на Васильева, который сидел на стуле посреди гостиной в засученных штанах, положив ногу на ногу, и умиротворенно дремал.

– Я могу прописать ему бром, – сказал доктор Смит, – но его все равно следует наблюдать, в том числе и ночью, иначе в один прекрасный момент он может сам себя изувечить, не говоря уже о других. Но он все равно кончит слабоумием, мистер Фейберовский. Мой вам совет: лучше избавьтесь от него сейчас, пока не поздно.

– Так. Я, конечно, могу пополнить им число ваших пациентов. Но то будет совсем не по-христиански с моей стороны.

– А заставлять старого человека бесплатно осматривать больного – по-христиански? Да я за простую свинку получаю не меньше полгинеи, а тут не заработаю даже фартинга! – в сердцах доктор Смит обрушил молоток на колено дремавшего Васильева.

Лицо фельдшера исказилось от боли, змеиным движением он рванулся вперед и впился мертвой хваткой доктору в руку, отчего молоток выпал из разжатых пальцев. Заверещав, Смит вскочил и сухим старческим кулачком стал стучать пациенту в лоб, извиваясь от боли.

– Не стучитесь, там все равно никого нет, – сказал Фаберовский, глядя на окровавленную руку Смита и безумные глаза Васильева, который не мог разжать челюсти. – Сейчас я вас освобожу, хотя едва ли потомки будут благодарить меня за это.

– Разожмите ему челюсти ножом! – визжал на весь дом доктор, не переставая лупить фельдшера.

– Это опасно, – заметил Фаберовский, подходя к камину, в котором пылали раскаленные угли. – Во-первых, это негигиенично, во-вторых, я могу порезать ему язык, в-третьих, ненароком можно ампутировать вам руку. В конце концов, это просто старомодно. Я ведаю самый новый метод освобождения докторов из зубов пациентов.

И поляк взял бронзовые каминные щипцы.

– Нет! – истошно закричал Смит и забился в зубах у фельдшера.

Фаберовский быстрым шагом подошел к Васильеву и каминными щипцами зажал ему нос, так что фельдшеру нечем стало дышать, он стал хватать ртом воздух, и доктор получил свободу. Бросив молоток в саквояж, доктор Смит с проклятьями покинул дом, а поляк, вытерев Васильеву платком перепачканный в крови рот, посадил его в кэб и повез фельдшера обратно в Вулворт.

– Боже, что это? – в изумлении спросил Артемий Иванович, отрываясь от блюдца с чаем, когда Фаберовский ввел в дверь фельдшера, лицо которого было покрыто багрово-желтыми кровоподтеками, правый глаз заплыл, а нос посинел.

– Коленька! – пронзительно закричала Дарья, бросаясь к Васильеву. – Что они с тобой сделали?!

– Пани Дарья! – окликнул ее Фаберовский, снимая пальто. – Запытайте у него о том, что он сделал с почтенным доктором Смитом.

– Как?! – воскликнул Владимиров. – Так вы возили его к доктору Смиту? Как поживает его супруга?

– Я не видел миссис Смит. А этот урод чуть не откусил доктору руку. Я едва смог разжать ему челюсти.

– Дарья Семеновна, помнишь, в Петергофе был такой фонтан? – спросил Владимиров. – Самсон, раздирающий пасть льву.

– Я зажал ему нос каминными щипцами и тем только и спас доктора от неминуемого увечья, – сказал поляк.

– Раскаленными на углях? – восторженным голосом инквизитора-подпаска спросил Артемий Иванович.

– И надо бы, так некогда было, – Фаберовский подошел к буфету и выдвинул верхний ящик. – Дарья, ты имеешь в доме острые предметы?

– Есть, знамо. Вилки там, ножи… Вот такой есть, – Дарья отстранила поляка и достала из ящика уже знакомый Владимирову нож.

– Так ты их всех спрячь да на ключ замкни.

– Это еще зачем?

– Я не шучу, пани. Доктор говорит, что у нашего Николая тяжелая хвороба, которая может довести его во время приступа даже до убийства, о чем он будет всю жизнь жалеть. Не делай ему плохо, замкни все в недоступное для него место.

Дарья с вызовом собрала все вилки и ножи и заперла в буфет.

На обратном пути, после объявления суммы за лечение, Фаберовский с Васильевым заезжают к Шапиро, которую он просит пристроить фельдшера к какой-нибудь работе.

Васильев знакомится с Эддоуз, ночевавшей в помещении для тележек в д. 26 в Миллерс-корте, и дает ей визитную карточку Фрэнка Катера. Шапиро помогает устроить Васильева в цирюльню, где он срезает мозоли и бородавки.

Васильев ходит на работу по Виадук-стрит и Брейди-стрит рядом с Восточно-Лондонским театром.

* * *

Из Вулворта Владимиров и Фаберовский поехали в Уайтчепл по подземной железной дороге. С Уайтчеплской станции они свернули не к знакомому уже им по коронерскому дознанию Институту Рабочих Парней, а направо и затем в узкий проулок на мостик через пути подземки, по которому Фаберовский вывел Артемия Ивановича на шедшую параллельно Уайтчепл-роуд улицу прямо к большому четырехэтажному зданию школьного вида с широкими окнами.

– Гимназия! – обрадовался Артемий Иванович, указав на него, и тут же погрустнел. – Не годится место. Скажут – детишки балуются.

– Это начальная школа в ведении здешнего школьного комитета, которая содержится на деньги прихода. Но мы будем резать в ночи, когда никто уже не скажет, что это прилежные ученики остались после уроков.

Позади них внизу в канаве лязгнул подъехавший к платформе поезд подземки и зашипел, выпуская пар.

– Ну и где же мы будем резать? – Артемий Иванович старался перекричать шипение паровоза.

– На той стороне школы! – сказал Фаберовский и вывел Владимирова на широкую мощеную улицу, упиравшуюся в фасад школы. – Вот та западная часть Бакс-роу в сторону Сити слишком хорошо проглядывается, а продолжение Бакс-роу на восток вполне нам подходит.

Артемий Иванович взглянул в направлении, указанном поляком. Бакс-роу действительно превращалась из широкой просторной улицы в узкую и темную, обтекая слева стоявшую поперек, словно камень в русле реки, школу. Улочка, по которой они пришли, была еще уже и тесным мрачным ручьем шла параллельно Бакс-роу справа от школы.

Поляк решительно указал тростью вперед и они двинулись дальше. Сразу за школой под Бакс-роу проходили с севера из Шордитча к Уайтчеплской станции пути Восточной железной дороги. Справа от взоров любопытных их закрывала высокая глухая ограда, а слева улицу от глубокой выемки отделяла только низкая кирпичная стенка. Чуть далее в сторону Шордитча виднелся обширный железнодорожный двор, к которому от основных путей вели проржавевшие рельсы. Чем дальше поляк с Владимировым удалялись от школы, тем тревожней становилось на душе Артемия Ивановича – он узнал ту злополучную улочку, на которую завлекла его подлая рыжая девица, и где он подвергся безобразному и бесстыдному нападению ненормальных полоумных стерв.

– Тут, – сказал Фаберовский и остановился.

Место, выбранное ирландцами, производило впечатление угрюмое и гнетущее. По правую, южную сторону улицы шел ряд двухэтажных кирпичных домов, однообразие которых лишь слегка нарушал стоявший ближе всего к школе новый домик, построенный тут на месте снесенного при прокладке путей. С севера улочку от самого банкета железнодорожной выемки до самого ее конца ограничивали мрачные стены складов.

– Ворота между оградой железной дороги и Новым Коттеджем, как называют этот новый домик, ведут в конюшенный двор Брауна, – сказал Фаберовский. – Около этих ворот ирландцы и предлагают все совершить. Вот тот симпатичный кирпичный дом слева рядом со складами принадлежит управляющему Эссекским причалом.

– Разве не все пристани находятся в Доках? – поинтересовался Владимиров, беспокойно оглядываясь.

– Нет, причалами тут называют вот те склады, ибо раньше они выходили фасадами на канал на севере, который теперь засыпан. Сюда можно будет подойти вот по этому проулку со стороны складов – прямо до конюшни.

– Здесь, наверное, живут одни бедняки.

– Напротив, судя по тому, что пожарная команда помпует воду из подвалов после вчерашней бури, тутошние жильцы люди состоятельные по уайтчеплским меркам. Какие-нибудь мелкие строительные подрядчики и управляющие складами.

Выбрав место, они дошли до дома ирландцев, чтобы забрать их на рекогносцировку.

– Время позднее, завтра предстоит тяжелая ночь, а мы до сих пор не производили маневры. Даффи пойдет с нами. Вы, Конрой, выйдете о десяти минутах одиннадцатого, дойдете до проулка справа за кладбищем и будете ждать нас в нем прямо в углу напротив конюшни Брауна. Мы должны будем подойти к воротам в половину. Вам надлежит посмотреть, привлекает ли обычно тот проулок внимание полицейских обходов. Кроме того констебля, что дежурит на Брейди-стрит, проулком может заинтересоваться констебль на Бакс-роу. Вот вам часы. Вы умеете ими пользоваться?

– Э, да у меня никогда вообще не было часов! – отстранил руку Фаберовского с часами старик. – Настоящий ирландец…

– Вот что, настоящий ирландец, – Фаберовский отмотал на локоть от реквизированного бикфордова шнура кусок и поджег с одного конца, предварительно растянув по полу. – Этот кусок будет гореть десять минут. Когда он догорит до конца, ты должен выйти на улицу. И не вздумай погасить его и припрятать!

– Вот это по-нашему! – восхищенно сказал Конрой.

Расставшись со старым ирландцем, остальные трое пошли к церкви Св. Марии Матфеллон. Было уже темно. На улицах горели фонари. Они подошли к церкви и поляк остановился.

– Не ближе этой церкви вы, Даффи, должны взять проститутку, – сказал он. – Следите, чтобы обок нее в то время не было подруг. И не вздумайте идти напрямую по Уайтчепл-Хай-стрит. На углу с Грейт-Гарденс-стрит стоит полицейский. Он может вспомнить вас, особенно если ему будет известна в лицо ваша дама. Лучше всего отсюда по Черч-лейн сразу за церковью дойти до Коммершл-роуд, по ней до Тернер-стрит и уже по ней повернуть до Уайтчепл-Хай-роуд. Обок Лондонского госпиталю вы выйдете прямо до места. Останется только пересечь улицу и по любому из проулков – лучше по Корт-стрит – выйти прямо до Бакс-роу. А теперь засечем время, которое вам на то потребуется. Пан Артемий, встаньте к ограде.

– А что я должен делать?

– Представлять проститутку.

Вихляя бедрами, Владимиров сделал несколько шагов, но тут на него ястребом налетел Фаберовский.

– Пан что, сошел с ума?! Хочет, чтоб на нас весь Уайтчепл глазеть собрался? Просто стойте и считайте ворон. Оставьте свои актерские дарования до Парижу.

Фаберовский взял Даффи за рукав и повел прочь. Когда они вернулись обратно через пять минут, Владимиров уже оживленно ругался с какой-то дамой.

– Да в гробе я тебя видел, дуру! – кричал он ей по-русски.

– А если у тебя нет денег, – кричала та ему по-английски, – то и убирайся отсюда, а то все думают, что я уже занята!

– Не кричите, мэм, – сказал Фаберовский. – Мы забираем его. Нашли с кем ругаться, пан Артемий!

– А чего она напустилась на меня, как ворона на булку! Каркает, а что – непонятно.

– Итак, Даффи, – сказал Фаберовский, не уделяя внимания причитаниям Владимирова. – Вы снимаете тут проститутку.

– Меня возьми, красавчик, меня, – встряла шлюха, только что ругавшаяся с Владимировым.

– Он не любит женщин, мадам, – сказал поляк. – Ему нужны мужчины.

– Фу! – фыркнула проститутка. – Да таких на этом углу ты никогда и не снимешь!

– Вот видите, Даффи, мы не там искали. Пойдемте поищем в другое место.

Троица проделала путь по Коммершл-роуд до Тернер-стрит и по ней вышла к Уайтчепл-Хай-стрит.