– Сдачи!
Признавъ себя побѣжденнымъ, грекъ опять-таки поразительно быстрымъ и ловкимъ движеніемъ вытащилъ изъ глубины ширинки кошелекъ, раскрылъ его и протянулъ мнѣ. Въ кошелькѣ была мѣдная мелочь, и я отказался до него дотронуться. Тогда онъ открылъ другую половину съ серебромъ и самъ уже отсчиталъ семь съ половиной франковъ.
Я взялъ деньги, и мы мирно поѣхали на вокзалъ.
Вокзалъ маленькій, грязный, тѣсный. Насъ продержали въ немъ часа два, визируя зачѣмъ-то паспорта. Наконецъ, запаслись билетами, и билетами только до сербской границы, часа на два пути. Усѣлись въ вагоны, а вагоны хуже старыхъ французскихъ: ни сѣсть, ни лечь, ни повернуться… Въ довершеніе всѣхъ неудобствъ, кто-то пустилъ слухъ, что провизіей надо запастись на двое сутокъ. До самаго Ниша не будетъ буфетовъ, и не достанешь ни хлѣба, ни воды.
И безъ того отягченные багажемъ пассажиры бросились запасаться всѣмъ, чѣмъ только можно было запастись около станціи. Накупили хлѣба, арбузовъ, винограда, вина и воды.
Наконецъ, поѣздъ загромыхалъ по стыкамъ, и Салоники сразу пропали. Мы въѣхали въ долину какой-то мутной, искрасна желтой рѣки съ плоскими пустыми берегами; такъ и пошли вдоль нея.
Мѣстность была до того безотрадна, пуста и уныла, что страннымъ казалось сосѣдство съ ней Средиземнаго моря, сѣдыхъ оливковыхъ рощъ, кипарисовъ и пальмъ.
Ближе къ рѣкѣ еще зеленѣло, а дальше сѣро-желтое, сожженное солнцемъ и вѣтрами поле до самаго горизонта, до самыхъ далекихъ серебристо туманныхъ горъ, верстъ на пятьдесятъ, а можетъ быть, и на сто. Ни пахоты, ни даже жнивья – ничего. Нѣтъ и деревень. Мѣстами лишь глазъ замѣчаетъ былую, сравненную теперь съ землей, глинобитную постройку и обросшій сорными травами слѣдъ былой дороги, оросительной канавы, или какого-то другого сооруженія.
Изъ живыхъ существъ попадаются только фигуры турокъ ли, или похожихъ на турокъ людей въ красныхъ лохмотьяхъ, верхомъ на маленькихъ осликахъ. Осликъ крошечный, съ козу, а человѣкъ несоразмѣрно большой, длинный, прямой. Ѣдетъ, и кажется – ноги волочатся по землѣ.
Замѣтишь иной разъ пастуха. Стоитъ недвижно, какъ столбъ среди поля, не шелохнется. По тому только и догадаешься, что пастухъ это, а не межевой знакъ, – опирается на палку, и вокругъ стадо овецъ, дружно движущихъ упрямыми головами.
Такова Македонія, изъ-за которой такъ много пролито крови, и прольется, можетъ быть, еще больше того.
Около станцій, или скорѣе не станцій, а мизерныхъ, одинокихъ средь пустыннаго поля, полустаночковъ видна кое-какая культура. Очевидно, здѣсь живетъ европеецъ: густо-зеленый апельсиновый садикъ съ поливомъ, буйно растущій молодой виноградникъ, цвѣтничекъ въ палисадникѣ, бобы по жердямъ, тополи… Все это показываетъ, что культура здѣсь возможна и, вѣроятно, выгодна.
V
Верстахъ въ пятидесяти отъ Салоникъ проходитъ сербская граница. Здѣсь ждалъ насъ особый поѣздъ, предупредительно приготовленный сербской администраціей. Поѣздъ чистый, просторный, удобный.
Вмѣсто старшаго кондуктора ѣхалъ съ нами самъ главный инспекторъ желѣзныхъ дорогъ Сербіи. На изысканномъ французскомъ языкѣ онъ предупредилъ "дорогихъ гостей" не запасаться билетами. Достаточно показать русскій паспортъ. И, разумѣется, всякій можетъ занять мѣсто по собственному выбору, гдѣ кому удобнѣе.
До сей поры большинство пассажировъ отлично мирилось съ удобствами третьяго класса, нерѣдко – четвертаго. Теперь же со стремительнымъ крикомъ ринулись всѣ къ вагонамъ перваго класса. Привычные первоклассные пассажиры не успѣли ахнуть, какъ бархатные диваны были захвачены ткачами, польскими рабочими, американскими евреями.
Только самые безпечные и нерасторопные, въ родѣ Притулы и еврейчика, пѣвшаго "Чарочка моя, серебряная", очутились съ нами во второмъ классѣ.
Одинъ столичный адвокатъ, ѣхавшій съ женой и груднымъ ребенкомъ, оказался въ затруднительномъ положеніи. Женщина сидѣла на узлахъ на перронѣ, плакала полнымъ голосомъ и ни за что не хотѣла идти въ третій классъ, ребенокъ ревѣлъ, самъ адвокатъ бѣгалъ по вагонамъ, умолялъ уступить ему мѣсто:
– Господа! въ третьемъ классѣ просторно. Умоляю васъ… Тамъ такіе прекрасные вагоны, удобные, чистые!
– A не поіхать ли вамъ, панычу, въ тимъ третьимъ классѣ? – отзывались на его уговоры парни, – колы тамъ хорошо!
Адвокатъ пускалъ въ ходъ все свое профессіональное краснорѣчіе, а ему только улыбались. Подмигивали другъ другу. Наконецъ, терпѣніе адвоката лопнуло. Онъ выругался:
Bu va yana 2 ta kitob 399 UZS