Я натягивал тетиву и наводил мушку. Восьмая мишень, семь остальных пройдены, и, конечно, росло беспокойство. Ладони вспотели, пальцы неприятно скрипели по тетиве, и все оттого, что осталось каких-то три мишени. Будь их семь или пять, такого страха не было бы, но ведь восьмая, и промазать будет так обидно!

– Что ты видишь? – разогнал тревожные мысли голос отца.

– Мишень, кончик стрелы вижу… – помешкав, я добавил: – Палец свой вижу.

Отец ничего не ответил, а я выстрелил и – промазал. Так досадно, что не описать, а он мне снова:

– Целься, не хнычь! Перечислишь только то, что видишь… только, что видишь…

Девятая мишень уже дрожала, или это рука так, но мне не удавалось вернуть настрой, пригодный для хорошей стрельбы, к тому же, ныло предплечье – вероятно, от подтянутой накануне тетивы.

– Что видишь? – снова внезапно одернул меня голос отца.

– Мишень вижу, еще рука дрожать начала, гуляет наводка… еще неровная траектория, ветер мешает. – Я отпустил правую руку и сфокусировал взгляд на девятке – на этот раз я попал. Но былого трепета, радости уже не было. Оставалась самая ответственная, квалификационная мишень, и все прошлые достижения померкли перед этой целью.

Отец положил руку на мое левое запястье и силой опустил мой лук. Он стал призывать меня настроиться, перестать нервничать, поскольку это не последняя в моей жизни мишень. Папа долго говорил о вере, я должен верить, что попаду, верить в себя. Неважно, сколько будет промахов, вера в себя не должна пропадать, потому что проигрывает тот, кто сдался, а не тот, кто делает много ошибок. Я не понимал, что он говорит, и он догадывался, что до меня с трудом доходят его слова, и тогда он переиначивал и рассказывал то же самое, но в других выражениях. Одно я запомнил даже очень хорошо.

– Ты сомневаешься, что попадешь. Признайся!

– Да, боязно, осталась последняя цель.

– Видишь, ты уже проиграл – еще не выстрелив, промазал. Так нельзя, кто тебя так учил, я не учил сомневаться в себе. Целиться – учил, не смотреть по сторонам – учил, а сомневаться – нет. Кто тогда тебя надоумил?!

Я ответил, что не знаю, это само происходит, и я не виноват. На это папа строго возразил, что виной всему мое нежелание дружить с покоем.

– Ты зыркаешь по сторонам, волнуешься, видят или не видят тебя другие, и разбазариваешь все свое равновесие. Когда покой теряется, тебя захватывают сомнения: «Ой, последняя мишень, предпоследняя мишень, я смогу, я не смогу». Кто же так делает?! Мать твоя тоже волновалась, что расскажут о ней на работе, что глупой посчитают, не поверят, если она скажет правду. Но она же не учила тебя стрелять, учу я! Покой ушел – пришли сомнения, а появились сомнения – возникли тревоги, и твой настрой, прицел на победу – все это порушено. Скажи, ты понимаешь, о чем я говорю?

Я закивал головой, но повторить за ним не смог бы. Поупражнявшись в красноречии, отец стал по новой заставлять меня целиться, крепко сцеплять пальцы, держать спину и равномерно дышать – все то, что я уже слышал сотни раз. На каждом этапе он произносил: гони сомнения, не нарушай уравновешенность, а потом еще и еще раз повторял эти слова, пока, в конце концов, правая рука не прекратила слушаться и не стала бесконтрольно дрожать. Но вместо конца занятий отец разрешил полчаса отдохнуть и снова принялся пилить своей мудростью.

Сколько прошло времени, сейчас не вспомнить, только к концу дня он спросил, когда я одеревеневшими руками держал лук:

– А сейчас что ты видишь?

Из-за его гипнотических фраз типа «долой сомнения» и «держи внутренний баланс» я мало что видел и мало чем интересовался.

– Говори, что видишь.

– Цель.

– Что еще?

– Цель только…

– Хорошо, хорошо, может еще что-то?

– Цель… – мне уже ничего не было видно, кроме крохотной черной дырки в двадцати метрах от меня.

– Стреляй!

Я попал. Потом попал еще раз и еще, но почему-то от этого не ликовал, а продолжал целиться и попадать. Я не видел ничего, кроме цели, и, по мнению папы, именно поэтому не мазал.

– Никогда не сомневайся в себе, никогда! – после этих слов он отпустил меня в дом, а за ужином добавил: – Брось неверие в себя, тогда ни пацаны, ни занудные взрослые, ни царь, ни Бог не будут тебя донимать, и ты всегда на безопасной стороне; а стоит засомневаться, глядишь – тут как тут пожаловали несчастья: и царь тебя не любит, и Бог не жалует, и пацаны придираются.

Глава 2

Реле пряталось от меня и не находилось ни под одним кожухом, а до сумерек оставалось не больше двух часов. Было понятно, что ночь пройдет в зоне «D» и надо обязательно измотать себя какой-нибудь работой. Я никак не мог придумать, что же сделать, чтобы истощиться физически или умственно, – наверное, зона так влияла, что ни одно решение не задерживалось в голове дольше нескольких минут.

Я принялся бессмысленно стучать монтировкой по трубке, которая казалась мне главным контуром. Бил больше от отчаяния, нежели в попытке устать.

«Ну, что я делаю? – думал я, – ведь это глупость». Но я все равно, как упрямый ребенок, стучал по каналу, начиная подозревать, что он заполнен газом, а не пустой, как мне казалось сначала.

«Идиот, ведь газ может быть ядовитым или воспламеняющимся… В джунглях есть такие смеси, которые реагируют на изменение температуры в 40–50 градусов по Фаренгейту. Надо, по меньшей мере, надеть очки». Но из-за бестолкового исступления я не отдавал себе отчета в том, что делают руки.

«Бряк-бряк-бряк», – с тонким присвистом звякала железка о железку. Давно мне не было так мучительно неспокойно, как в тот первый день в зоне «D». Как только я представлял себе, что прекращаю стучать и наступает тишина, мне делалось неуютно и страшно, и я увиливал обратно в бездумный барабанный бой и проклинал себя за потерю самоконтроля.

– Сейчас стемнеет! – предупредил голос из динамика на высокой ветке дерева, приятный и даже дружеский баритон. Динамики попадались в разных частях джунглей и вещали для тех обитателей, которые могли услышать, и теперешнее послание касалось меня.

Сумерки наступили даже раньше обычных девяти вечера. Причем, если вглядываться в узкие фрагменты неба над головой, казалось, что оно уже черное, но стоило перевести взгляд на тени трубок-деревьев – и будто бы становилось намного светлее. Природа и сама не знала, заканчивать ли день или подождать.

– Приходится думать, – прогудел динамик, – настал ли час иль не настал, заканчивать мне свет и сумрак приглашать…

Похоже это было на чтение отрывков радиоромана, случайно выхваченных, однако в резонансе с моими мыслями. Но это наблюдение не оторвало меня от бесполезного стука. Будто пробираясь сквозь толстую стену, в мой ум стала просачиваться мысль: надо найти полость, место, где можно переночевать. День в джунглях – сплошная безысходность; какой же станет ночь? Время, когда все усиливается, принимает необыкновенные формы, удивительные даже для смелой фантазии.

Полостью могла оказаться любая отработанная трубка, которых в периферийных областях было предостаточно.

– Не призывай сон – если сна не будет, то зачем? – донесся до меня тот же баритон.

– Тогда мне надо уйти отсюда, – заупрямился я, – с минуты на минуту наступит ночь, и… я должен спать. Не соглашусь ночевать снаружи. Вдруг звери, пауки, кобры?

Ответа не последовало. Какой он негодяй, этот динамик!

– Ты почему не представишься? – заговорил я. – Вы заодно с охранником…

В рупоре что-то крякнуло.

– …Или ты сам охранник? Вот додумались… голосом стеречь! Экономия…

От отчаяния я что есть сил треснул по чертовой трубке, и пальцы ощутили неслабую отдачу. Я скривился от боли. Когда больно, я не засну. Есть еще плюс: стук не подпустит ни одно животное, это проверено.

Как капризный ребенок, я колошматил по бездушному железу – не то от злости, не то от ненависти. Потом пришла и безысходность, и я побил за нее. Моя монотонная чеканка была единственным постоянством в волнах разных настроений, накрывающих мое сознание. Говоря словами моего друга Мая, это была моя медитация, пронзающая изменчивость непостоянного мира. Зыбкую и, вместе с тем, монолитную в своем противостоянии высокой реальности. Я вспомнил про сад…

– Нарушителю достанутся не лавры, но лишь порицания, – заключил динамик назидательным тоном.

Я поджал ноги, чтобы сиделось поудобнее, и шрапнелью ударов стал расстреливать недовольство оппонента и неумолимые сумерки.

Глава 3

Ночь – самое оживленное время для всех областей необъятных джунглей. Повсюду материализуется мысль, рожденная жизненной силой зеленой стихии. Боковым зрением я видел тени животных, хищников и других несуразных существ, больше диковинных, чем страшных. Фауна джунглей в этой зоне не отличалась большим разнообразием.

– Порой поставить свою истину под вопрос – достойный поступок. Зачем считать незыблемым свое прошлое убеждение? – спрашивал динамик у всех обитателей. Но кто его понимал, и кто, кроме меня, мог ответить?

Вместо слов я послал бравурный марш монтировкой по призрачному дулу машины сомнений, текущих, как мне казалось, по этой трубе. Звери насторожились, и я, повысив голос, спросил, когда еще в эти края захаживал отважный барабанщик? Трепещите, презрите себя…

И в этот самый момент на меня накинулся прозрачный зверь сомнения, единственный, кто не убоялся моей канонады.

Его бросок я ощутил, когда внезапно стал брюзжать про себя, какую бессмыслицу я творю этой ночью и что нет кретина, равного мне по глупости и непоследовательности. Если бы мне довелось увидеть, как это безумие творит кто-то другой, я бы его запрезирал и даже оскорбил бы. Но тут я имел дело со своей головой, своими руками и с собственным рассудком – всеми теми, кто одобрял и исполнял эти несуразные удары. Поэтому ненавидеть я стал сам себя и не вспомню, чтобы прежде так неистово себя проклинал. Тут еще этот громкоговоритель:

«Когда птица в сердце начинает петь свои песни, мысли и сомнения не позволяют сердцу слушать. Берегись, этот вор хочет украсть подлинное золото сознания!»

В ночных джунглях, в зоне «D», мне стало понятным, что сомнения в конце концов порождают ненависть к себе, а если ненавидишь себя, все остальные тоже кажутся противными.

Через час зверь сомнения внушил, что уже поздняя ночь и я страшно устал, пора прекратить бестолковое занятие и прилечь прямо здесь, возле труб. Но, коварный, он бы первым набросился и сожрал меня.

«А ну, не унывать! Буду стучать и бить», – заговорил я вслух. Слипались глаза, и отнимались предплечья, от ударов звенело в ушах, к тому же отдача от каждого удара неприятно отзывалась во всем теле. Мне нужны были новые силы, и дать их мог только сон. И тут случилось неожиданное.

Будто лунный свет, с небес нисходило свечение. Мертвые железные трубки, причудливые животные, сама атмосфера – все, казалось, ждало необычного свечения и радовалось ему. Это явление удивляло своей приветливостью, – так запросто мерцающая кашица проникала через непролазные сплетения верхних ярусов джунглей, ласкала листья и траву, касалась моей кожи. Я, как умел, попытался раскрепоститься и впустить этот мягкий свет.

– Ты не похож ни на что в этой чаще! Говорить ты случайно не умеешь? – спросил я. – Ну, раз не можешь, так и скажи!

Мираж не обманул моего доверия. Минут пятнадцать-двадцать свет по-настоящему кормил клетки тела. Как мать кормит маленького: сунет ложечку в ротик и ждет, когда дитя проглотит. Потом еще ложечку. Но стоило напрячься или допустить хоть одно сомнение, как свет тотчас начинал обтекать тело, не проникая внутрь.

В голове всплыли слова Мая: «В тех краях (он рассказывал о Семизонье) человек может наблюдать одно из редких явлений – дождь светлячков. Необыкновенное явление нам, трусам, недоступно, поскольку происходит ночью. В вертепе кошмара светлячки – редкие посланники добра». Я стал догадываться, что это та энергия, которую дает космос, чтобы накормить людей во время их сна. Здесь, в «D», я смог ее увидеть, если слово «увидеть» подходит для описания.

Тем временем прозрачный зверь сомнения мешкал недолго:

«Может, я увидел свечение только из-за стука? Сумасшедшие всегда хвастаются необычными видениями в моменты припадков безумия. Прекрати я стучать, и никакого света не будет! Эти блики и галлюцинации вызваны моим сумасшедшим барабаном, вот и все… Наверное, это так! – стал подчиняться я, – сейчас остановлюсь, и наваждение уйдет. Дай-ка проверю это свечение!»

Мысль обрела силу и замедлила удары. Очень скоро я почувствовал, как крепнет хватка призрачного зверя. Боковым зрением я заметил, что остальные обитатели зоны «D» стали настороженно поворачивать ко мне морды.

Наверное, это бывает со всеми – некое безотчетное состояние, дрогнувшая бдительность, когда искушаешь себя: посмотрю, что будет, интересно, хоть и немного опасно. Ну, так вот поглядим!

В детстве я много лет поднимался и спускался на лифте и всегда видел кнопку аварийной остановки. Мать прожужжала мне все уши, говоря, что нажимать ее нельзя. Но где там – все время ездить и так ни разу не испробовать? Нажал-таки! Всю ночь провел в застрявшем лифте, боясь звать на помощь и получить нагоняй. Сейчас могло случиться кое-что похуже; зверь сомнения грубо напирал:

«Разве не большее сумасшествие – стучать в ночном лесу по железке, лишать покоя себя, невинных зверей, а потом еще и весь следующий день бороться со сном?!»

И, о Боже, как трудно стало ударить в следующий раз! Навалилась адская усталость. В моем размеренном бое если и не было смысла, то хоть присутствовала направленность, витальное упорство. Теперь же пришли безысходность и усталость, бороться с которыми невозможно.

– А как замерзают во вьюгу, о-о-о, – разбудил меня динамик, – тускнеет надежда, и ты баюкаешь себя мыслью, что все равно уже замерз до костей, – так не лучше ли перестать двигаться, все тщетно? Выхода нет, на сотни миль сплошная ледяная пурга…

Баритон стих, будто чувствуя себя виноватым в том, что разбудил.

Вокруг меня непролазные джунгли, довольно тепло, около 90–100 по Фаренгейту. Но если разобраться, то чем мой тупик отличается от леденеющего странника, оставившего надежду?

«Бряк!» – меня вывела из ступора вздрогнувшая кисть. Уже не контролируя движения, я уронил занесенную назад руку. Эта случайность невероятно помогла. Что было сил я поднял кулак с зажатой монтировкой и принялся колотить, будто пытаясь убить незримого зверя сомнения. Окружающее стало принимать привычные черты. Обитатели этого странного места занялись своими нехитрыми делами, будто не замечая моего грохота. Я же вслух выругался на себя и зарекся останавливаться, покуда во мне есть жизнь.

Глава 4

Ночь тянулась и тянулась. Я стучал, лязгал, порою бессильно ронял руку. В один момент я поймал синхронный ритм:

«Тук, друк, … тук, друк…» – удары сердца резонировали с боем монтировкой. Появились силы даже что-то напевать себе под нос. Животные, насколько я мог судить, представляли угрозу ровно настолько, насколько я ими интересовался. Меня все подталкивало разглядеть их морды, силуэты тел. И тогда животным также становился интересен я. Они смело приближались, и я должен был усиливать удары и внутренне заставлять себя думать о другом. Сила всей той ночи была запрятана в моих собственных способностях, равно как и в неспособностях.

Способность – это не сдаваться, колотить проклятую трубку. Я снова вспомнил про воду, которая точит камень, ведь что-то да выйдет. Неспособность выражалась в отсутствии навыка контролировать мышление – и зачем мне было думать о дурацких зверях?

«Почему нельзя обращать на них внимания? Они такие диковинные – где еще ты таких встречал?» – звучал во мне монотонный голос сомнения. И моя неспособность – то, что я слушал этот голос и начинал ему верить, хотя и знал: ничего полезного для меня он не нашепчет. Почему я слушал этого неотступного советника?

Ведь это он, наверняка он раздвоил здесь все трубки. Нашептал им, что поворачивать надо влево, через минуту – вправо, вот бедные и запутались, стали расти надвое. В этой зоне голос зверя сомнения – это повелитель. Голос фоновый, бесполезный, но заявляющий, что он столь же важен, как и здравый смысл…

Я стал нащупывать важный вывод, но тут заметил, что звери стали расходиться, скрываясь за раздвоенными стволами. Сквозь густые заросли стал пробиваться утренний свет. О, какая это была радость!

– Утренняя пробежка укрепляет мышцы ног и позитивно влияет на иммунитет. Кости приобретают эластичность и менее склонны к иссыханию, – начал баритоном динамик. – Рекомендуют…»

«…Рекомендуют поспать!» – закончил я. Убедился, что опять один, и для верности несколько раз громко стукнул по трубе, а затем поднял лицо кверху и свалился на злополучный железный ствол абсолютно без сил, заметив, что место, куда я бил, было теплым, даже горячим. Мое сознание провалилось в сон, как тяжелый камень, который с размаху бросили в глубокие воды. Но, кажется, уже минут через десять этот булыжник кто-то потянул наверх. Я открыл глаза от внезапного щелчка, будто прямо возле уха сломали толстый сук.

– Замолчи ты со своим гудением! – крикнул я динамику. Но вокруг было тихо. Никого. Подобные пробуждения были не новостью, а скорее свидетельством того, что кто-то рядом, а я сплю на чужой территории. Я открутил нижний колпачок электрофакела, вынул свиток и сделал в нем запись, как давно намеревался это делать, но часто забывал:

«Джунгли, если кто там еще не был…»

Меня послали заваривать трубу, и в ней нашелся клад. Его можно использовать, чтобы выбраться из джунглей. О том, что выхода отсюда нет, без конца говорят радикальные хранители этих мест. Но ходят слухи, что отважные выбирались.

Позже охранники пустили другой слух: что из зеленого омута хоть и есть ворота, только выход из них не освобождает от джунглей, поэтому рано или поздно все равно возвращаешься назад. К охранникам тут так привыкаешь, их манеры въедаются так глубоко, что начинаешь мыслить их понятиями.

В ранние годы я пытался решить головоломку из двух искривленных палочек, зацепленных друг за друга. Надо расцепить палочки, и сделать это можно, отказавшись от попыток дойти до разгадки умом. Крутишь железные стерженьки и так и сяк, обозлишься, дергаешь за концы, пробуешь разорвать силой, все нервы измотаешь – никакого толку. Но стоит успокоиться, как решение сразу тут как тут.

Из скупых пояснений охранника выходило, что сам он тайной не владеет, но слышал, что подлинный побег из джунглей выглядит так же, как мой случай с палочками, и ворота здесь не при чем. Проблема только в том, что такой необходимый покой приходит редко.

Сразу закончив писать, я мгновенно уснул, и меня разбудили, как мне показалось, через десять минут. Будил охранник:

– Почему спишь в рабочее время?!

Не своим от усталости голосом я выдавил: «Вы всех работников поморите, если ночлега не будет. Хоть полчасика…»

– Мне повторить? Обычно ясно с первого раза! – не унимался тип.

Понимая, что пререкания бесполезны, я сгреб свои кости, кожу, мышцы – все, из чего состоял, – и на шатающихся ногах направил эту кучу вглубь зоны «D».

Глава 5

Второй и третий день походили друг на друга, если не считать, что добавился еще больший дефицит сна. Я уже знал, как правильно устраиваться на ночлег, чтобы не нарываться на животных. Но от зверя сомнения спасения еще не придумано. Он, гнусный, говорил мне прямо в мозг, и, несмотря на усталость, я по три-четыре часа не мог уснуть. Он будто раскачивал меня, не давая застыть на той мысли, после которой погружаешься в дрему.

В один из дней я услышал из динамика:

«…После сорока они нередко страдают бессонницей. Причина в возросших жизненных противоречиях. Порой, как говорят исследования, несбывшиеся желания, к которым человек испытывал усиленное стремление…»

– Мне тридцать четыре, приятель, – крикнул я. – Ты меня рано списываешь. Лучше бы колыбельную спел, глядишь, я и перескочу «несбывшиеся желания» да закемарю пораньше…

Избитая мною в первую ночь трубка оказалась контуром, вернее сказать, она стала контуром после того случая. Она, металлическая, тоже сомневалась, да решила потом пойти навстречу. Растения, предметы, разнообразные твари в «D» быстро меняли функции, как только я концентрировался на них или приступал к работе. Мало-помалу дело двигалось, и даже охранник стал замечать изменения. Я после этого сподвигся сделать о нем запись в своем свитке:

Надзиратель

«Охрана – это производное самих джунглей, такое же, как ростки или вьющиеся лианы, из которых соткан непроходимый зеленый занавес. Я удивлялся, как охранники могут быть продажными, нарушать свои обязанности и, по сути, идти против самих себя – ведь они часть джунглей. Скоро в себе самом я распознал изъян – такую же слабость, как предательство охранниками своей природы.

Типичный, самый распространенный охранник по форме повторяет человека, с небольшими видимыми отличиями в теле. Май говорит, что надзиратель серый и внутри его оболочки постоянно движется дым снизу вверх вдоль позвоночного столба. Я не могу так сказать и вижу его как человека. Физиономию он может принимать каждый раз новую, но это редко. Обычно он похож на одного очень знакомого мне человека, очень знакомого… Охранник появляется из серых туманных облаков, которыми окутаны джунгли. В часы, когда светит солнце и облака становятся вялыми, можно вытворять пакости, поскольку охранник не настолько активен и может знать о нарушениях, но не реагировать сразу.

Будь его воля, он непременно отменил бы солнце, но без солнца какая жизнь? Здесь все умрет. На грани уничтожения джунгли оказывались несколько раз, если быть точным – каждый год. Хранители, спятив, начинали замыкать облака несколькими кольцами, так что делалось темно. Даже обычная ночь в джунглях отнюдь не романтическое времяпрепровождение. Темнота таит в себе только опасности. Логика природы: заключенные в нее спонтанность и гармония ночью прекращают свою игру, и с наступлением сумерек в силу вступает хаос».

– Ты проникаешься атмосферой этого участка? – внезапно заговорил цербер. – Может, тебе мало еды, которую я приношу?

– Еды, может, и вправду мало, вот только не думаю, что со мной что-то происходит. Неужели я похудел? – удивился я.

– Хватит дурачиться! Завтра примешь антидот, и следи за речью, у тебя через слово сомнения. Будь мужчиной! – взбодрил страж.

– Может, оружие поможет? Кабы мне пистолет, наверное, всех хищников пострелял бы, – не унимался я.

– Может, этим оружием лучше поправить тебе мозги?! В этом будет больше проку. Ну же, заканчивай быстрее, на эту зону тебе не больше недели. Я все сказал! – строго отрезал охранник и исчез.

– Он сказал «на эту», правда? – не поверил я. – Честной Господь, ведь верно, в каждом предложении вопрос… или нет? Может, врет он все, эксплуататор? Должно быть, в еду что-то сыплет, чтобы я запутался?

Внутри же ныла досада, оттого что предупреждение охранника было правдой. Надо следить за собой, а это вдвойне трудно, когда работа монотонная. После обнаружения контура мои действия походили на работу дворника – каждый день одно и то же. После пятого дня я совсем раскис и запереживал, смогу ли дожить и не сдохнуть среди раздвоенных стволов.

– Не сдавайся, тесни врагов и верь: сколько бы их ни пришло, внутри ты всегда сильней, – пробасил динамик и вдруг, впервые за все время, запел:

«Никогда не буду я падать в ночь небытия,

А-а-а-а, а-а-а-а,

И своим сомнениям я ни мгновенья не отдам.

Верю, что победит

Тот, кто отдает

И через жизнь смело идет.

О-о-о-о, О-о-о-о!»

Баритон пел очень музыкально, и я заслушался, а после этого воодушевился в свитке сделать запись о своем друге:

Мой лучший друг Май

«Май – парень той же специальности, то есть ремонтник. Он говорил про ночь в начале, как только мы познакомились: «Неподдающиеся никакому закону явления ночи могут гипнотически захватить все внимание. В следующий миг могут ввергнуть в кошмар до клеточного страха, когда тело сотрясается в полном бессилии, в параличе, который оставляет единственную возможность – идти глубже в ужас, прочь из человеческого сознания».

Май поучал меня, что чем человек счастливее, тем надежнее застрахован от кошмаров ночи. Поэтому, говорил он, будь счастлив, даже если несчастен, в судьбе есть подвох, который мог бы стоить жизни, но он не случился. Поэтому будь счастлив… Май – гений!

Я думал, говорить о счастье в джунглях может или гений, или круглый идиот. Работа нудная, но забирает все время, а потом сумерки. Надо непременно уснуть и не просыпаться до рассвета. Если не устанешь, на засыпание может уйти час или больше, и тогда вини себя сам. Бывало, лежишь в трубке – отработанной полости – и защищен, кажется, со всех сторон, но кошмар норовит разыграться исключительно для тебя – такой мини-спектакль.

«Надо добыть жидкость, которая действует, как снотворное, – говорил Май. – Ее в джунглях в изобилии. Обычно какие-то области джунглей спят, лучше сказать – ленятся. Вот ты – студент; вспомни, если надо решить задачку или просчитать ходы, думать порой не хочется – есть такое? Лень нападает, и просто не желаешь напрягать голову, хотя мог бы. А шевельнешь извилиной – вот все и получится. Но лень думать, у тебя так бывает?»

Я улыбался и кивал головой: конечно, бывает. Наверное, у всех так!

«Похожее твердолобие можно наблюдать в зонах джунглей, которые, по всем понятиям, должны активно работать. Ты чинил там что-нибудь?» – задавал он мне вопрос, и я отвечал, что, может быть, V-сектор.

««V» – еще функциональная область. Ты «D» и «I» не видел. Скоро пошлют, будешь там пыль стирать! Заразиться пара пустяков: пыль ядовитая, и первый признак инфекции – вялость. Лень – это вполне осязаемая пыль из «D» и «I». Придумывай работу потяжелей, респиратор на лицо, и вычищай пыль – чем больше, тем лучше. Потому что, если не устанешь, а забьешься на ночь в полость, тебе кранты. Тьма творит безумные фокусы, а ты бессилен, и твой свет не тянет даже на блеск светлячка».

Сам он схитрил и убрался оттуда до наступления часа тьмы, сославшись на то, что заразился пылью. Охрана не любит всяких заражений, болезней и любых последующих предлогов отлынивания от работы на следующий день. Поэтому Маю удалось слинять из зоны и провести ночь в тени охраны: на дурное дурное не липнет, как пошутил он потом».