Потерянный разум. Интеллигенция на пепелище России

Наши элитарные гуманитарии не слушали ни Вебера, ни Тойнби, ни Бердяева – не соглашались с ними и не спорили, просто игнорировали. Они поступали не как интеллектуальное сообщество, а как секта, отвергающая нормы рациональности. Допустим, они для себя оправдывали такое поведение тем, что за последние полвека положение сильно изменилось, Вебер и Бердяев устарели, так зачем усложнять дело обсуждением их неактуальных рассуждений. Однако точно также они поступили с предупреждениями современных философов, изучающих взаимоотношения между свободой, демократией и рынком в наши дни, особенно в странах небогатых и бедных. Их рассуждения не довели до сведения нашей интеллигенции и на них не ответили.

Сейчас, просматривая литературу 90-х годов, видишь, что единичные публикации были – когда неприлично было уважаемому автору отказать. Но они были встречены полным молчанием. Ни одного комментария! Это поразительно. Вот, в «Вопросах философии» в 1993 г. (№ 6) прошла статья Генерального секретаря Всемирной Федерации Философских Обществ, профессора университета Анкары (Турция) И.Кучуради под актуальным для нас названием: «Экономическое неравенство, права человека, демократия и свободный рынок».

Автор пишет, очень осторожно, с реверансами: «За связыванием воедино прав человека, демократии и свободного рынка, ставшим в последнее время очень популярным, стоит скорее ценностное суждение, нежели концептуальное или эмпирическое отношение. Если считать, что права человека, демократия и свободный рынок сущностно взаимосвязаны, то это мнение, наряду с другими факторами, может усилить и без того острое экономическое неравенство как внутри отдельной страны, так и между странами, может создать новые формы неравенства и породить новые разочарования в странах, вставших, как говорится, «на путь освобождения от марксизма»…

Полностью «свободный рынок» в небогатых странах означал бы… отказ от возможности сделать основные права человека определяющим фактором в установлении и изменении любых экономических отношений… Поэтому концепция полностью «свободного рынка» и то, что несет с собою идея прав человека, представляются несовместимыми, по крайней мере для бедных и небогатых стран».

В этой статье автор ссылается на подведенный в середине 80-х годов итог исследований взаимодействия рынка и демократии в небогатых и бедных странах в течение предыдущих 30 лет. В ней высказано много важных, а для нас очевидно актуальных суждений. Ни на этот итог, ни на суждения на бесчисленных «круглых столах» в российском философском сообществе не было ни ссылки, ни критического комментария, ни какой-либо другой реакции. Наших гуманитариев как организованное сообщество реформа как будто смыла с лица земли, они забились по щелям и не сказали обществу ничего связного ни по одному существенному вопросу. Нету них прочного мыслительного каркаса, все расползается, как гнилая тряпка.

Говорить о причинно-следственной связи между рынком, демократией и правами человека стало просто неприлично после того, как мир пережил опыт фашизма. Ведь фашизм – порождение именно капитализма и присущего ему общества, в ином обществе он и появиться не мог. Вот что пишет философ Г. Маркузе: «Превращение либерального государства в авторитарное произошло в лоне одного и того же социального порядка. В отношении этого экономического базиса можно сказать, что именно сам либерализм «вынул» из себя это авторитарное государство как свое собственное воплощение на высшей ступени развития». Так что утверждение, будто частная собственность и рынок порождают демократию и только демократию, не имеет ни исторических, ни логических оснований. Поразительно, как оно могло быть принято интеллигенцией, когда перед глазами был пример Пиночета, который провел в Чили примерно туже реформу, что и Чубайс в России.

С понятием демократии тесно связано и понятие права. То, как трактовали это понятие представители нашей гуманитарной элиты, поражает своей несовместимостью с логикой и общеизвестной реальностью. Философы перестройки утверждали «самозаконность человеческого поведения»! Подумать только – отрицали саму возможность общества и государства ограничивать поведение индивида общими правовыми нормами. Самозаконность!

Ясно, что они при этом верили в то, что советский строй был неправовым – и, навязывая нам эту «самозаконность», по выражению Тойнби, самодовлеющего индивида, немало сделали для того, чтобы погрузить наше общество в правовой беспредел 90-х годов. Страшно то, что, служа идеологическим прикрытием для самой подлой и примитивной преступности, наши утонченные философы, похоже, действительно не понимали, что творят. Да вряд ли поняли и сегодня – никаких явных признаков понимания не видно.

На том «круглом столе» 1990 г. в «Вопросах философии» Э.Ю.Соловьев, ссылаясь на Канта, с большим апломбом утверждал: «О наличии в обществе права можно говорить лишь в том случае, если член этого общества признан государством в качестве разумного существа, способного самостоятельно решать, что для них хорошо… Цели людей не подлежат властно-законодательному определению».

В такой трактовке само понятие правового общества теряет смысл, поскольку такого общества и такого государства не может существовать в принципе. И уж тем более неправовым при такой трактовке оказывается буржуазное государство, которому весь этот синклит философов пел дифирамбы. В своей «Энциклопедии социальных наук» основоположник современной западной доктрины пропаганды Г. Лассуэлл заметил: «Мы не должны уступать демократической догме, согласно которой люди сами могут судить о своих собственных интересах».

Но еще более нелепа эта трактовка права, если подойти к ней «снизу», от жизненной реальности. Надо вдуматься в картину того «правового» общества, которое последовало бы императивам, сформулированным Э.Ю.Соловьевым! Значит, и Чикатило, и Шамиль Басаев имеют право «самостоятельно решать, что для них хорошо». Более того, они имеют право превратить свои решения в цели, а затем и реализовать эти цели в виде деятельности – ведь их поведение обладает самозаконностью. Ни общество, ни государство в это их целеполагание и поведение не должны вмешиваться – в противном случае философ признает это общество и это государство неправовыми. Это нормально?

И ведь философу Э.Ю.Соловьеву вторит юрист В. Д. Зорькин: «Человек обладает разумом и волей и имеет свободу выбора поведения на основе внутреннего самоопределения». Можно ли поверить, что полковник юстиции говорит это искренне? Как это «свобода выбора поведения на основе внутреннего самоопределения»? Зачем же тогда законы, полиция, полковники юстиции? Мы что, отказываемся от цивилизации и узакониваем мрачную утопию Гоббса, согласно которой «естественный» человек якобы имеет право на все и ведет «войну всех против всех» согласно праву на «свободу выбора поведения»? Да ведь и Гоббс, даже приняв эту совершенно ошибочную антропологическую модель, считал, что, став цивилизованным, человек от этой свободы отказывается, передавая ее государству.

А законодатель в сфере исторического материализма М.Я.Ковальзон и к понятию правового государства ухитрился пристегнуть требование узаконить частную собственность. Уже в 1990 г. он раскаялся в своих марксистских заблуждениях и влился в общий хор рыночных гуманитариев. Разумеется, на антисоветской ноте: «Как и почему у нас сложилось неправовое государство? Что нужно сделать, чтобы у нас утвердились право, свобода, демократия?… Право по сути есть юридическое выражение отношений собственности, возникающее там, тогда и постольку, где существуют и соотносятся не просто различные, а именно частные собственники… Только в обществах, основанных на частной собственности, с необходимостью порождающей социальное неравенство, появляется такая система норм общественного поведения, которая может сохранять свою действенность лишь при наличии силы государства».

Итак, наши философы-марксисты уже и социальное неравенство считают за благо и гарант правового общества. Какой маразм! И эти люди писали и пишут учебники для наших университетов.

Всякие рациональные очертания потеряло в годы перестройки и понятие «гласность». Казавшиеся вполне разумными люди призывали к полному устранению цензуры, к сбрасыванию абсолютно всех покровов с отношений между людьми. Видимо, большинство образованных людей клюнуло тогда на примитивную приманку «свободных мнений» – прежде всего, очерняющих собственную страну и ее историческое прошлое. Трудно было удержаться в стороне от этого общего порыва. Поразительно другое – сколь большая часть интеллигенции задержалась в этом потоке, когда пора было увидеть, что вся эта «гласность» была приступом иррациональности, довольно-таки постыдным для образованного слоя. Многие плывут в этом потоке и до сих пор (но в искренность этих людей поверить уже невозможно – тут или политический интерес, или невозможность найти путь назад, все мосты сожжены).

Как тяжело было смотреть, после того как прошло возбуждение первой волны перестройки, какумные и честные люди продолжают заглатывать пустые, дешевые идеи, требуют их все больше и больше, хватаются за газеты, не могут оторваться от телевизора – без всякого чувства меры. Им просто нет времени задуматься, сделать собственное умозаключение. Ницше писал о таком состоянии: «Легкое усвоение свободных мнений создает раздражение, подобное зуду; если отдаешься ему еще больше, то начинаешь тереть зудящие места, пока, наконец, не возникает открытая болящая рана»⁵⁰. Это и случилось с нами во время перестройки – и этому мы не сумели противопоставить рассудительность.

Идеологи делали тогда заявления тоталитарные, лишенные всякого разумного смысла. Вот высказывание А.Н.Яковлева: «Иногда и у нас говорят о том, что невредно, дескать, было бы установить какие-то пределы гласности. Ясно, что когда заводят речь о таких пределах, значит, гласность кому-то мешает»⁵¹. И почему же это надо принимать за довод в пользу беспредельной гласности? Ведь это просто глупость! Разве следует делать именно то, что людям мешает? Почему же не уважить людей, которые просят не мешать им жить?

А вот высказывание самого М.С.Горбачева: «Когда я об этом говорю, то одновременно вновь и вновь подчеркиваю: мы за гласность без всяких оговорок, без ограничений… и на вопрос, есть ли у гласности, критики, демократии пределы, мы отвечаем твердо: если гласность, критика, демократия в интересах социализма, в интересах народа – они беспредельны!»⁵². Правда, Горбачев хотя бы сделал оговорку, по сути отрицающую весь тезис (гласность у нас беспредельна, но только в пределах интересов социализма, а интересы социализма определяет номенклатура КПСС).

Но ведь сам этот продукт гипостазирования – придание расплывчатому понятию гласность статуса абсолютного приоритета в нашей жизни – засел в сознании множества людей и до сих пор там сидит. Вспомним первые выборы народных депутатов СССР в 1989 г.! Однажды целой группе конкурентов во время дебатов на телевидении был задан один вопрос: «Считаете ли вы, что гласность должна иметь какие-то пределы?» И с телеэкрана все они до одного (а это были весьма почтенные интеллигентные люди) заявили совершенно безумную вещь: гласность должна быть абсолютной, никаких ее ограничений они, будучи депутатами, не допустят. И это – вопреки здравому смыслу. О каких правах человека может идти речь при «неограниченной гласности», когда не может укрыться ни одно твое движение, ни одна мысль? Заметим, что эта болезнь интеллигенции – расщепление логики – вызревала довольно давно.

Из всей истории с гласностью мы обязаны извлечь урок. Он важен не только в академическом, но и сугубо практическом плане. Ведь эта история не кончилась с крушением советской государственности, ради которого эта гласность была затеяна. Она, получив мощную поддержку образованного сословия и одновременно власти, стала жить собственной жизнью, став, в новых формах, фактором разрушения и даже криминализации общества и государства. Постулаты гласности узаконили скандал и шантаж в качестве признанного инструмента власти. Чем была история устранения генерального прокурора РФ Скуратова с помощью скандальной (точнее, преступной) видеозаписи? Сильным ударом и по праву, и по нравственности. Ведь М.Швыдкой, пустивший эту видеозапись в эфир, стал министром культуры, а В.В.Путин, выполнивший указание Кремля об устранении Скуратова, стал президентом. Никакой последующей оценки этого применения принципов гласности не последовало.

Так что вспомним сами эти принципы и попытаемся реконструировать ход мысли интеллигенции, которая эти принципы поддержала в середине 80-х годов. Вся доктрина гласности – лабораторная разработка гуманитариев из окружения Горбачева. Ее прототип – развитая Руссо концепция государства, где власть осуществляется посредством общественного мнения. Для его формирования и требуется гласность. Само это понятие в западных языках обозначается словом «прозрачность» (transparency).

М.Фуко говорит об этой концепции Руссо: «Мечта о прозрачном обществе, одновременно видимом и читаемом в каждой из его частей; мечта о том, что чтобы больше не оставалось каких-либо темных зон, зон, устроенных благодаря привилегиям королевской власти либо исключительными преимуществами того или иного сословия, либо, пока еще, беспорядком; чтобы каждый с занимаемой им точки мог оглядеть все общество целиком; чтобы одни сердца сообщались с другими; чтобы взгляды больше не натыкались на препятствия; чтобы царило мнение, мнение каждого о каждом»⁵³.

Да, была такая утопия во Франции в XVIII веке. Вопрос в том, как она могла найти отклик в душе русских интеллигентов конца XX века! Ведь для этого надо было отключить и рассудок, и память. Ибо уже в том же XVIII веке обнаружилось, что эта утопия самым естественным образом порождает технократическую практику тоталитаризма, что и было затем отражено в множестве и философских, и художественных произведений, в том числе тех, которые были прославлены во время перестройки («1984» Оруэлла, «Мы» Замятина, «Защита Лужина» Набокова). Не видеть этой связи просто невозможно!

Приняв идею гласности, каждый соглашался с тем, чтобы в его спальне была установлена скрытая камера, и любой большой или маленький швыдкой мог пустить видеозапись в большой или маленький эфир. Прозрачность – так прозрачность! Образованный и способный к логическим рассуждениям человек не мог этого не видеть. Если не увидел, значит, его интеллектуальные инструменты были сильно испорчены, и он должен этот вопрос для себя прояснить.

Мало кто задумывается над смыслом неприятного слова «паноптикум». А ведь оно обозначает вполне конкретный технократический проект, порожденный концепцией прозрачности (гласности). Это власть, основанная на возможности увидеть все – паноптикум. Широкая публика вряд ли знает, но советники Горбачева были большие эрудиты и наверняка слышали о знаменитом английском юристе Иеремии Бентаме, авторе труда «Паноптикум», изданного в конце XVIII века. Бентам изобрел тюрьму нового типа, вывернув наизнанку принцип темницы – все камеры кольцеобразной тюрьмы были освещены так, что просматривались из центральной башни. Тьма укрывает, для тоталитарной власти нужна прозрачность! Фуко назвал Бентама «Фурье полицейского государства». Его паноптикум стал утопией тоталитаризма, он выражается в самых разных формах. И это с пеной у рта приветствовали наши интеллигенты-демократы.

Они, конечно, скажут, что они хотели не этого, они хотели только Руссо. Но разве можно признать такую наивность свойством рационального мышления? Фуко отметил очевидную вещь: «Эти двое прекрасно дополняют друг друга, и все работает: и лирическая восторженность Руссо, и одержимость Бентама» (с. 229). Эта неспособность видеть оборотную сторону светлой утопии (аутизм) – важный признак поражения рациональности, и наша интеллигенция проявляла и проявляет этот признак очень красноречиво.

Бентам и Руссо не просто дополняют друг друга, они связаны друг с другом, являются частями одной большой идеи. Фуко поясняет эту связь даже без привязки к проекту паноптикума: «Власть, главной движущей силой которой станет общественное мнение, не сможет терпеть ни одной затененной области. И если замысел Бентама привлек к себе внимание, то это произошло потому, что он давал применимую к большому числу различных областей формулу, так сказать, «власти через прозрачность», покорения посредством «выведения на свет» (с. 231).

Кстати, и в самом простом отношении интеллигенция, поддержав разрушение советского строя ради «гласности», фундаментально ошиблась. Даже непонятно, почему она решила, что демонтаж всех выработанных в СССР механизмов участия общества во власти (массовая партия, массовое и представительное участие в Советах, общие собрания трудовых коллективов с обязательными отчетами руководителей, органы народного контроля и, наконец, идеологические нормы) приведут к повышению ее «прозрачности». Это предположение противоречило всякой логике, и тенденцию к полному отрыву власти от общества мы увидели уже при Горбачеве. А уж потом…

И давайте признаем откровенно, что с концепцией свободы, которую навязывали и навязывают идеологи перестройки, а затем реформы, жестко сцеплена самая пошлая и примитивная русофобия! Поразительно, как легко была внедрена в сознание нашей интеллигенции плоская трактовка западной свободы. Историк-эмигрант Н.И.Ульянов пишет о западниках: «У нас всегда полагали, что на Западе и цари либеральнее, и полиция добрее, и реакция – не реакция… С давних пор отшлифовался взгляд на сомнительность русского христианства, на варварство и богопротивность его обрядов, на отступничество русских, подлость их натуры, их раболепие и деспотизм, татарщину, азиатчину, и на последнее место, которое занимает в человеческом роде презренный народ московитов. На начало 30-х годов XIX в. падает небывалый взрыв русофобии в Европе, растущий с тех пор крещендо до самой эпохи франко-русского союза»⁵⁴.

А в Москве эта русофобия вспыхнула, как только номенклатуре удалось высвободиться из-под гнета советской идеологии. Вот советник Ельцина по науке философ А.И.Ракитов в академическом журнале «Вопросы философии» излагает «особые нормы и стандарты, лежащие в основе российской цивилизации». Здесь весь набор отрицательных «имперских» качеств, в качестве итога их дается такое суждение: «ложь, клевета, преступление и т. д. оправданы и нравственны, если они подчинены сверхзадаче государства, т. е. укреплению военного могущества и расширению территории». Как обычно, поминаются Иван Грозный с другими тиранами и подчеркивается, что их патологическая жестокость была не аномалией, а имманентно присущим России качеством: «На этих [имперских] фундаментальных принципах нашей цивилизации было построено все довольно детально разработанное и изощренное законодательство… Поэтому надо говорить не об отсутствии цивилизации, не о бесправии, не об отсутствии правосознания, не о незаконности репрессивного механизма во времена Грозного, Петра, Николая I или Сталина, но о том, что сами законы были репрессивными, что конституции были античеловечными, что нормы, эталоны, правила и стандарты деятельности фундаментально отличались от своих аналогов в других современных европейских цивилизациях»⁵⁵.

Могли ли мы предполагать, что этот примитивный, неразумный вариант западничества снова расцветет в нашей интеллигенции в конце XX века!

Сейчас все уже подзабыли, как в конце 80-х и начале 90-х годов прошла удивительная по своей тупости кампания на тему «Россия – тысячелетняя раба». Кампания прошла, но идеологи остались, просто они капают свой яд в иной дозировке и в иных художественных оболочках. Но разве позволительно интеллигенции пропустить это мимо ушей и не задуматься о корнях этой программы и о собственной утрате критического чувства? Ведь все эти пропагандисты нисколько не утратили своего авторитета в образованном слое России.

Вот, например, недавнее рассуждение Б.Сарнова: «Ведь мы живем в стране с тяжелой наследственностью, и это не только советская наследственность, она ведет свою историю еще от Ивана Грозного, царствования Николая I. Недавно я как раз в связи с нашей темой, о возможности соотношения жесткой власти и свободного рынка, читал интервью с Андроном Кончаловским, который высказал четко обозначенную позицию: русскому народу свобода не нужна»⁵⁶. Это говорится в 2004 г. – ничего не изменилось!

Понимание свободы, которая якобы не нужна русскому народу, у Сарнова с Кончаловским удивительно примитивное. Даже не верится, что такое может быть, – но ведь они и им подобные эту куцую мысль бубнят уже двадцать лет! Ни за какие деньги не станет человек, тем более обеспеченный, так долго повторять такую чушь, если в нее не верит. Ну вспомнили хотя бы культурологов. Ведь культура – это запреты, это именно ограничение свободы. Великие умы об этом писали, да это и здравый смысл подскажет. А вот мысль либерального философа: «Ядро любой культуры стоит на ее «запретах» («глубоко впечатавшихся вето, вытравленных в превосходных и правдивых символах»). Вот почему имеет смысл описывать нынешние Соединенные Штаты как «общество без культуры». Это общество, в котором нет ничего святого и, стало быть, нет ничего недозволенного»⁵⁷.

С понятием «демократия» вообще произошла странная вещь – люди совершенно перестали замечать принципиально антидемократические утверждения политиков. А ведь у наших «рыночников» экономическая свобода жестко отделена от политического либерализма. Такой правый либерализм популярен у российских «новых собственников» именно потому, что очень тонка их социальная база и им не удалось получить печать легитимности на их собственность. Их главная надежда – на авторитарное государство, а их либеральный кумир – Пиночет. Декларации наших правых либералов (например, Е.Ясина) в этом плане очень откровенны.

Как, впрочем, и высказывания господ из элитарной художественной интеллигенции. Фазиль Искандер в день своего юбилея разглагольствует: «Мне кажется, что демократия может закрепиться в стране, где у народа есть традиция добровольного самоограничения. У нас же была традиция насильственного самоограничения. И вот после страшного насильственного самоограничения, возьмем хотя бы советскую эпоху, вдруг выпала полная свобода, и огромное количество людей просто превратились в жуликов, воров, даже убийц. Мне кажется, что подобно тому, как голодающего человека нельзя сажать за пиршественный стол, так и у народа должно было быть время, когда человек свои низменные инстинкты не из высших соображений каким-то образом затаптывал, а просто из страха перед возможностью суда, тюрьмы. А так все почувствовали, что все дозволено»⁵⁸.

«Насильственное самоограничение» – какая глупость. И какая подлость! Этот интеллектуал принимал активное участие в разрушении государственности и всех экономических и культурных устоев людей – тех устоев, с опорой на которые людям не было причин становиться жуликами, убийцами и самоубийцами. А теперь, когда вполне предсказуемый результат его действий налицо, он отходит в сторону, взваливает вину на жертв своего разрушительного проекта и зовет городового. Крах рациональности тесно связан и с крахом нравственности.

Ф.Искандер берет простой случай – ведь никто не оправдывает воров и убийц, даже если они стали жертвами доктринеров и были выброшены из общества помимо своей воли. Но теперь принято проклинать и политическую демократию, тот самый инструмент, с помощью которого пришла к власти нынешняя верхушка.

В.В.Путин говорит, например: «Нельзя позволить всяким проходимцам злоупотреблять терминологией из демократического словаря, решая свои клановые интересы».

Это – типично антидемократический тезис. Суть гражданского общества в том и заключается, что граждане группируются согласно своим «клановым интересам» и делегируют в партии, прессу, парламент своих представителей, которые эти интересы отстаивают, «злоупотребляя» той терминологией, которая им кажется наиболее удобной (это и называется свобода слова). При этом администрация, включая президента, не имеет права не только запрещать применение той или иной терминологии, но даже и обзывать этих неприятных власти представителей «всякими проходимцами». Для определения границы между употреблением и злоупотреблением, а также между гражданином и проходимцем существует суд, а не исполнительная власть.

В.В.Путин сделал это заявление в обезличенной форме – сегодня оно может быть применено к одному «проходимцу», завтра к совсем другому. Важно, что в рамках «демократического словаря» все это рассуждение есть нонсенс.

Именно та часть интеллигенции, которая выступала под знаменем демократии и многопартийности, активнее всех поддержала явно антидемократическую кампанию против Верховного Совета РСФСР, а потом и против Государственной думы – представительных органов парламентского типа. В этом уже было что-то шизофреническое – в конфликте парламента с авторитарной кликой Ельцина, с ее явным антиинтеллектуальным и даже криминальным душком, поддержать эту авторитарную клику и при этом искренне называть себя «демократами»!

Историк академик П.В.Волобуев сказал незадолго до своей смерти: «В стране уже несколько лет идет трудный и мучительный процесс становления парламентаризма. И если в дореволюционной России либерально-демократическая интеллигенция всячески поддерживала Государственную думу, то наши «демократы»-интеллигенты через СМИ сделали максимум возможного для дискредитации Верховного Совета сначала Союза, а затем Российской Федерации, создавая в народе представление о нем как о балагане, говорильне, бастионе консерватизма и т. п. Да будет им известно, что они попросту приняли эстафету от черносотенцев – ненавистников парламентаризма. Но мне не припоминается, чтобы черносотенцы требовали «Раздавить гадину!», чем навеки прославили себя нынешние «демократы»… Такой подход вполне отвечает интересам режима, но свидетельствует о социальной забывчивости и политической беспринципности нашей «демократической» интеллигенции. Лично я давно перестал связывать перспективы демократии в России с нашими «демократами» и «либералами». Они, скорее, похожи на ее могильщиков»⁵⁹.

Почти за двадцать лет, с начала перестройки, положение нисколько не улучшилось. Наоборот, гипостазирование вошло в привычку, стало новой нормой мышления. Эта норма воспринята политиками вплоть до верховной власти. Конечно, над выступлениями политиков такого уровня трудится целая рать советников и экспертов, но нас интересует само явление, а не авторство этих умозаключений.

Вот В.В.Путин во многих своих заявлениях отстаивает ценность экономической свободы. Понятие это туманное, философское, но в речах президента им обозначается чуть ли не главная наша цель. Вот что сказано в Послании Федеральному собранию 2003 г.: «Необходимо извлечь уроки из нашего опыта и признать, что ключевая роль государства в экономике – это, без всяких сомнений, защита экономической свободы».

Почему же такая странная роль государства утверждается «без всяких сомнений»? Тезис именно сомнительный. Что это за священный идол – экономическая свобода? Спросите любого человека на улице, в чем «ключевая роль государства в экономике». Почти каждый скажет как раз противоположное – установление порядка и контроль за ним. Даже либералы любят повторять свой афоризм: «государство – ночной сторож». Да разве дело сторожа «защита свободы»? Совсем наоборот – защита порядка, ограничение свободы жуликов.

А если шире, то ключевая роль государства в экономике – так организовать производство и распределение материальных благ, чтобы была обеспечена безопасность страны, народа и личности, а также воспроизводство физически и духовно здорового населения. Ради этого государство обязано ограничивать «экономическую свободу» рамками общественного договора, выраженного в законах. Причем в законах, опирающихся на господствующие в данной культуре нравственные нормы, а не противоречащих им.

Придавая экономической свободе статус одной из главных сущностей, В.В.Путин исходит из абстрактного постулата: «Сегодня, в современном мире, государство в первую очередь должно обеспечить права и свободы своих граждан, без этого вообще ничего невозможно сделать».

Это – типичный либеральный штамп, пустые слова надуваются, как воздушный шарик. В них нет никакой сущности. Она не здесь, а в жестком определении, какие права и свободы имеются в виду, для кого эти права и свободы. Если следовать здравому смыслу, то надо уточнить, что базовым правом человека является право на жизнь. А ведь оно реализуется через право на труд и уравнительное распределение минимума жизненно важных благ (что возможно лишь при сильном общественном секторе хозяйства). На худой конец, как чрезвычайная мера, право на жизнь осуществляется через социальную помощь «слабым» посредством перераспределения богатства с помощью налогов.

Но в любом случае «экономическая свобода» несовместима с правом на жизнь «для всех», она означает лишь право сильного на жизнь – право того, кто победил в конкуренции. Ведь рынок с его «свободой контракта» отрицает право на труд и на удовлетворение потребности человека в хлебе и тепле. Он удовлетворяет только платежеспособный спрос. Милостыня бедным – вне экономики, это благотворительность, права на нее не существует, ее можно лишь просить как милость.

Гипостазирование в связи с понятием экономической свободы имеет и важное международное измерение. В декабре 2003 г. В.В.Путин сделал важные утверждения по проблеме «границ» России, ее «открытости» миру. Тут идея экономической свободы выступает в ее исходном значении – свободной торговли. Об этом говорит радость по поводу вывоза тех продуктов, которых остро не хватает в самой России. В.В.Путин сказал: «Впервые за полвека Россия превратилась из импортера зерна в его экспортера. С 1999 года продажи наших продовольственных товаров на зарубежных рынках выросли в три раза. Экспорт нефти, нефтепродуктов и газа увеличился на 18 %, и сегодня Россия является крупнейшим экспортером топливно-энергетических ресурсов в мире».

Но ведь сбор зерна в РФ опустился ниже порога безопасности, скот режут из-за дороговизны комбикорма – а зерно, как в начале XX века, вывозят за рубеж. То же с экспортом нефти. Промышленность парализована, города в полузамерзшем состоянии, а нефти для внутреннего потребления в РФ остается в три раза меньше, чем в советское время. Разве это хороший признак?