Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава

Глава 5. Конец державы «Светлых князей»

Византийско-хазарский конфликт

В 939 г. Русская земля оказалась вовлечена в византийско-хазарский конфликт в Северном Причерноморье.

В начале 30-х гг. X в. отношения между Византией и Хазарией приняли неприкрыто враждебный характер. Общей для обеих стран арабской угрозы больше не существовало, а вместе с ее исчезновением истаяла и та почва, на которой только и было возможно их временное сближение. Собственные интересы Византии и Хазарии в Северном Причерноморье были прямо противоположны. Безопасность крымских владений всегда рассматривалась имперскими властями как насущная, а порой и первоочередная внешнеполитическая задача. Таврические области были необходимы Византии одновременно и для контроля над акваторией Черного моря, и для оказания военно-политического давления на варварские народы Северного Причерноморья; кроме того, по свидетельству Константина Багрянородного, на Таманском полуострове и в Адыгее находились «многочисленные источники, дающие нефть» – важнейшую составную часть «греческого огня». Официальное принятие Хазарией иудаизма вносило в политические распри заметный оттенок религиозного противоборства.

В борьбе с каганатом Византия прибегла к своей излюбленной тактике войны чужими руками, натравив на Хазарию соседние племена и народы. В 932 г. по просьбе императора Романа I Лакапина^[111] в набег на северокавказские земли каганата отправились аланы. Однако они потерпели поражение, и по настоянию хазар аланский князь должен был удалить из Алании византийских миссионеров. Спустя несколько лет «злодей Романус», как называет византийского правителя еврейский автор Кембриджского документа, возбудил жестокое преследование иудеев в самой империи. Византийские евреи толпами хлынули в сопредельные страны. «Это произошло потому, – объясняет Масуди, – что правящий ныне византийский император Арманус [Роман I] принуждал всех евреев своего царства к принятию христианства. Многие евреи удалились вследствие этого из Византийского царства в Хазарскую землю». В Хазарии поступок Романа оценили как недружественный акт. В ответ на преследование единоверцев хазарский царь (бек) Иосиф обрушил гонения на христиан, уничтожив, по свидетельству Кембриджского анонима, «многих необрезанных». Тогда, говорит тот же источник, «злодей Романус послал большие дары Х-л-го, царю Руси, подстрекнув его совершить злое дело» – напасть на хазар.

Обращение Романа I к Олегу II говорит о том, что именно его Византия рассматривала как легитимного правителя Руси. Это и естественно, поскольку он был прямым наследником вещего Олега, с которым империя в 911 г. заключила договор о «непревратной любви». Непосредственных политических обязательств стороны тогда на себя не взяли. Но знаменитый щит, повешенный Олегом на царьградских вратах, остался символом того, что вещий князь с этих пор объявил себя военным союзником Византии^[112]. Империя вспомнила об этом уже в 924 г., когда болгарский царь Симеон с огромным войском осадил Константинополь. Чтобы спасти столицу, Роман I, по свидетельству константино-польского патриарха Николая Мистика, призвал на помощь всех задунайских варваров – русов, венгров, печенегов, аланов. «Мощное нашествие, насколько я могу судить, готовится или уже готово императорскими стараниями против вашей державы и твоего народа, – писал Николай Симеону, – поскольку росы, а с ними печенеги, еще аланы и западные турки [венгры] – все единодушно настроены идти войной на тебя… Знай же, говорю снова, – если я что-нибудь понимаю относительно императорского предприятия, поднятого против вас, – что вся эта масса народа, собравшегося для вашей погибели, и турки, и аланы, и печенеги, и росы, а также другие скифские племена, не остановятся, пока не уничтожат вконец весь народ болгаров».

Антиболгарская коалиция, впрочем, так и не состоялась, но угроза подействовала, и Симеон пошел на мировую.

И все же это обращение византийского правительства к русам было скорее жестом отчаяния, нежели обдуманным политическим шагом^[113]. По большому счету византийская дипломатия не принимала Олегову Русь в расчет при создании благоприятных для империи политических комбинаций в Северном Причерноморье. И вот появление в 930-х гг. киевских дружин в устье Днепра и в горном Крыму наконец-то заставило константинопольских политиков учесть эту новую силу, дабы использовать ее в своих интересах. Богатые подарки, отправленные Романом Олегу II, должны были подтвердить, что «любовь» византийских императоров к «светлым князьям русским» за эти годы нисколько не охладела.

Война Олега II с Хазарией

Никакое другое состояние не ценилось русами так высоко, как положение наемника на службе у василевсов^[114]. Поэтому привезенные в Киев груды золотых монет и украшений сами по себе были в их глазах достаточным основанием для того, чтобы взяться за мечи. Но Олег, легко и быстро соглашаясь на предложение Романа, имел на это свои личные резоны. Недавние военные подвиги Свенгельда на Нижнем Днепре и в Крыму подняли политический престиж Игоря и Киевского княжества, но ничего не дали Олегу и державе «светлых князей». Олег нуждался в громком успехе, он грезил об обильной добыче, чтобы укрепить свое шаткое положение в Киеве. Для достижения этой цели он мог рассчитывать только на свои собственные силы. Одна деталь из сообщения Кембриджского анонима, о которой будет сказано ниже, позволяет заключить, что численность Олегова отряда была невелика. По всей видимости, в походе против хазар ему сопутствовала только его личная дружина – «четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников», упоминаемых Ибн Фадланом.

Олег нацелился разорить хазарский город в восточной Таврике, обозначенный в Кембриджском документе как С-м-к-рай или С-м-к-рия. Точной локализации этот топоним не поддается. Вероятно, эта крепость находилась поблизости от Керчи, запиравшей проход из Черного моря в Азовское, и, следовательно, была хорошо известна русам, так как торговый маршрут русских купцов, связывавший Черное море с Хазарией и Волжской Булгарией, пролегал через Керченский пролив. Таким образом, захват С-м-к-рая должен был нанести сильный удар по торговым и военным интересам каганата в Северном Причерноморье. Развязывая войну против Хазарии на территории восточного Крыма, Олег явно рассчитывал на поддержку местных «русских» князей. Возможно, он надеялся впоследствии противопоставить дружины Черноморско-Азовской Руси возраставшему могуществу Киева.

В 939 г. русские ладьи внезапно вошли в Керченский пролив. Нападение было хорошо подготовлено. Олег нанес удар в то время, когда в С-м-к-рае не было градоначальника. Организовать оборону было некому. В темноте русы подплыли к С-м-к-раю, и той же ночью город оказался в руках Олега. «И пришел тот [Олег] ночью к городу С-м-к-раю, – сокрушается Кембриджский аноним, – и захватил его обманным путем, так как не было там правителя, раб-Хашмоная». Ограбив жителей и городскую казну, Олег отослал добычу в Киев, сам же с дружиной засел в С-м-к-рае. Черноморские русы, видимо, не остались в стороне от этих событий и, возбужденные успехом Олега, принялись грабить хазарские поселения в Крыму и хазарских купцов.

Дальнейшие события развивались стремительно. Очень скоро о случившемся узнал местный хазарский «губернатор». В Кембриджской рукописи он носит еврейское имя Песах или Бул-ш-цы. Последнее прозвище является титулом. В форме «балгиций» он известен по византийским источникам, где означает правителей черных булгар – орды, осевшей в Восточном Приазовье. Черные булгары еще в VII в. подчинились хазарам, сохранив, однако, племенную автономию^[115]. Вероятно, Песах был представителем хазарской администрации, начальником области, включавшей Керченский пролив, или зависимым от Хазарии булгарским князем, принявшим иудейство. По словам анонимного автора «Худуд аль-Алам», черные булгары («Внутренняя Булгария») – «народ храбрый, воинственный, внушающий ужас… он обладает овцами, оружием, военным снаряжением». Их отношения с русами были враждебными: «Внутренняя Булгария находится в состоянии войны со всей Русью».

Песах оказался талантливым организатором и деятельным военачальником. Очень скоро он вторгся в Крым со своим войском – должно быть, с подчиненной ему ордой черных булгар. Глубокий Керченский пролив, в котором господствовал русский флот, был непреодолимой водной преградой для булгарской конницы, и, по всей видимости, войско Песаха проникло на полуостров с севера, через Перекопский перешеек. Сам ход крымской кампании подтверждает это предположение. Прежде всего Песах ударил по византийским владениям на южном побережье Крыма – так называемым Климатам, протянувшимся «от Херсона до Боспора». Эта линия приморских укреплений империи в X в. состояла более чем из 30 крепостей, замков, монастырей^[116]. Многие из них были разрушены Песахом. Как сообщает Кембриджский документ, «и пошел тот [Песах] в гневе на города Романуса и перебил всех от мужчин до женщин. И захватил он три города и, кроме того, много селений». Затем его войско осадило Херсонес, но крепкие стены спасли город от разграбления.

Из южного Крыма военные действия перенеслись в восточную его часть. О войне Песаха с русами Кембриджский документ говорит очень невнятно. Можно только понять, что Олегу пришлось оставить С-м-к-рай, причем из его людей «умерло 90 человек». Такие потери могли быть чувствительны для русов лишь в том случае, если все их войско состояло из трех-четырех сотен дружинников. Следовательно, как уже говорилось выше, набег на С-м-к-рай был предпринят Олегом силами одной его дружины, численность которой Ибн Фадлан оценил в «четыреста богатырей». Вслед за поражением Олегова войска разгрому подверглись поселения русов в восточной Таврике: «И избавил [Песах хазар] от руки русов и поразил всех находившихся там мечом».

Далее в Кембриджской рукописи говорится, что Песах не удовлетворился водворением порядка и спокойствия в Крыму и «пошел… на Х-л-го», то есть совершил поход в глубь Русской земли. Война Песаха с Х-л-го продолжалась четыре месяца – почти весь «военный сезон» того времени. Подробности похода остаются неизвестными, но в конце концов русы были вновь побеждены: «и Бог подчинил его [Х-л-го] Песаху, и он направился и нашел добычу, которую [Х-л-го] захватил в С-м-к-рае».

Торжество Песаха было полным. Олегу пришлось не только расстаться с награбленным добром, но и повернуть оружие против своего союзника – Византийской империи. На переговорах с хазарским полководцем он попытался свалить вину за свой крымский набег на василевса ромеев: «Это Романус побудил меня сделать это». Песах возразил: «Если это так, то иди войной на Романуса, как ты воевал со мной, и тогда я оставлю тебя в покое. Если же нет, то умру или буду жить, пока не отомщу за себя». И тогда Олег «против своей воли» пообещал Песаху выполнить его требование. Но война с Византией закончилась еще более сокрушительным поражением русов.

Нет ни малейших сомнений, что, начиная с сообщения о разорении Песахом собственных владений Х-л-го, история под пером еврейского анонима перерастает в ура-патриотический роман. Появляются выразительные диалоги, зато исчезают исторические реалии, события происходят в «безвоздушной среде» авторского вымысла. Куда, например, девались печенеги? Ведь совершить переход от Азовского моря к Киеву, минуя их кочевья, было невозможно. Не назван ни один географический пункт, даже место переговоров Песаха с Х-л-го. Очевидным абсурдом выглядит объявление войны русами более сильному противнику (грекам) после поражения от более слабого (черных булгар). Нечего и говорить о том, что покорение Русской земли силами булгарской орды, пусть даже при помощи более или менее многочисленного хазарского отряда, в середине X в. было уже совершенно немыслимым делом^[117]. В договоре Игоря с греками 944 г. соотношение сил русов и черных булгар предстает совершенно в ином (и безусловно истинном) свете: киевский князь берет на себя обязательство не допускать набегов булгарской орды на херсонские земли. А его современник хазарский царь Иосиф был озабочен не тем, как собрать дань с русов, а тем, чтобы не допустить ограбления ими прикаспийских областей. В письме к Хасдаю ибн Шафруте^[118], датируемом 40–50-ми гг. X в., одну из главных своих заслуг он видел в том, что не позволяет русам, «приходящим на кораблях», входить в Каспийское море и нападать на мусульман. «Если бы я оставил их в покое на один час, – пишет Иосиф, – они уничтожили бы всю страну измаильтян до Багдада». Стало быть, в 939 г. победоносный Песах «поразил мечом» далеко не всех русов Таврики.

Ничего не знает о подчинении киевских русов хазарам другой современный писатель – Константин Багрянородный.

Для лаврового венка «досточтимого Песаха» эти свидетельства столь же пагубны, как осенняя буря – для увядшей листвы. Наконец, то обстоятельство, что вся история с покорением Руси нужна автору Кембриджской рукописи лишь для того, чтобы мотивировать последующий поступок Х-л-го – нападение на Константинополь, совершенное на самом деле не им, а князем Игорем, – окончательно изобличает литературное происхождение всего фрагмента. Во времена Игоря эпоха «хазарской дани» для киевских «полян» давно канула в прошлое.

Истина заключается в том, что неудача Олега в Крыму действительно имела следствием его поражение в Русской земле.

Но победителем «светлого князя» здесь был не опытный военачальник дряхлевшего каганата, а юный предводитель киевских дружин, использовавший победу Песаха в Крыму в своих интересах.

Изгнание Олега II из Киева

Правда, до открытого столкновения, по-видимому, не дошло. Во всяком случае, моравское летописание (в изложении Хр. Фризе) представляет дело так, что Игорь «старался осторожно устранить его [Олега] с дороги. Но Олег был слишком умен и слишком прозорлив, он сейчас заметил расставленные сети и потому заблаговременно позаботился о безопасности, собрав все свои сокровища, бежал с ними в Моравию. Когда же… Оттон I вооружил в 939 г. моравов против герцога богемского [чешского князя] Болеслава, знатнейшие моравы, во внимание к высоким доблестям Олега, предложили ему моравскую корону и сделали королем [великим князем]»^[119].

Неизбежное свершилось: Киев был навсегда потерян для «светлого князя». Но победитель подчинен необходимости в не меньшей степени, чем побежденный. Следующий политический шаг Игоря был предопределен его вновь приобретенным положением независимого государя, великого князя Русской земли.

Глава 6. Царьградский поход 941 г.

Причины войны князя Игоря с Византией

Причины царьградского похода 941 г. остались загадкой для древнерусского летописания, которое ограничилось простой регистрацией факта: «Иде Игорь на грекы». Это и естественно, поскольку княжение Олега II осталось вне поля зрения составителей Повести временных лет. Историография также не сказала ничего существенного по этому поводу. Обыкновенно поход 941 г. просто ставился в ряд с другими набегами русов на Византию и рассматривался как продолжение русской экспансии на Черном море, берущей начало в первой трети IX в. При этом упускали из виду, что договор 911 г. полностью удовлетворял политическим амбициям и торговым интересам русов, в связи с чем добиваться его пересмотра с их стороны было бессмысленно. И действительно, последующие русско-византийские договоры не обнаруживают никакого «прогресса» в области государственно-торговых условий для «руси», воспроизводя, за небольшими исключениями, текст соглашения 911 г.

Высказывалось мнение, что тридцать лет (с 911 по 941 г.) – это тот временной промежуток, на который распространялось действие «вечного мира» в соответствии с традициями византийской дипломатии, после чего русам приходилось вооруженной рукой добиваться возобновления торгового договора^[120]. Но догадка эта не подкрепляется фактами. Простой взгляд на хронологию походов русов на Византию (860, 904, 911, 941, 944, 970–971, 988/989, 1043 гг.) сразу же обнаруживает, что тридцатилетний интервал так же случаен, как любой другой. К тому же в договоре 911 г. не содержится и намека на определенный срок его действия, а договор 944 г. был заключен «на вся лета, дондеже сияет солнце и весь мир стоит».

Поход 941 г. так и будет выглядеть беспричинной агрессией до тех пор, пока Русская земля князя Игоря не перестанет отождествляться с державой «светлых князей», а Олегу II не будет отведено место в русской истории. События 941 г. напрямую связаны с поражением Олега в Крыму в 939 г. и его последующим изгнанием из Киева. Киевский княжеский род использовал удобный момент, чтобы покончить с формальной зависимостью Русской земли от «светлого князя». Для этого Игорю необходимо было получить международное признание его статуса суверенного правителя – великого русского князя, «архонта Росии». Лучшим патентом на этот титул в то время был договор с Византией, но та, видимо, медлила с его выдачей или выдвигала какие-то условия, неприемлемые для Киева. Вот почему Игорь собрался потревожить границы империи^[121].

Численность русского флота

Большинство источников сильно преувеличивает численность русского флота, отправившегося в набег на Константинополь. Наши летописи, опирающиеся на сведения Продолжателя Феофана и Георгия Амартола, называют немыслимую цифру – 10 000 ладей. Германский посол Лиутпранд, посетивший Константинополь спустя несколько лет после разгрома русской флотилии, узнал из бесед с очевидцами, что у русов была «тысяча и даже более того кораблей». Еще более скромно оценивает силы русов византийский писатель Лев Грамматик, который пишет о нашествии 10-тысячного русского войска. Из Повести временных лет известно, что русская ладья вмещала в себя около сорока человек^[122]. Так 10-тысячная флотилия сокращается до 250 лодок. Но и здесь надо учитывать, что значительную часть флотилии русов составили союзные морские дружины князей Черноморско-Азовской Руси. Игорь отнюдь не пылал желанием ввязываться в настоящую войну с Византией. Набег, предпринятый небольшими силами, должен был носить демонстративный характер. В намерения киевского князя не входило причинить империи серьезный военный и материальный ущерб, который мог бы помешать немедленному возобновлению дружественных отношений сразу же после завершения похода.

Поражение у стен Царьграда

Поход начался весной 941 г.

Примерно в середине мая из Киева отплыл Игорь на своих ладьях. Держась береговой линии, он недели три спустя достиг болгарского побережья, где к нему присоединилась флотилия таврических русов, прибывшая сюда из восточного Крыма. Достоверность такого маршрута русского войска находит подтверждение в греческом Житии Василия Нового. Донесение херсонского стратига, говорится там, «заявлявшее об их [русов] нашествии и о том, что они уже приблизились к этим [херсонским] областям», достигло Константинополя через несколько дней после того, как весть об этом «распространилась… во дворце и между жителями города». Следовательно, градоначальник Херсона запоздал с оповещением об опасности и первым тревогу в Константинополе поднял кто-то другой. В Повести временных лет сказано, что весть о нашествии руси Роману I сначала принесли болгары^[123], а потом корсунцы (херсонесцы). Эти показания в особенности интересны потому, что древнерусский летописец приписывает набег на Царьград одному Игорю. Но тогда при чем здесь херсонский стратиг? Ведь Херсон не лежал на пути из устья Днепра в Константинополь, и Игорю совершенно незачем было «приближаться к этим областям». Мнимое противоречие, однако, легко устраняется, если учесть, что в походе 941 г. у русов был не один, а два отправных пункта: Киев и восточный Крым. Очередность оповещения о вторжении русов свидетельствует, что херсонский стратиг всполошился только тогда, когда увидел проплывавшие мимо его города корабли таврических русов, следовавшие на соединение с киевской флотилией, которая, выйдя из Днепра в Черное море, сразу взяла курс к берегам Болгарии. Только при таком развитии событий болгары могли оказаться более расторопными вестниками беды, чем глава византийского форпоста в Северном Причерноморье.

11 июня русы расположились лагерем неподалеку от Константинополя, на виду у жителей города. Рассказывая о начале кампании, греческие источники умалчивают об обычных насилиях русов над мирным населением. Ничего не говорится также о награбленном добре, тогда как относительно предыдущих набегов русов на Царьград имеются согласные сообщения разных источников о повальном грабеже и «огромной добыче». По-видимому, Игорь удерживал своих воинов от грабежей и убийств, чтобы чрезмерной жестокостью не закрыть для себя пути к скорому, как он надеялся, примирению с Романом.

Поход 941 г. князя Игоря на Византию

Так в бездействии прошло несколько дней. Русы оставались в своем лагере, ничего не предпринимая. Они как будто предлагали грекам первыми напасть на них. Впрочем, противопоставить им со стороны моря грекам было нечего, так как Роман I отправил греческий флот оборонять острова Средиземноморья от нападений арабов. Разумеется, Игорь был хорошо осведомлен об этом, и его медлительность, скорее всего, объясняется тем, что он ожидал ответа греков на уже переданные им предложения «обновить ветхий мир».

План Константинополя

Однако в Константинополе не спешили вступить в переговоры с новоявленным «архонтом Росии». По словам Лиутпранда, император Роман провел немало бессонных ночей, «терзаясь раздумьями». Мы видели, что незадолго перед тем он был не прочь разыграть «русскую карту» в игре с Хазарией. С тех пор его взгляды на целесообразность использования военных ресурсов Русской земли для защиты интересов империи в Северном Причерноморье вряд ли изменились (ряд статей из договора 944 г. подтверждают это). Но соображения престижа, надо полагать, удерживали Романа от того, чтобы уступить открытому давлению. Божественный василевс ромеев не мог позволить разговаривать с собой языком диктата. Он лихорадочно изыскивал средства, которые позволили бы снять осаду города. Наконец ему сообщили, что в константинопольском порту найдено полтора десятка хеландий^[124], списанных на берег из-за их ветхости. Император тотчас приказал корабельным плотникам как можно быстрее подновить эти посудины и привести их в порядок; кроме того, он распорядился поставить огнеметные машины («сифоны») не только на носу кораблей, как это делалось обычно, но также на корме и даже по бортам. Командовать новоиспеченным флотом было поручено патрикию^[125] Феофану.

Византийское судно IX–XV вв.

Полусгнившая эскадра и после починки выглядела не очень внушительно. Феофан решился вывести ее в море не раньше, чем «укрепил себя постом и слезами».

Завидев греческие корабли, русы подняли паруса и устремились навстречу. Феофан поджидал их в бухте Золотой Рог. Когда русы приблизились к Фаросскому маяку, он отдал приказ атаковать врага.

Должно быть, жалкий вид греческой эскадры немало повеселил Игоря. Казалось, победа над ней – дело какого-нибудь получаса. Исполнившись презрением к грекам, он двинул против Феофана одну киевскую дружину. Уничтожение греческой флотилии не входило в его намерения. Аиутпранд пишет, что Игорь «повелел своему войску не убивать их [греков], а взять живыми». Этот весьма странный с военной точки зрения приказ мог быть обусловлен только политическими соображениями. Вероятно, Игорь собирался по завершении победоносного сражения возвратить Византии ее пленных солдат в обмен на заключение союзного договора.

Русы Игоря смело пошли на сближение с греческими судами, намереваясь взять их на абордаж. Русские ладьи облепили корабль Феофана, шедший впереди боевого строя греков. В этот момент ветер внезапно стих, на море установился полный штиль. Теперь греки могли без помех использовать свои огнеметы. Мгновенная перемена погоды была воспринята ими как помощь свыше. Греческие моряки и солдаты воспрянули духом. И вот с окруженного русскими ладьями корабля Феофана во все стороны полились огненные струи^[126]. Горючая жидкость разлилась по воде. Море вокруг русских судов как будто внезапно вспыхнуло; несколько ладей разом запылали.

Русские ладьи (рисунок из византийской хроники)

Действие ужасного оружия потрясло Игоревых воинов до глубины души. В один миг все их мужество исчезло, русами овладел панический страх. «Увидев такое, – пишет Аиутпранд, – русы тут же стали бросаться с кораблей в море, предпочитая утонуть в волнах, нежели сгореть в пламени. Иные, обремененные панцирями и шлемами, шли на дно, и их больше не видели, некоторые же державшиеся на плаву сгорали даже посреди морских волн». Подоспевшие греческие корабли «довершили разгром, много кораблей потопили вместе с командой, многих убили, а еще больше взяли живыми» (Продолжатель Феофана). Игорь, как свидетельствует Лев Диакон, спасся «едва ли с десятком ладей» (вряд ли следует понимать эти слова буквально), которые успели пристать к берегу.

Быстрая гибель Игорева войска деморализовала остальных русов. Черноморские князья не осмелились прийти ему на помощь и отвели свои ладьи к побережью Малой Азии, на мелководье. Тяжелые греческие хеландии, имевшие глубокую посадку, не смогли преследовать их.