Kitobni o'qish: «Треба», sahifa 4

– Как-то шансов оставляешь маловато.

– Я умею оглядываться.

– А я так не хочу. Хочу, чтобы ты дал хоть какую-то надежду.

– После самоубийства Европы, здесь не будет мусульман, так что можешь быть спокойна. Сюда придёт Китай. С восточной мудростью, дождавшись завершения бойни. Освободителем. Трансформировав коммунистическую идею до неузнаваемости, блестяще вооруженные, фанатически преданные, они зачистят огромные пространства от захватчиков, улыбаясь, дадут каждому выжившему еду и работу 18 часов в сутки. Организуют государственное управление… И останутся, ассимилировав чахлые остатки коренного населения. И звать твою правнучку будут Ли. Потому что мужа внучки – Чжэн.

Лена повернулась ко мне. Глаза её были расширены от ужаса.

– Шутишь?

– Ни капли.

Она обхватила свои плечи руками. А у меня в голове вертелась одна мысль, что я дурак. Форменный. Ну вот зачем сейчас это нужно было делать? Ну скажи, что мы, наконец, выберем хорошего президента, который посадит всех воров и дармоедов. Сделает нашу страну прекрасной. Скажи, что во всем мире запретят качать нефть, и перейдут на безопасную добычу электроэнергии… Что ж я за человек-то такой.

– Следующие выборы…

– Достаточно. Я иду спать. Спокойной ночи.

Она резко развернулась и, не оборачиваясь, пошла в сторону «спальни».

– Спокойной…

Когда я вернулся к костру, присутствовавшие уже вовсю уничтожали дары моря.

– А что с Леночкой? – Ирина Владимировна угрожающе посмотрела на меня, – она только что молча прошла мимо нас, проигнорировав приглашение к столу. Ты её, подлец, обидел, что ли?

– Выходит так. Хотя, видит Бог, не хотел.

– Я не устаю повторять, что он идиот.

– А я и не спорю…

– И о чем вы говорили?

– Она спросила, где я хочу жить. А я не успел ответить.

– И всё, что ли?

– Нет. Потом рассказал о будущем.

Кто-то присвистнул. Спокойствие в голосе Валеры было иезуитским.

– Романтик. Как говорил мой дед, мы, когда были в вашем возрасте, с девушками говорили о любви. А вы о мерзостях. Поэтому сейчас столько гомосеков.

– Я вот не пойму, Шаман. Чего тебе неймётся? – в отличие от предыдущего вопрошавшего, Сало был более чем категоричен, – Что ты вообще от жизни хочешь? Только сокровенное. Такое, как у Шухарта. Без которого хоть в петлю.

– Homo sum, humani nihil a me alienum puto.⁴ Квартира в «подкове» – раз. Написать книгу. Хорошую. Это два. Чтобы меня напечатали на обложке «Эскваера» – три.

Повисла тишина.

– Мелкие у тебя желания.

– Покажи свои. Покрупнее.

Сало задумался.

– Не знаю. Ты меня врасплох застал.

– А я должен быть всегда наготове? Пойду лучше спать. Чего-то настроение пропало.

– А как же твоя скорпена? С пылу, с жару. Спецом бережём.

– Ешьте, ребята. На здоровье.

Лёжа в палатке, уже ворочаясь в спальнике, я думал о желаниях. Не мало ли? Всего три.

Пока я об этом не знал. Но будет и четвертое. Пронзительное.

*

Утром меня разбудило улыбающееся лицо Лены, заглядывающее внутрь.

– Здравствуй, соня!

– И тебе не хворать. Который час?

– Около девяти. Я хочу извиниться за вчерашнее. Сама не понимаю, что произошло. Слишком уж впечатлительная.

– Проехали. Я тоже хорош. Начал нести какую-то околесицу.

– Дружба?

Она протянула мизинец. Обхватив его своим, я благодарно кивнул.

– Вот и хорошо. Пойдём завтракать.

Когда мы пришли, все были за столом, а Валера что-то рассказывал.

– В общем, у меня дома стоят счетчики на воду. Холодная, горячая вода. Так вот, их периодически надо сдавать на поверку. Чтобы где-то там посмотрели – не подкручиваю ли я данные. Когда приходили их снимать, меня дома не было, маму попросил, она контролировала. Сняли, ушли, сказали, что скоро вернут. Ну да, через пару дней звонят: «Все в порядке, мы вам их завтра обратно ставить будем. Утром». Надо, так надо. Отпросился с работы, сижу, жду. Звонок в дверь, открываю, стоит сантехник во всем своем великолепии – какая-то засаленная фуфайка, непонятно какого изначально цвета. Джинсы с наглядным пособием того, где он работает – рыжие потёки, все в мазуте. На голове шапка – «петушок». Ей повезло больше. Хотя бы понятно, какие полоски нарисованы. На измождённом небритостью и похмельем лице, немая мука.

– А чего ты хотел? Чтобы он к тебе во фраке с бабочкой заявился?

Наложив себе еду в тарелку, я присоединился к завтракающим.

– Да подожди. На ногах вообще непонятно что. То ли кирзачи какие-то, то ли ботинки так заляпаны грязью, что не видно их очертаний. «Здравствуйте», – бухтит мне это чудо природы,– «Я счетчики ставить». Да, говорю, я в курсе. Впускаю его и, стараясь не дотрагиваться к его одежде, иду в квартиру. Он за мной. Ничего себе, думаю. Разворачиваюсь и смотрю на него. Он непонимающе на меня. Немая сцена. «Что такое?» – гундосит. А вы почему обувь не снимаете, спрашиваю. «А зачем?» У меня дар речи пропал. «Вы, простите, ботинки свои видели?» «Да». «Мне что, – говорю, – после вас всю квартиру хлоркой мыть?» «Зачем?» «Обувь. Обувь! Она у вас грязная!» Знаете, что он мне сказал? «Так я быстро!» Ну, тут меня понесло немного… «Вы не у себя дома – в хлеву, так что потрудитесь разуться!»

– Ко мне домой тоже разного рода персонажи приходят – газовщики, сантехники те же. И тоже никогда не разуваются, – Мажор искренне не понимал Игоря.

– А почему? Он у меня дома не за бесплатно, между прочим, работает. Почему он непонятно где, прошу прощения, лазит и считает своим долгом в этой же обуви заявиться ко мне в квартиру? Ну вот почему я должен после этого гоблина унитазного перемывать все полы?

– Потому что ему всё равно.

– Вы бы видели, как он на меня смотрел, после того как я всё-таки заставил его снять эти краги. По-тихому прошёл, прикрутил чего надо. Получил деньги, обулся. Думаю – что-то не так. Когда прощался – улыбался, здоровья пожелал, удачи. Вернулся в прихожую, оделся на работу ехать – ага! На обоях чёрная полоса от мазута. Понятно. Унитазных дел мастер, рукавом, или чем-то ещё специально провел. Отомстил. Мудак, короче.

Пришлось сделать возмущённый вид. Остальные веселились. Сейчас немного успокоим:

– Ребята. Вчера произошло небольшое недопонимание.

– Да ладно тебе. Бывает.

– Нет. Я всё же хочу объясниться. Так вот, вчера я действительно разглядывал Гайку и Лену в бинокль.

У присутствующих отвалились челюсти. У Пуси вместе с макаронами. Ирина Владимировна покраснела. Гайка с интересом смотрела на меня:

– Ну и как мы тебе? Понравились?

– Очень. Жалею, что несколько лет пребывания здесь потратил впустую.

Все уткнулись в тарелки.

– Так вот. В дальнейшем прошу разрешения девушек загорать вместе с ними, либо беспрепятственно рассматривать их, когда захочу.

Воздух стал плотным, как масло. Его можно было намазывать на хлеб.

Дуче встал из-за стола и начал мыть свою посуду, всем своим видом показывая, что его это не касается. Валера поправил очки, рассматривая меня повнимательнее. Хотел, видимо, понять в чём суть развода, но пока не мог. Сало отвернулся, Ирина Владимировна, похожая на варёного рака, сидела, держась за руку мужа. Тот неопределённо сопел.

– Хватит, – не выдержала Лена, и рассмеялась, – всё. Засчитано.

Недоумённые взгляды ребят пересеклись на нас двоих.

– Так это розыгрыш?

– Да. Он мне вчера проспорил и исполнял мое желание.

– Во парочка, – донесся голос Мажора, – Эта, как его… Вы, чокнутые, прям созданы друг для друга. У нас, в Москве, вас бы за такое побили.

После еды все разбрелись кто куда. Я, наконец, решился повесить купленный накануне флаг. Крепить его было некуда, флагштоки в лагере не предусмотрены. После нескольких десятков минут тягостных раздумий, продел его через стропу, примотав её к дереву заново. Весёлый Роджер вяло обвис до лучших времён, ожидая ветра. Ну и ладно. Взяв пакет из рюкзака, двинулся в сторону одиноко стоящей слева «семейке», как мы её прозвали. Это была палатка Пусика.

– Вольдемаровна! На пару слов! – обозначил я своё присутствие загодя.

Полог был открыт, лежащий внутри йети задорно храпел.

– Иду.

Внутри зашевелилось что-то тёмное, появилась обладательница голоса.

– Вот пластырь и прищепки. Забыл отдать.

– Ой, спасибо, – полушёпотом сказала она, – а то Пусенька ногу растёр сильно новыми сланцами.

– А чего ты шепчешь-то? Боишься разбудить? Да сейчас можно из пушки стрелять…

– Я всё слышу! – храп прекратился.

– Ладно. Пойду. Боюсь, молоко сбежит. Или утюг сгорит.

Страх был наигран. Хотя… Возможно, он и не понял утреннюю шутку.

Делать было решительно нечего, поэтому пришлось снова залёчь в пустующее Гайкино лежбище и отключиться. Не сразу, правда. Я долго рассматривал бледно-голубое небо, плывущие не спеша по нему ватные кучи. Слушал природу вокруг себя. Заснув, долго гонялся за рыбиной с автоматом в руках по разрушенному городу, пока не попал в капкан, который сделали крабы. Они улыбались и говорили «Ни хао!». Проснулся я в холодном поту.

Обед было решено совместить с ужином, ибо слишком уж злым сегодня было солнце. Заталкивать в себя еду отказывались решительно все.

Даже не выходя из тени, у меня покраснел и начал шелушиться нос.

Часам к трём вернулись наши красавицы-русалки. Мокрые, загоревшие, с отличным настроением. Мне сильно хотелось поговорить о чём-нибудь с Леной, но перебрав в уме кучу вариантов, я так и не нашёл подходящего. Пару раз глупо пошутил, смутился ещё больше, и надолго замолчал.

Вечером, за столом, она села рядом со мной и я чувствовал тепло, исходящее от её тела. Сало, Дуче и примкнувший к разговору Мажор, громко размахивая руками, спорили о национальной идее. Не найдя компромисса, начали приставать ко всем за поддержкой. Настолько назойливо, что несколько раз были посланы.

– Шаман. А ты как думаешь?

– Отвечать серьёзно или отшутиться?

– Конечно, так ты считаешь на самом деле!

– Ловите. Когда кто-то говорит о патриотизме, мне хочется его ударить. Серьёзно. И сами запомните, и детям своим передайте – записной патриот, орущий о любви к родине из зомбоящика или с трибуны – гнида и предатель. Должен быть расстрелян в первую очередь. Потому что жажду урвать и хапнуть прикрывает рваными лоскутами цвета своего флага. Ну, или берёзками. Он первый все так публично любимые им рощицы пустит на стройматериалы.

– Как-то ты слишком… грубо, что ли. Бескомпромиссно. Неужели все патриоты своей страны настолько плохи? – Лена с интересом смотрела на меня.

– А все патриоты сидят в телевизоре, что ли? Туда пускают только тех, кого сто тысяч раз проверили вдоль и поперек. Ручные правдорубы. Ну, или совсем безнадёжные. Неужели вы думаете, что наш народ так уж любит нынешнюю власть? Да она им костью в горле торчит. А выплюнуть – никак. Там ведь бронемашины, ОМОН, армия. Растопчут в мгновение. Тогда почему за оппозицию не голосуют? Потому что видят эти морды алчные, самодовольные, и думают – ээээ, нет. Вас-то, ребята, нам тут только и не хватало. Тупик, пат. Любой ход – неверный. Больше того. Я сейчас скажу страшную вещь. Только сразу не бейте, а подумайте над моими словами. Все родившиеся после девяностых обязаны ненавидеть свою страну. Вот за что современному юноше или девушке любить эту, так называемую, родину? За бесплатное образование? Оно у нас было давно. Одно из лучших в мире. Уничтожено. Сейчас уровень общей грамотности такой, что кричать «караул» поздно. Медицина? Здесь интереснее. Мало того, что вас никто бесплатно лечить не собирается, так ещё и современные грамотеи по незнанию прирежут при удалении аппендицита. Так что тоже сильно мимо. Социальная защищенность? Инфраструктура? Воспитание подрастающего поколения? Свою пустоту мы замещаем чужой тупостью. Глупость – давно мейнстрим. Дайте мне хоть один пункт, за что я могу зацепиться! Пенсии? Да наше любимое государство заставит вас побираться, как только перестанете быть трудоспособными! Государственные чиновники, потерявшие землю под ногами? Они вам так хорошо рассказывают, как они денно и нощно работают на благо страны. Только, если КПД их дел был хотя бы как у паровоза, процветания не стоило ждать ко второму пришествию. Дармоеды и казнокрады. О чём говорить, если обычный человек, видя идущего навстречу милиционера, инстинктивно хочет перейти на другую сторону дороги? Он чувствует угрозу! Не защиту от социально опасных элементов, а угрозу! Кстати, вот кого на самом деле надо называть «воры в законе».

Повисла тишина. По лицам присутствующих я видел, что они уже тоже участвуют.

– Я задам вам всем вопрос – вы что, верите, что весь этот чиновничий сброд, наворотивший себе дворцов, заработал их себе честно? Нет. Мы страна, где все всё знают, но все при этом молчат. Нас научили не верить никому, ни одному их лживому слову. Все их безмозглые сынки и дочурки мгновенно становятся талантливыми бизнесменами уже с 17 лет. Знаете, кого вся страна будет считать патриотом? Человека, который прорвётся в Верховный Совет с гранатой в одной руке, и с автоматом в другой, да покрошит все эти мерзкие рожи в мелкий винегрет. На следующий день его во всех городах отольют в бронзе! На центральной площади.

– Да ладно, – Лена недоверчиво смотрела то на меня, то на остальных.

– А ты как думала? Во всем нормальном мире государственные чиновники это обслуживающий персонал. Потому что все мы платим им зарплату. Но только не в нашем идиотском государстве. Где чинуша наворовал сколько смог, построил пятиметровый забор с колючей проволокой, натыкал видеокамер и охрану с собаками, сел в бронированный говновоз, прилепил мигалку, и помчал по неотложным делам. Слуга народа. Корочка депутата это же индульгенция на всё. Вчера ты ворюга и налётчик, сегодня – представитель партии и член комиссии стратегии развития страны в юго-восточном регионе. Уважаемый человек.

– Не может этого быть.

– Ещё как может! Или ты думала, в правительство берут самых умных, самых достойных? Честь, совесть и печень страны. Но вы так и не ответили. За что я должен любить её, страну свою? За то, что мои чиновники с умным видом заселяют её десятками миллионов иммигрантов? За то, чтобы найти нормальную работу я должен быть зятем или братом влиятельного дяди? За то, что меня и миллионы таких как я, безнаказанно грабят и убивают по вечерам? За то, что мое государство травит меня водкой и пивом гекалитрами, убивает наркотиками?

– Ты сам это делаешь! Пьёшь и вонзаешь иглу себе в руку. Никто не заставляет!

– Так может рассуждать только бессовестный политикан, кум которого, полковник милиции, крышует все местные малины. Потому что пьют и колются не от того, что денег много. А от нищеты. И вот такие рассуждальщики вместо того, чтобы работать – создавать условия для малого и среднего бизнеса, улучшать инвестиционный климат, проводить пропагандистские компании о здоровом образе жизни, создавать государственные рабочие места, улучшать инфраструктуру, словом заниматься своей непосредственной работой, наоткрывали наркопритонов, завезли палёной водки, скорчили надменную харю свою, свинячью, и умничают. Мол, вы сами такие. Быдло. Быдлу – кнут и стойло! И нечего вам что-то хорошее делать. Все равно растащите, сломаете. Асфальт новый колымагами допотопными разъездите. Поэтому дорогу лучше к моей дачке продолжить. У меня машинка хорошая, долго ездить можно.

– Прямо-таки. Открыли наркопритоны…

– Открыть – может и не открыли, но только крышу свою на них поставили. Ведь об этих хазах каждый житель подъезда знает! Да, на втором этаже, слева от лифта продают дрянь. Некоторые торчки прямо тут же и двигаются, шприцами всё завалено. Да, ходили, писали жалобы. И что? А ровным счетом ничего. Пришёл участковый, при скоплении жильцов постучался в проблемную квартиру, ему никто не открыл, да и ушёл. Понимаешь ли, в чем дело… У нас не страна застоя, не стагнации даже, а регресса. Мы от дикого капитализма прыгнули сразу обратно в феодализм. Где на определённой вотчине, обозначенной избирательными округами, резвятся в меру своих беспредельных возможностей местные депутаты при поддержке силовиков. Это давно Уганда.

– Можно подумать, у тебя в стране по-другому.

– А я про свою говорю.

– Не выделывайся, Сало. Везде одно и то же.

– А как же оппозиция?

– Оппозиция должна быть от «не могу». А не от «подвинься у корыта, дай и я хапану!» Где ты ее вообще видел? Фидель и Че – вот настоящая оппозиция. Наши – это Петрушки на ярмарке. Кривляющийся паяц в пятничном телеэфире. Днем отжал от бюджета жирный кусок, вечером с гаденькой улыбочкой поехал в телевизор. Не может миллионер бороться за справедливость. Все поголовно раскрученные «инакомыслящие» – записные патриоты. И место им – на одной сковороде с властью. Скажите мне, нет, дайте мне хоть одну причину, почему всю страну не нужно утопить в крови. Почему до сих пор на фонарях не болтается все чиновничество, или префекты эти ваши?

– Отвечу. Всем по фигу.

– А я вот, родину свою люблю,– неожиданно послышался голос Пуси.

– О! Прорезался отчизнолюбец. Ты лучше расскажи, за что срок оттянул.

– Он не виноват! – взвилась Ирина Владимировна петардой.

– Это все знают. А всё-таки, поведай девушке.

– Не хочу, – Пуся отвернулся.

– Я расскажу, чтобы ты не думала, что он злодей какой-нибудь!

– Не надо, – Пуся нежно взял её маленькую ручку своими граблями.

– Надо! – она решительно вырвала её, – у него был большой дом. На высоком берегу реки, на самой излучине. Рядом лес, огород свой, тридцать соток. Фруктовый сад! Одних яблонь да груш двадцать семь штук! Местная воротила всё приезжала. «Зачем тебе такой дом? Давай я куплю его, в город уедешь». Отказался Пусенька. Дом родительский, мать ещё жива. Да и просто не хотелось. Тогда в один прекрасный день остановили его «копейку» гаишники, да подбросили ему три патрона и почти килограмм героина…

– Восемьсот тридцать семь грамм.

– Неважно. Пришили ему всё, что могли. А перед самым судом передали – продашь хату, дадут минималку. Ну а что делать? Согласились. Даром почти отдали. Присудили ему, в общем, три года. На заключительном слове он встаёт, и говорит – вы хоть покажите мне, как этот героин выглядит. А то я, наркоторговец, его в глаза не видел. Пацаны на зоне не поверят.

– Показали?

– Неа, – Пуся засмеялся, – потом, уже в камере увидел. Сероватый такой порошок.

– Только я этому получеловеку, главе района, под порог иголок связанных положила, – глаза Ирины Владимировны сверкнули, – а ещё петуха чёрного зарубала, и голову его в подполе закопала, возле консервации. Чтобы нелюдь эта, полномочиями наделённая, сгнила заживо.

– Боюсь спросить. Получилось?

– Нет. По пьянке на мотоцикле насмерть убился.

– А чего это ты постоянно говоришь «быть этого не может», «не знаю», «не видела»… Ты в какой стране живешь? – Дуче смотрел на Лену.

– Мы земляки, – почему-то решил заступиться я.

– А у вас там рай обетованный за недельку, пока я без новостей, обозначился?

– Нет вроде бы. Но не видела нигде такого, – она пожала плечами.

– А где ты, с позволения спросить, обитаешь?

– На Шатиловке.

Я присвистнул. Ничего себе… И тут же, не выдержав:

– А родители у тебя кто?

– Папа прокурор области.

Мдаа… Повисла тяжёлая, липкая пауза. Я не мог оторвать глаз от муравья, исследующего мой большой палец. С каждой секундой она становилась всё невыносимее и, казалось, что я чувствую себя как дурак последние лет пятьдесят из прожитых двадцати девяти. Когда стало совсем невмоготу, я бросился на амбразуру, но закашлялся от сдавленного горла:

– Родителей… кхе-кхе… не выбирают.

Краем глаза увидел, как Лена с пунцовым лицом встала, и пошла куда-то.

– Идиот ты, Шаман. Сколько тебе раз говорили об этом?

– Гайка! Я что, не прав?

– Прав, конечно. Только она-то в чем виновата, что отец у неё подлец и сволочь?

– А может, он у неё честный, – сказал я и задумался. Ну да. Честный. И живёт на Шатиловке. Нет, здесь без вариантов вообще.

– Пойду я. Извинюсь.

Лена сидела на берегу, обхватив ноги руками. Подбородок лежал на коленях. Издалека мне показалось, что она беззвучно плачет. Я подошёл, примостился рядом. Заглянув в лицо понял, что ошибся. Глаза были сухие. Сама, правда, была бледнее, чем обычно, но это ни капельки её не портило. Напротив, злость отточила её черты, сделала контрастнее.

– Прости меня.

– Он мой папа, понимаешь?

– Да. Именно поэтому я пришёл прощения выпрашивать.

Она смотрела на почти исчезнувшее за горизонтом багряно-красное солнце.

– Ты купался ночью?

– Да.

– И как оно?

Я пожал плечами.

– Отлично.

– Я тоже хочу.

– Обязательно сходим. Да хоть бы и завтра.

– А почему не сегодня?

– Этого я ещё не придумал. Будешь сигарету?

– Давай.

Волны шумели, гипнотизируя, расслабляя.

– Он не плохой. Он рассказывал, как людей спасал, как они…

– Забудь. Я же извинился.

Мы снова замолчали. Зябкий ветерок стал настойчивее.

– Пойдём. А то ёжишься вся.

– Я ещё посижу.

– Нечего здесь делать. И ребят не бойся и не стесняйся.

– И не…

– Вот и замечательно. Пойдём. Набросишь кофту. Ты ведь не хочешь вместо загорания с ночными морскими приключениями пить парацетамол и шмыгать носом?

Взяв её руки, почувствовал, что они ледяные.

– Ничего себе, мать! А ну, бегом в лагерь!

Быстро сбросил с себя мастерку.

– Одевай.

Вялые «мне не холодно» были отметены как несущественные. Обняв Лену за плечи, пришлось почти насильно тащить её в лагерь.

– Так, свободный народ. Нам нужен чай. Горячий. Я поднимусь в «спальню», одену что-нибудь, а на вас оставляю миссию спасения.

В костре тихо потрескивали угли, маленькие жёлтые огоньки подпрыгивали невысоко над сгоревшими дровами, тут же растаяв, оставляя после себя тепло и всполохи света. Если долго всматриваться в них, бессвязно веселящихся, а потом отвести взгляд на окружающую тебя местность, то все утонет в кромешной тьме на несколько минут, пока глаза не привыкнут к вечернему освещению. Зато потом, лёжа навзничь, глядя в крымское небо с бесконечным количеством звезд и созвездий, можно мечтать. О несбывшихся с детства путешествиях на другие планеты. О покорении Беты Водолея, сражениях с чудовищами, её населяющими. Это позже, по мере взросления, наступает разочарование в невозможности долететь до неё, так ещё и чудовищ там нет по определению, поэтому завоёвывать там некого. Но сейчас я не хочу этого знать. Я хочу, сидя в уютной кабине квадрокоптера на субатомарной тяге, облетать дикие джунгли планеты с труднопроизносимым названием, отбиваясь от адовых созданий, один вид которых заставил бы Иеронима Босха страдать комплексом неполноценности. Хочу быть двухметрового роста и иметь модифицированную нервную систему. Чтобы одну руку, оторванную Белым Варгом, заменял киберпротез. На мне должны быть утяжелённые доспехи «Уран-3» и широкий шрам от лба до подбородка. Выстрелом укороченной плазменной пушки «Циклон» я могу выжечь полквартала вместе с домами, детсадами и бабушками на лавочках. Ориентировки с моей фотографией и денежным вознаграждением, на которое можно купить тихую планетку, разосланы в трех звёздных системах. Только связываться со мной никто ни в трезвом уме, ни под «Поцелуем ангела» не будет. Это экспресс в один конец. Проще пытаться прожить один день безоружному посреди чащей Хектоса. Да что там день. Час. Когда несколько лет назад меня удалось поймать Объединенной Федерации, никто в это не поверил. Ходило дикое количество слухов. Пришлось отправить в это знаменитое реалити-шоу, «Врата Хаоса», чтобы люди своими глазами увидели, как овеянного легендами человека стирают в порошок. А получилось ровным счетом наоборот. Вступив в коалицию с Легатом Бездны, мы пару месяцев славно куражились в обозримой Вселенной, пока его не вернул Совет Сатрапов, а я окончательно не затерялся в Трёх Мирах. Оставшись…

– О чем ты думаешь? – голос Лены катапультой вышвырнул всю нарисованную картину в мусорный бак.

– Я? Кхе-кхе.. Как сказать. Планирую занятия на завтра, – зачем-то соврал я.

– Дай сигарету.

– Держи. Странный какой-то день был.

– И не говори.

По одному начали расходиться присутствующие. Наш маленький лагерь наполнился звуками шагов, расстёгиваемых противомоскитных сеток, вытряхиваением спальников.

– Ну что, пойдём и мы?

– Да. Погоди, только докурим.

– Давай так. Первый проснувшийся будит другого, и идем купаться.

– Хорошо. Кстати, у тебя телефон садится уже? Можем поехать в го…

– Я его выключила.

– Зачем?

– Много будешь знать, скоро состаришься.

– А как же милиция? Ведь она будет звонить.

– Не будет.

Лена встала.

– До завтра, знаток всего и всея.

– Спокойной ночи.

Она направилась к своей палатке.

– Стой. Я вот чего хотел спросить.

Лена обернулась.

– А бассейн у тебя в доме есть?

– Нет. Только два этажа под землёй, с бильярдной и домашним кинотеатром. Пойдёт?

– Вполне.

– Тогда до завтра.

– Ты шутила?

Она что-то ответила, удаляясь. Я не разобрал. Ну и ладно. Тем более что вопрос был с подначкой. Долго ворочался, пытаясь устроиться поудобнее. Никак не отпускали мысли о кинотеатре. Это такой маленький кинозальчик с удобными креслами и большим белым экраном на стене, или бюджетная аудиосистема?

Утром прямо возле уха заиграли трубы. Бодрый деский голос закричал, бросая в дрожь: «Здравствуйте, ребята! Слушайте пионерскую зорьку!» Спросонья схватил рукой телефон, видимо, что-то нажал, поскольку звук тут же пропал. Облегчённо вздохнув, открыл глаза. Было тепло и хорошо. И совсем не хотелось покидать это, такое уютное, место. Вздохнув, решил на счет «три» встать. Рааааз. Дваааа…

Через десять минут телефон заверещал снова. Тут уж ничего не попишешь. Нужно идти умываться и будить Лену. Только надо будет зарядку сделать. Чтобы судорога какая-нибудь в воде не схватила. Да, умыться ещё. Зубы почистить. Полотенце сушить, интересно, вчера повесил или нет? А то ведь вытираться холодным, да и к тому же мокрым – занятие не из приятных. Костёр, кстати, вчера не затушил…

Защипало на лбу и щеках. Инстинктивно проведя по лицу рукой, вляпался во что-то жидковато-густое и окончательно открыл глаза. Лицо горело. Я присмотрелся. Ладонь с пальцами были измазаны чем-то белым. До конца не проснувшись, выскочил из палатки, чтобы добежать к рукомойнику и смыть это непонятное нечто, однако наткнулся на выстроившихся шеренгой Дуче, Лену, Игоря и Мажора, которые покатились со смеху, глядя на мой измазанный и перекошенный вид. Ага. Зубная паста.

– Вы в пионерлагерь не наигрались, что ли? – спросил я зло.

Потом, глядя на ухохатывающихся провокаторов, не выдержав, рассмеялся сам.

– Нет, главное, половину лагеря перебудил своим пионерским задором, а сам дрыхнет, как сурок!

– Ты взгляд его видел? Представляешь, что ему снилось?

– Да ладно вам…

Я, наконец, смыл едкую субстанцию.

– Спасибо, хоть не додумались газеты между пальцами жечь.

– Ты ноги хорошенько укутал. А то бы уступили соблазну.

Вода была замечательная. Мы вдвоем плавали, с наслаждением разминая за ночь слегка задеревеневшие тела. Ветра почти не было, поэтому волны не захлёстывали лицо. Приятная прохлада моря быстро привела в чувство. Такая себе, мини-зарядка для лентяев. Обсохнув, поднялись обратно в лагерь. Дуче уже умотал бегать по одному ему известным горным тропинкам, остальной народ с кислым и помятым состоянием приводил себя в порядок. Приятно, все-таки, посреди этого уныния быть свежим, ещё и с хорошим настроением, несмотря на то, что чистил сегодня не зубы, а брови.

Сало, сидя перед газовой горелкой, казалось, колдовал. Высыпал в турку молотые зёрна. Добавил воды. Потом начал развязывать какие-то тряпичные мешочки, что-то нюхать. Брал щепотку из одного, добавлял к начинающему пениться напитку. По запаху находил ещё какой-то ингредиент, сыпал туда же. Результатом был какой-то особенно вкусный кофе. Я ничего подобного больше нигде не пробовал.

– Сало, колись! Расскажи рецепт.

Разливая всем по кружкам тёмно-коричневое варево, он улыбался.

– Нет, господа. Это эксклюзив. Запатентую, и всё. Миллионер в пять минут.

Лена наклонилась мне к уху, и прошептала: «А почему Сало? Потому что он украинец?»

– Нет, – так же шёпотом ответил я, – он как раз из Рязани. Просто раньше всех хохлов «салоедами» дразнил. Не со зла, а так… Подтрунивал. В назидание иным был припечатан.

– Жёстко. Но, наверное, справедливо.

Лена держала свою чашку двумя руками и наблюдала за паром, поднимающимся вверх. Я же тянуть не стал. Не люблю остывший. Осторожно сделал глоток. Почувствовал, как расплавленный металл с горьковатым вкусом и лёгкими оттенками неведомых приправ прошёл горло, опускаясь по пищеводу в желудок. Запах будоражил ноздри чем-то неуловимым, невозможным зацепиться ни за одну из знакомых мне специй.

– Как всегда. Неподражаемо.

– Спасибо. Приходите ещё.

– Айн момент.

Я встал, сходил к палатке. Вернувшись, поставил на стол банку сгущёнки.

– Нападай!

– Шаман. Скажи мне как историк историку, в каком году Людовик IX напал на Египет?

Гайка. Это одно из её любимых развлечений. Запоминать некоторые факты, а потом спрашивать у меня, как бы проверяя знания. Так как всего на свете упомнить невозможно, человечество за время своего существования столько всего совершило, поэтому я ещё ни разу не сумел ответить. Но в этот раз я подготовился.

– Не знаю.

– В тысяча двести сорок девятом.

Довольная улыбка расползлась по лицу.

Ну, ничего.

– А скажи, Гая. Число Пи – важная штука?

– Ну, конечно! Это…

– Прекрасно. Тогда назови мне его хотя бы до двадцатого знака.

– Хм.

Она явно была смущена.

– Три и один-четыре, один-пять, девять… два… шесть…

– Ну, – подбадривал я её, – немного осталось, старайся!

– Пять, – добавил Валера.

– Всё? Эх, вы! А ещё с высшим образованием! Три-пять, восемь-девять, семь-девять, три-два, три-восемь, четыре-шесть!

День был по-летнему прекрасный. Солнышко, выглянув из-за ближайшей горы, силилось поджарить всё, до чего могло дотянуться. Хоть как-то спасал ситуацию небольшой прохладный бриз, дующий со стороны моря. Продуктов пока что у нас было в избытке, родник в десяти минутах ходьбы. Дрова, принесенные зимним оползнем, мы расходовали с умом. Думаю, их ещё и на следующий год хватит.

Опытным путем определив самый холодный пятачок, парни сделали его холодильником, максимально углубив до скалы, перекрывая вход фанеркой. Таким образом, прохлада не улетучивалась в знойное марево впустую, а мы все скоропортящиеся продукты держали в надежном месте. Там же лежал стратегический запас холодной воды и медикаменты. Ими никто на моей памяти не пользовался, окромя йода из-за порезанного на кухне пальца, но бережёного, как говорится, просто так на каталку не уложишь.

Душ был натовский, хороший. Весь чёрного цвета, в наших условиях самоподогревающий ледяную воду из источника минут за двадцать. Хоть за что-то можно поблагодарить ястребов империализма.

В общем, полный пансион, первая линия. С окнами на море. Может, не хватало какой-нибудь мулатки в бикини, подающей «мохито».