О чём шепчет лес

Часть вторая: Отречение

Однажды утром Питер впервые за время их житья в новом доме отказался идти вместе с Бетти на рынок. Он хорошо знал важность своего участия в этих походах и совсем не хотел, чтобы его мама, обременённая известными женщинам трудностями, перетруждалась, но был слишком увлечён своим новым занятием. Джордж отнёсся к его решению с неодобрением, но на первый раз простил, оставшись довольным, что его сын сам тянется к труду и работе. Не помогла и Анна, желавшая не ходить в город в одно время с матерью, и снова сбежавшая, едва пришёл положенный её авантюрам час. А сама Бетти после первого же одиночного похода в город очень быстро пришла к решению, что помощь детей ей и вовсе ни к чему, и она одна, несмотря на своё положение, легко справляется с ношением всех тяжестей, которыми нагружала себя во время покупок. Так у Питера и Анны оказалось всё время в мире, чтобы заниматься тем, чем они действительно хотели заниматься, и так у каждого появился свой собственный секрет. Питер Ламберт, чьи раны не успевали заживать, как поверх них появлялись новые, выстругал всё новые и новые фигурки, но не выбрасывал их, как говорил отцу, а прятал под кроватью. Поначалу это были только фигурки собак, но потом он перешёл на лошадей, затем на коров и свиней, а позже, набравшись уверенности, стал ножом создавать людей: крестьян и торговцев, рыбаков и столяров, родителей и детей. Самым смелым его решением было начать делать индейцев – уже очень скоро под его кроватью собралось целое племя кровожадных дикарей, которых теперь маленький мальчик совсем перестал бояться. Он знал, что если отец найдёт фигурки индейцев, то непременно сожжёт их, и потому страшился хоть кому-то показывать исход своего каждодневного труда. Однажды их действительно поглотит огонь, превратив дерево в пепел, заставив растаять скалящиеся лица перед лицом реальной опасности, но Джордж Ламберт не будет иметь к этому никакого отношения.

Секреты незаметно разобщили их семью: Питер с головой ушёл в создание поделок из дерева, Анна с каждой вылазкой в город заводила всё больше знакомых, а Джордж практически обрёл в ночном пейзаже за окном нового собеседника. Одинокой, как и во все дни её жизни, оставалась только Бетти. Она единственная не имела ни занятий, которыми занималась лишь по собственному желанию, ни секретов. Именно в ту пору простое стечение обстоятельств привело её к тому, что в большей степени, чем когда-либо прежде, подчеркнуло всё природу её неоднозначной натуры. Однажды, в самые жаркие часы дня, она набрела на лавку, где, к её большому непониманию, никто не торговал. Но каждый встречный, у кого она справлялась об этой лавке, говорил, что там торгуют овощами, да ещё и дешевле, чем где-либо ещё. Оправдывая своё почти что детское любопытство стремлением сэкономить лишнюю монету, она в каждый свой поход в город задерживалась у пустой лавки и ждала, словно что-то должно было случиться. Это было на самом краю рынка, где людей проходило совсем мало, а другие магазинчики давно позакрывались. Ей казалось, что от этого места пахнет опасностью, но не такой, как от её мужа, а естественной и непостижимой, с примесью таинственности. Её страх перекрывало волнение, рождающееся при одном только взгляде на явление лавки без продавца, которое она не могла ни понять, ни принять.

Опасность с раннего детства была самой большой любовью Бетти. Ещё девочкой она воровала у отца монеты только для того, чтобы испытать остроту тех ощущений, что испытывают настоящие воры. В то же время она никогда не брала много, чтобы родительский гнев не оказался слишком сильным, а её маленькая авантюра не привела к серьёзным последствиям. Она месяцами стабильно забирала себе небольшую сумму с каждой горсти, полученной от продажи на рынке, балансируя между реальной опасностью быть обнаруженной и попытками не подставиться слишком сильно. Но её отец, Роберт Холл, будучи человеком ни то невнимательным, ни то излишне мягкотелым, никак не замечал мелкие проделки маленькой воровки. Тогда она сама начала подбрасывать ему улики – с каждым днём всё более и более явные. Но даже когда Роберт совершенно точно утвердился, что за пропажи, которые его жена Маргарет списывала на связи с другими женщинами, на самом деле ответственна его собственная дочь, он не сделал ничего. Бетти боялась строгого наказания, но в то же время так долго его ждала, что само его отсутствие вселило в неё чувство тоски и разочарования. Тогда она стала искать новые способы подвергнуть себя неоправданному риску, сделав нечто настолько из ряда вон, чтобы её отец, человек спокойный и до тоски рассудительный, рассвирепел как дикий зверь. Бетти хотела, чтобы эта её страсть, как верный спутник, всюду вела её по жизни, но за все годы житья так ни разу и не познала достойного наказания за те грехи, что совершила или собиралась совершить.

Однажды, в очень хмурый день, совершенно обделённый вниманием солнца, из лавочки, к которой она любила приходить, выглянуло лицо. Это был невысокий приземистый мужичок с белыми, как снег, волосами, хоть и далеко не старик, и сквозящей дырами, на месте которых должны быть зубы, улыбкой. Бетти тут же поспешила купить у него продукты и как бы невзначай завела беседу, в которой выведала ответы на все вопросы, накопившиеся за время длительных ожиданий. Щедрый торговец Алонсо, как он сам себя называл, все самые жаркие часы дня просиживал в кладовой и выходил оттуда только на зов покупателей. Всё это было от того, что Алонсо, как он сам говорил, на дух не переносил палящее солнце. И хотя Бетти получила по ответу на каждый вопрос, который решилась задать, её интерес не угас, а лишь усилился, как усиливается пламя от порывов ветра. С тех пор она активно спрашивала об Алонсо у всех городских, с кем только успела познакомиться, по глотку утоляя свою жажду. Говорили об Алонсо вещи странные, совершенно немыслимые: будто бы он в этой своей лавке и живёт, да и не живёт, на самом деле, а лишь иногда заезжает в неё на неделю-другую, после чего может пропасть на несколько месяцев, а потом вдруг снова появиться с большим количеством товара, который всегда продаёт настолько дёшево, что при честном труде давно бы разорился.

Бетти очень быстро поняла, что всю эту манящую таинственность овощной лавки в безлюдной части рынка целиком и полностью создал Алонсо, а резкий запах опасности, заставлявший её, бывало, почти час стоять на одном месте, принадлежит ему самому. Она охотно отказалась от посещения любых других лавок и магазинов, и теперь тратила на общение с новым знакомым всё то время, что раньше уходило на хождения по рынку, и покупала всё в одном месте. Сама сделка занимала обычно не больше пяти минут, но за разговорами проходили часы. Поскольку Алонсо не переносил солнце, они, уже вдвоём, прятались от светила в кладовой. Он всегда был любезен, помогал ей, обременённой ребёнком в чреве, присаживаться и вставать, предлагал воды, а иногда и вина. Они разговаривали о далёких землях, в которые уходил Алонсо, когда ему надоедал город. Жизнь в его рассказах – простая и безмятежная, наполненная лишь добровольным трудом и лишённая сковывающих обязанностей, – была воплощением всех мечтаний Бетти. Она никогда не рассказывала ни о муже, ни о детях, и даже следила за тем, чтобы он не заглядывался на её живот, желая казаться ему такой же свободной, как он сам. Со временем Бетти настолько прониклась самой мыслью о возможности в любой момент, когда захочется, бросить всё и уйти, но всегда иметь место, куда можно вернуться, что земли, о которых рассказывал Алонсо, стали видеться ей по ночам. Ещё позже она полностью утвердилась в том, чего в действительности для себя хочет, и желание это не касалось ни её мужа, ни детей, но было неразрывно связано с щедрым торговцем Алонсо.

В ту же пору совсем беспокойной стала соседка Анна, всё чаще тревожащая семью Ламберт своими визитами, но теперь не разбавляя серость дней своей лучистой, растянувшейся на пухлощёком лице улыбкой, а ещё более омрачая их чёрными, как тучи, и полнившимися водой глазами. Сутки ухаживаний за ставшим совсем слабым старым Кристофером вымотали её настолько, что женщина начала худеть – но только не в лице. Оставаясь такой же широколицей, она стремительно сбрасывала вес с туловища, рук и шеи. Кожа её обвисала то здесь, то там, а огромная голова очень скоро стала смотреться неуместно на таком истончившемся теле. Ни её визиты, ни даже состояние не взволновали как-то по-особенному Бетти, чьи ум, фантазия и страсть были пленены магией Алонсо, но заставляли задуматься Джорджа. Как и полагается строгому и практичному человеку, он больше беспокоился не за слёзы соседской бабы, а за по-настоящему реальную скорую кончину её мужа.

Пока Анна бегала к соседям жаловаться, он лежал там, в полном одиночестве, и слабеющим сознанием перебирал архивы памяти. Реальные случаи из жизни спутались с его выдумками, страницы разных историй перемешались, вся прожитая жизнь теперь казалась бредом старого пьяницы. Где-то в соседних комнатах, или, быть может, на крыльце, а то и в лесу, крутились его сыновья. Настоящие ли? Наверняка очередная выдумка мечтательного бесполезного старика. Иначе как бы родные дети могли оставить отца помирать в одиночестве?

Вместо сыновей к старику пришёл соседский мужик. Джордж приставил к кровати табуретку и сел рядом, подал стакан воды, помог смочить горло. Затем Кристофер уснул. В течение следующих часов он просыпался и засыпал много раз, то панически озираясь по сторонам и не понимая, где находится, то смотря чётко и ясно – тем самым взглядом, хорошо знакомым Джорджу, которым старый Кристофер смотрел в день их знакомства. Взгляд пьяного жизнью человека.

– Где Анна? – едва слышимо спросил он, когда снова проснулся. А затем назвал другое имя. После него ещё одно, а потом ещё. Имён было много, а Джордж не мог понять, какие из них относятся к реальным людям, а какие родились в ярких фантазиях старика.

Забвение – тоже в своём роде смерть. Кристофер изо всех стариковских сил пытался сохранять рассудок до самого конца, но реальность ускользала от слабеющего сознания. Его ум медленно окутывала бледная пелена бреда. Слабые руки пытались подобрать каждый кусочек памяти, отколовшийся от целостной картины восприятия собственной жизни, но все они проваливались сквозь дрожащие пальцы, а картина не прекращала осыпаться, и очень скоро даже имя старого Кристофера затерялось где-то в пыли прожитых лет. Старику предстояло умереть ещё много раз.

Джордж наблюдал за всем этим с учёной любознательностью, с опаской представляя, как и сам через, несомненно, много-много лет будет лежать так же в своей постели. Он бы хотел встретить смерть с ясным умом, в трезвой памяти, принять её без сожалений и прочувствовать настолько полно, насколько дозволено человеческому телу. Но, может, и Кристофер когда-то хотел того же? Годы не пощадили его чувств, старость не учла желания – старик помирал в полном неведении того, что с ним творится, и, ходя под себя от ужаса, боялся отнюдь не смерти, а неизвестности. Неизвестность окружала его в эти последние часы жизни. Но даже о том, что эти часы последние, он не знал. И о том, что такое жизнь, он забыл. Остатки человеческого века были самым мучительным этапом для старого Кристофера, и ещё никогда он не выглядел так жалко.

Джордж заглянул в полуслепые глаза, и, увидев там одну лишь животную тупость, крепко обхватил иссушенную шею руками. Он уже хотел было вложить все силы и как следует надавить, как вдруг старик сам перестал дышать. В комнате вмиг стало холодно. От лёгкого дуновения ветра Джордж застыл. Так прерывается человеческая жизнь, так тает сознание и уходит душа. Или, быть может, это его собственное спокойствие внезапно исчезло при виде людской смерти? Он постарался поскорее вернуть его, собраться с мыслями и вернуться домой – к живым.

На улице уже стояла ночь. Дети старика Кристофера были невесть где, а жена всё ещё лила слёзы в чужом доме. И им всем давно бы пора вернуться: покойник сам себя не похоронит. Путь до дома Джорджу показался вдвое длиннее обычного, но, едва ступив за порог, он снова ощутил былые уверенность и непоколебимость, с которыми и сказал:

– Ваш муж скончался.

Анна зашлась истошным плачем, а когда Бетти попыталась успокоить её, протянув ладонь к широкому лицу, отбила руку соседки с такой силой, что та чуть не рухнула со стула.

– Я справлюсь. – Она утёрла платком слёзы и неуклюже побрела к двери.

Этой ночью Джордж совсем не спал. Он проделал уже привычный путь к окну, которое теперь посещал как любовницу – в неспокойные ночи, когда близости жены было недостаточно, чтобы унять его волнение. Он опять вгляделся в чёрную, как смола, ночь, различил там движущиеся, словно перевёрнутые маятники, кроны деревьев, вслушался в тишину. Лес молчал.

Но говорил воздух вокруг. Все чувства Джорджа словно остались в комнате старого Кристофера: руки его чувствовали сухую шею; нос улавливал запахи мочи и перегара; глаза видели животную тупость в почти что мёртвых глазах; и уши… уши слышали хриплое шептание, безумные откровения покойника. Лес молчал, но комната говорила голосом мёртвого соседа, и от этого Джорджу становилось совсем не по себе. Он знал, что ни в постели, ни в доме этот голос не оставит его, и, одевшись, отправился в лес.

Знакомые места и приметные деревья выглядели совершенно чужими в свете луны. Джордж практически не сомневался, что один в этом лесу, и всё же чувствовал себя гостем в чужом доме. Но таким специфичным гостем, что входит без приглашения, ночью, а не днём, через окно, а не через дверь, и даже боится разбудить хозяина. Дом встречал его плотным древесным ароматом и лёгким веянием луговых цветов, когтистые ветви пытались обнять, цепляли одежду. Джордж шёл всегда в одном направлении, не зная куда, но здраво рассудив, что так ему будет проще вернуться. Он шёл, пока за толстым рядом деревьев не показались силуэты первых домов, и, решив, что он прошёл лес насквозь и вышел к окраине города, повернул обратно.

Когда Джордж вернулся, Бетти крепко спала, обеими руками обхватив свой выпирающий живот. Оберегает дитя, как и должна мать, подумал он тогда. И всё же Джорджу было неведомо, что мысли Бетти и во сне, и наяву принадлежат не нерождённому ребёнку, а сияющему лику щедрого торговца Алонсо, чьи сладострастные речи огнём выжигали их семейные узы. Бетти видела его образ в своих снах, цеплялась взглядом за отблески лунного света в висках, побитых сединой многолетних странствий. В этих снах Алонсо обнимал её за худую талию, не испорченную тремя детьми, и руки его были так нежны, словно шёлк скользил по коже. Это не те сильные жилистые руки Джорджа, что не умели быть нежными. И после, вслед за очередным угощением вином, Алонсо осторожно укладывал её на полы своей кладовой и брал прямо там. В нём было столько жизни и страсти, сколько она никогда не чувствовала в муже, возлегающем на ложе с целью лишь отдать долг, как солдат на посту. Она желала его перед сном, учась видеть в постели рядом не болезненно узкую мужицкую рожу Джорджа, беспорядочно покрытую грубым волосом, а мягкий, приятный взору лик Алонсо, начинавшийся с аккуратной короткой бороды и заканчивающийся чуть отступившими назад волосами цвета благородного серебра.

Следующий день Бетти могла бы посвятить помощи соседкой вдове, даже Джордж был бы не против, но вместо этого она сослалась на возможность дёшево закупить богатый запас кукурузы и отправилась в город. Не скрывая своих намерений ни от одного любопытного взора, она уверенно шагала через весь рынок, и от её быстрой походки поднимались пыль и песок. Путь, как и во многие разы прежде, привёл к одинокой лавочке на самом краю рынка, а внутри уже ждал Алонсо. Он поприветствовал её невинной улыбкой и усмехнулся в отросшие усы, будто бы говоря «я знал, что ты придёшь», а Бетти в ответ посмотрела на него так, как смотрят совсем юные девушки, когда их сердца очаровывают. Он угостил её приторным красным вином, а на закуску подал твёрдый сыр и острые перцы, привезённые из Мексики. А когда от перца у неё стал гореть рот, Алонсо предложил яблоки и груши, чтобы их сладкий сок умерил жжение. После непродолжительной трапезы торговец уселся на пыльную скамью и, раскинув руки перед голой стеной, принялся вновь рассказывать о далёких и красивых землях. Голос его, красивый и мягкий, вызывал у Бетти трепет в груди. Ей казалось, что она слышит красивую песню (хоть Алонсо и не пел) наподобие тех, какими в древности собирали толпы очарованных слушателей странствующие барды. А после он стал рассуждать об извечной тяге к прекрасному, о свободе человека и о том, как эту свободу у него пыталось отнять общество.

Бетти возвращалась походкой лёгкой, почти отрываясь от земли, не чувствуя ступнями привычной грубости дороги, ведшей к их дому. И лишь увидев его, человека, против её воли названного мужем, Бетти с головой нырнула в пучину тревожных мыслей и живот, рвавшийся от взрастающего бремени, как самый тяжёлый камень утягивал её глубже на дно. При должных средствах она смогла бы избавиться от него. Обратиться к каким-нибудь специальным снадобьям, о которых столько слышала, но до сих пор не придавала значения их существованию, и освободить себя от долга быть матерью ещё одного заложника сегодняшнего общества. Бетти пошла бы прямо сейчас, среди ночи, не взирая на протесты мужа и непонимание детей, да только если бы она знала, кто такое продаёт. Можно было бы спросить у Анны: она женщина знающая, да только эта горюющая вдова так увлеклась своим добровольным пленом, что не осознаёт своего счастья избавления от старого бесполезного мужа. Нет, от такой можно получить не знания, а только осуждение, такие женщины с боем станут отстаивать своё право быть заложниками семейной жизни.

Джордж встретил её у порога, и Бетти, лишь на миг столкнувшись с тяжёлым взглядом холодных глаз, ощутила весь ужас разоблачения. Но Джордж лишь забрал из её рук полную кукурузой корзину и прошёл в дом, оставшись, как и прежде, молчаливым и безразличным. Бетти вздохнула с облегчением и вместе с тем разозлилась. Так очередной её день закончился в постели с ненавистным мужчиной, а прекрасные земли остались всё так же далеко, как и прежде. Все последние годы жестокая судьба, подобно кнуту, секла тело Бетти, избавляя от мыслей о неповиновении. Но Алонсо рассёк искры былого желания жить полной жизнью, и теперь она желала, чтобы пламя новообретённой страсти вырвалось наружу и пожаром поглотило и лицемерный город, и гнетущий, давящий на сознание лес. Её твёрдое намерение не могло ограничиться лишь избавлением себя от ребёнка в чреве, она намеревалась добиться большего – полной свободы от жизни в «приличном обществе». Через разговоры и сплетни с незнакомыми женщинами она-таки выведала, где найти старуху, продающую нужное средство, и потратив столько денег, что Джордж однажды непременно заметил бы, Бетти спрятала флакон на полку со съедобными травами, использующимися в готовке. Она вознамерилась выждать непогоды, чтобы Джорджу труднее было доставить её в город вовремя, а запропастившийся доктор, дай бог, так и не объявится к тому моменту. Тогда-то она и выпьет дарующий спасение эликсир, а после, когда недомогание пройдёт и ненастье сменится жарким зноем, она вновь отыщет щедрого торговца Алонсо прячущимся в своей коморке и, испив с ним вина, отправится в лучшее место – в тот другой мир, о котором так сладко было слушать.

Тем временем Питер так приноровился вырезать деревянные поделки, что теперь мог бы с лёгкостью обменять их на что-нибудь у сверстников. Но на всю ближайшую округу, вплоть до самого города, из соседей у них были только вдова Анна с её сыновьями, ни один из которых фигурками не заинтересовался. Но когда готовых поделок стало так много, что их стало некуда ставить, он всё-таки уговорил маму сводить его в город. Даже Джордж, искренне восхитившийся успехами и трудолюбием сына, счёл эту идею хорошей и призвал жену сводить мальчика на рынок, как только выдастся хороший день и все прочие хлопоты будут улажены. Бетти не противилась, но, погружённая в свой план освобождения от семейных забот, почти сразу же забыла об этом. И всё же Питер ждал с тем стойким смирением, которое мог унаследовать только от отца.

В то время он заново обнаружил удовольствие в играх с Айданом, и даже не разозлился, когда пёс погрыз несколько фигурок. Вместо этого он стал чаще гулять по лесу и швырять ему палочки. И день ото дня, забираясь всё глубже, Питер вдруг стал замечать, что в какую бы даль от дома не ушёл, всегда с лёгкостью находит обратный путь. Отчего-то маленькому мальчику было очень легко запоминать приметные места и ориентироваться в лесу. Ходя средь деревьев, он постоянно вспоминал, каким странным и жутким, говорящим на непонятном языке, казался лес в ночи, освещаемый лишь слабым сиянием луны.

Однажды он даже отважился позвать гулять в лес Кристофера и Алана, старших сыновей соседской вдовы Анны, потому как знал, что ориентируется в лесу всяко лучше них. А те, с давних пор грезившие принести домой тушку кролика, снова прихватили с собой ружьё покойного отца и рассудили, что Айдан вполне сгодится на роль небольшой охотничьей собаки. В первый день они отходили по лесу добрых три часа, но ни кролика, ни оленя, ни даже белку не встретили. Когда их постигла та же участь и на второй день, Кристофер вдруг заключил, что звери чувствуют запах собаки и потому прячутся, а Алан заметил, что запах его брата куда как сильнее. И лишь на третий день им вдруг встретился небольшой, если не сказать, что совсем крошечный, кролик. Тогда-то Айдан, повинуясь своей собачьей натуре, залаял так громко, как только умел, и припустил вслед за добычей, но погнал её не к молодым охотникам, а только глубже в лес. Видя, что желаемая и всё ещё живая тушка вот-вот скроется из виду, Кристофер прицелился и выстрелил. Звук раскатом пронёсся по лесу, у Питера зазвенело в ушах и он, потеряв равновесие, упал на грубые, торчащие из земли корни. Вслед за шумом выстрела взвизгнул и побежал в противоположном направлении Айдан, да так быстро, что едва его было видно.

– Лучше б твой храбрый пёс так за зайцем бежал! – сказал Кристофер с издёвкой. – Глядишь и стрелять бы не пришлось.

– А сам-то только дерево и подстрелил, – оскалился Алан и отобрал у брата ружьё. – Пошли дальше, ещё найдём!

Тогда-то Питеру стало страшно – а что если Кристофер случайно попал в Айдана? А что если он потерялся в лесу? Он замер на месте и, с минуту помолчав, громко запротестовал:

– Мы пойдём искать Айдана!

– Ещё чего! – возмутился Кристофер. – Он небось уже домой прибежал да в углу жмётся.

– Тогда я пойду домой, а если его там нет, то обратно в лес.

– Иди, раз так хочешь, – нахмурился Алан. – Нам-то что?

– А то, что без меня из леса не выйдете, как ни старайтесь.

Оба брата нахмурились, но согласились.

– Значит, с нами останешься, – сказал Алан. – Ничего с твоим щенком не случится, подождёт.

– Точно-точно, – кивнул Кристофер и угрожающе показал сжатый кулак, явственно намекая, что ждёт Питера в случае отказа. – А если и подохнет где, то так ему, трусливой шавке, и надо. Всё равно пёс никудышный.

От этих слов у Питера подступил ком к горлу, а глаза вот-вот бы и увлажнились от слёз. Но он удержался от плача и, склонив голову, молча пошёл следом. Когда он вернулся домой, солнце уже заходило за горизонт. Во дворе его встретил отец – взмыленный и усталый, с перепачканными землёй руками и неизменно суровым видом. Он только спросил у Питера, где тот пропадал, и он ответил, что играл в лесу. Джорджа такой ответ удовлетворил, и он молча кивнул в сторону дома, как бы отпуская сына. Айдана Питер и правда нашёл в углу своей комнаты, сжавшегося и трясущегося от хвоста до кончика носа.

– Тихо, всё хорошо. Ай!

Айдан цапнул его и, снова взвизгнув, убежал. Питер потёр место укуса, размазав кровь пальцами, и вышел в коридор. Оттуда, пробираясь средь расползающихся теней, он прошёл на кухню и стал шарить по полке в поисках лампы, чтобы в её свете осмотреть рану. «Вот она!», – подумал Питер и неловким движением смахнул несколько баночек с приправами. Они с грохотом посыпались вниз, но мальчик не переживал, зная, что дерево не повредится от такого падения, и тогда среди грохота тонко и резко звякнуло стекло. Сначала он застыл в ступоре, боясь даже представить, что там могло что-то разбиться, затем аккуратно осветил пол, собрал все резные деревянные баночки с приправами и уже после обнаружил небольшую лужицу с мелкими осколками стекла. Боясь гнева родителей, он собрал их в ладонь, не раз порезавшись, незаметно ускользнул из дома и закопал за домом. Наутро он видел, что Айдан, видать от обиды, предательски копает прямо в том месте. Питер отогнал его и заново присыпал ямку землёй, а пёс злобно оскалился и тихонько зарычал. Питер не знал, что вскоре мать и сама забудет о флаконе и он ей уже никогда не понадобится.

Джордж в ту пору заново чинил изгородь, покосившуюся от сильного ветра, прошедшего прошлым утром мимо их дома, и в этот раз намеревался сделать её крепче и устойчивее. Он, обычно слишком занятой, чтобы замечать чужие беды, как-то случайно, но без естественного удивления, заметил разлад сына с щенком. С щенком ли? Прошло уже столько месяцев…

И тут с неба полило, да так обильно, что почва под ногами мгновенно принялась расползаться. Питер припустил к дому, и Айдан, противно скуля, побежал следом. Эта непогода продлилась несколько дней и нарушила привычный семье Ламберт распорядок: так Бетти не пошла на рынок, Анна отложила игры с ровесниками, а Питер вынужден был стругать свои поделки дома и то лишь до тех пор, пока мать не стала возмущаться из-за кучки обрезков, аккуратно уложенных в углу комнаты под клятвенное обещание выбросить всё, как только дождь поутихнет. Один только Джордж, для которого даже страшная болезнь не послужила бы поводом отложить повседневные дела, вышел на улицу уплотнять навес, чтобы дрова не промокли. Тогда-то он и заглянул в злополучную лужу (а зеркала он всегда обходил стороной, считая их строго женским предметом), явившую его взору собственный лик. Лик, обезображенный каждодневным трудом, и волосы – ссохшиеся, длинные, давно не знавшие гребня. В его отросшей бороде свирепствовала седина, а глаза, и ранее не отличавшиеся блеском, совсем потускнели. Он выглядел сейчас немногим лучше тех презренных мужей, что работе предпочитали походы по публичным домам и дурманящий рассудок алкоголь, а в потёмках бы и вовсе смог сойти за одного из них. Но сколь бы неприятную правду не открыло ему отражение, у Джорджа просто не было ни желания, ни времени что-либо с этим делать. Так что он просто принял свой новый облик как нежеланную данность и отправился заниматься навесом, как и планировал.

Когда погода наладилась и солнце подсушило почву, а срочной работы не осталось, Джордж Ламберт всё же выбрался в город, нашёл парикмахера и отдал несколько монет, чтобы ему подравняли бороду и остригли часть волос. Там он, принимая работу, всё-таки глянул в зеркало и остался глубоко удовлетворён, хоть и не подал виду. На обратном пути Джорджа приветствовали многочисленные горожане, у которых он когда-то жил и работал, ещё не имея собственного дома, но с трудом узнавал их лица. Однако в самом конце дороги главной улицы, откуда ему предстояло свернуть на тропу, тянущуюся вдоль леса, повстречался человек с лицом очень знакомым, хоть и ещё более искажённым, чем его собственное. Да, Джордж не забыл доброго человека Гастона. Он хорошо помнил и его светлую жену Янси и даже немного их дочку Беллу. Гастон отреагировал на приветствие с заторможенностью, свойственной погружённому в неприятные мысли человеку, но в конце концов даже попытался изобразить подобие улыбки старого приятеля.

Они немого поговорили, обсудив главным образом детей (хотя Джорджу практически нечего было сказать) и столярную мастерскую, после чего Гастон увлёк его в салун. Джордж на протяжении практически часа был непреклонен в своих протестах, но жалобный вид давнего знакомого, вызывавший изначально только злость, в конце концов сломил его. Там, в пыльном недостойном заведении, наполненным запахом немытой плоти и перегара, Гастон взял себе бутылку бурбона, а Джордж ограничился чашкой скверного кофе. И то ли считая, что сейчас самый подходящий момент, то ли под действием алкоголя, некогда просто добрый, а теперь ещё и постоянно пьяный, человек решил перевести разговор на более личные темы. Джордж не имел привычки обсуждать жену в частности или семейную жизнь в общем с посторонними, а потому больше слушал, проглатывая, как булочки, которых здесь не подавали, своё презрение. Гастон же, в конец развязав язык жгучим, с отвратительным запахом, напитком, принялся с откровением, какое, по мнению Джорджа, уместно только на исповедях или под нечеловеческой жестокости пытками, рассказывать про неприемлемый роман его милой жены и мерзкого кузнеца. Излишняя вычурность в манерах Гастона раздражала с самого момента знакомства, но наблюдать, как она топится в едва успевающем опустеть стакане, было ещё отвратительнее. Этот пьяный, пытающийся достичь умиротворения, но не находящий его человек вовсю сыпал оскорбительными, недостойными приличного гражданина словами и оборотами, сравнивая свою законную жену с падшими женщинами, вынужденными расплачиваться за несчастную жизнь физическим и душевным здоровьем.

И как бы мерзко всё это ни было слушать, Джордж лично знал кузнеца Альфреда, а потому прекрасно понимал собеседника. С этим неприятным человеком он познакомился, когда оплачивал клеймо. Тот взял с него много больше положенного (как казалось Джорджу), да ещё и обругал, мол давно следовало раба заклеймить. Бородатый тяжеловес с пивным пузом и огромными ручищами тогда лихо разошёлся в рассказах о содержании рабов в их семье. Строгость и контроль, по его словам, были основой в нелёгком деле главенствования над любыми низшими созданиями, но Джордж и сам прекрасно знал это. А Гастон всё изливался жалобами и переживаниями, сравнивая кузнеца по чистоплотности с домашним хряком, в красках рассказывая о той вони, что он чувствует от жены, возвращаясь домой из своей мастерской. О своём бездействии во всей этой до ужасного грешной ситуации он, тем не менее, предпочитал молчать. И наконец, надоев слушать стенания безвольного слабого человека, Джордж сказал, что оскопил бы того человека, который решится притронуться к его жене – будь он хоть кузнецом, хоть мэром, – и без всяких намерений прослыть подстрекателем вложил в руку Гастона нож.