Сент-Ив

Глава VII
Коттедж Суанстон

У меня было два желания. Прежде всего, мне, конечно, хотелось отдалиться от Эдинбургского замка, от самого города, не говоря уже о моих товарищах по заключению. Во-вторых, я намеревался всю ночь идти по направлению к югу и утром быть подле Суанстонского коттеджа. Я даже не предполагал, что стану делать, очутившись у дома моих друзей, и не особенно задумывался над этим вопросом, так как всю жизнь питал глубокое почтение к божествам, называемым «случайностью» и «обстоятельствами». Если возможно, подготавливайте все заранее, в тех же случаях, когда это немыслимо, идите напролом, смотрите в оба и держите язык за зубами. Если человек обладает рассудком и недурной внешностью, дело в шляпе! Сперва мое путешествие было полно мелких приключений: я нечаянно заходил в сады, натыкался на дома и однажды имел несчастье разбудить целое семейство; человек, по моим предположениям бывший главой дома, даже высунулся из окна с мушкетом в руках.

Хотя я уже довольно давно расстался с моими товарищами, однако еще не успел уйти далеко от нашей тюрьмы. Вдруг мне стало ясно, что с беглецами произошло несчастье. В тишине ночи пронесся страшный вопль, вслед за тем послышался шум падения чего-то, и сейчас же со стены замка раздался мушкетный выстрел. Было страшно слышать, как в городе распространяется тревога. В крепости прозвучал барабанный бой, медленный звон колокола. Со всех сторон загремели трещотки сторожей. Даже в безлюдном квартале, по которому я блуждал, в домах зажигали огни и стали распахивать рамы; я слышал, как жившие поблизости одна от другой семьи через окна переговаривались между собой. Наконец окликнули и меня.

– Кто там? – крикнул громкий голос.

Я мог рассмотреть, что со мной говорил высунувшийся из окна крупный человек в большом ночном колпаке; так как я еще не успел отойти от его дома, то решил, что будет умнее ему ответить. Не в первый раз моя судьба зависела от правильности английского произношения, и всегда опасность меня вдохновляла, как вдохновляет завзятого игрока. Я набросил на себя нечто вроде пальто, сделанного из моего одеяла, с целью скрыть желтое одеяние и ответил:

– Друг!

– Из-за чего поднялась вся эта травля? – спросил меня мой собеседник, употребив незнакомое мне английское выражение для обозначения понятия о травле; однако, слыша шум в городе, я отлично понял, о чем спрашивает он.

– Право, не знаю, сэр, – проговорил я, – но предполагаю, что пленники бежали.

– Проклятые! – проговорил он.

– О, сэр, их скоро поймают, – возразил я, – побег заметили вовремя. Доброго утра, сэр!

– Однако вы прогуливаетесь поздно, – сказал мой собеседник.

– О, нет, сэр, – проговорил я со смехом, – скорее рано.

Мой ответ успокоил его, и я снова двинулся в путь, восхищаясь своим успехом.

Насколько я мог судить об этом, я шел именно в желаемом мною направлении. Скоро мне пришлось очутиться на улице, вдали которой раздавался звук трещотки сторожа; как мне кажется, в домах, стоявших справа и слева, была раскрыта шестая часть окон; люди во всевозможных ночных костюмах разговаривали между собой с трагическим видом. Тут мне снова пришлось пройти сквозь строй множества вопросов и все время слышать трещотку, которая звучала все ближе и ближе, но так как я шел необычайно скоро, так как я говорил, как человек хорошего круга, а фонари светили настолько тускло, что рассмотреть мое платье было нельзя, я еще раз счастливо избежал опасности. Один человек, правда, спросил меня, куда я иду в такое время, но я дал ему неопределенный, беспечный ответ, который, по-видимому, удовлетворил его. В ту минуту, когда наконец мне удалось свернуть с этой опасной улицы, я заметил, что в противоположном ее конце появился фонарь ночного сторожа. Теперь я был в безопасности на темной большой дороге, вдали от фонарей, вдали от возможности встретить ночного сторожа. Однако не успел я пройти по шоссе и сотни ярдов, как со стороны на меня бросился какой-то человек. Я отскочил от него и остановился настороже, проклиная судьбу за то, что в руках у меня не было никакого оружия, и раздумывая, с кем я имею дело, с офицером или с ночным бродягой. Кого из двух я встретил бы охотнее – мне было трудно решить. Мой противник молча стоял передо мной; несмотря на густую темноту, я видел, что он слегка покачивался, наклонялся, точно придумывая, как бы повыгоднее напасть на меня. Наконец он сказал:

– Добрый друг (услышав эти слова, я насторожил уши), добрый друг, не сообщите ли вы мне одного маленького сведения, необходимого для меня? А именно: какая дорога ведет в Крэмонд?

Я засмеялся громко и весело, подошел к гуляке, взял его за плечи и, взглянув ему прямо в лицо, проговорил:

– Друг мой, мне кажется, я лучше вас самих знаю, что вам нужнее всего. Прости вас Господь за то, что вы напугали меня. Идите-ка в Эдинбург!

Я толкнул моего собеседника, и он пошел по указанному мной направлению с пассивной быстротой брошенного мячика. Скоро незнакомец исчез в темноте, идя туда, откуда я сам только что пришел.

Отделавшись от этого глупца, я продолжал свой путь, поднялся на отлогий холм, спустился в деревню, бывшую с другой его стороны, и наконец очутился на подъеме к Пентлэндам, невдалеке от цели моего ночного странствия. Туман поредел; по мере того, как я поднимался, меня обступала все более и более светлая, звездная ночь; я ясно видел перед собой вершины Пентлэндских гор, за мною лежала долина форта и города, в котором я недавно томился в плену; пелена тумана окутывала их. На склоне горы я встретил только фермерскую повозку; стук ее колес донесся ко мне издалека, становясь все громче и громче; тележка проехала мимо меня, когда только начал брезжить рассвет; она мелькнула, точно сонное видение, две фигуры, сидевшие в повозке, покачивались в такт рыси лошади; мне кажется, эти люди спали; судя по тому, что я рассмотрел шаль, покрывавшую голову и плечи одной из фигур, я понял, что это была женщина. Вскоре стало заметно светлее, туман отступал и клубами уходил вниз. Восток засиял, украсился светлыми полосами; замок, скала, шпили башен и трубы верхнего города мало-помалу выступали из мглы, поднимаясь как острова из постепенно отступавшего от них облака. Вокруг меня расстилалась лесистая местность, дорога, извиваясь, шла вверх, прохожих не было видно ни души, птицы чирикали, как мне казалось, чтобы согреться; ветви деревьев ударялись одна о другую, ветер срывал с них красные листья.

Совсем рассвело, но солнце еще не встало и было очень холодно, когда я увидел цель моего странствия. Из-за выступа холма виднелась только остроконечная крыша и труба Суанстонского коттеджа. Недалеко от него, немного повыше, стояла старая, выбеленная известкой большая ферма, окруженная деревьями; мимо нее каскадом падал ручей, дальше поднимались крутые горы, покрытые пастбищами. Я подумал о том, что пастухи встают очень рано, что кто-нибудь из них мог увидеть меня здесь, а тогда все мои проекты рушились бы, поэтому я воспользовался прикрытием высокой живой изгороди и, скрываясь в ее тени, прокрался до стены сада моих друзей. Спокойный старинный коттедж с первого взгляда казался беспорядочным собранием множества вышек и серых крыш. Он походил на крошечный полуразрушенный собор: от его главной двухэтажной части, увенчанной высокой крышей, во все стороны шли низкие пристройки, которые можно было принять за жилище капитула, за часовни, за церковные переходы. Сходство с собором дополнялось тем, что на доме красовались довольно безвкусные лепные украшения, вероятно, похищенные из какой-нибудь средневековой церкви. Вся усадьба словно притаилась, она не только пряталась между деревьями, но с той стороны, с которой я подходил, ее еще закрывал выступ холма. Вдоль садовой стены росли высокие вязы и буки; первые были совершенно обнажены, на вторых же еще трепетало множество красных листьев; центр сада зарос чащей из лавров и остролистников, в их густой листве были проделаны арки, между растениями вились дорожки.

Я пришел к дому моих друзей, но от этого мне не стало легче. По-видимому, весь коттедж еще спал. Если бы я постучался, никто не поручился бы, что ко мне не вышла бы тетка с золотым лорнетом (а я без дрожи не мог думать об этой старухе!) или какая-нибудь ослица-служанка, которая при виде меня подняла бы крик. Выше на горе пастух, взбираясь на крутой склон, кликал своих собак, и я отлично понимал, что мне следовало скрыться как можно скорее. Конечно, чаща остролистников представляла собою хорошее убежище, но на садовой стене висела вывеска, которая была способна навести уныние на самого отважного смельчака, она предупреждала о петардах и людских капканах. Такие объявления не редкость в Великобритании, и впоследствии я узнал, что в трех случаях из четырех надписи эти имеют значение пушек, стоящих на разоруженных батареях. Однако в то время, о котором я рассказываю, это обстоятельство мне не было известно, да и знай я о нем, я все же не мог бы упустить из виду оставшийся шанс на опасность. Я охотнее вернулся бы в Эдинбургский замок, в мой уголок бастиона, нежели согласился бы попасть ногой в стальной капкан или же получить заряд автоматического мушкета. Оставалось надеяться только на одно, а именно на то, что Рональд или Флора раньше остальных обитателей коттеджа выйдут в сад. Чтобы воспользоваться этой случайностью, если она представится, я взобрался на изгородь в том месте, где густые ветви бука прикрывали ее, сел и стал ждать.

Солнце поднималось становилось все теплее и теплее. Я не спал ночь, пережил самые сильные физические и нравственные потрясения, а потому не следует удивляться, что я задремал, хотя это было до крайности неосторожно и глупо. Характерный звук лопаты, стучавшей о землю, разбудил меня; я взглянул вниз и увидал прямо под собою спину садовника, одетого в прочный рабочий жилет. Он то спокойно занимался своим делом, то, приводя меня в неописуемый ужас, выпрямлялся, потягивался, оглядывал сад, в котором, кроме него, никого не было, и брал большую понюшку табака. Моим первым побуждением было соскочить со стены не в сад, а на дорогу, но я сейчас же понял, что даже путь, по которому я прошел, отрезан для меня, так как на соседнюю поляну вышли стада овец, которых пасли помощники главного пастуха. Я уже говорил, на какие талисманы обыкновенно полагался, но в этом случае оба они были бессильны. Верхняя часть стены, покрытая осколками бутылок, место, не особенно подходящее для кафедры, и будь я красноречив как Пиит и очарователен как Ришелье – ни садовник, ни мальчики-пастухи не обратили бы на мою речь ни малейшего внимания. Словом, я не мог придумать выхода из моего нелепого положения; мне оставалось только сидеть на стене и ждать, чтобы кто-нибудь из моих соседей взглянул вверх и забил тревогу.

Та часть стены, на которую я попал (в наказание за мои грехи), поднималась по меньшей мере на двенадцать футов над почвой сада; листья бука, прикрывавшего меня ветвями, были редки; это имело свою опасную сторону, но вместе с тем давало мне возможность видеть часть дорожек и (через арку плюща) зеленую площадку перед коттеджем, а дальше окна самого дома. Некоторое время никто не показывался в саду, кроме моего друга с заступом, потом я услыхал звук растворившейся двери и вскоре увидел мисс Флору, одетую в утреннюю блузу. Она шла по дорожке, останавливаясь посмотреть на цветы, сама такая же прелестная, как они. Это был друг, подо мной же находилась неизвестная величина – садовник. Как дать о себе знать другу, не привлекая внимания садовника? Нечего было и думать о том, чтобы зашуметь. Едва смея дышать, я приготовился сделать движение рукой в то мгновение, когда молодая девушка взглянет в мою сторону, но мисс Флора смотрела всюду, кроме стены. Ее занимал самый жалкий кустик мокрицы, она любовалась вершинами гор, она, стоя почти у моих ног, говорила с садовником о самых скучных предметах, но ни разу ее глаза не устремились на верхушку стены. Наконец она повернулась и пошла к дому, это привело меня в полное отчаяние, и я, отломив кусочек штукатурки, нацелился, бросил его и попал ей в шею. Молодая девушка схватилась рукой за слегка ушибленное место и стала осматриваться, как бы желая объяснить себе то, что произошло. Я нарочно раздвинул ветки, чтобы ей было легче заметить мою фигуру. Флора действительно увидела меня, слегка вскрикнула от удивления, но сейчас же подавила это восклицание.

Проклятый садовник выпрямился, сказав:

– Что с вами, мисс?

Присутствие духа молодой девушки поразило меня. Флора уже смотрела в противоположную от меня сторону.

– В артишоках какой-то ребенок, – сказала она.

– Казнь египетская! Я им задам! – свирепо крикнул садовник, и тотчас заковылял и исчез среди вечно зеленых листьев.

Тогда Флора повернулась и подбежала ко мне, протянув руки. На мгновение ее лицо вспыхнуло небесным румянцем, потом покрылось смертельной бледностью.

– Виконт де Сент-Ив! – произнесла она.

– Я знаю, что это страшная дерзость, – проговорил я, – но что же мне оставалось делать?

– Вы освободились? – спросила Флора.

– Да, если это можно назвать освобождением, – возразил я.

– Вам невозможно оставаться здесь! – воскликнула она.

– Я знаю, но куда же я пойду?

Флора сжала руки.

– Придумала! – произнесла молодая девушка. – Спуститесь по стволу бука, не следует, чтобы на стене остался ваш след. Скорее, скорее, до возвращения Роби. Я смотрю за курами, у меня ключ, вы должны спрятаться в курятнике.

Я сейчас же очутился рядом с ней. Мы оба быстро оглядели окна коттеджа и те садовые дорожки, которые были видны нам; никто не наблюдал за нами. Флора схватила меня за рукав и побежала. Нам некогда было обмениваться любезностями, необходимость спешить подгоняла нас. Мы бежали к ближайшему уголку сада; там в купе деревьев виднелся маленький двор, обнесенный проволочной решеткой, и сколоченный из досок домик. Я понял, что туда-то Флора и думала спрятать меня. Молодая девушка, не говоря ни слова, втолкнула меня в курятник; птицы бросились в разные стороны. Через мгновение я уже был заперт с полудюжиной кур. В полусумраке дощатого сарая наседки сурово смотрели на меня, точно попрекая за страшный проступок. Без сомнения, в курах есть что-то пуританское, хотя в их поведении я не вижу ничего более праведного, нежели в поступках их соседей. Но подите, поймите английскую наседку!

Глава VIII
Курятник

По крайней мере, полчаса провел я в обществе этих обескураживающих двуногих; я был один со своими размышлениями и страданиями. Мои ободранные руки сильно болели, и я не мог ничего сделать, чтобы уменьшить боль; мне хотелось есть и пить, но мне неоткуда было ждать еды или питья. Я страшно устал и не находил, куда бы сесть. Конечно, я мог бы опуститься на пол, однако, это казалось мне отвратительным. Послышались шаги, и настроение мое исправилось. Ключ заскрипел в замке, и в курятнике показался мастер Рональд; он запер за собой дверь и прислонился к ней спиною.

– Ну, признаюсь! – проговорил мальчик и с мрачным видом покачал головой.

– Я знаю, что это дерзость, – произнес я.

– Адская неприятность, – ответил Рональд. – Я поставлен в крайне затруднительное положение.

– А что вы скажете о моем положении? – спросил я.

По-видимому, мой вопрос совершенно смутил мальчика. Рональд смотрел на меня с тем выражением, которое служит характерной чертой юности и невинности. Мне хотелось засмеяться, но я не был бесчеловечен до такой степени.

– Я в вашей власти, – произнес я, делая легкое движение рукой. – Поступите со мной так, как сочтете справедливым.

– Да! – воскликнул Рональд. – Если бы я знал, что нужно делать!

– Видите ли, если бы вы получили чин офицера, вопрос стоял бы иначе. Собственно говоря, вы еще не сражающийся человек, а я перестал быть воином, потому мне кажется, что теоретически мы находимся в положении двух частных людей, а в этом случае дружба всегда берет перевес над законом. Помните, это только теоретическое замечание. Бога ради, не подумайте, что я хочу навязать вам свое мнение. С войной связано множество неприятных мелких вопросов, которые каждый порядочный человек должен решать по своему собственному разумению. Если бы я был на вашем месте…

– Ну, что сделали бы вы тогда?

– Честное слово – не знаю, – проговорил я. – Вероятно, колебался бы так же, как вы.

– Вот что я скажу вам, – снова произнес мальчик. – У меня есть один родственник, и меня заботит мысль о том, что бы он сказал. Это генерал Грэгем из Лайнедоча, сэр Томас Грэгем. Я мало знаком с генералом, но преклоняюсь перед ним, мне кажется, больше, чем перед Господом Богом.

– Я сам восхищаюсь им, – заметил я. – Да, у меня есть достаточная причина глубоко чтить его. Я дрался с ним, был побежден и бежал. Veni, victus sum, evasi.

– Как? – воскликнул Рональд. – Вы были при Бароссе?

– Был там и вернулся, а это немногие могут сказать. Славное было дело, жаркое; испанцы вели себя отвратительно, как всегда в открытом поле. Маршал герцог Беллуно выглядел дураком, и не в первый раз; на долю вашего друга, сэра Томаса, выпал наилучший жребий, если только можно говорить о лучшем жребии в данном случае. Он храбрый, владеющий быстрой сообразительностью офицер.

– Ну, так вы меня поймете, – проговорил мальчик. – Мне хочется нравиться сэру Томасу. Как поступил бы он на моем месте?

– Слушайте, я вам расскажу об одном истинном происшествии; оно случилось как раз во время боя при Чиклане, или, как вы называете, при Бароссе. Я был в восьмом линейном полку, мы потеряли знамя первого батальона, наиболее пострадавшего, но это вам дорого обошлось. Не стоит даже считать, сколько натисков отразили мы. Наконец ваш 87 полк стал подступать очень тихо, но и очень уверенно; перед солдатами ехал седовласый офицер, он держал шляпу в руках и спокойным голосом отдавал приказания своим батальонам. Наш майор, Виго-Руссильон, пришпорил лошадь и поскакал вперед, чтобы ударом сабли убить командира, но, увидав перед собой очень красивого старика, разговаривавшего так спокойно, точно он сидел в кафе, майор не решился поразить его, повернул лошадь и ускакал обратно. Вы понимаете, что в течение одного мгновения они были очень близко друг от друга и заглянули один другому в глаза. Вскоре после этого майора ранили, взяли в плен и перевезли в Кадис. В один прекрасный день Виго-Руссильону передают, что сэр Томас Грэгем желает его видеть. Генерал берет майора за руку и говорит: «Кажется, раз на поле битвы мы стояли лицом к лицу!». Это был тот седовласый командир!

– А! – воскликнул мальчик с пылающими глазами.

– И вот что самое важное, – продолжал я, – с этого дня сэр Томас начал посылать майору обед в шесть блюд с собственного своего стола.

– Это прекрасно! Прекрасная история! – заметил Рональд. – Между тем тут дело не совсем такого рода.

– Охотно соглашаюсь, – сказал я.

Мальчик глубоко задумался.

– Ну, я возьму это на мою ответственность! – вскрикнул он. – Может быть, я совершаю государственную измену (а за такое преступление, помнится, полагается позорное наказание), но будь я повешен, если у меня повернется язык выдать вас.

Я был тронут не меньше Рональда.

– Право, мне почти хочется попросить вас выдать меня, – сказал я. – Я поступил дурно, нечестно, придя к вам. Вы – благородный враг и будете благородным солдатом.

В моей голове блеснула очень счастливая мысль: оказать любезность воинственному юноше; я вытянулся и отдал ему честь по-военному.

Рональд смутился, лицо его вспыхнуло.

– Ну, хорошо, я пойду принесу вам чего-нибудь поесть, только не ждите шести блюд. – Он улыбнулся. – Я принесу то, что мы достанем контрабандой. Видите ли, тетушка мешает нам.

Юноша ушел и снова запер меня с негодующими курами.

Вспоминая об этом мальчике я всегда улыбаюсь, но узнав, что и читатель тоже улыбнулся, я почувствую стыд. Если мой сын будет походить на Рональда в его лета, я сочту это счастьем для себя и несчастьем для Франции.

Однако когда вместо Рональда вошла его сестра, я не опечалился. Флора принесла мне несколько корочек хлеба и кувшин молока, которое она превкусно приправила виски по шотландскому обычаю.

– Мне жаль, – сказала молодая девушка, – что я не могу предложить вам ничего другого, но я боялась распорядиться иначе. Нас немного, и тетя строго смотрит за прислугой. Я налила в молоко немножко виски – так оно полезнее; если к этому прибавить несколько яиц, то образуется нечто вроде кушанья. Сколько яиц нужно вам к молоку? Остальные мне придется отнести к тетке, под этим предлогом я и пришла сюда. Я думаю оставить вам три или четыре яйца. Сумеете вы сбить их в молоке или хотите, чтобы я сделала это за вас?

Желая задержать Флору на несколько лишних минут, я показал ей свои окровавленные ладони. При виде их девушка громко заплакала.

– Моя дорогая мисс Флора, вам не удалось бы сделать яичницы, не разбивая яиц, – сказал я, – а убежать из Эдинбургского замка не безделица! Один из наших, думается мне, убит.

– Да и вы-то бледны как полотно, – произнесла Флора, – и еле держитесь на ногах. Я постелю мою шаль в уголке; сидите, я же собью яйца. Посмотрите, я принесла и вилку. Правда, я сумела бы заботиться об якобитах или ковенантерах в старые времена! Сегодня вечером у вас будет кушанье получше: Рональд принесет из города все необходимое. У нас достаточно денег, хотя мы и не можем распоряжаться съестными припасами. Ах, если бы домом управляли мы с Рональдом, вам не пришлось бы ночевать в этом сарае! Брат так восхищается вами.

– Дорогой друг, – проговорил я, – не отягощайте меня еще новой милостыней! Я с восторгом принимал ее из этой руки, когда она была мне необходима, но теперь я не нуждаюсь в подаянии. Если я и терплю недостатки в чем-либо, а мне недостает очень многого, то уж, конечно, не в деньгах.

Я вынул связку банковских билетов и взял бумажку, лежавшую сверху; это был чек на десять фунтов, подписанный знаменитой личностью – Абрагамом Ньюлэндсом.

– Сделайте мне одолжение, которое я сделал бы для вашего брата, если бы мы с ним поменялись ролями, возьмите эти деньги на расходы. Мне понадобится не только пища, но и платье.

– Положите деньги на пол, – сказала она. – Я не могу перестать бить яйца.

– Вы не обиделись? – вскрикнул я.

Она ответила мне взглядом, который сам по себе был наградой и, по-видимому, сулил мне самые небесные надежды на будущее. В нем крылась тень упрека и столько откровенной задушевности, что я не был в силах выговорить ни слова. Я только смотрел на Флору, пока она приготавливала молоко.

– Ну, – сказала молодая девушка, – теперь попробуйте-ка это.

Я отведал приготовленное ею кушанье и поклялся, что оно вкусно, как нектар. Флора собрала яйца и присела передо мною, чтобы смотреть, как я ем. В эту минуту в красивой высокой девушке было что-то материнское, восхищавшее меня. Я до сих пор удивляюсь своей сдержанности.

– Какого рода платье вы желаете иметь? – спросила Флора.

– Приличное для дворянина, – ответил я. – Не знаю, правильно или нет, но я думаю, что я лучше всего могу сыграть джентльмена. Мистер Сент-Ив (я буду путешествовать под этим именем) представляется мне чем-то вроде театральной личности, и его внешний вид, конечно, должен соответствовать всему остальному.

– А между тем в нарядном костюме есть одно неудобство, – сказала она. – Если бы вы оделись в простое платье, было бы все равно, впору вам оно или нет. Но платье джентльмена – другое дело, оно должно хорошо сидеть, это необходимо! Особенно при ваших… – Флора на мгновение остановилась, – при ваших, по нашим понятиям, выдающихся манерах.

– Бедные мои манеры! – сказал я. – Но, мой дорогой друг Флора, роду человеческому постоянно приходится страдать от того, что ему кажется выдающимся, заметным. Видите ли, сами вы были очень заметны даже в толпе, приходившей в замок посмотреть на пленников.

Я побоялся спугнуть посетившего меня ангела и сейчас же, без передышки прибавил несколько указаний относительно цвета материи моего будущего костюма.

Глаза Флоры широко раскрылись.

– О, мистер Сент-Ив, – вскрикнула она, – ведь теперь так следует называть вас, я не говорю, что выбранные вами цвет и покрой неприличны, но мне кажется, они непригодны для путешествия! Боюсь… – Флора слегка засмеялась, – боюсь, что подобный костюм придаст вам слишком щегольский вид.

– А разве я не щеголь?

– Начинаю это подозревать.

– Я вам все объясню. Подумайте, как долго я представлял из себя посмешище. Неужели вы не согласитесь со мною, что, может быть, самой горькой стороной моей жизни в плену была одежда? Посадите меня в заключение, закуйте в цепи, если вам угодно, только позвольте мне оставаться самим собой. Вы не подозреваете, что значит быть маскарадной фигурой среди врагов.

Последние слова я произнес с большой горечью.

– Право, вы несправедливы! – вскрикнула Флора. – Вы говорите так, точно кому-нибудь приходило на ум смеяться над вами! Никто не думал насмехаться над вашим несчастьем. Всем нам было глубоко жаль вас. Даже тетке; конечно, она порой вела себя бестактно… Но послушали бы вы, что она говаривала дома! Тетушка принимала в вас такое участие. Каждая заплата на вашей одежде опечаливала нас. Мне всегда казалось, что ваше платье должна была бы чинить рука сестры.

– У меня нет и не было сестры, – проговорил я. – Но так как вы говорите, что я никогда не представлялся вам смешным…

– О, мистер Сент-Ив, никогда, ни одной минуты. Было так печально видеть джентльмена…

– Одетого в костюм арлекина и просящего милостыню? – подсказал я.

– Нет, видеть джентльмена в несчастии, которое он переносил с полным достоинством.

– Разве вы, мой прелестный неприятель, не понимаете, что даже если бы все было так, как вы говорите (то есть, если бы шутовской наряд не казался вам смешным), мне ради себя, ради моей страны, ради вашей доброты – должно было бы только еще больше хотеться, чтобы вы увидели человека, которому помогали, в одежде, соответствующей положению, назначенному ему Богом? Разве вы не понимаете, что я хотел бы, чтобы при воспоминании об этом человеке в вашем воображении вставал какой-нибудь другой образ, кроме образа небритого нищего в плохо сидящей на нем одежде серого цвета?

– Вы слишком много думаете о платье, – сказала она, – я не такая девушка.

– Боюсь, что я-то такой человек, – сказал я. – Но не судите меня слишком строго. Я только что говорил о воспоминаниях. В моей душе кроется много этих прелестных сокровищ, с которыми я не расстанусь, пока не умру или не потеряю способности мыслить. Я помню великие деяния, лелею воспоминания о высоких доблестях, о милосердии, о подвигах веры и прощения. Но рядом с этим во мне также живет память о мелочах. Мисс Флора, забыли ли вы тот ветреный день, в который я впервые увидел вас? Не хотите ли, я расскажу, как вы были одеты?

Мы стояли, Флора уже держалась за ручку двери. Может быть, мысль о том, что она сейчас уйдет, придала мне смелости и принудила воспользоваться оставшимися мгновениями нашего свидания. Во всяком случае, было ясно, что мои последние слова заставили ее поторопиться уйти.

– О, вы слишком романтичны, – сказала молодая девушка со смехом.

После этого мое солнце закатилось, моя очаровательница упорхнула, и я снова остался в полумраке, один с наседками.