Kitobni o'qish: «Соль и сахар», sahifa 3

6

СУББОТА, 23 АПРЕЛЯ

На следующее утро я нахожу маму на кухне «Соли».

Покупателей пока нет, что очень необычно для субботы. Но я надеюсь, что это просто означает, что большинство людей не в курсе, что мы снова открылись.

– Ты встала, – говорит она, взглянув на наручные часы.

– Не могла уже больше спать.

По кухне разливается тепло и аромат свежего хлеба – тыквенного, черного с семенами кунжута, посыпанных орегано багетов. Я замечаю свежий букет подсолнухов, лежащий перед рецептом прабабушкиного боло де фуба. Бабушка обычно оставляла эти цветы для своей матери, как будто рецепт за стеклом на стене был святыней. Теперь цветы здесь, чтобы в первый раз почтить бабушку.

Мама ловит мой удивленный взгляд.

– Почему бы тебе не пойти и не взять пару табуреток? – говорит она. – Давай позавтракаем на кухне.

Когда я возвращаюсь с табуретками, мама уже расставляет на деревянном прилавке тарелки.

Сладкий картофель. Пюре из батата под вяленой говядиной. Французский хлеб. Сливочное масло. Миска теплого кускуса. Как будто она пытается накормить целую армию.

– Я не очень хочу есть, – признаюсь я.

– Это на тебя не похоже – отказываться от завтрака, – замечает она, подмигивая. И мое сердце замирает, потому что мама подмигивает точно так же, как раньше подмигивала бабушка. – И ты почти не ела прошлым вечером. Тебе нужно поесть.

Я присоединяюсь к ней у стойки, стараясь не думать о том, что без третьего табурета в центре, чтобы уравновесить нашу семью, стойка кажется намного шире, чем она есть на самом деле.

Завтрак начинается в молчании, только холодильник гудит на заднем плане.

Я добавляю сливочное масло к батату, и ложка тает у меня во рту, согревая изнутри. Беру по одному маленькие кусочки оставшейся со вчерашнего вечера вяленой говядины и жую их с закрытыми глазами. Позволяю соленому аромату распространиться по моим вкусовым рецепторам, чтобы разбудить их один за другим.

Затем придвигаю поближе миску с молочным кускусом, вдыхая ароматный коричный пар. Я пытаюсь сосредоточиться на жевании, но боль в моем сердце не стихает.

Я не могу продолжать притворяться, что прошлым вечером у нас не было стычки с Молиной.

– Мам, я хотела сказать… Мне очень жаль.

– Не нужно извиняться, – говорит она, медленно нарезая буханку хлеба.

– Я не нарочно уничтожила торт. Я подошла, чтобы сказать им, чтобы они перестали смеяться. Чтобы перестали шуметь, когда бабушка только что…

Я все еще не могу это произнести.

Мама делает глоток кофе – черного, без сахара, – затем ставит чашку на стол.

– Забудь о прошлом вечере. – Она кивает на тарелки передо мной. – Твоя еда стынет.

Как я могу забыть о прошлом вечере? Сеу Ромарио расплакался перед нами и сказал, что уважал бабушку. Все это бессмысленно.

Холодильник начинает шипеть, как будто давится невысказанными словами, и мама бросает на него настороженный взгляд.

– Не хватало, чтобы еще и ты сейчас сломался, – бормочет она.

– Что имел в виду сеу Ромарио прошлым вечером? – спрашиваю я, и по тому, как напрягаются мамины плечи, понимаю, что она больше не хочет об этом говорить.

– Ешь, Лари.

– Что он имел в виду? – настаиваю я, откладывая ложку. Колокольчики в «Соли» тихо звенят, и мама убегает в пекарню, как будто рада сбежать от меня.

Я слышу, как она говорит:

– Доброе утро. Чем я могу вам помочь?

Я иду присоединиться к ней. Может, я и не пекарь, но думаю, мне следует хотя бы начать принимать заказы.

В «Соли» стоит клиент, которого я раньше не видела: белый мужчина, вероятно, лет тридцати с небольшим, высокий и подтянутый, в дорогом черном костюме. Он вполглаза посматривает на маму, его необычные светло-голубые глаза оценивают помещение.

– Доброе утро, – отзывается он через несколько долгих секунд, как будто только что вспомнил, что нужно ответить.

Он не похож на туриста – у него на шее нет фотоаппарата, – так что, возможно, он наш новый сосед, который хочет позавтракать перед тем, как отправиться на деловую встречу субботним утром.

Мама слегка хмурится, но продолжает улыбаться.

– Добро пожаловать в «Соль», – говорит она. – Дайте мне знать, если захотите попробовать образец.

– Обязательно, – говорит он, засовывая нос в бабушкины банки с фруктами. Когда он наконец подходит к главному прилавку, он сразу же начинает осматривать товары, которые мама уже выставила на прилавок этим утром. За стеклом лежат эмпадиньяс – круглые, идеально золотисто-коричневые пирожки в горшочках, начиненные рубленой курицей и зелеными оливками.

Люди обычно знают, чего хотят, когда заходят в нашу пекарню. Пять буханок хлеба. Эмпадиньяс с креветками. Может быть, квентинью²⁶ навынос, теплый кускус с говядиной по рецепту от «Соли». Но мужчина, кажется, не торопится, хмурит брови, он больше похож на инспектора, чем на покупателя.

– Это мои любимые, – говорю я, указывая на поднос с коксиньей, изо всех сил стараясь быть любезной, как это сделала бы бабушка. – Они начинены сыром катупири²⁷. Не хотите попробовать образец?

– Что ты делаешь? – тихо шипит на меня мама.

– Я надеялась, что смогу помочь сегодня в «Соли».

– Лари, нет… – начинает мама, но мужчина внезапно перестает таращиться по сторонам, и ее внимание снова переключается на него. – Что вам подать? – с очередной улыбкой спрашивает она.

Он достает из кармана костюма визитную карточку и протягивает ее маме.

– Меня зовут Рикардо Перейра, – говорит он, изображая улыбку, в которой больше зубов, чем сердечности. – Я юрист, представляющий интересы супермаркета «Сделки-Сделки». Мы рассматриваем возможность покупки места по соседству, чтобы открыть свое новое кафе, и я хотел бы сделать вам предложение.

7

СУББОТА, 23 АПРЕЛЯ

«Сделки-Сделки» появились в самом центре нашего района два года назад.

Строительство было быстрым, как будто здание и огромная парковка появились из ниоткуда посреди ночи. Автомобильное движение переориентировалось в их сторону. Пешеходное движение на наших улицах тоже поредело, потенциальные новые клиенты и туристы клюнули на их хитроумные мероприятия.

В следующее Рождество парень, одетый Санта-Клаусом, приземлился на их стоянку на вертолете. Люди были поражены. Шоу собрало сотни клиентов и телевизионные съемочные группы.

– В этом году я закрываю свое предприятие! – объявил Санта всем, кто слушал. – Я отправил эльфов в отпуск, потому что делаю покупки в «Сделках-Сделках» и вам советую!

После этого однажды вечером соседи собрались в «Соли», чтобы обсудить будущее района. Все пришли. Ну, все, кроме Молины.

– Ступай наверх, – велела мне мама, когда все собрались. – Разве тебе не нужно сделать уроки?

– Я хочу присоединиться к собранию, – шепнула я ей.

– Это тебе не детские игры.

Она произнесла эти слова перед всеми, как будто я была упрямым ребенком, не желающим ложиться спать после ее отхода ко сну. Я собиралась возразить, но бабушка ее поддержала.

– Слушайся маму, – сказала она, не оставляя мне ни единого шанса. И это было больнее, чем унижение от того, что со мной на глазах у соседей обошлись как с ребенком.

Я развернулась, направляясь к лестнице, но едва внимание мамы снова переключилось на собравшихся, спряталась в тени, слушая, как она читает статью о «Сделках-Сделках» и их сомнительных рыночных экспериментах в Южной Америке. О том, как они обосновываются в районах вроде нашего и снижают цены на фоне тех, что предлагают семейные продуктовые магазины.

У компаний, подобных этим, достаточно крепкая система безопасности, чтобы они могли управлять своим магазином в условиях дефицита, так что они могут давить малый бизнес, не давая ему возможности конкурировать. Они уничтожают предприятия вроде «Соли» и наших соседей одно за другим, до последнего.

Это был первый раз, когда я услышала термин «хищническое ценообразование», и представила себе волков, выслеживающих добычу. Острые когти. Оскаленные зубы. На мгновение я даже забыла, что разозлилась на маму и бабушку. Я просто так… испугалась за «Соль». За всех.

– Мы не можем позволить, чтобы это случилось с нами, – сказала мама. – Я предлагаю покупать только друг у друга. Если мы будем поддерживать наших соседей и не дадим «Сделкам-Сделкам» вести их бизнес, может быть, тогда они уйдут.

Я наблюдала, как соседи столпились у прилавка «Соли», каждый подписывал бойкот. Но когда подошла очередь доньи Марты, местного флориста, она запаниковала.

– Они отомстят! – крикнула она.

– Ну и что? – возразил сеу Флориано, торговец шашлыками. – Мне они уже угрожают. Моя лавка находится в самом конце торгового ряда, а они хотят расширить свою парковку до улицы прямо за ней. Но я не позволю им победить. Мы должны держаться вместе. Дайте им знать, что мы не сдадимся без боя!

– Ты не можешь позволить им запугать себя, – сказала бабушка, пытаясь успокоить подругу.

– Вам легко говорить, – уперлась донья Марта. – Но вы еще не видели, на что они способны! «Сделки-Сделки» строят теплицу! Теплицу со всевозможными растениями, которая задавит мой бизнес! Джульетта, просто подожди, пока они придут за тобой. Когда они расширят свою пекарню и ты не сможешь конкурировать с сотнями дешевых батонов фабричного производства, которые они примутся поставлять в наш район, ты поймешь, что я имела в виду! Бойкот ни к чему не приведет, только разозлит их. Когда ты приглашала нас сегодня вечером, я думала, у тебя есть реальный план.

Это прозвучало как угроза. Хуже. Это прозвучало как пророчество, и я впервые в жизни увидела в бабушкиных глазах тоску.

Я думаю, что именно тогда я впервые стала думать о «Соли» как о чем-то, за что я несу ответственность. Под угрозой оказалось все, что я знала. Все, что я любила. Моя жизнь в пекарне. Мои соседи. Я не хотела это терять. Я понимала, что должна что-то сделать, просто не знала что.

И вот, когда соседи ушли, а мама и бабушка удалились обратно на кухню, я на цыпочках подкралась к списку.

Осторожно, старательно вывела свое имя:

Лари Рамирес.

8

СУББОТА, 23 АПРЕЛЯ

– «Соль» не продается, – решительно говорит мама.

– Разве вам не интересно хотя бы услышать наше предложение? – спрашивает мужчина липким, как мед, го- лосом.

– Нет, спасибо. – Мама бросает его визитку на стойку и скрещивает руки на груди. Я тоже скрещиваю руки. – Как я уже сказала, «Соль» не продается.

– Видите ли, в этом районе есть много отличных мест для кафе. – Мужчина оглядывается через плечо на улицу, как будто прикидывает варианты, и, возможно, это мое воображение, но его взгляд слишком долго задерживается на «Сахаре». – Но мне особенно приглянулось это здание. Не хотелось бы отказываться от такого хорошо зарекомендовавшего себя места, даже не дав ему шанса.

От того, как он произносит слово «приглянулось», у меня по спине пробегает холодок, как будто мой дом – это превосходный стейк, в который ему до смерти хочется вонзить зубы.

– Мы не продаемся, – повторяю я мамины слова.

Его голубые глаза медленно поворачиваются ко мне, и я чувствую, как по рукам вверх и вниз бегут мурашки.

Мамина рука предупреждающе ложится мне на плечо.

– Простите, что разочаровываю, но в третий раз: мы не продаемся, – повторяет мама.

Она прекрасно контролирует голос, но ладонь на моей коже влажная.

– Оставьте себе мою визитку, – настаивает он с очередной зубастой улыбочкой. – Если передумаете, загляните ко мне в офис. Я не могу предложить вам много времени на раздумья, так как мы ведем переговоры и с другими местами. Но, скажем так… дадите мне свой ответ к концу мая?

– Нет, спасибо.

Он наклоняет голову, улыбка все еще приклеена к его лицу.

– Ладно, может быть, это рановато. Я понимаю ваши колебания. Как насчет конца июня? Примерно в День святого Иоанна? У вас будет целых два месяца, чтобы все обдумать. Звучит справедливо?

– Справедливо?! Разве вы не слышали, как моя мама сказала, что мы не продаемся? – огрызаюсь я, и мама снова сжимает мое плечо.

– Если у вас за это время возникнут вопросы, не стесняйтесь позвонить или написать мне по электронной почте, – говорит он, не обращая внимания на мой тон.

Быстро кивнув маме, он уходит так же тихо, как и вошел, как волк, которым он и является; колокольчики над дверью едва издают звук.

Мама убирает руку с моего плеча и выдыхает.

– Иди одевайся.

– Зачем? Мы куда-нибудь идем?

– Так и есть. Донья Сельма пригласила тебя навестить ее в «Голосах».

«Голоса» – это некоммерческий общественный центр, которым руководит донья Сельма, в нем бесплатно обучают детей и подростков многим внешкольным программам. У них даже есть бесплатный детский сад, и мы с бабушкой каждые выходные приходили туда волонтерами. Но с тех пор как бабушка заболела, я не приходила. Мама начинает говорить, как важно, чтобы мы вернулись к нашим старым привычкам, но я слушаю вполуха, потому что через окно вижу, как парень из «Сделок» переходит улицу, направляясь к «Сахару».

Я с бьющимся сердцем подбегаю к витрине и вскарабкиваюсь на нее.

Молина не подписывали письмо бойкота, и мне всегда было интересно, ведут ли они бизнес со «Сделками». Зная, насколько они ужасны, вероломны и эгоистичны, держу пари, что так оно и есть.

– Он и Молина собирается сделать предложение? – спрашиваю я маму.

Стекло от моего дыхания запотевает как раз в тот момент, когда он входит в «Сахар».

Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на маму, я замечаю, что она взяла его визитную карточку и изучает ее. Мое тело пронзает внезапная волна страха, как будто сама карточка может причинить ей боль.

– Мама!

Она испуганно роняет визитку.

– Иди одевайся!

Но прежде чем я успеваю пошевелиться, прямо перед «Сахаром» возникает переполох. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как юрист «Сделок» выбегает из пекарни, а сеу Ромарио кричит с порога, чтобы он убирался. Донья Эулалия и Педро изо всех сил пытаются удержать сеу Ромарио, который явно собрался гнать мужчину через всю улицу.

– Ларисса, не заставляй донью Сельму ждать. – Мама щелкает пальцами, чтобы заставить меня сосредоточиться. – Твоя бабушка не хотела бы подводить «Голоса».

– Ты хочешь, чтобы я пошла в «Голоса»? Сейчас?

Должно быть, она замечает панику в моих глазах, потому что ее лицо немного смягчается.

– Они не могут заставить меня продать «Соль». Понимаешь? Я не собираюсь продавать «Соль».

– Я знаю, но что, если он вернется? Я должна быть здесь, чтобы защитить «Соль». – От страха мои мысли кружатся в каком-то вихре. – Я думаю, что должна начать помогать тебе. Он, наверное, считает, что ты совсем одна. Но с этого момента я поддерживаю тебя. «Соль» – это и мое дело.

Я хватаю тряпку для мытья посуды, чтобы начать вытирать столы, но мама вырывает ее у меня.

– «Соль» не для тебя! – Мама повышает голос. – Это не твое дело.

– Но…

– Мы с твоей бабушкой усердно трудились, чтобы тебе не пришлось работать в «Соли». Школа – вот твое дело. В этом году у тебя вступительные экзамены, а я что-то не вижу, чтобы ты прилежно училась. Может быть, тебе наплевать на мои жертвы, но неужели ты не считаешься с жертвами своей бабушки?! Она всю жизнь боролась, чтобы обеспечить тебе то, чего у нее самой не было! Лучшее будущее! Как ты сможешь стать первой Рамирес, поступившей в университет, если не проявляешь самоотверженности?

Я чувствую, как подступают слезы, но делаю глубокий вдох, чтобы их сдержать.

– Мне не все равно, – тихим голосом возражаю я, чтобы еще больше не расстраивать маму. – Я буду больше учиться. Начну прямо сейчас.

– Нет, ступай в «Голоса». – Мама трет переносицу, как будто пытается унять головную боль. – Донья Сельма ждет. Будешь заниматься, когда вернешься домой.

– Хорошо, – сдаюсь я, проходя мимо мамы к лестнице.

– Лари, подожди.

Я останавливаюсь на нижних ступеньках.

Она вздыхает.

– Я не хотела на тебя кричать.

– Я знаю. – Я пытаюсь улыбнуться, чтобы успокоить ее сердце.

Никто из нас не знает, как жить без бабушки, но нам придется найти способ стать сильнее, особенно сейчас, когда «Сделки-Сделки» рыщут у нашего порога.

9

СУББОТА, 23 АПРЕЛЯ

Обычно улицы были бы полны туристов, которые приезжали сюда прямо из аэропорта в Ресифи²⁸. Я выросла, наблюдая, как они направляют свои камеры на все, от свернувшихся калачиком сонных ленивых кошек на пороге boteco²⁹ до воздушных змеев в небе.

Но единственные туристы, которых я вижу по пути к автобусной остановке, – это две женщины, которые задержались у ателье, делая селфи перед висящими зонтиками для фрево³⁰. И это примерно все.

У меня в груди возникает неприятное чувство, я беспокоюсь, что «Сделки-Сделки» снова что-то замышляют. В Олинде приближаются праздничные мероприятия. Праздники в честь святого Иоанна на северо-востоке проходят с размахом, начинаются с мая и продолжаются до июля. Что, если супермаркет организует свое мероприятие и перетянет торговлю на себя? Достаточно ли бойкота, чтобы обеспечить нам безопасность? Мои соседи отказались покупать в «Сделках», но как насчет ту- ристов?

Мы полагаемся на туристов, чтобы стимулировать местную экономику. Это твердят даже маленькие дети в округе, прежде чем узнают, что означает слово «экономика». Но непохоже, чтобы туристы вообще знали о нашем затруднительном положении. А если узнают… Будет ли это что-нибудь для них значить? Поддержат ли они нас?

Я иду по улице, и мне хочется плакать оттого, что я замечаю все, что не хотела видеть в прошлом году, когда здоровье бабушки начало ухудшаться.

Пустых витрин становится все больше и больше. Оставшиеся магазинчики, в большинстве из которых торгуют кружевами и кожаными сандалиями, кажутся заброшенными, их двери и окна широко распахнуты, как будто они пытаются привлечь новых покупателей и туристов так же, как в душные дни приглашают внутрь прохладный морской бриз.

Тем временем появились новые предприятия. Помодней. Пришлые люди захватывают в районе заведения, которые когда-то принадлежали бабушкиным друзьям. Лавка старого флориста теперь превратилась в магазин по продаже дизайнерских солнцезащитных очков.

Солнцезащитных очков!

Все вокруг так быстро меняется. Слишком быстро. Это заставляет меня чувствовать себя беспомощной, как будто я подвожу бабушку.

Она выросла в этом районе. Знала его как свои пять пальцев. И все же во время наших прогулок она всякий раз останавливалась у церкви и смотрела на простирающийся до горизонта сине-зеленый Атлантический океан, как будто любовалась открывшимся видом впервые. Как будто она была туристкой, указывающей на каждую деталь, которая привлекла ее внимание, на каждую мелочь, которая заставила ее улыбнуться.

Когда я спросила ее, почему она так делает, она сказала, что важно снова и снова влюбляться в свой район.

Странно возвращаться в «Голоса» без бабушки.

Каждое субботнее утро мы приезжали сюда, чтобы доставить партию хлеба, а мама оставалась, чтобы позаботиться о «Соли». Бабушка часто задерживалась на несколько часов, болтая с доньей Сельмой, в то время как я помогала волонтерам с играми и мероприятиями в детском саду.

Когда я вхожу внутрь, донья Сельма выходит из кухни.

У меня перехватывает дыхание.

Сегодня она в том светло-желтом, выгодно оттеняющем ее темно-коричневую кожу платье, которое подарила ей бабушка. Она говорила, что этот цвет выглядит так, словно в нем заключен весь солнечный свет мира.

Воспоминание заставляет меня улыбнуться, и в то же время мне хочется плакать.

Следом за ней из кухни выходит мужчина, на его рубашке поло написано «Сильвейра Констракшн». Он и донья Сельма пожимают друг другу руки, и она разочарованно улыбается.

– Мне жаль, что я больше ничем не могу помочь, сеньора, – выходя, говорит он.

Она замечает меня, и ее глаза загораются.

– Лари! Ты здесь! – Заметив у меня в руках коробку с хлебом, она упирает руки в бедра. – Я же говорила Элиси, чтобы она не беспокоилась. Вы, женщины Рамирес, такие упрямые. Но спасибо вам. Я очень ценю это.

Я заглядываю через ее плечо в кухню. Кажется, будто по комнате пронесся ураган. Повсюду лужи. Вся мебель сдвинута в сторону, покрыта пылью, в то время как часть стены и облицовочной плитки разворочены, обнажая трубы, и напоминают зияющую рану.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Такой беспорядок, я знаю. Некоторое время у нас были проблемы со старыми трубами, но мы все откладывали ремонт. И теперь нас настигли проблемы. Я чувствую, что где-то здесь таится жизненный урок, верно? – грустно усмехается она.

– Как же вы готовите для детей?

Донья Сельма бросает скорбный взгляд на плиту.

– Мы здесь ничего не можем приготовить. Я приношу немного еды, которую готовлю дома, но, видит бог, мне следует держаться подальше от плиты. Нас в значительной степени поддерживают пожертвования, сейчас больше, чем когда-либо.

Она выводит меня из кухни.

Это катастрофа. Большинство семей полагаются на то, что «Голоса» – это бесплатный дневной уход в течение всего дня. Как они будут жить дальше, если не смогут кормить детей?

– Что вы собираетесь делать? – спрашиваю я.

– В данный момент я собираю сметы цен от строительных компаний, но мы пока ничего не можем себе позволить. – Она успокаивающе сжимает мое плечо. – Не волнуйся. Возможно, мы устроим мероприятие по сбору средств. Может быть, посиделки с общественными лидерами и владельцами малого бизнеса?

Я не могу ничего поделать, но чувствую, что подвела «Голоса». Я так давно сюда не приходила.

– Мне действительно жаль. Я хочу помочь.

Донья Сельма берет у меня из рук коробку с хлебом.

– Ты уже помогаешь.

До нас доносятся голоса детей, играющих на задней площадке, и внезапно мои глаза затуманиваются от слез. Донья Сельма улыбается, притягивая меня в объятия.

– Как ты сегодня утром, дорогая? – спрашивает она. – Прошлый вечер выдался нелегким. До меня уже дошли слухи о встрече в офисе Ромарио… Жаль, что я не смогла остановить твою маму, но думаю, что Элиси нужно было поставить точку.

– Точку? Больше похоже на то, что она хотела все поджечь.

– Что, так плохо?

– Плохо – это мягко сказано. – Я испускаю долгий вздох, и она бросает на меня понимающий взгляд. – Но я больше беспокоюсь о будущем «Соли». Такое чувство, что бабушка была последней силой, которая оберегала нас.

Я рассказываю ей о сегодняшней утренней встрече с юристом «Сделок», и пока донья Сельма слушает, выражение ее лица становится все более и более серьезным. Когда я заканчиваю, она берет мои руки в свои.

– Джульетта знала, что это возможно, – говорит она. – Пусть это тебя не пугает. Этого они и хотят – заставить нас всех чувствовать себя загнанными в угол. Но ты не одинока, Лари. Против них объединилось целое сообщество.

Первые слезы катятся по моим щекам.

Наши финансовые проблемы для меня не новы – они стали очевидны примерно в то же время, когда появились первые признаки бабушкиной болезни. В январе прошлого года. Ровно через год после того, как появились «Сделки-Сделки».

Бабушка хотела работать в «Соли», как будто ничего не случилось, но она не могла продолжать работать по-прежнему. У нее кружилась голова, и она так хотела спать, что глаза у нее закрывались, даже когда она месила тесто. Она упрямилась, всегда говорила, что все в порядке, пока не упала в обморок.

Мы срочно отвезли ее в больницу. А потом…

Что ж, это видели все. Бабушка заболела. Она стала все чаще и чаще ходить к врачам. Бывали дни, когда «Соль» даже не открывалась. Мы либо были в больнице, либо бабушка была слишком измотана, чтобы работать, а мама не отходила от нее ни на шаг.

Я отчаянно хотела что-нибудь сделать, чтобы помочь. Я могла бы просто работать за прилавком, поскольку все, кого мама пыталась нанять, просили больше денег, чем она могла предложить. Но мама каждый раз отмахивалась от меня, повторяя свою мантру: «Ты будешь первой Рамирес, которая поступит в университет!» И, по ее словам, именно туда должна была направляться вся моя энергия, даже если мой собственный дом начинает разваливаться у меня на глазах.

Когда дела в пекарне пошли совсем плохо, бабушке пришла в голову идея подать заявление в Гастрономическое общество, престижную кулинарную школу и кулинарное объединение. Если бы ее приняли в ученицы, даже при том, что она была достаточно хороша, чтобы быть инструктором, она смогла бы принять участие в их большом ежегодном кулинарном конкурсе. В том конкурсе, который транслируется по телевидению и меняет жизни людей. Победители открывали собственные рестораны и получали звезды Мишлена!

Бабушка говорила, что это то, что нужно «Соли». Быть нанесенной на карту.

Как будто это был единственный способ удержать нас на плаву.

Но вступительный экзамен проводился три месяца назад, как раз когда бабушка почувствовала себя по-настоящему плохо. Ее не приняли. Мама была в ярости, что такому опытному пекарю, как бабушка, отказали.

– Что нужно «Соли», так это получить лучшие возможности для организации питания, чтобы дать нам толчок и вывести на потенциальных новых клиентов, – говорила мама. – Мы не можем связывать наши надежды с мечтами, с вещами, которые нам неподвластны, такими как кулинарные конкурсы.

Но не было никаких кейтеринговых мероприятий, за исключением того, которое украл у нас «Сахар».

В марте бабушку пришлось положить в больницу, и «Соль» совсем закрыла свои двери. Тем не менее бабушка продолжала учиться, чтобы поступить в Гастрономическое общество, надеясь попытать счастья в следующем году. Последние несколько дней в больнице бабушка постоянно раскладывала на кровати свои рецепты, изучая их при любой возможности.

Но ей так и не довелось увидеть, как осуществится эта мечта.

Я рыдаю в объятиях доньи Сельмы. Она прижимает меня к себе, поглаживая мою спину.

– У бабушки было так много мечтаний, – говорю я, и мое сердце разбивается на миллион кусочков. – Был ли когда-нибудь… Был ли когда-нибудь хоть какой-нибудь шанс? Или она была просто мечтательницей, как говорила мама?

– Нет ничего плохого в том, чтобы мечтать, любимая. Твоя прабабушка Элиза тоже была мечтательницей. Разве она не мечтала, что гостиница, которую она унаследовала, однажды превратится в пекарню? Она мечтала построить дом для себя и Джульетты. Дом, который теперь принадлежит твоей матери и тебе самой. Несмотря ни на что, сейчас ты здесь, воплощаешь мечту этой женщины.

Донья Сельма удерживает меня за плечи, заставляя посмотреть на нее. Когда я встречаюсь с ней глазами, я почти могу позволить себе найти утешение в ее словах. Но как мечта сможет выжить перед лицом стольких препятствий?