Kitobni o'qish: «Академия поэзии. Альманах №2 2020 г.»

© Академия поэзии, 2020

© Коллектив авторов, 2020

Фет Афанасий Афанасьевич
[1820–1892]

Виноват ли я, что долго месяц…

 
Виноват ли я, что долго месяц
Простоял вчера над рощей тёмной,
Что под ним река дрожала долго
Там, где крылья пучил белый лебедь?
Ведь не я зажёг огни рыбачьи
Над водой, у самых лодок чёрных.
Виноват ли я, что до рассвета
Перепёлок голос раздавался?
Но ты спишь… О, подними ресницы!
Знаешь ли, я помню, помню живо –
Ты сама ведь любишь ночи: ночью
Это было – я спешил в Риальто.
Быстро вёсла ударяли в воду,
Гондольер мой пел; но эта песня
Пронеслась, как многое проходит,
Невозвратно; помню только это:
«Обожали пламенные греки
Красоты богиню Афродиту
В пене волн на раковине ясной.
Как же глупы, просты эти греки:
Перед ними ты была в гондоле».
Знаешь ли, я сам, когда ты дремлешь,
Опустя недвижные ресницы,
И твоих волос густые кудри
Недвижимы, руки, выше локтя
Обнажась, на складках полотняных
Так лежат, как будто с мыслью тайной
Раскидал их… Фидий, –
И гляжу я долго и не знаю,
На твоем блестящем светом лике
Рождена ль улыбка красотою
Иль красу улыбка породила.
Знаешь ли… Но, опустя ресницы,
Ты уснула… Спи, моя богиня!»
 

1847 г.

Италия

 
Италия, ты сердцу солгала!
Как долго я в душе тебя лелеял, –
Но не такой душа тебя нашла,
И не родным мне воздух твой повеял.
 
 
В твоих степях любимый образ мой
Не мог, опять воскреснувши, не вырость;
Сын севера, люблю я шум лесной
И зелени растительную сырость.
 
 
Твоих сынов паденье и позор
И нищету увидя, содрогаюсь;
Но иногда, суровый приговор
Забыв, опять с тобою примиряюсь.
 
 
В углах садов и старческих руин
Нередко жар я чувствую мгновенный
И слушаю – и кажется, один
Я слышу гимн Сивиллы вдохновенной.
 
 
В подобный миг чужие небеса
Неведомой мне в душу веют силой,
И я люблю, увядшая краса,
Твой долгий взор, надменный и унылый.
 
 
И ящериц, мелькающих кругом,
И негу их на нестерпимом зное,
И страстного кумира под плющом
Раскидистым увечье вековое.
 

1856–1858 гг.

Курган

 
Друг веков, поверенный преданий,
Ты один средь братии своей
Сохранил сокровищ и деяний
Вековую тайну от людей.
 
 
Что же дуб с кудрявой головою
Не взращён твой подвиг отмечать
И не светит в сумрак над тобою
Огонёк – избрания печать?
 
 
Как на всех, орёл с неизмеримой
На тебя слетает высоты,
И срезает плуг неумолимый
Всех примет последние следы.
 
 
Что ж ты дремлешь? Силой чудотворной
Возрасти тёмно-кудрявый дуб!
Сокруши о камень непокорный
Злого плуга неотвязный зуб!
 
 
– Оттого-то, странник бесприметный,
На степи я вечно здесь молчу,
Что навек в груди мой клад заветный
Ото всех я затаить хочу.
 

1847 г.

Зреет рожь над жаркой нивой…

 
Зреет рожь над жаркой нивой,
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.
 
 
Робко месяц смотрит в очи,
Изумлён, что день не минул,
Но широко в область ночи
День объятия раскинул.
 
 
Над безбрежной жатвой хлеба
Меж заката и востока
Лишь на миг смежает небо
Огнедышащее око.
 

1857–1859 гг.

Москва (из Кернера)

 
Как высоки церквей златые главы,
Как царственно дворцы твои сияют!
Со всех сторон глаза мои встречают
И гордый блеск, и памятники славы.
 
 
Но час твой бил, о город величавый!
Твои граждане руку подымают,
Трещит огонь, и факелы пылают,
И ты стоишь в горячей ризе лавы!
 
 
О, пусть тебя поносит исступленье:
Ломитесь, башни, рушьтеся, палаты!
То русский феникс, пламенем объятый,
 
 
Горит векам… Но близко искупленье;
Уже под клик и общие восторги
Копьё побед поднял святый Георгий.
 

1843 г.

Две розы

 
Вчера златокудрявый,
Румяный майский день
Принёс мне двух душистых
Любовниц соловья:
Одна одета ризой
Из снежных облаков,
Другая же – туникой
Авроры молодой.
 
 
Я долго колебался,
Какую розу взять.
Ах, белая так нежно
Зелёные листки
В венке моём пахучем,
Целуя, оттенит!
 
 
А ты, коралл душистый,
Прильнув к моей груди,
Горячее дыханье
Бальзамом напоишь;
И взоры огневые
Красотки молодой
Скорей падут на сердце,
Над коим дышишь ты!..
И с розы на другую
Бросал я жадный взор.
 
 
Заметив нерешимость,
Мне юный Май сказал:
Возьми сестёр обеих
И, счастливый вдвойне,
Укрась венок зелёный
И любящую грудь!
Я принял их и понял
Спасительный урок.
Давно на дне кристальном
Души моей живой
Любуется собою
Наины светлый взор,
И грудь полунагая,
И чёрная коса;
 
 
И тут же не нарочно
В тени златых кудрей
Красотка Зинаида
Предстанет предо мной.
И каждый раз, как кольца
Упругие пригнут
И золотом заблещет
Их радужный отлив,
Я слышу, как в ланитах
Моих зардеет кровь.
Вы розы – да, две розы! –
Обеим вам любовь!
 

1840 г.

В пору любви, мечты, свободы…

 
В пору любви, мечты, свободы,
В мерцаньи розового дня
Язык душевной непогоды
Был непонятен для меня.
 
 
Я забавлялся над словами,
Что будто по душе иной
Проходит злоба полосами,
Как тень от тучи громовой.
 
 
Настало время отрезвляться,
И долг велел – в немой борьбе
Навстречу людям улыбаться,
А горе подавлять в себе.
 
 
Я побеждал. В душе сокрыта,
Беда спала… Но знал ли я,
Как живуща, как ядовита
Эдема старая змея!
 
 
Находят дни, – с самим собою
Бороться сердцу тяжело,
И духа злобы над душою
Я слышу тяжкое крыло.
 

1855 г.

Заря прощается с землёю…

 
Заря прощается с землёю,
Ложится пар на дне долин,
Смотрю на лес, покрытый мглою,
И на огни его вершин.
 
 
Как незаметно потухают
Лучи и гаснут под конец!
С какою негой в них купают
Деревья пышный свой венец!
 
 
И всё таинственней, безмерней
Их тень растёт, растёт, как сон;
Как тонко по заре вечерней
Их легкий очерк вознесён!
 
 
Как будто, чуя жизнь двойную
И ей овеяны вдвойне, –
И землю чувствуют родную,
И в небо просятся оне.
 

1858 г.

Учись у них – у дуба, у берёзы…

 
Учись у них – у дуба, у берёзы.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слёзы,
И треснула, сжимаяся, кора.
 
 
Всё злей метель и с каждою минутой
Сердито рвёт последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
Они стоят, молчат. Молчи и ты!
 
 
Но верь весне. Её промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
 

31 декабря 1883 г.

Тихонько движется мой конь…

 
Тихонько движется мой конь
По вешним заводям лугов,
И в этих заводях огонь
Весенних светит облаков.
 
 
И освежительный туман
Встаёт с оттаявших полей.
Заря, и счастье, и обман –
Как сладки вы душе моей!
 
 
Как нежно содрогнулась грудь
Над этой тенью золотой!
Как к этим призракам прильнуть
Хочу мгновенною душой!
 

1862 г.

Смерть

 
«Я жить хочу! – кричит он, дерзновенный. –
Пускай обман! О, дайте мне обман!»
И в мыслях нет, что это лёд мгновенный,
А там, под ним, – бездонный океан.
 
 
Бежать? Куда? Где правда, где ошибка?
Опора где, чтоб руки к ней простерть?
Что ни расцвет живой, что ни улыбка, –
Уже под ними торжествует смерть.
 
 
Слепцы напрасно ищут, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь – базар крикливый Бога,
То только смерть – его бессмертный храм.
 

1878 г.

Уж верба вся пушистая…

 
Уж верба вся пушистая
Раскинулась кругом;
Опять весна душистая
Повеяла крылом.
 
 
Станицей тучки носятся,
Тепло озарены,
И в душу снова просятся
Пленительные сны.
 
 
Везде разнообразною
Картиной занят взгляд,
Шумит толпою праздною
Народ, чему-то рад…
 
 
Какой-то тайной жаждою
Мечта распалена –
И над душою каждою
Проносится весна.
 

1844 г.

Кукушка

 
Пышные гнутся макушки,
Млея в весеннем соку;
Где-то вдали от опушки
Будто бы слышно: «Ку-ку».
 
 
Сердце! – вот утро – люби же
Всё, чем жило на веку;
Слышится ближе и ближе,
Как золотое, – «Ку-ку».
 
 
Или кто вспомнил утраты,
Вешнюю вспомнил тоску?
И раздаётся трикраты
Ясно и томно: «Ку-ку»
 

17 мая 1886 г.

Всплываю на простор сухого океана…

 
Всплываю на простор сухого океана,
И в зелени мой воз ныряет, как ладья,
Среди зелёных трав и меж цветов скользя,
Минуя острова кораллов из бурьяна.
 
 
Уж сумрак – ни тропы не видно, ни кургана;
Не озарит ли путь звезда, мне свет лия?
Вдали там облако, зарницу ль вижу я?
То светит Днестр: взошла лампада Аккермана.
 
 
Как тихо! – Постоим. – Я слышу, стадо мчится:
То журавли; зрачком их сокол не найдёт.
Я слышу, мотылёк на травке шевелится
 
 
И грудью скользкой уж по зелени ползёт.
Такая тишь, что мог бы в слухе отразиться
И зов с Литвы. Но нет, – никто не позовёт!
 

1854 г.

Вакханка

 
Под тенью сладостной полуденного сада,
В широколиственном венке из винограда
И влаги вакховой томительной полна,
Чтоб дух перевести, замедлилась она.
Закинув голову, с улыбкой опьяненья,
Прохладного она искала дуновенья,
Как будто волосы уж начинали жечь
Горячим золотом ей розы пышных плеч.
Одежда жаркая всё ниже опускалась,
И молодая грудь всё больше обнажалась,
А страстные глаза, слезой упоены,
Вращались медленно, желания полны.
 

1843 г.

Горячий ключ

 
Помнишь тот горячий ключ,
Как он чист был и бегуч,
Как дрожал в нём солнца луч
И качался,
 
 
Как пестрел соседний бор,
Как белели выси гор,
Как тепло в нём звёздный хор
Повторялся.
 
 
Обмелел он и остыл,
Словно в землю уходил,
Оставляя следом ил
Бледно-красный.
Долго-долго я алкал,
Жилу жаркую меж скал
С тайной ревностью искал,
Но напрасной.
 
 
Вдруг в горах промчался гром,
Потряслась земля кругом,
Я бежал, покинув дом,
Мне грозящий, –
Оглянулся – чудный вид:
Старый ключ прошиб гранит
И над бездною висит,
Весь кипящий!
 

1870 г.

Горная идиллия

 
На горе стоит избушка,
Где живёт старик седой;
Там сосна шумит ветвями,
Светит месяц золотой.
 
 
Посреди избушки кресло;
Все в резьбе его края.
Кто на них сидит, тот счастлив,
И счастливец этот – я.
 
 
На скамье сидит малютка,
Подпершись под локоток.
Глазки – звёзды голубые,
Ротик – розовый цветок.
 
 
И малютка эти звёзды
Кротко на меня взвела
И лилейный пальчик хитро
К розе рта приподняла.
 
 
Нет, никто нас не увидит,
Мать так пристально прядёт,
И отец под звуки цитры
Песнь старинную поёт.
 
 
И малютка шепчет тихо,
Тихо, звуки затая;
Много тайн немаловажных
От неё разведал я.
 
 
«Но как тётушка скончалась,
И ходить нельзя уж нам
На стрелковый праздник в Гослар;
Хорошо бывает там.
 
 
Здесь, напротив, так пустынны
Гор холодных вышины,
И зимой мы совершенно
Будто в снег погребены.
 
 
Я же робкая такая,
Как ребёнку, страшно мне;
Знаю, ночью злые духи
Бродят в нашей стороне».
 
 
Вдруг малютка приумолкла,
Как бы слов страшась своих,
И ручонками прикрыла
Звёзды глазок голубых.
 
 
Пуще ветр шумит сосною,
Прялка воет и ревёт,
И под звонкий голос цитры
Песнь старинная поёт:
 
 
«Не страшись, моя малютка,
Покушений власти злой;
День и ночь, моя малютка,
Серафимы над тобой!»
 

1847 г.

Где север – я знаю!..

 
Где север – я знаю!
Отрадному предан недугу,
Весь день обращаю
И очи, и помыслы к югу.
 
 
В дали ли просторной
Твоё забелеет жилище –
Как в области горной,
Я сердцем и разумом чище.
 
 
Услышу ли слово
Твоей недоверчивой речи, –
И сердце готово
Стремиться до будущей встречи.
 

1849 г.

Границы человечества

 
Когда стародавний
Святой отец
Рукой спокойной
Из туч гремящих
Молнии сеет
В алчную землю, –
Край его ризы
Нижний целую
С трепетом детским
В верной груди.
 
 
Ибо с богами
Меряться смертный
Да не дерзнёт.
Если подымется он и коснётся
Теменем звёзд,
Негде тогда опереться
Шатким подошвам,
И им играют
Тучи и ветры;
 
 
Если ж стоит он
Костью дебелой
На крепкозданной,
Прочной земле,
То не сравняться
Даже и с дубом
Или с лозою
Ростом ему.
Чем отличаются
Боги от смертных?
Тем, что от первых
Волны исходят,
Вечный поток:
Волна нас подъемлет,
Волна поглощает,
И тонем мы.
 
 
Жизнь нашу объемлет
Кольцо небольшое,
И ряд поколений
Связует надёжно
Их собственной жизни
Цепь без конца.
 

1877 г.

Грозные тени ночей…

 
Грозные тени ночей,
Ужасы волн и смерчей, –
Кто на покойной земле,
Даже при полном желаньи,
Вас понимать в состояньи?
Тот лишь один вас поймёт,
Кто под дыханием бурь
В неизмеримом плывёт
От берегов растояньи.
 

1859 г.

Если вдруг, без видимых причин…

 
Если вдруг, без видимых причин,
Затоскую, загрущу один,
 
 
Если плоть и кости у меня
Станут ныть и чахнуть без кручин,
 
 
Не давай мне горьких пить лекарств:
Не терплю я этих чертовщин.
 
 
Принеси ты чашу мне вина,
С нею лютню, флейту, тамбурин.
 
 
Если это не поможет мне,
Принеси мне сладких уст рубин.
 
 
Если ж я и тут не исцелюсь,
Говори, что умер Шемзеддин.
 

1859 г.

Завтра – я не различаю…

 
Завтра – я не различаю;
Жизнь – запутанность и сложность!
Но сегодня, умоляю,
Не шепчи про осторожность!
 
 
Где владеть собой, коль глазки
Влагой светятся туманной,
В час, когда уводят ласки
В этот круг благоуханный?
 
 
Размышлять не время, видно,
Как в ушах и в сердце шумно;
Рассуждать сегодня – стыдно,
А безумствовать – разумно!
 

25 января 1891 г.

Когда от хмелю преступлений…

 
Когда от хмелю преступлений
Толпа развратная буйна
И рад влачить в грязи злой гений
Мужей великих имена, –
 
 
Мои сгибаются колени,
И голова преклонена;
Зову властительные тени
И их читаю письмена.
 
 
В тени таинственного храма
Учусь сквозь волны фимиама
Словам наставников внимать
И, забывая гул народный,
Вверяясь думе благородной,
Могучим вздохом их дышать.
 

1866 г.

Когда мечты мои за гранью прошлых дней…

 
Когда мечты мои за гранью прошлых дней
Найдут тебя опять за дымкою туманной,
Я плачу сладостно, как первый иудей
На рубеже земли обетованной.
 
 
Не жаль мне детских игр, не жаль мне тихих снов,
Тобой так сладостно и больно возмущённых,
В те дни, как постигал я первую любовь
По бунту чувств неугомонных,
 
 
По сжатию руки, по отблеску очей,
Сопровождаемый то вздохами, то смехом,
По ропоту простых, незначащих речей,
Лишь там звучащих страсти эхом.
 

1844 г.

Когда кичливый ум, измученный борьбою…

 
Когда кичливый ум, измученный борьбою
С наукой вечною, забывшись, тихо спит,
И сердце бедное одно с самим собою,
Когда извне его ничто не тяготит,
 
 
Когда безумное, но чувствами всесильно,
Оно проведает свой собственный позор,
Бестрепетностию проникнется могильной
И глухо изречёт свой страшный приговор:
 
 
Страдать весь век, страдать бесцельно, безвозмездно,
Стараться пустоту наполнить – и взирать,
Как с каждой новою попыткой глубже бездна,
Опять безумствовать, стремиться и страдать, –
 
 
О, как мне хочется склонить тогда колени,
Как сына блудного влечёт опять к отцу! –
Я верю вновь во всё, – и с шёпотом моленья
Слеза горячая струится по лицу.
 

Какая грусть! Конец аллеи…

 
Какая грусть! Конец аллеи
Опять с утра исчез в пыли,
Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли.
 
 
На небе ни клочка лазури,
В степи всё гладко, всё бело,
Один лишь ворон против бури
Крылами машет тяжело.
 
 
И на душе не рассветает,
В ней тот же холод, что кругом,
Лениво дума засыпает
Над умирающим трудом.
 
 
А всё надежда в сердце тлеет,
Что, может быть, хоть невзначай,
Опять душа помолодеет,
Опять родной увидит край,
 
 
Где бури пролетают мимо,
Где дума страстная чиста, –
И посвящённым только зримо
Цветёт весна и красота.
 

1862 г.

Когда у райских врат изгнанник…

 
Когда у райских врат изгнанник
Стоял унижен, наг и нем,
Предстал с мечом небес посланник
И путь закрыл ему в Эдем.
 
 
Но, падших душ услыша стоны,
Творец мольбе скитальца внял:
Крылатых стражей легионы
Адама внукам он послал.
 
 
Когда мы бьёмся из-за хлеба,
В кровавом поте чуть дыша,
Чтоб хоть одна с родного неба
Нам улыбнулася душа,
 
 
Но и в кругах духов небесных
Земные стоны сочтены,
И силой крыльев бестелесных
Еговы дети не равны.
 
 
Твой ангел – перьев лебединых
Не распускает за спиной:
Он на крылах летит орлиных,
Поникнув грустно головой.
 
 
В руке пророческая лира,
В другой – горящий божий гром;
Так на твоём в пустыне мира
Он камне станет гробовом.
 

1856 г.

Комета

 
«Дедушка, это звезда не такая,
Знаю свою я звезду:
Всех-то добрее моя золотая,
Я её тотчас найду!
 
 
Эта – гляди-ка, вон там, за рекою –
С огненным длинным пером,
Пишет она, что ни ночь, над землёю,
Страшным пугает судом.
 
 
Как засветилася в небе пожаром,
Только и слышно с тех пор:
Будут у нас – появилась недаром –
Голод, война или мор».
 
 
«Полно, голубчик, напрасная смута;
Жили мы, будешь ты жить,
Будешь звезду, как и мы же, свою-то,
Видеть и вечно любить.
 
 
Этой недолго вон так красоваться,
Ей не сродниться ни с кем:
Будут покуда глядеть и бояться –
И позабудут совсем».
 

1874–1886 гг.

Легенда

 
Вдоль по берегу полями
Едет сын княжой;
Сорок отроков верхами
Следуют толпой.
Странен лик его суровый,
Всё кругом молчит,
И подкова лишь с подковой
Часто говорит.
 
 
«Разгуляйся в поле», – сыну
Говорил старик.
Знать, сыновнюю кручину
Старый взор проник.
С золотыми стременами
Княжий аргамак;
Шемаханскими шелками
Вышит весь чепрак.
 
 
Но, печален в поле чистом,
Князь себе не рад
И не кличет громким свистом
Кречетов назад.
Он давно душою жаркой
В перегаре сил
Всю неволю жизни яркой
Втайне отлюбил.
 
 
Полюбить успев вериги
Молодой тоски,
Переписывает книги,
Пишет кондаки.
И не раз, в минуты битвы
С жизнью молодой,
В увлечении молитвы
Находил покой.
 
 
Едет он в раздумье шагом
На лихом коне;
Вдруг пещеру за оврагом
Видит в стороне:
Там душевной жажде пищу
Старец находил,
И к пустынному жилищу
Князь поворотил.
 
 
Годы страсти, годы спора
Пронеслися вдруг,
И пустынного простора
Он почуял дух.
Слез с коня, оборотился
К отрокам спиной,
Снял кафтан, перекрестился –
И махнул рукой.
 

1843 г.

Лихорадка

 
«Няня, что-то всё не сладко!
Дай-ка сахар мне да ром.
Всё как будто лихорадка,
Точно холоден наш дом».
 
 
«Ах, родимый, бог с тобою:
Подойти нельзя к печам!
При себе всегда закрою,
Топим жарко – знаешь сам».
 
 
«Ты бы шторку опустила…
Дай-ка книгу… Не хочу…
Ты намедни говорила,
Лихорадка… я шучу…»
 
 
«Что за шутки спозаранок!
Уж поверь моим словам:
Сёстры, девять лихоманок,
Часто ходят по ночам.
 
 
Вишь, нелёгкая их носит
Сонных в губы целовать!
Всякой болести напросит,
И пойдёт тебя трепать».
 
 
«Верю, няня!.. Нет ли шубы?
Хоть всего не помню сна,
Целовала крепко в губы –
Лихорадка ли она?»
 

1847 г.

Людские так грубы слова…

 
Людские так грубы слова,
Их даже нашёптывать стыдно!
На цвет, проглянувший едва,
Смотреть при тебе мне завидно.
 
 
Вот роза раскрыла уста, –
В них дышит моленье немое,
Чтоб ты пребывала чиста,
Как сердце её молодое.
 
 
Вот, нежа дыханье и взор,
От счастия роза увяла
И свой благовонный убор
К твоим же ногам разроняла.
 

1889 г.

Люди нисколько ни в чём предо мной не виновны, я знаю…

 
Люди нисколько ни в чём предо мной не виновны, я знаю,
Только я тут для себя утешенья большого не вижу.
День их торопит всечасно своею тяжёлой заботой,
Ночь, как добрая мать, принимает в объятья на отдых.
Что им за дело, что кто-то, весь день протомившись бездельем,
Ночью с нелепым раздумьем пробьётся на ложе бессонном?
Пламя дрожит на светильне – и около мысли любимой
Зыблются робкие думы, и все переходят оттенки
Радужных красок. Трепещет душа, и трепещет рассудок.
Сердце – Икар неразумный – из мрака, как бабочка к свету,
К мысли заветной стремится. Вот, вот опалённые крылья,
Круг описавши во мраке, несутся в неверном полёте
Пытку свою обновлять добровольную. Я же не знаю,
Что добровольным зовётся и что неизбежным на свете…
 

1854 г.

Моего тот безумства желал, кто смежал…

 
Моего тот безумства желал, кто смежал
Этой розы завои, и блёстки, и росы;
Моего тот безумства желал, кто свивал
Эти тяжким узлом набежавшие косы.
 
 
Злая старость хотя бы всю радость взяла,
А душа моя так же пред самым закатом
Прилетела б со стоном сюда, как пчела,
Охмелеть, упиваясь таким ароматом.
 
 
И, сознание счастья на сердце храня,
Стану буйства я жизни живым отголоском.
Этот мёд благовонный – он мой, для меня,
Пусть другим он останется топким
лишь воском!
 

25 апреля 1887 г.

Майская ночь

 
Отсталых туч над нами пролетает
Последняя толпа.
Прозрачный их отрезок мягко тает
У лунного серпа.
 
 
Царит весны таинственная сила
С звездами на челе.
Ты, нежная! Ты счастье мне сулила
На суетной земле.
 
 
А счастье где? Не здесь, в среде убогой,
А вон оно – как дым.
За ним! за ним! воздушною дорогой –
И в вечность улетим!
 

1870 г.

Кричат перепела, трещат коростели…

 
Кричат перепела, трещат коростели,
Ночные бабочки взлетели,
И поздних соловьёв над речкою вдали
Звучат порывистые трели.
 
 
В напевах вечера тревожною душой
Ищу былого наслажденья –
Увы, как прежде, в грудь живительной струёй
Они не вносят откровенья!
 
 
Но тем мучительней, как близкая беда,
Меня томит вопрос лукавый:
Ужели подошли к устам моим года
С такою горькою отравой?
 
 
Иль век смолкающий в наследство передал
Свои бесплодные мне муки,
И в одиночестве мне допивать фиал,
Из рук переходивший в руки?
 
 
Проходят юноши с улыбкой предо мной,
И слышу я их шёпот внятный:
Чего он ищет здесь средь жизни молодой
С своей тоскою непонятной?
 
 
Спешите, юноши, и верить, и любить,
Вкушать и труд и наслажденье.
Придёт моя пора – и скоро, может быть,
Моё наступит возрожденье.
 
 
Приснится мне опять весенний, светлый сон
На лоне божески едином,
И мира юного, покоен, примирён,
Я стану вечным гражданином.
 

1859 г.

На корабле

 
Летим! Туманною чертою
Земля от глаз моих бежит.
Под непривычною стопою
Вскипая белою грядою,
Стихия чуждая дрожит.
 
 
Дрожит и сердце, грудь заныла;
Напрасно моря даль светла,
Душа в тот круг уже вступила,
Когда невидимая сила
Её неволей унесла.
 
 
Ей будто чудится заране
Тот день, когда без корабля
Помчусь в воздушном океане
И будет исчезать в тумане
За мной родимая земля.
 

1856–1857 гг.

Напрасно, дивная, смешавшися с толпою…

 
Напрасно, дивная, смешавшися с толпою,
Вдоль шумной улицы уныло я пойду;
Судьба меня опять уж не сведёт с тобою,
И ярких глаз твоих нигде я не найду.
 
 
Ты раз явилась мне, как дивное виденье,
Среди бесчисленных, бесчувственных людей, –
Но быстры молодость, любовь, и наслажденье,
И слава, и мечты, а ты ещё быстрей.
 
 
Мне что-то новое сказали эти очи,
И новой истиной невольно грудь полна, –
Как будто на заре, подняв завесу ночи,
Я вижу образы пленительного сна.
 
 
Да, сладок был мой сон хоть на одно мгновенье! –
Зато, невольною тоскою отягчён,
Брожу один теперь и жду тебя, виденье,
И ясно предо мной летает светлый сон.
 

1850 г.