Февраль – близнец ноября

– Я выбросила часы, – у Белой взгляд устраивает марафон, где старт – скрещенные на коленях руки Черного, а финиш – его глаза, – и совсем не слежу за временем.

У девушки на этот раз улыбка – ломаная линия, а свисающая челка – застывший снегопад, заменяющий настоящий, так близко: Черному почему-то даже не режет глаз.

– Не могу так просто тебя отпустить, – он говорит это, включив в тоне небрежность на максимум, а Белая усмехается сильнее и тушит сигарету о землю под ступнями.

– Это говорит мой новый знакомый Черный, и, знаете, он вякал, что не хотел знакомиться, – почти смеясь, девушка поднимается на ноги и наконец догадывается сунуть ладони в маленькие карманы куртки – как раз под размер её рук.

А у девушки-то фигурка совсем крошечная, её силуэт легко раздавить этими бетонными громадами, переплетенные электрическими и трамвайными проводами, будто паутиной. Черный вновь вступает в эту противную песочницу, при этом наблюдая за отдаляющейся тенью за полиэтиленовым ограждением. Про комплимент о мочалке он так и забыл, но зато спросил о глазах и предложил свои три варианта – Белая склонилась к последнему, улыбнувшись, как улыбаются падшие ангелы.

Черный не спешит делать выводы о воспитанности Белой сдерживать свои обещания, однако ближе к вечеру, когда серость неба постепенно стала склоняться к черному, её образ вновь возник перед глазами на том же выступе – ничего не изменилось.

У Черного ладони в грязи, а мысли в далеких краях вместе с ласточками, когда он сообщает об окончании своей работы и просит не ждать его на автобусной остановке, крикнув, что нет, никакого праздника (просто внезапная причина нерутинно закончить день).

Белая ждет его, прислонившись к стене ближайшего здания уже с сигаретой в зубах, и покачивает головой, сильно выделяющейся на фоне темнеющей улицы. Черный застает взглядом исчезновение её тени, пока подходит ближе, и думает, что время любимцев бессонницы официально открыто.

– Мне нужно зайти домой переодеться. – Говорит он девушке, когда они сближаются и Белая поднимает вверх глаза.

– Далеко?

– Не близко.

– Значит, прекрасный маршрут для прогулки, – кивает девушка и отрывает лопатки от холодного бетона. – Пошли.

Они идут по траектории горящих желтыми шариками в ночи фонарей; Черный немного уставший, с горящими руками и ломящей спиной, а Белая кажется выпорхнувшей из дупла, полной силами совой, только без грузного взгляда и уханья, а с усладой полу-улыбки и нелегкой походкой раненого изнутри человека.

Её слова кажутся Черному куда-то пропавшим дневным ветром, сейчас от него зашуршит мусор в тротуарных щелях и заскрипит жесткая кора нагих деревьев. Они не спрашивают про возраст, но Белая определенно его старше, это видно даже по глубине омутов в глазах и трещинкам в коже – невидимые, они покрывают её всего.

– Земля играет в лягушачий концерт, – усмехается она, когда их ноги практически полностью вязнут в местах без асфальта и освещения, а Черный вытягивает её на обочину из луж желтого цвета.

Луна не дает никакого света.

Тепло выветрилось даже из подкладок одежды, из собственной крови – тоже, Черный пытается об этом пошутить. Новая знакомая смеется, понимающе, несдержанно, предлагает завтра вместо «покурить» строить замки из песка: «Словно мы на каком-нибудь жарком пляже».

– Ненавижу тот песок, не знаю, почему, – качает головой брюнет, – он больше похож на грязь.

– Сейчас везде грязь, – отвечает Белая, навряд ли имея ввиду только слои под подошвами обуви.