К – Вот когда там будешь, тогда и узнаешь, зачем. Это после все связи ясны станут, не сейчас, не в этой жизни. Может ты, лично ты, спаслась через бабушку, ведь возможно?

Настя не находит, что сказать.

В – Порою даже интересно посмотреть, что там такое…

Е – Владимир, ты меня пугаешь.

В – А тебе не интересно?

Елизавета улыбается.

Е – Пока – нет, я ещё пожить хочу. Я, пожалуй, за несколько последних лет впервые жизнь почувствовала. Нет, правда, я это честно говорю. И мне не стыдно за свои слова, я знаю, что мама тоже была бы рада, если бы увидела меня такой.

В – Ей ведь, Даниил Сергеевич, за себя стыдно было. Всё… (осекается). Да что уж там, давайте начистоту? Стыдно ей было, что она, которая всю жизнь о всех нас заботилась, вдруг такой… обузой стала. Оно, конечно, не так, не обуза, но разве ж переубедишь? Неловко ей было, что к своим страданиям и нас, получается, подтягивает.

Е – Да (улыбается), шутила всё по этому поводу, сначала… А потом уже просила…

Елизавета замолкает, не зная, как продолжить.

Н – Не могла она на себя руки наложить, вот и просила, чтобы ей помогли. Маму просила. Последнее время, когда обезболивающие совсем помогать перестали, очень часто просила.

Е – Нет, Настя…

Н – Я слышала, мама, не отпирайся. И я не вижу в этом ничего зазорного.

Даниил немного удивляется.

Д – Прямо сама просила?

Елизавета неуверенно кивает.

Е – Да.

Д – Так может это, когда приступы были, в беспамятстве…

Е – Нет, в такие моменты как раз не просила. Вернее просила, но редко. Мама у меня очень рассудительной была и просто так, на эмоциях, никогда ничего не говорила. Она спрашивалась разрешения серьёзно поговорить и просила… Говорила, что я ей самый близкий человек и от кого же ещё, если не от меня, смерть принять?

Д – Что-то я не понимаю…

Владимир принимается разливать коньяк.

В – Да что тут понимать, Даниил Сергеевич? Тяжело ей было, а о спасении и речи уже не было. Как ещё прекратить страдания? Вот и просила… помочь.

Д – Не понимаю я, как можно просить, чтобы меня самого убили?

А – А почему нет? Такие случаи…

Д – Но это же жизнь! И второй жизни не будет. Всё. Тебя нет. Как можно просить, чтобы тебя не стало? Ерунда какая-то.

Е – Зря вы не верите, я сама…

Д – Да, не верю! Нет, я понимаю, в пылу горячки просить, тут я могу понять, но чтобы вот так, на серьёзный разговор…

А – Вы просто не видели, как всё это было. Да даже и не в том дело, что болеет человек, а что любящие кругом, они через тебя болеют, им от того может и ещё хуже. Чего и не попросишь только.

Д – Тем более, как у любящего тебя человека просить, чтобы он тебя убил?

А – А кто ещё? Кто ещё поможет? Если не любящий тебя. Кого попало с улицы не попросишь, вряд ли, что поможет.

Д – Вы так говорите, помощь… Что значит «помочь убить»? Помогите мне, обворуйте, а то я нищим стать не могу. Ведь то же самое. Да даже и больше того, жизнь – это не вещь, жизнь уже точно не вернёшь.

К – Нет, это вы о разных вещах говорите. Вернее, нет, не о разных, но в вашем смысле всё-таки о разных. Помощь – это когда от твоих действий человеку будет лучше. Если бабушка считала, что там, в том мире, ей будет лучше, чем здесь, то просьба переправить её в тот мир – это именно призыв помочь, помощь.

Д – Да какой мир… (Даниил начинает злиться)

А – Тут не в мире дело, Кирилл вам не то сказать хочет; дело в том, что лучше, а что хуже.

Д – И что?

А – Вот и получается, что если со смертью бабушке стало бы лучше…

Д – Да как хоть лучше?

А – Вот так и лучше. И правда, ей стало действительно лучше. Ведь не больно уже?

Д – Ей никак.

Е – Вот вы, Даниил Сергеевич, что предпочтёте: просидеть сутки на иглах, да что б родные ваши видели, или просидеть на обычной кровати, которая не вызывает абсолютно никаких эмоций?

Д – Это разные вещи.

Е – В том ваша проблема и заключается, что для вас это разные вещи. А оно всё одно.

Д – Ну как одно? Как? Жизнь, повторяю – это не вещь, здесь нельзя судить так же.

Е – Как, так же? Со стороны? Нельзя. Потому только любящие, близкие люди могут судить о жизни другого человека.

Д – И вы рассудили? (к Елизавете)

Е – В каком смысле?

Д – В буквальном, ведь можно… оказать помощь?

Елизавета обижается.

Е – Я вам даже больше скажу, Даниил Сергеевич, она мне и способы предлагала, и как сокрыть, что её убили…

Д – Вот как…

Е – Да, она обо мне беспокоилась, так же, как и я о ней; я тоже ей только лучшего желала, всегда так было.

Д – Лучшее, я так понял, это смерть?

В – Ну хватит вам уже спорить, помиритесь.

Владимир поднимает рюмку.

В – Вы знаете, Даниил Сергеевич, как у нас все споры любят? Одни философы, не иначе. Вы уж простите, не принимайте близко к сердцу. Любим мы это дело, что поделать? Да и вы, не наседайте, видите, неприятно человеку (пауза). Давайте лучше с вами выпьем.

Даниил вздыхает.

Д – Да уж… Давайте… За согласие (пытаясь изобразить улыбку).

Все чокаются.

Сцена 4

Обстановка: дом, вечер.

Действующие лица: Даниил, Настя

Та же беседка на заднем дворе. Солнце уже почти село. Даниил сидит один, что-то изучая в телефоне. Подходит Настя.

Н – Для вас всё готово, идите в дом.

Даниил откладывает телефон.

Д – Хорошо тут у вас, дом, природа… Ничего, что я ночевать остаюсь? Честно говоря, неудобно как-то.

Настя садится напротив.

Н – Ничего неудобного. А вот с мамой у вас и, правда, неудобно получилось, она очень расстроена.

Д – В смысле?

Н – Вы же так намекнули, что это она бабушку… Да ещё и прикрывается философией. Ведь так вы подумали?

Даниил некоторое время молчит.

Д – Так.

Настя говорит уверенно, даже жёстко.

Н – Вы понятия не имеете, что для мамы значила бабушка. И сколько мама для неё сделала в последнее время. И как она плакала ночи напролёт, после этих бабушкиных просьб. Вы же про это не подумали, правда?

Даниил молчит.

Н – У меня у самой сердце кровью обливалось, когда я на маму смотрела; как же было жаль мою бедную маму… А вы такие вещи говорите. Это… Это просто подло, Даниил Сергеевич.

Д – Да-а (вздыхает).

Н – Вас бы тогда, в то время, на место мамы на день поместить, хотя бы на день, или на место бабушки, да или хотя б на моё место. Вы бы уже так не говорили. И не утверждали бы того, о чём никогда даже не думали толком.

Настя встаёт.

Н – Не хорошо, Даниил Сергеевич, стыдно должно быть.

Д – Не хорошо (в сторону, еле слышно)

Настя уходит. Даниил вздыхает и устало потирает глаза.

Сцена 5

Обстановка: дом, утро.

Действующие лица: Даниил, Анна, Елизавета

Даниил обувается в прихожей. Рядом, немного в стороне, стоит Анна, покорно ожидая возможных указаний.

Даниил заканчивает обуваться, распрямляется, на секунду задумывается.

Д – Анна…

А – Да.

Д – Позовите, пожалуйста, Елизавету Павловну. Я на улице буду.

А – Хорошо.

Анна уходит.

Даниил выходи на улицу; ждёт, опустив голову и о чём-то усердно думая.

Через некоторое время выходит Елизавета.

Е – Анна сказала, что вы меня звали.

Д – Да, я её просил. А проводите меня до машины (улыбается).

Е – Разумеется.

Неспешно направляются в сторону ворот.

Д – Я вообще… Конечно, не ряди того, чтобы вы меня проводили, звал. Я, Елизавета Павловна, извиниться хотел.

Е – Не стоит…

Д – Нет, я был не прав и я хочу извиниться.

Елизавета начинает улыбаться.

Е – Извинения приняты.

Д – Я вчера всё лежал и думал… Да, не прав я был, наговорил лишнего, не подумавши. Действительно, если представить…

Елизавета вздыхает.

Е – Лучше даже не представляйте. Это очень больно.

Д – Это я и понял. А Мария Фёдоровна часто… просила?

Е – Раньше ещё не очень; думала, конечно, но просить стеснялась. Потом, когда надежда в ней совсем угасла, она решилась и попросила… Владимира, вы же знаете, да?

Д – Да.

Е – Владимир мне рассказал. И мама всё ждала. А я ещё понять не могла, что она в последнее время так косо на Владимира смотрит? Только вчера, когда он про своё обещание рассказал, я всё поняла. Но я его не виню, я… Понимаю. Да, он должен был, но не смог, так же, как и я не смогла. Я представляю, как ему было трудно решиться, потому что мне было трудно точно так же. И вы, прошу, не судите Владимира строго за его слабость (улыбается).

Д – Я не осуждаю.

Е – И меня не осуждайте, я тоже слабая. А как мама просила… Да, в последнее время часто. Тут всё наложилось. И боль её, от которой невозможно было никуда деться, и наша боль, душевная, и то, что Владимир обещание не выполнил, и, а это, прежде всего, её смирение. Она уже распрощалась с жизнью, и жить не хотела. Потому, в последнее время, очень часто меня просила. И так, между делом, и намёкам, и на серьёзный разговор звала.

Д – Даже варианты предлагала?

Е – Конечно! Она рассудительная была. Самый её любимый вариант был – передозировка обезболивающего. Она не могла сама себе внутривенно укол сделать, поэтому и просила. Или ещё предлагала подушкой задушить, мол, у неё опять приступ был удушья, а я не успела. Тогда она говорила, что ты главное подушку не отпускай, как бы я ни брыкалась (грустно улыбается). Или даже предлагала ударить чем-нибудь тяжёлым в основание черепа, а потом сбросить с лестницы, мол, она сама с лестницы упала, споткнулась и головой неудачно ударилась.

Д – Страшные вы вещи рассказываете.

Е – А как слушать это страшно? Нет, не то, что она умрёт в итоге, это как раз и не страшно, а как вот я своими руками… Трусость человеческая, самая обычная трусость. А мама мне и так, и так, всё пыталась достучаться, а я… Боюсь, не могу и всё тут.

Даниил кивает.

Д – Да уж…

Е – Знаете…

Елизавета задумывается.

Е – Одно время мама почти совсем не ела. Просила, чтобы ей еду оставляли, а она потихонечку… Действительно, еда отбавлялась. А потом Анна не выдержала и призналась, что мама приказала ей еду понемногу отбавлять, чтобы незаметно было, что она не ест совсем и чтобы тем самым истощить себя, чтобы болезнь добила её наконец… Но Анна добрая. И болтушка. Не выдержала. Я тогда к маме пришла, говорю, заметила я, как Анна сегодня еду выбрасывает, объяснись, а сама улыбаюсь, мол чего это ты удумала… Да так с улыбкой дело и кончилось. А потом я ночь напролёт ревела.

Некоторое время идут молча.

Д – Не тираньте себя, я всё понимаю.

Е – Нет, мне и самой высказаться хорошо. Это всё… Чтобы вы слабость мою осознали, в какой ситуации я человеку не помогла. И почему помощь моя требовалась. Мне на душе легче становится, если вы знаете, вроде как прощения в вас нахожу.

Д – Да кто я такой…

Е – Вы тот, кто должен разобраться, у кого всё-таки хватило жалости и духу помочь моей бедной маме. Мы на вас все очень надеемся. Нам интересно.

Даниил усмехается.

Д – Да-а, всё равно как-то…

Е – Не продолжайте. Действительно, я становлюсь навязчивой.

Д – Нет, я в том смысле…

Е – Я наверняка знаю. Да и конечно подумать вам ещё надо, уж простите за прямоту. Но я понимаю, не думайте обо мне плохо.

Д – Я о вас обо всех думаю только хорошее, потому и не могу ничего понять.

Подходят к воротам.

Е – Вы обязательно разберётесь, Даниил Сергеевич, я в вас верю.

Даниил снова усмехается.

Д – Да уж, хотелось бы разобраться.

Е – До свидания. Вы звоните, приходите, вы нас совсем не затрудняете.

Даниил открывает ворота и выходит.

Д – Добрые вы… Всем бы такими быть.

Е – Спасибо, Даниил Сергеевич.

Д – До свидания. И ещё раз извините меня.

Е – Извиняю. До свидания.

Ворота закрываются.

Сцена 6

Обстановка: кабинет начальника, день.

Действующие лица: Даниил, Константин

Даниил сидит за столом, понуро опустив голову; Константин выжидающе на него смотрит. Немая сцена длится относительно долго.

К – Ну так что?

Даниил пожимает плечами.

Д – Не знаю. В общем, и с бабулей этой никаких зацепок, и с Алексеем непонятно.

К – А с Алексеем что?

Д – Да тоже как-то… Ну вот зачем он убил? Не понимаю, просто не понимаю. Вроде нормальный человек, адекватный, на психа не похож. Что-то он не договаривает, а вот что – не могу понять.

Константин кивает.

К – Ладно, с этим товарищем и так всё понятно, он уже никуда не денется, ну а с бабулькой-то что делать?

Даниил довольно долго молчит.

Д – Висяк получается.

К – Висяк… Тебе самому-то не стыдно?

Даниил разводит руками.

Д – Ну не знаю я уже, что думать! Все там хотели, чтобы бабулька померла, буквально все. Кто из жалости, кто от чувства долга, кто от любви к ближнему своему…

К – Интересно…

Д – Но не врут они! Такая семейка… Необычная. Добрые прям…

К – Добрые, из жалости… А может и так? Почему нет?

Д – Да как-то… Нет, так оно и есть, и я всё понимаю. Но всё равно… (Даниил пожимает плечами). Не знаю.

К – Психи, они разные бывают. Я на своём веку столько дураков повидал… От большой и светлой любви чего тока народ не творит. Оно может и правильно творит, порою, а порою и что зря получается. И вот как судить? Закон любовь и жалость не учитывает. Это как на войне, добей, браток, а какое за это «добей» наказание, по закону? Трибунал, расстрел. А по совести? (пауза) То-то и оно. Так что всякое бывает.

Д – Бывает…

К – Помню я случай, я тогда ещё молодой был, в деревне работал. Убили деда, инвалида, ветераном был. Родных у него не было, дед совсем плохой стал, почти не ходил, от пролежней помирал. И кто-то сжалился над ним, застрелил. Но вот кто? Деревня-то большая, деда многие знали, а тогда ружья в каждом доме были. И ведь нашёл я его. Знаешь, как?

Константин выжидает.

Д – Как?

К – Кто мог сжалиться? Самый жалостливый, кому не всё равно. Остаётся только найти самого доброго гуманиста на селе и у кого духа хватит убить. Оказался там один, в войну санитаром работал, много повидал, имел опыт… добивания. А до войны на философа учился, гуманист тот ещё. Я с ним поговорил по душам, вижу, есть, что скрывать, а потом он и вовсе признался. Вот так.

Д – И сколько ему дали?

Константин улыбается.

К – Это к делу не относится.

Даниил задумывается.

Д – Искать самого доброго?

К – А почему бы и нет?

Даниил кивает и снова опускает голову.

Эпизод 4. Всё наоборот.

Сцена 1

Обстановка: кабинет, день.

Действующие лица: Даниил, Алексей, дежурный

В кабинет заводят Алексея. Даниил поднимает голову, отвлекаясь от каких-то мыслей, и провожает взглядом Алексея, который усаживается на стул. Сопровождающий сержант уходит.

А – Здравствуйте (еле слышно).

Даниил кивает; он смотрит на Алексея, но, при этом, как будто не замечая его.

Д – Расскажите мне о… О вашей любви.

Алексей немного удивляется и вопросу, и интонации Даниила.

А – Да что рассказать? Даже и не знаю. Хорошо нам было, во всех значениях этого, казалось бы, простого выражения. Мы очень любили друг друга. Это я уже сейчас понимаю, что последние годы я хоть и питал самые нежные чувства к Лене, но, наверное, это уже не любовь была. Да во всех семьях так. Но Лена была не такая. Она действительно любила. Очень любила меня. Знаете, чем она занималась в свободное время, если меня дома не было? (улыбается) Она готовила мне сюрпризы. Обычно, делала какую-нибудь вкуснятину, а сама, к слову сказать, не ела, всё потолстеть боялась и что я её брошу из-за этого. Да и другие сюрпризы… Всякое было. В ней было столько нерастраченной любви, что она, я полагаю, не знала, куда деть её, вот и доставалось всё мне.

Д – Вам повезло.

А – Очень, очень повезло! И представляете после этого моё скотство? Ко мне вот так, а я… Дурная голова, совсем дурная.

Д – Всё равно не понимаю, почему нельзя было вернуть всё в старое русло, когда вы со своей любовницей расстались.

Алексей вздыхает.

А – Я больше не любил Лену и не мог полюбить снова. Я старался, но разве ж так подделаешь чувства? И Лена это видела; она всё старалась вернуть меня… Я слышал, как она ночью тихо плакала в подушку или поглаживала меня, думая, что я сплю. Это было невыносимо. Какой сволочью и слабаком я себя чувствовал… Но поделать ничего не мог; уже ничего не могло стать так, как прежде. Я не мог жить с Леной, а она не могла жить без меня. Я поломал ей жизнь, растоптал её любовь и её преданность, а сам… Как мне было стыдно… Да мне и сейчас стыдно.

Д – Неужели нельзя было ничего придумать?

А – Что? (пауза) Не знаю. Какие варианты? Жить с нею, чтобы она видела, как я всё меньше люблю её и чтобы она с ума от этого сходила? От попыток вернуть меня и осознания того, что уже ничего не вернёшь. Или предать и бросить? Одну? Чтобы она мучилась всю оставшуюся жизнь? Ведь мы уже не молодые и вряд ли она смогла бы найти свою любовь. Тем более, зная её, она бы и не искала. Она бы завела себе кошку и сидела бы вечерами на диване, вспоминая те времена, когда мы с нею… Нет, подумал я, я хоть и слабак, но не настолько. Не мог я обречь её на такие муки до конца дней. Это же так страшно, так… У меня от одной мысли, что из-за меня она вот так теперь всю жизнь… кровь в жилах стыла и я был готов сгореть со стыда от своей слабости, трусости и безответственности.

Д – И вы решили избавить её от мучений?

А – Да, я решил взять, наконец, на себя ответственность за ту, которую заставил себя любить. Я был в ответе за неё. Я должен был не допустить её мук. Но я не мог ничего с собой поделать. И что остаётся? Остаётся только один способ избавить её от мучений. Быстро, незаметно, чтобы она и сообразить не успела… Чтобы она навсегда осталась счастливой. В тот вечер я собрал всю свою волю в кулак. Я купил шампанского, извинился, она была счастлива. Мы уснули в объятьях друг друга. А потом… Потом я достал нож и…

Д – Вы хоть бы подстроили… А то вроде и невиновным хотели оказаться и так это ограбление обставили наплевательски, что и ежу было понятно, с первой же минуты, что не похоже это дело на ограбление.

А – А мне и было наплевать. Я всё думал, сразу мне сдаться или попытаться остаться на свободе? Совесть призывала сдаться, но ведь тогда мне наверняка дадут пожизненно и я даже на могилу своей Лены никогда не попаду; а кроме меня за этой могилой ухаживать некому. И я решил, что будь, как будет. Бог направит и сам выберет, чего я достоин.

Пауза.

Д – Да-а…

А – Да, я знал, что рискую поломать и свою жизнь, угодить за решётку. Но я знал, на что шёл. Даже если и так, счастье моей Лены того стоило. Если стоит выбор, поломать свою жизнь, но избавить от мук Лену, или пусть она… Нет, меня не жалко, я заслужил, я сам во всё виноват, но она ни в чём ни виновата. Она не должна была страдать из-за такого подлеца, как я. И я сделал выбор. Хоть раз в жизни я набрался духу…

Д – Не понимаю, как можно так набраться духу…

Алексей задумывается.

А – Вот представьте, что вашу жену… Да даже и не жену; мать, брата, сына… Любого, кого вы по-настоящему любите. Вот его укусила змея и если срочно не отрезать ему ногу, то этот человек умрёт. И у вас есть обезболивающее, всё есть, вы всё можете сделать в лучшем виде. Что вы сделаете?

Алексей выжидает, но Даниил молчит.

А – Если вы по-настоящему любите этого человека, то отрежете ему ногу; вы спасёте ему жизнь. А вы представляете, что это такое, своими руками, пилить, сделать инвалидом… Ведь он же будет сопротивляться, умолять не резать… Он не верит, что тогда умрёт, это только вы знаете наверняка. Хотя, вдруг не знаете? Вдруг он и так выжил бы? Вдруг помощь успеет, с противоядием? Вдруг…

Д – Достаточно.

Пауза.

А – В этом сила любви, в жертве, своей жертве, а не в словах и объятиях. Нельзя заставлять страдать того, кого ты любишь. Любой ценой нельзя. Даже ценой своей жизни. Да что там? Даже ценой своей совести. Всю жизнь потом мучиться будешь сам от себя, от того, что совершил, но зато твоя любовь мучиться не будет. Понимаете?

Даниил кивает.

Д – Понимаю.

А – Вот и я решил променять свою совесть на счастье Лены. Не было другого выхода, просто не-бы-ло. То, что вы говорите, что она любила меня, а я её предал… Да, предал, но лишь тогда, когда всё разрушил.

Д – И вы исправились… (еле слышно, поворачиваясь к окну)

Затянувшаяся немая сцена.

Д – Вот и что мне с вами делать?

Алексей пожимает плечами.

Снова пауза.

Д – Жертвовать ради другого… (спохватывается) Настя!

Сцена 2

Обстановка: кабинет, день.

Действующие лица: Даниил, Настя

В кабинет заходит Настя.

Д – Здравствуй, Анастасия.

Интонация Даниила указывает на то, как будто он что-то знает такое, что от него всеми силами скрывали.

Н – Здравствуйте, Даниил Сергеевич.

Д – Присаживайся.

Настя усаживается на стул.

Д – Скажи, Настя, тебе было жаль свою мать?

Н – Вы знаете.

Д – Угу… А скажи, ты знала, что окно в палате Марии Фёдоровны постоянно открыто?

Настя пожимает плечами.

Н – Знала, наверное. Когда мы к ней ходили, пару раз в последнее время, окно было открыто. Выходит, что знала.

Д – И последний раз за несколько дней до смерти, да?

Настю начинают раздражать эти вопросы.

Н – И что с того?

Даниил задумывается.

Д – Знаешь, я долго думал. Вот, кто? Кирилл заказал? Он, конечно, тот ещё… фанатик, но как-то… Нет у него таких знакомых. Антон? Он не знал, что окно не закрывают. Елизавета Павловна? Она от бабули не отходила и гораздо проще было бы придумать что-нибудь дома, тем более, что она не смогла бы отлучиться без ведома Владимира Ивановича, а он вряд ли бы отпустил её на такое дело. Значит Владимир Иванович? Но он ушёл по звонку, а я проверял, ему звонил доктор, а до того по работе, ещё часов в шесть вечера. (пауза) Как-то всё… Да даже и ни к чему эти факты. Родители ваши не смогли бы, они… слабые, гораздо слабее, чем вы. Тут из вас троих думать надо.

Настя улыбается.

Н – Ничего вы не поняли, Даниил Сергеевич. Да, не родители, тут я с вами соглашусь. Но почему не Антон? Во всех больницах, в жару, окна всегда открыты. А мы часто в больницах бывали, знаем. Почему не Кирилл? Вы недооцениваете его… фанатичность, как вы говорите. Вы пообщайтесь с ним поближе; он про загробную жизнь, как там хорошо и как тут плохо – уже всем плешь проел, а уж для своей любимой бабушки… Вы же хорошо с ним не общались, да? А то, что знакомых у него нет… Наслышана я про тех поляков, которым он должен; оба – сыночки местных авторитетов, а тем более, что они с Кириллом уже повязаны.

Даниил молчит; заметно, что его запал уже кончился.

Настя продолжает улыбаться; в её голосе читается неприкрытый вызов.

Н – Да, я знала, что окно не закрывается. Более того, давайте начистоту, да? Я именно обратила внимание, что оно не закрывается. И я знала, что в периоды осложнения, когда бабулю подключают к аппарату искусственного дыхания, если отключить этот аппарат, то она умрёт; я про это в интернете читала. И я могла легко уйти из дома незамеченной; у меня опыт в этом деле. Хотела ли я помочь маме? Да, очень хотела, я уже не могла видеть, как мама страдает. И вы, пожалуй, правильно полагаете, что я подхожу на роль убийцы; я смогла бы. Но… Что с того?

Д – В смысле?

Н – В смысле, что вы сможете доказать? Меня видели? Нет. Может, мои отпечатки пальцев где-то нашлись? Нет. Есть вообще хоть что-то, что может указать на меня? Нет. Ничего нет, Даниил Сергеевич. Есть только ваши догадки. Причём догадки сильно избирательные; на том же основании можно было бы обвинять и Антона, и Кирилла. Тем более, Кирилла.

Даниил кивает.

Д – Да, я думал…

Н – Думали, раскрыли дело, догадались, что это я? Могла бы быть и я. Но нет, не я. Плохой из вас Шерлок, Даниил Сергеевич.

Настя злорадно улыбается.

Д – Я не от том.

Н – А о чём?

Д – Вот поговорил я с тобой, послушал… Понятно мне всё стало, даже вопросы нет смысла задавать. Не ты это, точно не ты (Даниил заметно расстроен).

Даниил берётся подписывать пропуск.

Н – А что так?

Даниил протягивает пропуск Насте.

Д – Ты злая.

Сцена 3

Обстановка: кабинет, день.

Действующие лица: Даниил, Кирилл

Незаметный переход от сцены 3: Даниил продолжает смотреть так же, как в конце сцены 2, после чего откидывается на спинку стула, вздыхает.

Д – А что вы думаете о жизни?

К – О жизни?

Д – Ну да, о человеческой жизни.

Кирилл задумывается.

К – Интересный вопрос… Вот есть бабочка, а до этого она была гусеницей. Что гусеница может думать о себе и о ей подобных? Что это лишь этап. При чём этап неважный, предваряющий. Нет, он важен, конечно, но только именно как подготовка.

Д – И только?

К – А что больше?

Д – Мне здесь интересен аспект ценности.

К – Вот и ценность такая. Нет, ценность большая, но ценность эта должна пониматься через призму жизни после.

Д – Значит цена этой жизни, жизни как таковой, для вас – это…

К – Да, малоценное явление, если вы об этом.

Даниил кивает.

Д – Я догадывался, что так вы и думаете, но хотел услышать.

К – Зачем?

Д – Зачем? Да вот, сделали мне замечание, что я совсем вас не знаю. Вот я и решил вызвать вас, узнать поближе, так сказать.

К – Зачем?

Д – Хм… Не знаю. Снова мысли какие-то, сомнения, догадки… Вы любили Марию Фёдоровну?

К – Конечно! Очень. Она всегда была для меня самым близким человеком в семье.

Д – На что бы вы пошли ради её счастья?

К – Не знаю. На многое. Я вам говорил, что я очень переживал, за её жизнь там, в другом мире. Уж как я только не убеждал её… Но Бог, видите, как распорядился? И к себе забрал, и закона своего не нарушил. Да и к времени, конечно. Измучилась бабушка, не было у неё сил уже. А Бог увидел и сжалился.

Д – Сжалился?

К – А как иначе? Спас от мук, от такой жизни.

Д – Жизнь…

К – Жизнь предваряет, не более того. Что цепляться за неё? Пустое. Если по поводу бабушки, то я даже больше скажу: если нет уже дальше возможностей развиваться, то и зачем тогда вообще жить? Если ты уже лучше не станешь. Чего ждать?

Д – Развиваться… А как же радости жизни, удовольствия, в конце концов, да и та же любовь? Вот так взять и отнять всё.

Кирилл многозначительно поднимает палец.

К – А коли и так, коли об удовольствиях говорить. «Отнять всё» – вот ваша фраза ключевая. Бесчеловечно, жестоко и недопустимо отнять. Да и не в спасении, не в развитии собственном дело, просто по-житейски, нельзя отнимать.

Д – Тогда почему вы говорите…

К – А что я говорю? Что если нет возможности развиваться, то и зачем жить? Даже проще давайте, чтобы вам ближе стало, если нет возможности получать удовольствия, то зачем жить?

Д – Но как может не быть возможности…

К – А вот так и может, Даниил Сергеевич. Очень может. Как с бабушкой вышло. Какое она могла получить счастье? Да и никакого уже. Мучением её жизнь стала. И нет надежды на спасение, ничего уже нет и ничего быть не может, кроме муки этой. Так и зачем тогда продолжать? Вот к чему я про «отнять» ваше. Что отнимать? Если у человека уже нет будущего, точно нет, то, что ты отнимаешь, убив его? Его боль? Но отнят боль – это не преступление, это благо, спасение, поступок. Да здесь и в общем сказать можно. Всегда так. Если дальше будет только боль, не будет уже счастья никакого, нет удовольствий, то зачем такому человеку жить? Жизнь же, она для чего? Если и по-вашему говорить. Для получения удовольствий. Удовольствия – они разные. Для меня вот, в спасении; для кого-то в любви; для кого-то в деньгах. А если не будет этого, то и зачем жизнь нужна? Если никакого удовольствия больше точно не будет. Мучиться?

Д – Не знаю, счастье, оно может быть во всём, да и всё может измениться. Как можно решить за человека?

К – Тут я вам так скажу: вопрос в том, какова вероятность этого нового счастья и изменений? В этом суть. И вероятность эту определяет только сам человек, тут нет допустимого процента и единых для всех правил. А если говорить о бабушке, то вы уже наслышаны, как она просила, чтобы ей помогли, чтобы от мук избавили. Потому как не могла она сама на себя руки наложить, а спасения, смерти желала. Она определилась с этой вероятностью и для неё не стоила она терпения тех мучений, что выпали на её долю. Вот и снова вопрос: зачем тогда жить?

Д – Так может она передумала бы, может…

К – Нет, Даниил Сергеевич! Тут и мнения её спрашивать не надо. Близкие люди достаточно хорошо знают друг друга, чтобы без слов было понятно, что хочет родной тебе человек. И даже так: этот человек может и сам себе не отдавать отчёта, чего хочет, а близкий ему знает, ему со стороны виднее. Это я не о смерти даже. Ведь в обычных делах между близкими так? Когда чувствуешь, чего твоя половинка желает. Когда подарок какой… А смерть, когда жизнь такая, разве не подарок?

Д – Да какой подарок…

К – Вы как посторонний смотрите. А вот если бы смотрели, как любящий человек, тогда и совсем другой разговор у нас был бы. Мало любви в вас, Даниил Сергеевич, уж простите за прямоту.

Д – Да что вы со своей любовью-то всё?!

К – Потому что любовь…

Д – Нет, всё, хватит. Не могу уже больше… Смерть у них подарок!

К – Почему нет? Тут просто. Жизнь – это средство получения удовольствия. Иначе, жизнь – это боль. Нет удовольствия, не может его быть, зачем тогда такое средство нужно? Ведь только боль останется. Вот тут и надо помочь любимому человеку избавиться от боли, особенно если он сам того желает. Это очевидные мысли. Это основы гуманизма, если хотите. Подумайте об этом вечерком, Даниил Сергеевич.

Д – Как будто мне больше подумать не о чем! Я с вашим гуманизмом и любовью уже скоро с ума сойду, сил нет, а тут я ещё вечером размышлять стану! И так все мысли только, кто из вас бабулю грохнул, кто самый добрый?

Даниил кивает.

К – Потому и вызвали меня.

Пауза.

Д – Да, потому и вызвал. Потому что вы самый добрый, вы, наверное, больше всех любили бабулю и именно поэтому вы, выходит, её и убили. Нет добрее вас.

К – Я, конечно, польщён, но – нет, не настолько я, получается, любил её, чтобы убить. Каюсь в этом; должен был убить; как добрый человек должен был; как верующий должен, как внук любящий, да вот… Не вышло.

Д – А кто тогда? Вот кто, если не вы? Остальные или любили не так сильно, или злые, или просто слабые. Ну, вы же это! Я всё думал-думал вчера, полночи не спал. Вы! И знаете, почему ещё я убедился? Потому что чутьё у меня есть, я обычно всегда сразу чувствую, кто виновный и тут я сразу думал, что вы. Признайтесь. Я даже обвинение вам не предъявлю, отпущу, тем более, что нет у меня улик никаких. Но вот просто признайтесь, для очистки совести.

Кирилл улыбается.

К – Не в чем мне признаться. Не я это. Честно говорю вам.

Даниил злится.

Д – Да что вы…

К – Ну хоть на детекторе лжи проверяйте, не я это.

Д – Показания детектора, к сожалению, к делу не пришьёшь.

К – Так вы ради интереса, чтобы знать. Я даже уверен, что вся семья наша захотела бы проверку такую пройти, самим интересно. Ведь все убить её хотели, всем её жаль было. Вот и выясним…

Д – И все согласятся?

К – А почему нет?

Даниил думает.

Д – Хорошо, у меня есть знакомый с таким оборудованием, я одолжу, если родственники ваши согласятся.

К – Не извольте беспокоиться, я договорюсь, я в них уверен.

Д – Тогда завтра вечером. В семь.

Сцена 4

Обстановка: дом, вечер.